Генерал-майор

Андрей Посняков, 2023

Лето 1814 года. Герой войны и знаменитый поэт Денис Васильевич Давыдов возвращается в Москву, где происходит череда загадочных преступлений – убийств молоденьких девушек, танцовщиц из балетной школы директора Императорских театров Аполлона Майкова. Однако же все убитые девушки были хорошими знакомыми великого князя Константина Павловича, брата российского императора Александра. За цесаревичем Константином еще с молодости тянется целый шлейф весьма неприглядных дел, выпутаться из которых великому князю поможет именно Давыдов, на самом деле – наш современник, душа которого некогда вселилась в тело гусара и поэта. Москва, Санкт-Петербург и Варшава – вот где простор для интриг и самых изощренных преступлений… И все это – на фоне «Ста дней» Наполеона Бонапарта! Узурпатор вновь взял трон и замышляет новую войну, не подозревая, что очень скоро его ждет Ватерлоо.

Глава 2

— Господи! Да как же так может быть? Как же так?

Денис резко распахнул глаза, поднялся, почувствовав легкое головокружение. Да, еще сильно саднило под левым виском.

— Черт… Где это я?

— Ну, слава богу, очнулся! — радостно воскликнул граф Федор Американец. — А мы уж послали за доктором. Скоро должен быть.

— Кстати, сопернику своему ты прострелил руку, — подойдя, сообщил Петруша Вяземский. — Его увезли уже… Но больше князь к тебе никаких претензий не имеет. Вполне удовлетворен.

— Князь? Ах да, Эрдонов… Так он все же умудрился меня подстрелить! Ну, хват, однако.

— Ты, брат, лежи, лежи, не шевелись. — Американец заботливо укрыл раненого пледом.

— Да что мне лежать-то? — громко возмутился Денис. — Ну, царапина же, в самом деле. Право же, лишь в голове звенит.

— Вот! Все-таки звенит же! Ага, ага… — Граф Федор выглянул в большое французское окно веранды, в которой на оттоманке и возлежал раненый дуэлянт. — Вот, наконец, и доктор. Мы, брат, за твоим знакомым послали, чтоб, ежели что…

Прибывший доктор, Афанасий Михайлович Мезенцев, сосед Давыдовых по Пречистенке, констатировал скользящую рану — ту самую царапину на левом виске, — кою тут же замотал бинтом, ну и велел на всякий случай полежать денька два-три.

— Может, у вас, Денис Васильевич, еще и сотрясении мозга! Да, небольшое, но очень может быть.

Несмотря на все уговоры Американца, Дэн все же отправился домой, причем немедленно, с доктором, тем более что тот как раз и явился на собственной бричке, запряженной смирной каурой кобылкой. Так вот, неспешно, и потряслись по мощеным улочкам-переулкам, любуясь одетой в строительные леса красавицей Москвой. Люди здесь жили степенно, не суетно, никакого сравнений со столицею! В палисадниках многочисленных частных особнячков росли яблони, груши и сливы, во множестве зеленели смородина и крыжовник, изредка встречалась и алыча, но это уже среди истинных садово-огородных гурманов.

— И все же хорошо у нас, в Первопрестольной, — втянув полной грудью медвяный московский воздух, не выдержав, признался Денис. — Куда лучше, чем в Петербурге.

— Да уж, куда лучше! — подогнав кобылку, тотчас же согласился Мезенцев. Согласился и продолжил, растягивая слова со всей старомосковской важной неторопливостью: — В столице-то, однако, да-а-а! Суета кругом, суета. А здесь у нас, на Москве-матушке, ох, красота! Воздух какой, яблони… Ну разве ж тут и не жить? А, Денис Васильевич?

— Да здесь только и жить! — тут же с энтузиазмом поддержал гусар. — Отстраивается Москва, хорошеет! Чай, не всю пожгли французы.

— Да уж, не всю.

— А что та несчастная девушка? Ну, которую у Хитровки застрелили, помните? — неожиданно осведомился Давыдов. Понимал, конечно, что доктор вряд ли что может знать, однако… Однако же пациентов у него хоть много, но и молодых дев на Москве пока что убивали нечасто… Нет, убивали, конечно же, но не так часто, нет. Кто-то что-то мог и рассказать по время приема.

— Ах да, — вспомнив, Мезенцев погрустнел. — Славная, говорят, была девушка. Веселая. Как бишь ее… Кажется, Катерина…

— Да-да, Катенька Изольдова, — подтвердил Дэн. — Не поймали еще убивца?

— Да нет! О том и в газетах писали, что, мол, идет следствие. В «Московских ведомостях» именно так и написано, а уж они зря трезвонить не будут. Сыскали бы убийцу, так бы сразу и написали: мол, нашли.

Давыдов тут же покивал:

— Ну, это понятно.

— Я ведь и редактора сей газеты хорошо знаю, князя Петра Иванович Шаликова, — ухмыльнувшись в усы, похвалился Афанасий Михайлович. — Он у меня как-то насморк лечил.

— Князь Петр Шаликов? — встрепенулся Денис. — Литератор? Так и я ж с ним знаком! Но так, шапочно… Он больше с Вяземским, с Петром… Да-да! — припомнил гусар. — Вяземский мне про Шаликова и рассказывал. Мол, тот женился на какой-то немке, которая курит и пиво пьет!

— Так и есть. — Доктор невозмутимо подогнал лошадку. — На немке. В православном крещении — Александра Федоровна. Господина Лейсена, майора Георгиевского внутреннего батальона, дочь.

Вот это уже Дениса Васильевича, честно говоря, не интересовало. С кем там этот Шаликов живет, пьет ли его супруга пиво и курит ли — до всего этого не было бравому гусару абсолютно никакого дела. Однако ж беседу Давыдов поддерживал, надеясь получить хоть какую-то информацию об убийстве несчастной девушки. Так похожей на ту… в будущем… с синими сапфирами… которую тоже убили, да. Как-то это все связано, что ли. Будущее — с прошлым. Прошлое — с будущим. Кстати, не надо забывать, что там, в будущем, еще и другую девушку убили. Ту, что как две капли воды походила на юную танцовщицу Ульяну!

— Так Шаликов-то ничего о том убийстве не рассказывал? — со всем деланым безразличием, как бы между прочим, поинтересовался Денис. — Дело-то, однако, громкое!

— Громкое, согласен! — Мезенцев согласно кивнул и почмокал губами. — Однако пока ничего. Да! Кажется, следственный пристав Уваров им занимается. Третьего Сумского полка отставной майор.

Сестрица Сашенька, завидев перебинтованную голову дуэльного героя, сразу принялась хлопотать да охать. Все было бы еще хуже, коли б господин доктор не соблаговолил проводить раненого лично, дать необходимые советы, а заодно успокоить и Сашеньку, и переполошившуюся дворню. Особенно переживал верный слуга Андрюшка, веселый рыжеватый малый, испытанный друг и спутник Давыдова во время всех войн.

— Ах ты боже ж ты мой, барин! Вот ведь незадача какая приключилась! Как же ты, Денис Васильевич, голову-то не уберег?

— Да рассказал уже! У Федора стали с гостями в жмурки играть, вот лбом о притолочину и приложился. — Соврав, Дэн еще и посетовал: — Аж искры из глаз!

— То-то и оно, что искры, — никак не унимался слуга. — Это все потому, что меня рядом не было.

— Ну, ладно, ладно! — Медленно поднимаясь по лестнице в опочивальню, Денис Васильевич растроганно похлопал верного холопа по плечу и не преминул тут же заверить, что уж в следующий раз обязательно возьмет его с собой.

— А сейчас отдохну малость. Сашенька, душа моя! Вели кваску принести.

— Тебе какого кваску, голубчик? Малинового или, может, хмельного?

— Ой… А, пожалуй, хмельного, сестрица. Да, от хмельного не откажусь.

Испив кваску, Денис вытянулся на софе, да так вот как-то незаметно и заснул, настолько крепко, что проснулся лишь на следующий день утром. Было еще рано, часов шесть, за окнами тоскливо наяривал дождик.

— Вот ведь незадача! — накинув на плечи стеганый, с кистями, халат — шлафрок, посетовал Денис.

И впрямь с погодой, похоже, сегодня не повезло, а ведь Давыдов планировал все же навестить следственного пристава Уварова, чтобы дать показания, а заодно и выяснить хоть что-то по делу об убийстве Катеньки Изольдовой, невольным свидетелем которого он оказался. Очень уж его смущала эта похожесть Катеньки с той убитой девчонкой из будущего. К тому же опасность могла грозить и его новой пассии Танечке Ивановой, она ведь тоже, как и Катенька, была из балетных.

