Путешествие ко святым местам в 1830 году

Андрей Муравьев, 2006

Предлагаемая читателю книга представляет собой первое переиздание знаменитого «Путешествия» А. Н. Муравьева, уже при жизни автора признанного лучшим в ряду других многочисленных книг и очерков писателя. Прочитанное А. С. Пушкиным «с умилением и невольной завистью», «Путешествие» выдержало за 15 лет 5 изданий и во многом стимулировало в русском читающем обществе – от крестьянских книгочеев до петербургской элиты – живой интерес к Палестине и Христианскому Востоку. Для самого Муравьева успех его первой книги стал сильнейшим стимулом последующего творчества. Через много лет, вспоминая первое путешествие на Восток и осмысливая его значение в своей творческой биографии, Муравьев скажет: «Щедрою рукою вознаградил меня Господь, ибо все, что я ни приобрел впоследствии, как в духовном, так и в вещественном, истекло для меня единственно из Иерусалима, и надо мною оправдались слова Евангелия: „Всяк, иже оставит дом, или братию имени Моего ради, сторицею примет“» (Мф 19). В наши дни, когда паломничество в Иерусалим и Святую Землю становится неотъемлемой частью возрождения Русской Церкви и духовных традиций, Муравьев и его книга о путешествии ко святым местам вновь оказываются востребованными и актуальными.

Оглавление

Из серии: Восточнохристианский мир

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Путешествие ко святым местам в 1830 году предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Рецензенты:

кандидат исторических наук Г. А. Попова

кандидат искусствоведения А. М. Лидов

© Н. Н. Лисовой. Вступительная статья, комментарии, 2006

© Издательство «Индрик», 2006

A. Н. Муравьев и его книга «Путешествие ко святым местам в 1830 году»

Андрей Муравьев… Большинство читателей вряд ли что знают и помнят об авторе предлагаемой их вниманию книги — за исключением, может быть, пушкинской эпиграммы о «Митрофане Бельведерском» да лермонтовской «Ветки Палестины». Между тем Муравьев был когда-то широко известен — как поэт и литератор, писатель-паломник, положивший начало новому жанру русского паломнического очерка, церковный публицист, сумевший пробудить в широких читательских кругах интерес к истории Церкви и богослужения, к святыням России и Православного Востока, наконец, влиятельный церковный и общественный деятель. Лишь в последние годы появились в переизданиях некоторые из его знаменитых и популярных когда-то книг: «Путешествие по Святым местам русским» (М., 1990), «Письма о Богослужении» (М., 1993), «Первые четыре века христианства» (СПб., 1998), «История Российской церкви» (М., 2002), «Письма с Востока» (М., 2005). В Петербурге в 2001 г. вышла монография Н. А. Хохловой «Андрей Николаевич Муравьев — литератор». Но до сих пор не была доступна читателю главная работа, составившая А. Н. Муравьеву имя, репутацию и славу, — «Путешествие ко святым местам в 1830 году».

Поэт и рыцарь

Андрей Николаевич Муравьев родился 30 апреля 1806 г. — по церковному календарю в понедельник 5-й седмицы Святой Четыредесятницы, в день памяти святого апостола Иакова Зеведеева, когда в церкви положены уставные чтения: на утрени — из последней беседы Спасителя с учениками, со знаменательными словами: «паси овец моих» (Ин 21, 15–18), а на литургию — из того же Евангелия: «я не ищу моей славы: есть Ищущий и Судящий» (Ин 8, 50). Не знаю, задумывался ли сам Муравьев над тем, что было ему «на роду написано», но нам эти тексты показались знаменательными.

Родился он в старинной дворянской семье, многие представители которой оставили славные имена на страницах отечественной истории. Достаточно сказать, что отцом нашего героя был генерал-майор Николай Николаевич Муравьев, основатель и директор московской Школы колонновожатых, готовившей офицеров для Главного штаба, а братьями — генерал Николай Николаевич Муравьев-Карский, выдающийся военачальник, Главнокомандующий Отдельным Кавказским корпусом, и Михаил Николаевич Муравьев-Виленский, видный государственный деятель, министр государственных имуществ, в период польского восстания 1863–1864 гг. военный губернатор и командующий войсками Виленского военного округа, усмиритель смуты.

Муравьев с детства получил религиозное воспитание и хорошее домашнее образование, что было традиционно для московского высшего общества того времени. Говоря о традиционности воспитания Муравьева, мы имеем в виду особый тип и особый колорит московской жизни и мысли. Даже если выходцы из старомосковских, традиционного уклада, семейств жили потом в Петербурге, они культурными корнями своими восходили к московскому духовному архетипу тогда как в целом русское общество того времени отнюдь не отличалось большим интересом к православной духовности. Отметим один выразительный штрих: во всех сочинениях, письмах, документах Пушкина ни разу не упоминается день ангела, как будто эта тема для Александра Сергеевича не существует. Мы не знаем, в честь какого святого Александра поэт был назван. А для Муравьева праздник апостола Андрея Первозванного — это главный в году день: вся жизнь Андрея Николаевича строится вокруг его ангела. Он стал ктитором Андреевского скита на Афоне, поселился в Киеве возле Андреевского собора, в крипте которого и был похоронен. В этом, церковно-бытовом, смысле Муравьев с юных лет явно выделялся из своего светского и литературного окружения.