То обстоятельство, что еще буквально вчера он имел связь с юной танцовщицей Ульяной, Дениса Васильевича ничуточки не смущало, как не смутило бы никого из местных дворян. Ну, пошалил с простолюдинкой, подумаешь! Что тут такого-то? Кстати, и Танечка Иванова тоже была не особо благородных кровей. Просто уж очень сильно прикипела она к сердцу гусара. Такая вот арифметика выходила.

Допив остатки вчерашнего кваса, молодой человек распахнул окно и довольно улыбнулся, заметив в разрывах сизых туч лазурные осколки неба. Похоже, что этот утренний дождик зарядил отнюдь не на весь день, так что можно было и собираться, ведь казенные учреждения Москвы по неписаной традиции начинали работать рано, а вот закрыться могли в любой час.

Давыдов уже было собрался позвать слугу, да велеть подавать завтрак, однако вдруг услыхал донесшееся с улицы через сад цоканье копыт, а присмотревшись, заметил за кустами остановившуюся напротив ворот коляску. Кто-то в гости пожаловал… Однако раненько!

Любопытствуя, Денис Васильевич высунулся в окно почти по пояс, так и забыв снять ночной колпак. Ранний гость уже мерил торопливыми шагами дорожку, кутаясь от дождя в плащ.

Кто ж это такой-то? На Американца вроде бы не похож, да и не станет он в такую рань подыматься… Черт! Неужели же… Ну да, так и есть! Узенькие пошлые усики, смазливое лицо. Николай Эрдонов, князь! Враг вчерашний! Интере-есно, почто пожаловал?

Внизу, в людской, призывно зазвенел колокольчик…

Или не пускать? Ну правда, какого черта он тут спозаранку шастает?

Так вот Денис Васильевич и подумал — расслабленно и вальяжно… И все же победило любопытство! Такие люди, как Эрдонов, просто так не являются! Видать, имелась для сего раннего визита причина, и довольно веская.

Бросив ночной колпак в угол, Давыдов распахнул в дверь:

— Эй, кто там есть? Андрюшка! Слышу, гость пожаловал. Так не томи на пороге, проводи в кабинет… Я сейчас буду!..

— Это не я! — едва Денис Васильевич появился на пороге, с ходу промолвил князь. — Я тут ни при чем, клянусь. И вообще эту ночь провел дома, в постели… Рана-то, вашею милостию, ноет. Вот и домашние все подтвердят…

— Да что не вы-то? — Давыдов никак не мог взять в толк. — Что случилось-то? В чем вас обвиняют? Объяснитесь!

Растрепанный и, похоже, не выспавшийся визитер часто заморгал, а затем, усевшись на стул, нервно расхохотался:

— Ульяну сегодня ночью убили, знаете?

— Как убили? — опешил Денис. — Танцовщицу?!

— Задушили шелковым шнуром… — Эрдонов нервно покусал губы. — У себя, в кровати. Судя по всему, залезли в окно.

— Так что же… — Гусар никак не мог поверить в случившееся. — Выходит, ее дома жизни лишили?

— Дом у нее один, — недобро осклабился князь. — Веселый. Как и занятие… кроме танцев. Впрочем, у нее и танцульки веселые… Были! Нет, это честно не я… Хотя прищучить ее собирался, да. Украла у меня с неделю назад одну вещицу… Ну уж теперь-то точно концов не найдешь!

— Так вам вещицу жаль, не девушку? — Денис Васильевич возмущенно растопырил усы и уже собирался указать незваному гостю на дверь…

Однако тот и сам уже поднялся на ноги:

— Да нет, господин Давыдов, и девушку жаль тоже. Хоть и была она та еще штучка, однако — да: весела, незлобива… И ведь красива, чертовка, уж этого не отнять! Мадам Ревякина на похороны деньги собирает, заеду сейчас, отдам.

Отвесив прощальный поклон, Эрдонов надел шляпу и вдруг обернулся на пороге:

— Так вы, говорили, бокс? Обязательно подыщу себе учителя! Вот заживет рана — и подыщу. Может, еще и побоксируем с вами. Хорошенькое дело! Нет, ну право же. Одним ударом — в кусты.

Была нужда с тобой боксировать — так вот и хотел сказать Дэн… Однако же не сказал: кажется, Эрдонов сейчас был с ним вполне искренен. Невиданное дело, как сказал бы Американец — экшн!

— А вы-то откуда про танцовщицу знаете? И что это за дом? Где?

— Дом… Заведение мадам Греко на Волхонке. Да друг ваш, граф Федор, там свой человек. А про Ульку узнал… — Тут князь ухмыльнулся. — Вам скажу, мы ведь с вами теперь почти как братья. За девочками с утра коляску послал. Кучер Потап пустой вернулся, все и обсказал. Сейчас вот заеду сам, гляну…

— Постойте! — рванулся Денис. — Обождите чуток. Я сюртук накину — и с вами. Ежели вы, конечно, не против.

— Да не против, поехали… — Равнодушно пожав плечами, визитер поправил на голове шляпу и пробурчал: — Только не понимаю, вам-то это зачем? Впрочем, поступайте как знаете.

Мадам Греко (в миру — Ираида Семеновна Грекова, из московских небогатых мещан) приняла гостей довольно любезно, несмотря на то что в алькове убитой уже хлопотали какие-то полицейские чины — вахмистр и рядовые солдаты. Ну, правильно, подумаешь, проститутку убили. Нешто самому приставу заниматься? Да упаси боже! Хватит и рядовых.

— Ах, ах, милый князь, первый раз у меня такое! — Мадам Греко — пухленькая блондинка с необъятным бюстом и следами былой красоты на круглом крестьянском лице — жеманно поджала губы. — Задушили, говорят, шелковым шнурком! Ну, от балдахина. А ведь никого у нее сегодня не было!

— Как не было? — вскинул брови Эрдонов. — Но ведь кто-то же ее задушил? Не дух же святой! Не дьявол!

— Ну да, кто-то был, — хозяйка борделя торопливо закивала. — Ох, не знаю, что теперь и будет… Сошлют, верно, в Сибирь.

— В Сибирь не сошлют, — успокоил хорошо знавший законы Денис, — но заведенье ваше прикроют. И еще придется заплатить штраф.

Давыдов был прав. По всем законам Российской империи именно так и выходило. Легализация проституции, желтые билеты и все такое прочее — это было еще впереди.

— Ох, ох, — потрясенно заохала мадам Греко и даже, пытаясь вызвать сочувствие, пустила слезу, однако желаемого не добилась.

— Ничего, денег у вас на все хватит, — жестко осадил князь. — И на штраф, и на взятки судье, и на апартаменты новые… Да и высокие покровители, я чаю, найдутся. Так ведь, уважаемая Ираида Семеновна?

Мадам еще больше скривилась:

— Ой, ой! Да какие там у меня деньги? Какие покровители? Ну вы, Николай Петрович, и скажете…

— Так мы, может, пройдем в альков? — предложил Давыдов. — Посмотрим.

— Да, да! — Эрдонов охотно закивал. — Заодно я б и вещицу свою поискал. Вы, Ираида Семеновна, проводите…

— Ой, но там же полиция!

— А вот об этом не беспокойтесь, — заверил Денис.

По узенькой лестнице они поднялись на второй этаж, в альковы, в самое сердце изысканной продажной любви…. или — в средоточие греха, тут уж кому как нравится. Как бы то ни было, а вокруг оказалось довольно чисто и мило. По стенам коридора, обитого темно-бордовым штофом, были развешаны изящные картины в золоченых рамках, в основном изображавшие наяд, триад и прочих не слишком одетых женщин. Кроме них еще имелись и пейзажи, на взгляд Денис — слащавые.

— Это у вас что же, настоящий Ватто? — внезапно восхитился Эрдонов. — А вот это — Пуссен… Да, Пуссен, узнаю его манеру! Откуда это здесь, у вас?

— Друзья подарили. — Хозяйка борделя явно уклонялась от разговора и, вероятно, желала бы поскорее спровадить не в меру любопытных гостей.

— Друзья-а? — издевательски протянул князь. — Да с таким друзьями сам черт не брат!

— Однако, господа, вот, — мадам Греко указала рукой на приоткрытую дверь почти в самом конце коридора. — Вот ее комната. Слышите, полицейские ходят? А всех остальных девочек я по номерам разогнала.

— Господин вахмистр, генерал-майор Давыдов! — войдя, коротко представился Денис.

Вахмистр, здоровенный малый с вытянутым лицом и недобрым взглядом, резко обернулся… и вдруг улыбнулся, растянув рот до ушей:

— Господин генерал-майор! Денис Васильевич! А я ж вас помню… Да и вы, верно, помните. Финляндия, Або… Да — к Аландским островам, по весеннему-то ледку! Жаль их благородия генерала Кульнева, до сего дня не дожил.

— Да, жаль… — Давыдов и сам был рад встретить старого служаку, которого, конечно, не знал и не помнил… Самое главное, что тот его знал и помнил. Так ведь и признал, и вспомнил же!

— Ну, и что тут у вас такое, вахмистр?

— Ах, Денис Васильевич, дело труба… — Вахмистр поморщился, словно от зубной боли. — Сами видите, вон.

Нагая танцовщица, прикрытая одеялом, смотрела мертвым взглядом куда-то вверх, на потолок… На тонкой шейке ее виднелась коричневая борозда — след от шнурка.

— Шнурком задушили. Вон он, шнурок, от балдахина… Шелковый, крепкий.

Дознаватель показал шнурок с таким видом, будто собирался его тут же продать и весьма даже недешево.

— Шнурок, говоришь? — переспросив, Давыдов недоверчиво склонился над трупом. — А ну дай-ка!

Взяв в руки шнурок, Денис приложил его к шее убитой… и торжествующе обернулся:

— Ну?

— Шнурок-то узенький… — выдохнул вахмистр. — А след на шее — широкий. Видать, не этим шнурком задушили… Не понимаю, а зачем тогда этот сорвали?

— А затем, милый мой, — наставительно произнес Дэн, откидывая с трупа одеяло, — чтоб подумали, будто все случайно произошло. Ну, в ходе ссоры, на почве внезапно вспыхнувших неприязненных отношений. Такое ведь на Москве случается, и, увы, не редко.

— Чтоб подумали… — эхом повторил дознаватель. — А на самом деле?

— А на самом деле… Очень может быть, что убийство сие задумано и спланировано заранее. Кому-то очень сильно девочка помешала… Окно вон распахнуто… Мадам Греко! — Денис обернулся. — В принципе, могла она сама кого-то через окно впустить?

— Да могла, чего уж. — Мадам развела руками. — Я уж как с этим ни борюсь, а все тщетно! Хитрые все, в обход меня хотят денежку заиметь. А я ведь им, Денис Васильевич, как мать родная!

Бандерша пустила было слезу, но, наткнувшись на презрительный взгляд Эрдонова, продолжала с прежним спокойствием и цинизмом:

— Да вот хоть Ульянку эту взять! Я ведь ее не неволила, сама пришла, попросилась. Голь-шмоль ведь была, а сейчас? Вон, шкатулка-то, там не одни стекляшки да пуговицы!

— Шкатулка? — насторожился Эрдонов. — А ну-ка, дайте-ка ее сюда!

— Да она, барин, пустая! — Протянув ящичек, вахмистр усмехнулся в усы. — Убивец, видать, все и забрал. Все драгоценности.

— Все, да не все. — Дэн указал на тонкую руку несчастной. На запястье все так же поблескивал золотом браслетик с изображением женщины с головой змеи, Мерт-сегер, древнеегипетской богини мертвых.

Дознаватель озадаченно почесал голову:

— Ну, это, верно, убивец позабыл снять. Или спугнул кто.

— Верно! Кто-то мог и спугнуть, — покивал Денис. — Вы уж поищите, братцы. А вы, господин Эрдонов, могли бы и сказать, что именно ищете. Если это, конечно, не тайна.

— Да какая там тайна! — цинично прищурился князь. — Ожерелье жемчужное, или, по-французски говоря, колье. Матушке покойной принадлежало, как память хранил. А Ульянку позвал — ее тут мамзель Кики кличут, — напились, сели в карты играть… Вот и поставил на кон матушкино наследство! Проиграл, чего уж. После хотел выкупить, так Улька такую цену заломила!

— Да уж, деньги она любила, — покивала бандерша. — Но так-то девка была неплохая, веселая и без всякой злобы. Безобидная, жила себе… И вот нате вам, труп…

* * *

Следственный пристав Николай Николаевич Уваров, по поручению обер-полицмейстера Москвы занимавшийся убийством балерины Катеньки Изольдовой, принял Давыдова довольно холодно. Бравый гусар решил было взять сию крепость с наскока — все расспросить, все узнать… Однако ж не тут-то было! Среднего роста, весь какой-то неряшливый, узкоплечий, с большими седоватыми бакенбардами, Уваров вовсе не собирался нарушать тайну расследования и делиться ею с посторонним. Ну, генерал-майор, и что? Мало в России нынче генералов?

— Вы уж, батенька, не обижайтесь, но ничего я вам не покажу, — вежливо, но строго отрезал Уваров. — И не скажу ничего, вдруг да прознает кто, и тайна следствия до преступника дойдет. Скажете, быть такого не может?

— Да нет. — Денис Васильевич натянуто улыбнулся. — Рвение ваше служебное я уважаю и ценю. Однако думал помочь…

— Помочь, говорите? — переставив с места на место массивное пресс-папье, пристав побарабанил пальцами по столу, покрытому темно-зеленым казенным сукном, и исподлобья глянул на собеседника. — А и помогите! Если вдруг узнаете что… Отчего ж нам от помощи отказываться?

— Да вот и я того же мнения! — обрадовался гусар. — И в дознание ваше лезть не буду — боже упаси. А как что узнаю, то, конечно же, сразу к вам…

— Ну, вот и договорились! — Николай Николаевич с видимым облегчением вздохнул и поднялся со стула, как видно, намереваясь поскорее выпроводить незваного посетителя.

Ну, конечно, только залетных генералов в его расследовании и не хватало! Что ж, полицейского можно было понять. Собственно, полиции в современном понимании — с разделениями на уголовный розыск, участковых или, там, патрульно-постовую службу — в те времена еще не было. Полиции не было, а министерство имелось! И — обер-полицмейстеры в крупных городах. Ну а как же в таком деле без чиновников да без канцелярий обойтись?

Крупные города обычно делились на так называемые полицейские части, а те, в свою очередь, на более мелкие участки со своими приставами. Корпуса жандармов тоже еще не существовало, были капитаны-исправники, следственные приставы, да им в помощь солдатушки или, вот, вахмистр. А тут — нате вам! Целый генерал-майор!

— Договорились! — Поднявшись на ноги, Давыдов вежливо наклонил голову и, уже уходя, на пороге спросил: — А что там насчет сережек и всего такого прочего? Украдено или осталось при трупе? Я-то хоть при том и был, да не помню уже.

— Остались, — скупо ответствовал полицейский чин. — Кстати, вас же по этому делу допрашивали. Я канцеляриста посылал.

— Ах да, приходил мальчик… — Денис Васильевич развел руками. — Кажется, третьего дня приходил.

И впрямь приходил, кое-что записывал…

— Так что чердак мы еще разок осмотрели и всех, кто том доме жил, проверили, — похвалился Уваров. — Как видите, и мы не лаптем щи хлебаем.

Денис искренне похвалил:

— Да уж, не лаптем. Молодцы!

— Однако более того сказать не могу, — снова замкнулся пристав. — Уж извиняйте, любезнейший государь, служба.

— Да понимаю я.

Выпроводив наконец надоедливого посетителя, Николай Николаевич пригладил бакенбарды да, пододвинув поближе массивный чернильный прибор, изображавший знаменитую баталию при Полтаве, принялся что-то быстро писать, после чего вызвал к себе сотрудника следственной канцелярии, коллежского регистратора Ивана Минькина, субтильного и при этом весьма толкового юношу лет двадцати.

— Вот что, Ваня, давай-ка беги к господину полицмейстеру. Я тут кое-что накропал. Передашь. Все понял?

— Как не понять, Николай Николаич!

— Тогда ноги в руки — и беги… А то ходят тут, понимаешь, разные генерал-майоры.

Дэн, естественно, этого разговора не слышал, а выйдя из казенного присутствия, занимавшего отдельно стоявший двухэтажный дом, велел кучеру гнать к Петру Вяземскому. Не просто так, навестить, а еще и попросить князя поскорее свести его с Петром Ивановичем Шаликовым, редактором «Московских ведомостей». Раз уж через полицию не удалось ничего узнать, тогда попробуем через прессу!

Дело сие, в отличие от следственного пристава, сладилось на удивление быстро: князь Петр Вяземский давненько уже собирался занести в редакцию очередной свой стих… или фельетон, тут уж было не важно. Так вот вместе с Давыдовым и поехали.