Главная роль в образовании Муравьева принадлежала С. Е. Раичу (1792–1855), поэту, переводчику, филологу, воспитателю и наставнику А. В. Шереметева, Ф. И. Тютчева и позже М. Ю. Лермонтова. Кстати, Раич приходился родным братом митрополиту Киевскому Филарету (Амфитеатрову). В творческой атмосфере литературных вечеров, где Раич читал свои переводы из поэмы Торквато Тассо «Освобожденный Иерусалим», интерес Андрея Николаевича к эпохе крестовых походов получил мощный импульс. «Тогда уже, — вспоминал Н. В. Путята, — он мечтал о путешествии на Восток, который сильно занимал его воображение как колыбель христианства и поприще крестовых походов».

Свою карьеру Муравьев начинал «архивным юношей», хотя пребывание его в Московском архиве Коллегии иностранных дел (1822–1823) было непродолжительным. По стопам старших братьев он решает определиться в военную службу, получив в декабре 1823 г. чин прапорщика. Как пишет современный исследователь, «представление о военной службе у Муравьева было, по-видимому, связано с очень важной для него идеей — идеей рыцарства… Но по своему складу он не был военным человеком и, вполне сознавая это, относился к службе как к промежуточному, временному этапу своей жизни».

Время военной службы (1823–1829) стало для молодого Муравьева и временем расцвета поэтического творчества, тесного общения с литературными кругами Москвы, признания его как многообещающего поэта. «Это время становления и личностного, и творческого, — пишет Н. А. Хохлова, — когда Муравьев находит свое предназначение в поэзии и начинает много и неустанно работать». В 1827 г. издан сборник стихов «Таврида», в списках ходили его трагедии «Митридат» (1825) и «Владимир» (1826). К концу 1827 г. завершена работа над трагедией «Битва при Тивериаде, или Падение крестоносцев в Палестине» (автор решится напечатать ее лишь в последний год жизни — в 1874 г.). Знаменательно, что интерес к Иерусалиму возник у него задолго до первой поездки на Восток.

К этому времени относятся воспоминания одного из друзей-сослуживцев, просто и сердечно запечатлевших образ Андрея Николаевича времен его воинской службы: «Муравьев был годами тремя старше меня, мне же перед тем минуло восемнадцать лет. Мы скоро подружились. Муравьев был исполинского роста и приятной наружности. При всей набожности своей он был нрава веселого, сердца доброго, обходителен и любим всеми товарищами, хотя постоянно удалялся от веселых компаний. Он в жизни был весьма воздержан, не пил ни капли никакого вина, любил порядок, чистоту, лошадей и верховую езду. Он тогда уже усердно занимался литературой, и первые произведения его пера сохранились у меня в альбоме и на отдельных листах».

В 1827 г. не удовлетворенный полковой жизнью и явно отдававший предпочтение карьере литературной, Муравьев подает в отставку. Но началась Русско-турецкая война 1828–1829 гг. — и он немедленно, несмотря на упреки в непостоянстве, просится обратно, причем непосредственно к театру военных действий. «Меня радовала война, — вспоминал впоследствии Муравьев, — я был напитан духом крестоносцев, которых недавно описал; мое пылкое воображение заранее представляло мне Царьград, волшебные края Греции и самый Иерусалим, всегдашнюю цель моих странствий. Меня одушевляла мысль о свержении ига неверных с единоверцев, и, когда других занимали собственные виды, я видел пред собою один лишь подвиг веры!»

10 августа 1828 г. А. Н. Муравьев был «по Высочайшему указу определен в ведомство Коллегии иностранных дел, с причислением его к Дипломатической Канцелярии Господина Главнокомандовавшего 2-ю Армиею Генерал Фельдмаршала Графа Витгенштейна». Находясь при Главной квартире главнокомандующего Дибича, он был очевидцем заключительных событий войны и подписания Адрианопольского мира (14 сентября 1829 г.). Но с окончанием военных действий он не спешит домой. Совсем наоборот. Получив через главнокомандующего русской армии И. И. Дибича-Забалканского высочайшее разрешение, Муравьев отправляется — через Константинополь, Египет, Сирию — в первое свое путешествие в Святую Землю.

Он прибыл в Иерусалим «в пятое воскресенье Великого поста», т. е. 23 марта 1830 г., и Пасху встретил в храме Гроба Господня. Это была его весна — не только в календарном, но и в духовном и творческом смысле.