Шаликов, несколько растрепанный, с выбившимся из-под жилета модным французским галстуком-бантом, встретил гостей весьма любезно. Едва те зашли в кабинет, Петр Иванович тотчас же повернулся от конторки, стоя за которой, что-то писал, да так вот, с пером в руках, и приветствовал невзначай заглянувших друзей.

— Ба! Какие лица! Рад, рад. Отдельно приветствую славного пиита Дениса Васильевича. Небось, хотите что-нибудь опубликовать?

— Да, признаться, еще не думал, — откровенно пояснил гусар. — Хотя да, наверное, хотелось бы.

— Не сомневайтесь, поможем.

Шаликов положил перо на конторку, слегка поклонился и, приложив руку к груди, посмотрел на Вяземского.

— А ты, князь, верно, стихи принес?

— Да нет. На этот раз прозу. Очерки.

— Очерки — это хорошо! — обнадежил редактор. — Напечатаем, обязательно напечатаем. Не в этом номере, так в следующем. Но, — Петр Иваныч ласково погрозил князю пальцем, — правки вы не избегнете, это уж факт!

— Да что ты, любезнейший тезка… — Вяземский несколько смущенно покривил губы. — Когда я от правки-то отказывался? Вы — газетчики, вам и карты в руки.

— Вот-вот. — Усадив гостей на стоящую рядом с конторкой софу, Шаликов кликнул служку и попросил подать чаю. — О том я и говорю. А то, господа мои, мода пошла писать этакие перлы, этакие словесные кружева плести, что одно предложение аж на полстраницы растягивается! Это ж читать невозможно. Пока-а пробежишь глазами… О! Вот и чай! Спасибо, Анфиса.

Принесшая чай девушка в сером капоте и пелерине скромно потупила глаза. Трепетные ресницы ее вздрогнули, синие глаза с любопытством глянули на гостей.

— Может, еще чего хотите, господа?

— Нет, нет, ступай. Обедать мы все равно ко мне поедем… А? Не откажете же, друзья мои? Ведь не откажете?

— Да уж… — Вяземский и Денис переглянулись, и князь махнул рукой. — Да уж, коль ты, Петр Иванович, зовешь, так и быть, заедем в твои пенаты. Коль уж там такие нимфы встречаются! Я про Анфису твою…

— Из моих крепостных, — хлебнув из фаянсовой, расписанной цветами чашки, похвастался Шаликов. — Хорошая девушка, умница. И грамотная — весьма, весьма. На корректуру ее хочу посадить… Вот ей-богу!

Вежливо допив чай, Давыдов наконец задал главный вопрос, ради чего, собственно, сюда и явился:

— А что, любезнейший Петр Иваныч, ты криминальную хронику-то ведешь?

— Какую-какую?

— Ну, про убийства там всякие… Вот недавно девушку убили. Где-то у Хитровки…

— А! Как же, как же, об этом мы писали! — Редактор взмахнул рукою, едва не пролив чай. — Там еще старуха какая-то хотела браслетик покойной прижучить и серьги…

— Старуха, говоришь? — Давыдов тут же вспомнил старую ведьму Феклу Матвеевну, ту, что приглядывала за апартаментами, снятыми Майковым для своих балетных дев. Именно туда направлялась несчастная Катенька Изольдова… Там ее и отпели.

— Так что старуха?

— Хотела покойницу обобрать — да попалась. Привратник уследил, донес. — Шаликов покачал головой. — Вот ведь, и среди простых мужиков порой честные люди встречаются.

— Ну, может, она с ним просто не поделилась? — усмехнулся в усы Денис. — А что за браслетик, серьги? Вещи дорогие иль так?

— Да уж не дешевые, ежели верить тому, что привратник про них рассказал. С ним как раз Анфиса беседовала… Кликнуть?

— Ну уж, Петр Иванович, позови.

Привстав, Шаликов взял в руки лежавший на конторке колокольчик и позвонил. На зов тотчас же явилась Анфиса, встала напротив стола, склонив голову:

— Что-то еще, господа?

— Ты, Анфиса, садись, — Шаликов кивнул на венский колченогий стул, один из трех, что стояли рядком возле входной двери. — Помнишь привратника? Ну, по убийству…

— Да, помню. — Девушка кивнула, трепетные ресницы ее дернулись. — Он старуху еще за руку поймал… Правда, как-то все дело уладилось.

— А что за браслетик был? — Денис покусал усы, чувствуя, что, скорее всего, придется ехать опрашивать привратника. Анфиса ведь браслета не видела…

— Золотой, с египетскими иероглифами и женщины с головой змеи, — неожиданно пояснила девчонка. — Насколько я понимаю, Мерт-сегер, древнеегипетская богиня, хранительница покоя мертвых.

— Откуда про нее знаешь? — удивился Давыдов.

— Месье Шампольона читала. — Анфиса скромно потупилась и добавила, что браслетик-то, видать, необычный, вот привратник его и запомнил и во всех подробностях описал.

Одинаковые браслеты! У обеих убитых девушек — одинаковые браслеты. Это же след, явный след… Знак смерти! Наверное, надо бы сообщить об этом Уварову… Впрочем, тот не лаптем щи хлебает…

Денис Васильевич все же решил заехать в апартаменты, поговорить с привратником и старухой. Может, что-то еще кроме браслетиков и сережек имелось, какое-нибудь письмецо…

Две девушки — два браслета. Как там, в будущем, сапфировые сережки. А что это значит? А значит это одно — общий любовник! Ну, или просто хороший знакомый… Хотя нет, просто знакомые девушкам дорогущие браслетики-серьги не дарят. Любовник, любовник — тут и думать нечего! Наверняка он богат и при власти, а несчастные девчонки что-то про него такое узнали, скорее всего случайно, что-то такое, этакое, за что всенепременно нужно было убить! Чтоб не разболтали.

* * *

— Не было никакого письма! Вот ей-богу, не было — Фекла Матвеевна перекрестилась на висевший в углу образок Николая Угодника.

Засиженный мухами, дешевый, из тех, что продают со своих лотков офени, образок выглядел как-то не очень надежно, и гусар все же не поверил старухе. Может, и была при покойнице какая-нибудь записка, так ведьмища эта разве скажет? С другой стороны, а зачем ей скрывать-то? Какая такая выгода? Выгода… Хм-м…

— Ты, Фекла Матвеевна, не хитри. — Пристально взглянув на собеседницу, Давыдов вытащил кошель. — Ежели было что — скажи. Я у тебя письмецо то выкуплю. Гривенник дам… Да что там гривенник — двугривенный!

Сумма по тем временам была царская. Дюжину яиц можно было купить. Или целый пуд соломы, будь у бабки корова…

Желтое, высохшее почти до состояния воблы лицо старухи исказилось гримасой досады. Видно было, что, ежели б что-то подобное имелось, письмецо или какая — нибудь завалященькая записка, то Фекла Матвеевна явно прельстилась бы деньгами, отдала бы с радостью. Если б было что…

— Значит, не было, — вздохнув, Денис Васильевич разочарованно покусал ус, однако кошелек убирать не торопился. — Может, привратник?

Старуха недобро хмыкнула:

— Эта сволочь-то? Да он и не успел обыскать, за мной, гад, шакалил! Мх-х… — Фекла Матвеевна грязно выругалась и вдруг замолкла, задумалась. — Вы, барин, двугривенный-то обещали…

— Так, значит, было что-то? — встрепенулся гусар.

— Не, никакого письмеца не было. Зато браслетик, редкий такой, дорогой… — Бабка облизала тонкие злые губы.

— Ну, про браслетик я знаю.

— А я ведаю, кто бы мог знать, оттуда он у Катеньки объявился! Кто подарил…

Денис прищурился:

— Ну? И кто ж это может знать?

— Двугривенный! — протянула руку старуха.

— Ну, бог с тобой, на!

В тусклом уличном свете, проникающем через давно не мытое окошко прихожей, сверкнула монетка… тут же и исчезнувшая.

— Танечка Иванова, балетная, с Катькой вась-вась была, — шепотом поведала бабка. — И еще балерун ихний, поляк. Хлыщ такой, что при школе… как бишь его…

— Глушковский. — Давыдов неприязненно скривился. Балетмейстер Адам Глушковский, довольно прыткий молодой человек без всяких моральных правил, откровенно ухлестывал за всеми балетными, естественно, не исключая и Танечки. Набить бы ему морду, давно напрашивается!

Однако старуха права: и Танечка, и Глушковский, и прочие балетные вполне могли знать, откуда появился браслетик. Не может такого быть, чтобы юная девушка да не похвалилась перед подружками столь изящной и дорогой вещицей. Да и девчонки — любопытницы — увидев, спросили бы.

— А ты, Фекла Матвеевна, откуда про поляка знаешь?

— Кто-то из дев жалился, — желтолицая ведьма поджала губы, отчего еще больше стала похожа на воблу, — мол, приставучий он, поляк-то… Все время ведь с ними. Танцевать учит, да и так… Болтают там все без умолку.

Вот это — да, вот это — правильно. Давно надо было опросить и балетмейстера, и всех балетных… Денис этого не сделал, понадеялся на полицию… И впрямь, чего в не свое дело встревать? Кто ему эта Катенька Изольдова? Да никто. Ну, жалко, конечно, девчонку, но… Как говорится, с глаз долой, из сердца вон. Другое дело сейчас, после убийства Ульянки. Теперь, похоже, нешуточная угроза нависла над всеми балетными девушками, не исключая Танечки Ивановой. Ах, Танечка, Танечка… Пепельно-русые волосы, густо-зеленые большие глаза, словно омуты — тянут, тянут…

Ах, влюбчивым оказался гусар! А может, оттого это, что не шибко-то везло ему с женщинами? Да что сказать, уж скоро тридцать, а до сих пор не женат! Хотя… он все же не какой-нибудь там простолюдин-лавочник, а особа дворянского звания! Это девки в восемнадцать лет уже староваты, их-то замуж в тринадцать-пятнадцать лет старались выпихнуть, что дворянок, что крестьянок. И все же… Пусть с Софьей тогда не сложилось, но… Ах, Танечка, Танечка…

Выйдя из дома, Давыдов уселся в коляску и сначала поехал домой — обедать. По пути, да и за обедом тоже, все размышлял, думал о произошедших событиях и о том, какие действия ему стоит предпринять, чтобы вычислить убийцу. Для начала сейчас важно было решить, каким образом и где опросить балетных? Их загородное обиталище — своеобразная общага, — зорко охраняемое неподкупным цербером Украсовым, для этих целей явно не подходило по той простой причине, что проникнуть туда не имелось никакой возможности… Любая попытка однозначно вызвала бы скандал. Разве что упросить Майкова… Тот, верно, и разрешил бы, да только вот впутывать в это дело лишних людей Давыдов пока что не собирался. Оставалось одно: напроситься все к тому же Майкову в гости, на загородную дачу, в его домашний театр.

Для этой цели Денис использовал своего дружка Американца, человека, вхожего в Москве в любое общество. К идее приятеля граф отнесся с энтузиазмом:

— А что? И съездим, развеемся. А то Ульянка эта… Жалко девку! Я на похороны червонец дал.

Червонец… Давыдов запоздало подумал, что и ему было бы неплохо тоже что-нибудь дать… Однако уже поздно. Родственников у покойной танцовщицы не было, а на том свете денежки ни к чему. На том свете — ни к чему. Но свечечки поставить да молебен за упокой души заказать можно! И памятник на могилку.

— Памятник, говоришь?

На давыдовской тройке друзья уже выбрались за город, и Денис сам не заметил, как начал рассуждать вслух. Что сему способствовало — то ли общее его возбужденное состояние, то ли красоты подмосковной природы, — бог весть. Вокруг и впрямь тянулись места, так и просившиеся к какому-нибудь художнику на картину. Наезженная дорога то ныряла в леса, то шла лугами. Величественные дубравы сменялись буйным разноцветьем цветов. Рвались к небу лиловые ракеты кипрея, раскачивались волнами на ветру белые заросли кашки, голубели на лугах васильки, белели ромашки, а вот из-за поворота бросилась в глаза ярко-желтая россыпь лютиков.

— На памятник — да, я тоже скинусь, — покусывая соломинку, задумчиво покивал Федор. — И того более! Я тут подумал, надобно за поимку злодея награду пообещать. А, брат? Как мыслишь?

— Награду — можно. — Денис согласно кивнул головой. — Только тайно, тем, кто дознание ведет. Иначе, друже, ежели будем по секрету всему свету кричать, непременно спугнем лиходея.

— А вот тут ты, брат, прав, — тихо вымолвил граф. — Признаться, об этом я не подумал.

Друзья приехали к Майкову еще засветло, где-то часов в шесть пополудни. Аполлон Александрович, радостный, с загорелым лицом, встретил гостей со всем своим радушием:

— А проходите, проходите, други! Сейчас перекусим с дороги, а потом уж и спектакль, и пир…

— На весь мир? — обнимая хозяина дачи, хохотнул Американец.

Майков не особенно-то и смутился.

— Ну, не так, чтоб на весь мир, граф… Но почти! Из Москвы князь Петр Вяземский обещал быть…

— Петруша? Что ж он нам-то не сказал? Ехали бы вместе…

— Так он, верно, в последний момент решил. А кроме него еще соседи мои приедут, помещики. Супружницы их, племянницы, дочки… Так что, государи мои, компания собирается нескучная! Вон, слышите, уже едут.

Подмигнув, Аполлон Александрович дал распоряжение слугам проводить друзей в летнюю трапезную, сам же отправился встречать других гостей, среди которых имелось немало весьма титулованных особ. Даже соизволил пожаловать московский обер-полицмейстер Ивашкин, правда, явился не в мундире, а в партикулярном платье, и весь был из себя такой душка, окруженный дамами.

Князь Петр Андреевич Вяземский приехал не один, а в компании с редактором Шаликовым. Приятели так вчетвером и уселись, заняв задний ряд. Домашний театр директора Императорских театров Аполлона Александровича Майкова располагался в просторном бревенчатом здании, как видно, специально для того и выстроенном. Обширная сцена, портьеры темно-красного бархата, ряды мягких кресел. Вышколенная крепостная прислуга разносила лимонад и шампанское.

Гости — их было не так уж и много — вели себя не совсем так, как при посещении обычного городского театра, а скорей, по-домашнему. Раскланивались, переговаривались, смеялись. Еще бы, здесь все друг друга знали, чужих практически не было.

Рассевшись по креслам, собравшиеся несмело захлопали в ладоши.

— Сейчас начнем, друзья! — Аполлон Александрович, как гостеприимный хозяин и устроитель всего данного мероприятия, неспешно поднялся на край сцены, встав перед занавесом.

Откашлялся и, как добросовестный конферансье, объявил:

— Уважаемые мои гости. Друзья! Нынче осмелюсь предложить вам один веселый водевиль на темы греческих мифов. В главной роли наша прима — Антонина Ивакина!

Услыхав имя модной в этом сезоне танцовщицы, все принялись аплодировать.

— И кроме нее, — дождавшись конца оваций, продолжил Майков, — я, как и всегда, представлю вам наших обворожительных девушек, воспитанниц Московского театрального училища.

— Шарман! Шарман! — обрадованно закричали гости.

Как видно, балетных девчонок здесь хорошо знали… Да многие ради них, собственно говоря, и ездили! Правда, и обеды (а точнее сказать — ужины) у Майкова были весьма вкусны. Да еще, окромя всего, и общество! Посмотреть красочный музыкальный спектакль с красивыми юными актрисами, потом откушать и выпить, пообщаться, поиграть в карты… Да за все это местные помещики Аполлону Александровичу памятник должны были б нерукотворный воздвигнуть!

Подумав так, Давыдов усмехнулся, но тут же взгрустнул, вспомнив еще об одном памятнике — надгробном. Тот же Майков наверняка войдет в долю. Если вообще не заказал уже чисто на свои средства. Надо будет спросить.

Крепостной оркестр заиграл бравурную мелодию, занавес под бурные аплодисменты раздвинулся, явив гостям молоденьких полуобнаженных танцовщиц, одетых в коротенькие греческие туники. Средь девушек блистала прима — Антонина Ивакина, томная красавица лет тридцати, со жгучим цыганским взором и еще сохранившейся осиной талией. Поговаривали, ей покровительствовал сам господин обер-полицмейстер. Верно, потому сюда и явился… Один, без супруги…

Что изображали танцовщицы, Денис как-то не очень понял. Скорее всего, судя по прикрепленным к спинам девчонок крыльям, это была знаменитая пьеса Аристофана «Птицы». По ходу действия балетные порхали и пели, высоко вскидывая ножки. Приглашенная же звезда изображала кого-то из грозных греческих богинь — Афину или Геру. Денис, впрочем, на приму почти не смотрел, как и не особенно вникал в сюжет, не отрывая глаз от своей пассии — Танечки Ивановой. Ах, какая талия, какие ручки… Платиновые волосы, чудные зеленые глаза, чудная восторженная улыбка…

Оркестр играл все быстрее, девушки танцевали, подпрыгивали, обнажая стройные ножки… куда больше, нежели требовали правила приличия. В каком-нибудь городском театре они бы, конечно же, так не плясали… Ну а уж здесь, среди своих…

Публика была в полном восторге, устроив по окончании представления столь бурную и продолжительную овацию, что хлебосольный хозяин высказал вслух все свои опасения за целостность антуража.