Мы вернемся еще к иерусалимским сюжетам, но сначала несколько слов о дальнейшем, не очень длинном «послужном списке» писателя. Результатом путешествия была книга, ставшая поистине судьбоносной в его жизни. В апреле 1833 г., по прочтении «Путешествия» императором Николаем I, Муравьев назначается на службу в Св. Синод, секретарем обер-прокурорского стола, «с оставлением его причисленным к ведомству МИД». Несколько лет спустя он стал центральной фигурой в бюрократической интриге, связанной со смещением обер-прокурора С. Д. Нечаева и назначением на его место графа Н. А. Протасова. Существуют мемуарные свидетельства, что Андрею Николаевичу самому хотелось стать обер-прокурором, и, похоже, такая цель ставилась не им одним, но и его высокими покровителями, включая митрополита Московского Филарета (Дроздова).

Затея не удалась, кончилось тем, что сначала Филарета перестали приглашать в Синод («шпоры графа Протасова цеплялись за мою мантию», с грустной иронией скажет впоследствии святитель), а за ним ушел (в 1842 г.) и Муравьев. Местом его службы остается Министерство иностранных дел (до 1866 г.).

Как и у многих других, служба не слишком обременяла писателя. Он неустанно путешествует по монастырям и святым местам России, издавая путевые очерки, которые считал достаточным подписывать не своей фамилией, но как «Автор „Путешествия по святым местам“». В 1845 г. мы видим его в Риме (результат: «Римские письма». Т. 1–2. СПб., 1846). В 1849–1850 гг. Муравьев отправляется во второе путешествие на Восток («Письма с Востока». Т. 1–2. СПб., 1851. Репринт: М., 2005), несколько раз посетил Афон, изучил и описал христианские древности Армении и Грузии.

Последние годы, отойдя от дел и творчества, Муравьев провел в Киеве, в доме на Андреевском спуске, неподалеку от храма во имя святого апостола Андрея Первозванного. Летом 1874 г. он совершил свою последнюю поездку на Афон, где был ктитором русского Андреевского скита. По возвращении домой он заболел и скоропостижно скончался 18 августа того же 1874 г. По высочайшему разрешению был погребен в устроенном им подземном приделе Андреевской церкви.

Феномен Муравьева в истории русско-иерусалимских церковных отношений

В историю литературы Андрей Николаевич вошел как самый плодовитый и популярный из духовных писателей русского XIX в. Он был первым, кто научил русское общество говорить и мыслить о Церкви, о христианстве по-русски. О любых, самых сложных церковных и конфессиональных вопросах он умел говорить и писать хорошей лирико-публицистической прозой, не уступавшей лучшим образцам пушкинской и лермонтовской эпохи, что и предопределило успех его сочинений среди православных — и не очень — читателей.

На Востоке Муравьев обрел подлинное свое призвание, нашел для себя благодатную творческую нишу — рыцарь и певец Святой Земли. В первый момент для молодого Муравьева это было, возможно, почти бессознательным, инстинктивно угаданным попаданием и лишь со временем стало осознанным профессиональным писательским выбором и смыслом жизни. Это сразу понял проницательный Пушкин. В наброске неопубликованной рецензии на книгу Муравьева он писал: «Молодой наш соотечественник привлечен туда (в Иерусалим) не суетным желанием обрести краски для поэтического романа, не беспокойным любопытством найти насильственные впечатления для сердца усталого, притупленного. Он посетил святые места как верующий, как смиренный христианин, как простодушный крестоносец, жаждущий повергнуться во прах пред Гробом Христа Спасителя».

Любопытно, что внимательный и сочувственно настроенный рецензент прежде всего подчеркивает в путешествии Муравьева на Восток его личную инициативу. Но собственные устремления и настроения писателя преломились и были многократно усилены напряженной атмосферой политической и духовной жизни Православного Востока. В Константинополе, Египте, Иерусалиме 1830 года никто не принимал всерьез заверений Муравьева, будто он приехал всего лишь как поэт и паломник поклониться христианским святыням, — на него смотрели как на посланца великой России, только что победившей в войне мусульманскую Турцию. Ему были открыты все двери, он был представлен и имел возможность беседовать с крупнейшими государственными и церковными деятелями.

А затем произошло следующее: одно только упоминание, что Муравьев приехал по высочайшему разрешению, рождает миф. По существу, получается, что Муравьев в Иерусалиме — своеобразный «ревизор». При отсутствии дипломатических отношений и даже каких-либо официальных контактов — вдруг сразу приезжает «генерал». Конечно, он не был генералом, он был всего лишь частным лицом и приехал без каких-либо официальных поручений. Но сам ореол — что он приехал из ставки Дибича и по высочайшему разрешению государя императора — способствовал созданию мифа. Позже, с 1836 г., Патриарх Иерусалимский Афанасий в своих письмах даже начинает величать его «Вашим Сиятельством», хотя отлично знал, что никаким «сиятельством» Муравьев не был.

Перед отъездом из Иерусалима Андрей Николаевич получил в благословение от Патриархии крест с частицей Животворящего Древа. Этот крест получил не он первый и уж тем более не он последний. Многие представители Августейшего Дома, великие князья, министры иностранных дел и иные сановники Российской империи имели такую же иерусалимскую евлогию. Но когда Андрею Николаевичу надели на шею этот крест, он — таково его личное устроение, таков его внутренний мир — реально осознал себя причисленным к рыцарям Святого Гроба.

А с учетом греческого темперамента иерусалимских владык, их византийского красноречия, от которого любая голова может закружиться, не удивительно, что у Андрея Николаевича — из субъективного чувства ответственности, из чисто юношеской, поэтической, романтической рыцарственности — в сознании откладывается совершенно четко: да, я рыцарь Святого Гроба. И как он потом напишет Блаженнейшему Афанасию: «Я с своей стороны усердием к Святому Гробу постараюсь быть достойным, сколько мне сие позволят мои слабые силы, того Животворящего Креста, коим Вы, Милостивый Архипастырь, благословили меня».

Не менее выразительно ответное письмо на полученную из Иерусалима грамоту о признании Андрея Николаевича «Рыцарем Святой Земли»:

«Блаженнейший и божественнейший Патриарх!

Новою благочестивою радостию исполнило меня новое изъявление пастырской любви Вашей к моему недостоинству запечатленное соборною грамотою на звание Рыцаря Святой Земли. — Как рыцарь, посвященный Вами, обещаю и впредь защищать по мере слабых сил моих права Всесвятого Гроба и той земли, заступником коей Вы меня называете; как нареченный Вами епитроп, буду я стараться соблюдать все на пользу Иерусалимской Святой Церкви; как сын же повергаюсь, с чувствами глубочайшей признательности, к отеческим стопам Вашим и молю о испрошении мне свыше довольно силы духовной для исполнения сих священных обязанностей, дабы я не был для Иерусалима токмо медью звенящею и кимвалом бряцающим, по выражению Апостола».

А патриарх Афанасий, со своей стороны, обращался к нему в своих письмах: «Сиятельнейший Господин Андрей Муравьев, усерднейший ревнитель и Епитроп Гроба Господня и возлюбленнейшее Нашей Мерности во Христе чадо!» или «Сиятельнейший и благочестивейший ревнитель Пресвятого Гроба и Рыцарь Святой Земли, Господин Андрей Муравьев!»

Вот так его восприняли на Востоке. Иерусалим не входил в то время в круг приоритетных направлений русской внешней политики. Между тем к Муравьеву начинает идти от патриархов и крупнейших церковных деятелей корреспонденция разного рода: личная — поздравления с большими праздниками и с днем ангела как повод напомнить о себе, и не совсем личная — это когда просят ускорить, посодействовать, использовать в Петербурге возможные рычаги воздействия.

И когда оказывается, что в ряде случаев Андрею Николаевичу — за счет его связей, энергии, амбициозности — удается удовлетворить просьбы восточных иерархов и добиться результата, иерусалимская сторона убеждается, что Муравьев действительно полезен. В высших кругах восточного духовенства — в сообщающихся сосудах православных патриархатов — формируется мнение и со временем становится всеобщим (его разделяет и Вселенский Патриарх, и Иерусалимский, и Антиохийский), что у них есть свой представитель в Петербурге, через которого можно что-то кому-то сказать, что-то кому-то передать, что-то у кого-то исходатайствовать. Положение Муравьева укрепляется возведением в эпитропы (почетные представители) Восточных Патриархатов. «Звание» ни к чему не обязывает, оно неформально, оно нигде не прописано — ни в канцелярии Вселенского Патриарха, ни в канцелярии Иерусалимской Патриархии, об этом не оповещен Святейший Синод в России, об этом не оповещен митрополит Филарет, — но незаметно, исподволь, новое положение Муравьева всем становится известным, и одни в шутку, другие серьезно, третьи с дружеской иронией, как митрополит Филарет, начинают обращаться к Андрею Николаевичу как к эпитропу. В глазах двух главных организаций, от которых зависели связи России с Православным Востоком, для МИДа и Святейшего Синода, для одних меньше, для других больше, он реально становится авторитетом и экспертом в Восточном вопросе.

Русский МИД и русский Синод — это традиционно две очень ленивые и очень консервативные организации. Получает г. Титов Владимир Павлович, или г. Сенявин Лев Григорьевич, или один из синодальных владык сигнал о том, что в Иерусалиме безобразия, или на Елеоне драка с армянами, или армяне притесняют наших, православных… На это есть Муравьев, эпитроп. Возникает официальная потребность обращения к Муравьеву. Он получает официальный статус. Более того, этот статус за ним сохраняется на протяжении ряда лет, независимо от того, делает он что-нибудь или не делает. Муравьев необходим как эксперт, когда нужно объяснить церковно-политическую ситуацию на Востоке и определить стратегию действий. Такие люди, как Муравьев, для того и нужны, чтобы раз в полгода, в год можно было призвать их и запросить объяснений, кто и из-за чего спорит в Иерусалиме, в Вифлееме или в других святых местах. И он объясняет. Андрей Николаевич становится реальной фигурой и для МИДа, и для Синода, как участник процесса принятия решений, самостоятельное звено синодальной и мидовской системы.