— Ах, моя Терпсихора! Несравненная! — На выходе из театра Давыдов подловил-таки свою пассию, томно поцеловав ручку. — Ты нынче прекрасно танцевала, ма бель! Впрочем, как и всегда. О! Я так надеюсь на нашу скорую встречу, так…

— Ах, Денис Васильевич, вы смущаете бедную девушку, — позволив своему воздыхателю еще раз поцеловать ручку, Танечка округлила свои чудные изумрудно-зеленые очи… Ну ведь бывают же такие! Просто чудо какое-то, поистине — чудо.

— Так мы с вами встретимся? — не отставал Денис. — Скажите же, когда?

— Вы ж сами знаете… — Замедлив шаг, девчонка прищурилась (весь разговор уже проходил в саду, на аллее). — Не так важно — когда, как — где.

Действительно, этот вопрос встал весьма остро. Похоже, Танечка была готова встретиться с Денисом тет-а-тет, но в самом-то деле — где? Пригласить юную балерину домой, на Пречистенку, по тем временам считалось бы верхом неприличия. Все московское общество, весь свет непременно осудил бы не только самого Дениса Васильевич, но и его сестру — по сути-то она нынче и была хозяйкой городского особняка Давыдовых. Конечно же этого молодой человек не хотел. Но и терять Танечку… И так уже голову из-за нее потерял!

Тем более, кстати говоря, у танцовщицы нужно было кое-что выспросить. Этак ненавязчиво, аккуратно…

— А может быть, на природе? — Вот она, поистине спасительная мысль! — В самом деле, ма шер, пуркуа бы и не па? Смотрите же, какие чудесные погоды стоят. У меня коляска, поехали на прогулку… Устроили бы пикник на берегу какой-нибудь речки, искупались бы…

— Говорите, на речке? — Пышные ресницы дрогнули, глаза сверкнули изумрудом. — Ах, Денис Васильевич, честно сказать, я бы со всей радостью…

— Так в чем же дело?

— Боюсь, не отпустят, — опустив глаза, со вздохом призналась девчонка. — Нас ведь, знаете, как здесь стерегут…

Денис Васильевич с досадой покивал головой:

— Да уж знаю. Смотритель ваш, господин Украсов, истинный цербер!

— Э, как вы его! — негромко рассмеялась Танечка. — Вот ж точно цербер. Или… собака на сене! Как у Лопе де Вега, драматурга гишпанского… И сам не… и другим не дает… Ой! — Девушка вдруг сконфузилась и покраснела. — Я, кажется, лишнего наболтала…

— О, нет, нет, что вы! Все правильно, все так и есть. Так когда же, когда? — Давыдов пылал нетерпением, словно совсем юный кадет, типа старого своего знакомца Коленьки Розонтова. Впрочем, тот был не кадет — гусар, да что там! Гусар гусаров! Нынче Коленька где-то в Пруссии… Служит… Да и Денису, по идее, давно надо бы туда… Надо. Да как уехать-то, как? Когда тут такое… такая… Ах, не забыть бы продлить отпуск! И в самом-то деле — не забыть.

Танечка между тем покусала губу:

— Когда? Да по мне — хоть уже завтра. Но… Вы не сказали — где?

— Так на природе же! У речки! — подкрутив усы, напомнил гусар.

Девушка хмыкнула:

— Да поняла, что у речки… Другое волнует — как? Как вы меня вырвете? Ах, ну, право же… Хотя бы на пару часов!

— Сделаем, — истово заверил Денис. — Я… Я придумаю, как… Вот, кстати, вас могут пригласить на… на спектакль…

— Так это — всех.

— Или, скажем, навестить заболевшую маменьку…

— Маменька моя, Денис Васильевич, чтоб вы знали, давно умерла!

— Ох, пардон, пардон, милая Танечка, извините…

— Маменька умерла… — Танечка быстро осмотрелась вокруг, словно бы вдруг задумала какое-то недоброе дело. — А вот тетушка — нет. Она ведь, чай, и заболеть может…

— Понял! — живенько сообразил Дэн. — Как зовут тетушку? Где живет?

— Марья Федоровна Савыкина. Кабатеево, Тверской губернии село…

— Марья Федоровна Савыкина, — запоминая, эхом повторил гусар. — Село Кабатеево.

— Надеюсь на вас. — Танечка крепко сжала руку Дениса, и тот уже собрался поцеловать ее на прощанье… Однако помешали…

В конце аллеи послышался смех, появились балетные и их поклонники…

— А вон и Танечка! Эгей! Собираемся, едем уже.

— Что, и на ужин не останемся?

— Забыла? Завтра спектакль!

— И впрямь, завтра в Москве играем! — озабоченно прошептала актриса. — Ну что же, прощайте, Денис. Вернее — до встречи. Значит, как только получу от тетушки письмо…

— Так и будьте готовы!

— Всенепременно, мой друг.

Махнув рукой, Танечка рассмеялась и побежала догонять своих.

— Красивая девушка, — кто-то произнес совсем рядом, вполголоса.

Дэн резко обернулся, увидев позади себя незнакомца в синем двубортном сюртуке и французских, с пуговицами, панталонах. Лаковые штиблеты, скромный галстук, темный жилет… Не сказать, чтобы такой уж франт. Однако одет изысканно, дорого. Вряд ли из местных помещиков… Хотя, может быть, гость. Лицо этакое неприметное, вытянутое, но не слишком, с небольшими усиками и бородкой. Светлые, слегка навыкате глаза, коротко подстриженные волосы… Скорее, шатен…

— Позвольте представиться — Станислав Петрович Ураковский, помещик… Нет, нет, не из местных, просто приехал в гости в Москву.

— Давыдов… Денис Васильевич…

— Дальше можете не говорить. — Новый знакомец рассмеялся. — Тот самый? Поэт?

— Тот самый, поэт, — склонил голову Дэн. — Как говорится, прошу любить и жаловать.

— Очень приятно! Нет, право же, не ожидал встретить вас здесь. Безмерно рад! А эта девушка… Девушка и впрямь красотка!

Последние слова Ураковского почему-то пришлись Денису не по душе. Давыдов даже поморщился, и его собеседник, заметив сие, шутливо понял руки:

— Умолкаю, умолкаю… Так вы идете на ужин?

На ужин Денис пошел. Но чуть позже, дождавшись приятелей. Вместе с ними за стол и сел… Новый же знакомец расположился где-то на другом конце длинного, уставленного многочисленными яствами стола и с кем-то, наверное, общался. Давыдов к нему больше не присматривался, лишь спросил у Американца, кто это.

— Ураковский? Нет, не знаю такого. — Граф повел плечом. — Наверное, из приезжих. В Первопрестольную, знаете ли, нынче многие заглядывают.

Не знали Станислава Петровича и Вяземский с Шаликовым. Похоже, сего залетного гуся здесь вообще никто не знал. Разумеется, кроме самого хозяина — Аполлона Александровича Майкова. У него-то и можно было б спросить, да только зачем? Мало ли кто к нему в гости ездит?

Где-то через полчаса дружеского застолья бравый гусар вообще позабыл о новом своем знакомце. То да се, разговоры-тосты, песни начали петь… И, конечно же, попросили Дениса почитать стихи. Желая сделать приятное хозяину, тот не отказывался. Поднялся, откашлялся… Правда, вышло грустно.

Мне с думой горестной, с душой осиротелой

Бродить вокруг обители твоей,

Угадывать окно, где ты томишься в ней…

Стихи были — да! — все о ней же, о Танечке… И, кажется, это кое-кто угадал. Тот же Американец, дождавшись конца аплодисментов, хлопнул Давыдова по плечу:

— Эй, хорош грустить, брат! Хочешь, так пассию твою украдем. Вот прямо с наскока! Ты только скажи, дружище.

Говоря так, эксцентричный граф ничуть не шутил, и Денис прекрасно знал это. Правда, воспользоваться помощью друга не мог, ведь это вполне определенно вызвало бы скандал и могло повредить успешной карьере Танечки.

— Спасибо, друг! Но, полагаю, я и сам справлюсь…

— Как знаешь! Ах, Денис, Денис, похоже, для веселой компании ты нынче потерян.

Единственное, о чем жалел сейчас Денис, так это о том, что так и не спросил у своей пассии про браслетик. Да что там говорить, не столь долго они и общались, от силы минуту, две… Что ж, в следующий раз. Скорей бы!