Возникает сфера влияния, которая не прекратится и с уходом Андрея Николаевича сначала из Синода, а потом и из МИДа. Связи налажены, и они действуют. Между 1832 г. и 1843 г., влияние Муравьева значительно. Есть государь император, есть Синод, есть МИД, и есть — Андрей Николаевич Муравьев, к которому вольно или невольно все привыкли. Он и сам привык, что все патриархи обращаются к нему с челобитными. Ему это нравится, он этого хочет, его амбициозность по-прежнему работает. И уже Филарет по конкретным проблемам, связанным с Востоком, обращается к Муравьеву. Например: «Вот просьба или по крайней мере изъявление заботы, которое Вы должны выслушать, как рыцарь гроба Господня и епитроп Восточной Иерархии». Или: «Как от епитропа Гроба Господня, не должен я скрыть от Вас…». Или: «Вы епитроп: извольте строже допрашивать и судить». Или: «Скажу Вам нечто, как епитропу Восточных Патриархов». Это позволяет нам назвать период между Адрианополем и Лондоном — муравьевским периодом русско-иерусалимских отношений.

Признание

Но вернемся к книге, написанной Муравьевым по возвращении из путешествия к святым местам. Е. В. Новосильцева рекомендует автора и его рукопись митрополиту Московскому Филарету. Филарет сначала отказывается, а потом, когда видит со стороны Андрея Николаевича искреннее желание совместной работы и приятие критики, великодушно редактирует его книгу. Так, благодаря Иерусалиму, начинается дружба Муравьева с Филаретом. Здесь опять связующим звеном становится его паломничество, но уже как литературный факт. Одобряющим было и мнение патриарха российской словесности В. А. Жуковского, также прочитавшего «Путешествие» в рукописи.

Как нередко бывает, книга, посвященная этой поездке, первая его прозаическая книга, стала и лучшей в ряду многочисленных впоследствии книг и очерков писателя. Прочитанное А. С. Пушкиным «с умилением и невольной завистью», «Путешествие» выдержало за 15 лет 5 изданий и во многом стимулировало в русском читающем обществе — от крестьянских книгочеев до петербургской правящей элиты — живой интерес к Палестине и Христианскому Востоку.

Характерная черта эпохи: интерес к Святой Земле у русского, даже «старомосковского», почти «архивного» юноши пушкинского времени питается не православной традицией (прологами, хождениями, духовными стихами), а источниками европейскими: с одной стороны, это поэзия и проза крестовых походов, Торквато Тассо, «Неистовый Роланд», с другой стороны — Шатобриан с его путешествием в Святую Землю. Образно говоря, Муравьев приехал в Палестину с Шатобрианом в руках, чтобы уехать с русским православным путеводителем, который написал сам.

Итак, если сначала путешествие Муравьева стало помимо его воли политическим фактом, то теперь, когда он рассказывает о своем паломничестве на бумаге, оно становится фактом русской литературы. Теперь он — автор признанной книги, которая стала событием.

Ее читают все. Отнюдь не только высшее общество, не только церковные иерархи и студенты духовных академий (о чем есть свидетельство профессора Московской Духовной академии П. С. Казанского: «Живо помню я, какое громадное впечатление произвела на нас эта книга. Живость языка, картинность образов, горячие чувства благочестия и самый внешний вид книги, напечатанной на хорошей бумаге и хорошим шрифтом, — были чем-то новым, небывалым до того времени. Заполучив книгу, мы не спали ночь, пока не прочли всю ее»), — ее читают и в народе. В. Н. Хитрово в книге «К Животворящему Гробу Господню», написанной от имени крестьянина Василия Никитича, пишет: «Прихожу я за книгами к отцу Иоанну, а он мне говорит: „Вот Вася, какую тебе книгу дам, вся Святая Земля описана, был там, говорит, г. Муравьев и всё, что видел, всё описал“. Взял я книгу да, кажись, в одну неделю всю ее прочитал, а прочитав, решил, что, долго не откладывая, пойду в Иерусалим».

Короче, книга А. Н. Муравьева становится документом эпохи не только для петербургской дворянской аудитории, не только для влиятельных людей из Синода или МИДа, но и для всей России. И с этой точки зрения неизвестно, что важнее — то, что Пушкин ее прочитал «с невольной завистью», или то, что «мальчик Вася» бегал за ней к сельскому батюшке и читал по вечерам эту книгу вслух по складам в своей семье.

Для Муравьева успех его первой книги стал сильнейшим стимулом последующего творчества. Через много лет, вспоминая свое первое путешествие на Восток и осмысливая его значение в своей творческой биографии, Муравьев скажет: «Щедрою рукою вознаградил меня Господь, ибо все, что я ни приобрел впоследствии, как в духовном, так и в вещественном, истекло для меня единственно из Иерусалима, и надо мною оправдались слова Евангелия: „Всяк, иже оставит дом, или братию имени Моего ради, сторицею приимет (Мф 19)“»[1].

Приступая к новым работам, он твердо знал теперь, «куда ж нам плыть». Отблеск святых мест Палестины постоянно присутствовал в описаниях святынь и достопамятностей России, Афона, Кавказа. В предисловии к первому изданию «Путешествия по св. местам русским» (1836; эта книга тоже будет потом неоднократно переиздана, с дополнением все новых исхоженных и изъезженных паломником святых мест, храмов и монастырей) Муравьев писал: «Сие краткое описание некоторых обителей русских может отчасти служить продолжением моему путешествию ко святым местам, потому что в Палестине возникло во мне желание посетить их. Помню, как смутили меня иноки иерусалимские, когда в храме Святого Гроба начали расспрашивать у меня о Троицкой Лавре, и я должен был им признаться, что хотя родился в Москве, но никогда не видел сей родственной святыни, близкой сердцу каждого русского и знаменитой по всем странам. Тогда же дал я обещание сходить в Лавру по возвращении в отечество».

19 февраля 1837 г. А. Н. Муравьев, в уважение к литературным заслугам, был избран в действительные члены Российской Академии, причем, как вспоминал писатель, митрополит Филарет «был так снисходителен, что когда меня сделали членом Российской Академии, то он пожелал сам ввести меня в это собрание».

Впереди были новые книги, описания памятников, издания документов, церковно-исторические исследования… Но начало всему было положено там — в коленопреклоненной молитве у Гроба Господня.

Источники и информаторы

В стремлении обогатить информационное содержание своей книги Муравьев, начиная с третьего издания (1835), включил в нее вступительную статью «Обзор русских путешествий в Святую Землю», а также, в качестве приложения, чин посвящения католических Рыцарей Святого Гроба и выписку из книги архиепископа Тимофея (Габашвили) о грузинских святынях Иерусалима и Святой Земли. К четвертому изданию (1840) Андрей Николаевич добавил также специально по его просьбе написанную справку «О пределах апостольского патриаршего Иерусалимского Престола и о подвластных ему епархиях».

Вступительная статья, призванная, по мысли автора, дать читателю представление — в цитатах и пересказах из древнерусских хождений — о тех местах, где он лично не был, и святынях, которых ему не довелось видеть, вполне соответствует тогдашнему уровню исторической и историко-филологической науки. Для писателя это было своего рода «возвращением долгов» — и возвращением к истокам русской православной традиции: от Торквато Тассо и Шатобриана к игумену Даниилу Андрей Николаевич использует привлекаемые им памятники по новейшим на тот период публикациям, либо делает выписки из рукописей доступных ему библиотек и частных собраний.

Эти дополнительные сведения, помимо того, что впервые открывали широкому читателю историю русского паломничества XII–XVII вв., намного расширили географию и историю представленных в книге святых мест. К сожалению, не имея возможности проверить сообщаемые древними авторами сведения, Муравьев невольно привнес в свою книгу ряд досадных ошибок и неточностей. Скажем лишь о некоторых. Так, вслед за игуменом Даниилом, автором замечательного Хождения 1106–1107 гг., Муравьев сообщает о наличии в городе Тивериаде «дома, где исцелил Господь тещу Петрову». Ошибка тем более странная, что и начитанный в Писании и церковных службах А. Н. Муравьев, и сам игумен Даниил, разумеется знали, что описываемые евангельские события происходили в Капернауме, а не в Тивериаде, в которой Господь и его ученики никогда не были. Очевидно, Даниил вполне зависел в своих рассказах от тех сведений, которые сообщались ему на месте, а греческое духовенство в отсутствии научных данных или устойчивой традиции (Капернаум был раскопан лишь в конце XIX в.) достаточно произвольно подходило к локализации почитаемых евангельских мест.

Другой пример. Даниил говорит о монастыре Предтечи, стоявшем «в ущельях, на пути к Иерусалиму от Иордана, подле горы Ермонской». Мало того что археологи не знают на этом пути никакого монастыря Предтечи, но и гора Ермон находится совершенно в другом месте, на севере Галилеи, на границе с Ливаном. Существует, правда, в географической номенклатуре еще и Малый Ермон, но и он лежит на границе Галилеи и Самарии, весьма далеко от местности, описываемой Даниилом. Возможно, наш древний паломник неверно передал название местности.