Впрочем, удалось переговорить с тем противным хлыщом, балетмейстером Адамом Глушковским. Сей любвеобильный пан ухлестывал почти за всеми балетными девушками и, вне всяких сомнений, заслуживал хорошего удара в морду, однако по поводу браслетика пояснил толково:

— Говорите, браслет? Да-да, хорошо помню. Именно у Катеньки Изольдовой… Ах, несчастная девушка… Такой в египетском стиле браслет. Весьма изящный и очень, знаете ли, недешевый. Уж поверьте, я в таких вещах разбираюсь. Ах, как он нравился Катеньке! Откуда взялся? Ну, кончено же, поклонник подарил! Она даже не знала, кто. Просто на улице, у театра ей вручили целую корзину цветов. Он там и был, браслетик. Вместе с запиской: «Мадемуазель Катерине от верного друга» или что-то в этом роде. Катенька рассказывала, да я не вникал. Многим нашим дарят, и поклонников, знаете ли, хватает у каждой.

Последнюю фразу балетмейстер произнес с явной насмешкой. Или это просто показалось Денису? Тем не менее хоть как-то да помог.

Значит — поклонник. Да еще пожелавший остаться инкогнито. Да, так случалось. Вполне. Выходит, и у Ульяны тоже был тот же поклонник? Похоже, что так. Жаль, теперь не спросишь. Хотя… Содержательница публичного дома мадам Греко! Да и все тамошние девушки… Их-то и расспросить! Ведь Денис так и не расспрашивал о браслете! Тогда, во время визита совместно с князем Эрдоновым… Как-то не счел нужным, да и не знал тогда, что похожий браслетик имелся и у Катеньки. Да! Мадам Греко и ее девочки… Ираида Семеновна Грекова… Интересно, прикрыли уже ее заведение или не успели еще?

— Федя, дружище! А скажи-ка мне, брат, одну вещь…

* * *

По екатерининскому «Указу благочиния» от 1782 года занятие проституцией (как и сводничество) каралось заключением в смирительный дом сроком на полгода. Впрочем, это мало кого останавливало. Считалось, что первый бордель в Российской империи основала некая Анна Фелкер из Дрездена, и все проститутки были немками. В ходе бюрократической борьбы за нравственность их всех просто-напросто депортировали. Павел пошел еще дальше, по его приказу всех гулящих дев ссылали в Сибирь и заставляли носить желтое платье. Нынче же, при Александре Благословенном, времена пока что отличались куда большим либерализмом. Особо-то никто никого не заставлял, хотя «Указ благочиния» все еще действовал, но в большей мере — формально.

Тем не менее до полной легализации секс-услуг в Империи еще оставалось чуть менее пары десятков лет, поэтому содержатели веселых домов старались особенно не наглеть — рекламу в газетах не давали и даже не писали на стенах домов номера телефонов жриц любви, как нынче повсеместно принято в Санкт-Петербурге: «Наташа», «Таня», «Хороший отдых», «Релакс» и все такое прочее. Просто телефонов тогда еще не было, не изобрели.

Информация распространялась среди своих, и сие сарафанное радио работало ничуть не хуже Интернета. Адреса нужных заведений знали все, кому надо, включая полицию. Последние, выказывая свое рвение, время от времени прикрывали какой-нибудь бордель, но чаще — крышевали. Совсем как в наши времена!

Заведение мадам Греко на Волхонке, увы, запалилось. Убийство проститутки (да еще прямо в борделе!) скрыть не удалось — вездесущие газетчики слишком уж быстро проведали о столь «сладкой» теме. Полицмейстеру соответствующей полицейской части пришлось принимать действенные меры. Заведение было закрыто… Точнее говоря, просто сменило апартаменты, и очень быстро — благодаря покровительству весьма высокопоставленных лиц.

Теперь веселый дом мадам Греко располагался на углу Плотникова переулка, заняв сразу два этажа солидного доходного дома, принадлежавшего Серафиму Михайловичу Коробейникову, известному московскому меценату, купцу второй гильдии, по своим капиталам уже подбирающемуся к первой.

Сей честный предприниматель хоть и выстроил на свои средства две небольшие церквушки и одну часовенку, особым благонравием не отличался и веселых девчонок навестил уже в первый же день, точнее сказать — вечером. Что уж он там сказал супруге — бог весть, мало ли какие у купца могли быть дела?

Друзья-приятели — Денис Васильевич Давыдов и граф Федор Американец Толстой — приехали на Плотников переулок часов в шесть вечера. Раньше там появляться особого смысла не имело (девочки отсыпались), позже — тоже (уже начинались клиенты, подходил «час пик»).

Увидев их, дебелая Ираида Семеновна растянула рот до ушей и тотчас же кликнула самых красивых дев, однако, узнав истинную причину визита, разочарованно развела руками.

— Ах вон вы о чем… Браслетик. Надо же… Да не знаю я, кто его подарил. И девчонки — вряд ли. Кто угодно мог…

— Нам бы все же с девочками переговорить, — мягко, но с нажимом промолвил Федор…

Мог бы и вообще ничего не говорить, просто глянуть на мадам чувственными своими глазами… На Москве Американцу вряд ли кто мог отказать, тем более в такой пустяковой просьбе. Вот и мадам Греко радушно махнула рукой:

— Да ладно уж, поговорите. Есть у меня один альков, туда и провожу. Девчонок вам всех вместе? Или по одной?

— Не, вместе не надо, — подумав, отмахнулся граф. — По одной — долго… По две давай.

— По две так по две, мои господа. Как скажете.

Ничего толкового девушки не сказали. Да, браслетик тот многие видели, покойная проститутка Ульяна его ничуть не скрывала. Правда, на все расспросы о том, от кого именно сей недешевый подарок, отвечала уклончиво. Почему она так поступала, просветила одна из девчонок. Построила глазки Американцу и Дэну, закинула ногу на ногу и, взяв предложенный бокал с красным вином, томно облизала языком губы:

— Понимаете, господа мои, я бы и сама так сделала. Коли б мне мужик сильно понравился, либо виды б на него имела, либо просто запугал бы, сказал, например, чтоб языком не мела.

— А ты сама-то что думаешь? — искоса поглядывая на упругую девчонкину грудь, едва прикрытую кружевами, уточнил Давыдов.

— Думаю — второе. — Гулящая отвечала со всей серьезностью, однако жемчужно-серые глазищи ее все так же пылали некоей нахальной страстью. Наверное, девушка настраивалась на рабочий лад.

— Почему — второе? — не отставал Денис.

Девчонка улыбнулась. Стройненькая большеглазая блондинка, с аристократически тонкими чертами лица и небольшими премиленькими веснушками на щечках, она сильно смутила гусара… и, зараза такая, прекрасно это видела.

— Вообще-то я хотела сказать, что второе может быть с первым… — Чуть повернувшись на стуле, красотка кокетливо выставила на обозрение оголенное плечико.

Давыдов сглотнул слюну:

— Тебя как зовут-то, чудо?

— Ванесса… Но вообще-то я Вера.

Выпроводив очередную девицу, Американец поднялся с дивана:

— Вот что, брат. Пойду-ка я со сторожем побеседую… Эдак с полчасика, да…

На пороге граф обернулся и лукаво подмигнул обоим:

— Надеюсь, беседа пройдет славно. Как говорили у нас на Аляске, в обстановке обоюдного взаимопонимания и дружбы.

— Ты это о чем, Федя? — весьма фальшиво промолвил Денис, глядя, как вскочившая со стула девушка проворно заперла дверь на ключ.

Заперла… Обернулась и, погладив себя по бедрам, бросила на бедолагу Давыдова такой зовуще-томный взгляд, противостоять коему не имелось решительно никакой возможности. Да и зачем, к слову, противостоять-то? Когда можно… противолежать… Денис усмехнулся: в конце концов, гусар он или не гусар?

— Ну что, Вера-Ванесса? Поцелуемся?

— А что бы и нет?

В един миг пылкая девушка уселась к Дэну на колени, обняла, расстегивая жилет… Руки гусара скользнули по спине девушки, стягивающие лиф платья шнурочки развязались быстро, словно сами собой. Под платьем же больше не оказалось ничего, только горячее голое тело, стройное, с шелковистой кожей.

Погладив упругую грудь, Денис помял между пальцами быстро твердеющие сосочки, затем погладил пупок и скользнул к лону. Девушка вздрогнула, прижалась всем телом… заскрипела кровать… послышались стоны…

— Ах, миленький мой, — разлегшись поверх покрывала, бесстыдно нагая, Вера вновь облизала языком губы. — А в любви ты весьма искусен! Не ожидала, да.