Включенный Муравьевым в состав приложений к книге чин посвящения в «рыцари Святого Гроба», списанный, по его словам, из рукописи, найденной в сакристии Храма Гроба Господня, не отличается, судя по тексту, ни особой древностью, ни источниковедческой ценностью и свидетельствует лишь о застарелом пиетете, который сохранил Муравьев с юности к миру крестоносцев и западного рыцарства. Можно думать, впрочем, что углубленный интерес к латинскому святогробскому ордену обострил желание Андрея Николаевича оформить аналогичным образом полученное им в Иерусалиме благословение крестом с частицей Святого Древа. В декабре 1836 г., через год после выхода третьего издания «Путешествия», он пишет архиепископу Иерофею, представителю Иерусалимской Патриархии в Москве: «<Митрополит Мисаил> возобновляет мне данное уже в Иерусалиме звание Рыцаря Святой Земли, весьма для меня драгоценное. Я и тогда жалел, что не получил сего звания с обрядами церковными, какие бывают у франков, т. е. с дарованием меча и шпор, которые бы я желал получить при грамоте не от католиков, но от самого Патриарха, ибо верно никто не предан столько Святому Гробу, сколько я, недостойный его поклонник»[2]. Меча и шпор, как у франков, Андрей Николаевич, разумеется, так и не получил, но 15 мая 1838 г. Патриарх Иерусалимский Афанасий утвердил грамоту Иерусалимского Синода о рыцарском достоинстве Андрея Николаевича. В грамоте говорилось: «Всякому Началу и Власти, и всем вообще и каждому по едино, возвещаем, что Сиятельный боярин и Камергер Царского Двора Православнейшего и Самодержавнейшего Императора Николая Первого Государя всея России, предъявитель сей нашей грамоты Господин Андрей Муравьев признан нами Гражданином Иерусалима, Членом нашего священного братства Иерусалимлян и Рыцарем или Кавалером Святой Земли».

Другим важным приложением к третьему изданию была «Выписка из «Путешествия к святым местам» грузинского архиепископа Тимофея». Грузинский вклад в наследие Иерусалимской Церкви вызывал особый интерес у Муравьева. Грузинско-палестинские связи восходят к древнейшему периоду — практически к эпохе крещения Грузии равноапостольной Ниной. К тому же времени возводят предания основание древнейших грузинских храмов и обителей в Святой Земле. Пройдет несколько лет, и Муравьев отправится в путешествие по Грузии и Армении с целью на месте изучить и описать христианские святыни Закавказья. Но при подготовке третьего издания своего «Путешествия» единственным источником, которым он мог воспользоваться, было названное выше сочинение владыки Тимофея (Тимоте) Габашвили, выдающегося деятеля грузинского просвещения, совершившего паломничество на Афон и в Святую Землю в 1755–1758 гг. и описавшего грузинские древности Ближнего Востока. По просьбе Андрея Николаевича для него были выписаны и переведены в сокращении фрагменты из этой книги, которые он и включил в свое издание.

К сожалению, попытка расширить круг источников и углубить представление о древней истории Святой Земли оказалась неудачной. Уровень развития самой науки о грузинской истории и древностях, с одной стороны, незнание Муравьевым грузинского языка и, соответственно, привлекаемых источников — с другой, привели к великим несообразностям в воссоздании даже основной хронологической канвы грузинско-иерусалимских отношений. Ограничимся двумя примерами.

«Первый христианский царь Грузии, Мириан Хозроев (sic!), по совету св. Нины, ходил в Иерусалим для поклонения. Он виделся с императором и выбрал для постройки монастыря во имя честного Креста место Лотова знамения». О царе Мириане, сыне Хозроя, крестившем в 337 г. Грузию (Грузинская Церковь почитает его святым и равноапостольным), существует предание, что именно он основал Крестный монастырь на месте произрастания Честного Древа Креста Господня, что, впрочем, не подтверждается источниками, так что реальную историю обители историки начинают с XI в. Нет никаких данных и о паломничестве Мириана в Иерусалим, да и вряд ли оно могло иметь место, как и личное его общение с кем-либо из императоров (Константином Великим или его преемником).

Но продолжим цитату из грузинского экскурса Муравьева. «После Мириана ходил в Иерусалим для поклонения потомок его, именитый царь Вахтанг Гург-Аслан, о коем в тамошних летописях сказано, что султан египетский просил его исторгнуть Святой Иерусалим у обладавших оным франков. Посему он завоевал Иерусалим и всю Палестину и построил много монастырей, долгое время бывших во владении грузин, ибо Вахтанг, для охранения святых мест, поселил там грузинских воинов, и доныне потомки их живут около Иерусалима и по Евфрату, но язык их переменился на арабский».

Здесь опять в одной фразе смешались отголоски исторических фактов, поэтические легенды и досужие монастырские домыслы. Монастыри, основанные грузинами, в Иерусалиме существовали и существуют, хотя по фактической принадлежности перешли уже в XVI–XVII вв. в собственность греков и армян. Но хронологические указания митрополита Тимофея и пересказывающего его А. Н. Муравьева способны только запутать читателя. В эпоху названного картлийского государя Вахтанга Горгасали (вторая половина IV — начало V в.) ни «султанов египетских», ни «франков» просто еще не существовало, Иерусалим входил тогда в состав православной Византийской империи. Позволительно лишь догадываться, что за фантастической датировкой могут в данном случае скрываться предания о событиях намного позднейших — о возможном участии грузин в отвоевании у крестоносцев («франков») Палестины и Иерусалима Саладином («султаном египетским»).