— Стараемся, — несколько смутился Дэн. Впрочем, чего тут было смущаться-то? Вернее — кого?

Однако вместе с удовольствием не стоило забывать о деле.

— Так что ты там говорила про свою подружку?

— Про Ульянку-то? — Верочка потянулась, словно кошка, и Давыдов мягко пощекотал ее спинку.

— Ой, как приятно-то… — Девчонка закатила глаза. — Мур-р, мур-р…

— Так что там с Ульянкой-то? — напомнил Денис.

— У нас ее называли мадемуазель Кики… И не подружки мы. Мы здесь вообще промеж собой не дружим… — Приподняв голову, Вера посмотрела на гусара серьезным и вполне трезвым взглядом. — Каждая ведь может наябедничать мадам. Ну, когда, как говорят купцы, мимо кассы. Тогда накажут. Иногда — и плетьми, и пребольно.

— Тебя наказывали?

— Да… Попервости еще… Когда молодая была, глупая… Потом три недели сидеть не могла.

— Молодая, говоришь, была? — усмехнулся Дэн. — Сколько ж тебе сейчас?

— А сколько б ты дал, барин?

— Ну… — Денис откровенно задумался. Действительно — сколько? — Лет шестнадцать, наверное. Да, где-то так…

— Значит, неплохо выгляжу. — Верочка уселась на кровати, скрестив ноги, и засмеялась. — А мне девятнадцать уже. Еще чуть-чуть — и кто на меня польстится? Что делать буду? Самой девчонок нанять, да открыть заведение… Это не столько деньги нужны, сколько связи… Вот все у нас и копят, кто не дура. И связи налаживают.

— А другого занятия, стало быть, нет?

Солнечный лучик, тоненький и золотисто-теплый, проникнув сквозь щель между шторами, упал на плоский животик Верочки…

— Ты это всерьез, барин? — жестко прищурилась дева. — Мне что, в поломойки прикажешь идти? Или в прачки? Труд непосильный, тяжкий, да еще за съемный угол платить… Голодно! Ты сам-то хоть голодал?

— На войне приходилось…

— На войне… — Девчонка хмыкнула. — Ну, разве что. Тогда поймешь, наверное… А прачкой, да на съемном угле… Это каждый будет шпынять… и делать то, что сейчас делают, только, барин, без всякого политесу. Грубо, зло, насильно.

— Ну ты это… не переживай… — Денис Васильевич погладил девушку по бедру. — И не зови меня барином.

Тут Верочка прыснула:

— А как же еще тебя звать, господин хороший?

— Да хоть… господин генерал-майор!

— А ты и впрямь генерал? Хотя… не-ет… вижу… — Девушка провела пальцем по шраму на правом боку Дениса. — Вон тут задело… и тут… Это раны все?

— Раны…

— Бедненький!

— Еще хорошо, что цел… Ладно! Хватит обо мне, — по-военному резко оборвал Дэн. — Ты об Ульяне обещала рассказать.

— Ах, да. О Кики… — Девчонка откинулась на кровать и задумчиво уставилась в потолок, заложив за голову руки. Так вот она и лежала, припоминала, разговаривала… бесстыдная, восхитительно голая… и вместе с тем какая-то беззащитная, словно выброшенный на помойку котенок.

— Кики, как и я, умная. Деньги, подарки — копила. Да, как ты говорил, вполне могла и в окно кого-то впустить. От кого чего-то ждала. Любовника богатого не выдавала… Зачем? Чтоб другие увели? И еще, верно, от него чего-то хотела… Видать, не из простых дворян любовничек-то, ой не из простых. Иначе б что его так скрывать-то?

— Значит, и Ульяна… Кики… свое заведение открыть собиралась?

— Конечно! — Верочка повернулась на бок. — Говорю ж, не дура. Хотя у нас и дурочек разных полно… Но Кики не из таких, нет… была. Жалко! Надо же, шнурком задушили… Так и любую могут… А что делать? Куда идти?

— А ты вообще из каких?

— Из замоскворецких мещан. Батюшка сапожничал, покуда не умер… Ну а как умер, матушка с нами не сладила. Меня в услужение отдали к одному купцу… Так, мелкий был купчишка. Его сынок со мной и… Силою взял, мне тогда и четырнадцати не было. Потом — и брат его, и папаша тоже.

Снова усевшись на кровати, Верочка зябко задрожала, обхватив себя руками за плечи. Денис заботливо укрыл ее пледом и тихо спросил про браслет:

— Так, значит, никто не знал, откуда он взялся?

— Говорю ж — нет. — Девчонка стрельнула глазами.

— А какая-нибудь закадычная подружка? Не может быть, чтоб не было!

— Не было. — Верочка дернула шеей. — И быть не могло. Мы здесь все на виду. И каждая за другими следит. Каждая свою выгоду ищет. Человек человеку — волк. Да и не люди мы, а так… мусор… Повезет ежели, сами другими командовать будем, сами апартаменты заведем. Ну а нет… Так вскорости и отсюда на улицу выкинут… Тогда, если денег не будет, хана совсем.

— Тоска… — Прижав к себе девушку, Денис нежно погладил ее по голове и тут же, не беря в голову, сболтнул глупость: — Может, кто-нибудь тебя еще и полюбит. Замуж позовет.

— Замуж? — Девушка дернулась, в больших серых глазах ее свернули вдруг злые холодные слезы. — А что я там делать буду? Родить-то уже не смогу. Первого родила лет в тринадцать… сыночка… Его купецкий сын в уборную выкинул… Второго уже не стала рожать, к бабке пошла, выскребла. Третьего тоже выскребла… Ну а потом уж и не понесла больше. Теперь, мыслю — и к лучшему… Что смотришь, генерал? Тварь я?

— Не ты, — погладив гулящую по руке, тихо промолвил Давыдов. — Твари те, кто тебя такой сделал. А купца твоего и деток его я бы…

— Отомстила уже… — Прошептав, девчонка глянула на гусара с вызовом… и тщательно скрываемым страхом. — Но ты — тсс… молчок.

— Да я и не…

— А впрочем, как хочешь. На виселицу — так на виселицу, в Сибирь — так в Сибирь! — Верочка неожиданно захохотала, сбросила с плеч плед и, прильнув к Денису, зашептала на ухо: — Я им, барин, как-то утречком двери-то подперла да дом подпалила. Один дед через окно и выбрался, да еще невестка его… Верно, меня и посейчас ищут. Ну? Ну, что ты смотришь, генерал? Давай же… обними… и целуй меня крепче!..

Одевшись, Давыдов дал Верочке десять рублей ассигнациями. Пусть в пересчете на серебро это равнялось шести рублям, но тоже немало. Это, крестьянину ежели, шесть лет подушную подать платить можно. Или полпуда меда купить — пусть жизнь покажется слаще!

— Много даете, господин. — В одежде Верочка сразу же стала куда строже в манерах.

— Бери, — строго промолвил Дэн. — И знай: я твой друг. Ежели что, обращайся. Всегда помогу.

— Ну… и я тогда твой друг. — Девчонка улыбнулась с неожиданным смущением. — Я тут вспомнила… вот, про браслетик… У хозяина нашего дома, купца Коробейникова, приятель есть, господин Бардин, тоже купец. Так вот, он в старинных вещах толк имеет. Ни один анти́к на Москве мимо его рук не пройдет.

— Бардин, говоришь? — Почуяв след, насторожился Денис Васильевич.

Верочка покивала:

— Да, Бардин. Антон Иванович Бардин. Наша мадам его знать должна.

* * *

Купца Бардина знали не только мадам Греко и хозяин доходного дома Серафим Коробейников, но и граф Федор Толстой Американец, и князь Петр Вяземский, и его друг Петр Шаликов, тоже князь и редактор «Московских ведомостей», и… Да кто только ни знал! Все. Все общество, кроме, вот, давно не бывавшего в Первопрестольной Дениса.

Антон Иванович считался известным меценатом, торговцем стариной и слыл знатоком рукописного и книжного наследия, старинных вещей, икон. В его антикварную лавку захаживали практически все российские историки. Злые языки — тот же Американец и кое-кто еще — поговаривали, что Бардин не только торговал старинными манускриптами, но и изготавливал их копии, начав промышлять подделками еще в самом начале века. В то время знатоков были единицы, а собирателей старины — множество, и каждый хотел иметь в коллекции «вещь».

За такой вот старинной «вещью» — якобы — и отправился Денис Васильевич уже на следующий день, сразу же после посещения публичного дома. Повезло, хозяин антикварной лавки принял посетителя лично, едва только прозвенел колокольчик над дверью.

Конец ознакомительного фрагмента.