Как видим, комментирование подобных сюжетов при плохой документированности древнейшей эпохи грузинского присутствия в Святой Земле требует всякий раз отдельного обстоятельного исследования. Это дело будущего. Уважение к преданию Грузинской Церкви (и к обычной обстоятельности и осведомленности А. Н. Муравьева) заставило нас с сожалением отказаться от перепечатки в настоящем издании неисправных и слишком часто не поддающихся перекрестной проверке по памятникам других традиций фрагментов текста архиепископа Тимофея.

Сказанное отчасти справедливо и в отношении качества и достоверности последнего из дополнений к книге, сделанного Муравьевым при подготовке ее четвертого издания (1840). Стремясь все к той же полноте представляемых сведений о Святой Земле, он решил включить в нее также характеристику современного состояния Иерусалимского Патриархата. По настойчивой просьбе писателя патриарх Афанасий поручил секретарю своего Синода, известному иерусалимскому книжнику Анфиму, составить краткую справку о числе епархий и монастырей, с указанием численности православного населения по каждой епархии.

Сочинение Анфима «О пределах патриаршего Иерусалимского Престола» является само по себе любопытным и поучительным источником по истории Иерусалимской Церкви. Его достоинства и недостатки отражают не только состояние статистики и археологии Палестины того времени, но и дух, и особенности жизни и внутреннего устроения Иерусалимской Патриархии. Оно свидетельствует, например, и о том, что секретарь Иерусалимского Синода Анфим, как и большинство тамошних синодалов, никогда не покидали пределов Святого Града, не слишком интересовались состоянием храмов и церковной жизнью местного арабского православного населения. Поступавшие в Патриархию сведения из епархий страдают, прямо скажем, нарочитой неточностью: владыки назаретские или вифлеемские сознательно занижают даже цифровые показатели численности своей паствы, чтобы меньше платить положенных отчислений в бюджет Святогробского братства. Не будем утомлять читателя арифметикой и критикой источников, наиболее бросающиеся в глаза несоответствия отмечены нами в примечаниях. Мы хотим лишь подчеркнуть, как трудно было при подобных источниках А. Н. Муравьеву в 1830-е гг. выступать историком и апологетом Иерусалимской Церкви.

Открывая книгу А. Н. Муравьева, читатель с первых страниц убеждается, что перед ним типичная «проза поэта» — об этом свидетельствует как возвышенный настрой, так и собственно язык произведения. В работе над книгой автору удалось создать особый поэтический стиль, в котором слились до неразличимости цитаты из библейских книг, романтическая память рыцарских подвигов и собственные излияния души автора.

Незабываемое впечатление оставляют многие страницы. Вот лишь несколько строк о великой святыне Голгофы: «Чье надменное чело не коснется скалы под сенью сего престола? чьи суетные уста не прильнут к сей вечно памятной бронзе? и чьи слезы, сладко и горько, не потекут в отверстие камня, к самому корню Креста, чтобы освежить и возвратить в собственном сердце его напечатленный образ? Покаянные мысли о грехе, мольбы о спасении, вздохи и порывы к испустившему последний вздох свой на кресте, весь ужас дрогнувшей Голгофы и померкшего солнца, и вся радость разбойника, первого наследника рая, — такова буря духовная, потрясающая на Голгофе бренное естество человека!»

За основу издателями было принято наиболее полное пятое издание «Путешествия ко святым местам». При воспроизведении текста А. Н. Муравьева мы сохранили целый ряд авторских лексических и орфографических особенностей. К первым относятся поэтические неологизмы, например пальмник, вместо привычного паломник (очевидно, таким написанием Муравьев хотел прояснить этимологическое происхождение слова «паломник» от «пальмы»). Следует также иметь в виду специфику авторского обозначения этносов и конфессий: католиков он именует то франками, то римлянами, то латинами (латинянами); эфиопов — как принято было в XIX в., абиссинцами, арабов — нередко аравлянами.

К орфографическим особенностям можно отнести написание терминов и топонимов, традиционно начинающихся с буквы «Е», через «Э» (Элеон вместо обычного для русского евангельского текста Елеон, эпархия вместо епархия и т. д.). Автор использует также славянские написания имен, начинающихся в современном русском языке с буквы «Ю»: Иустиниан вместо Юстиниан, Иудифь вместо Юдифь. Иногда это приводит к ошибочным формам, которые можно квалифицировать как гиперкоррекцию: Иезекия вместо Езекия. Мы сочли также необходимым сохранить и вовсе неточные, устаревшие передачи имен и названий типа Мегемет вместо Мохамед Солиман вместо Сулейман, Воспор вместо Босфор, вехабит вместо вахабит.

Определенную сложность для современного читателя представляет также обычное для Муравьева использование старинных географических обозначений, восходящих к византийской церковно-административной топонимии. В цитированной уже выше вступительной статье Андрей Николаевич упоминает «брод в Аравию», «где проходил Израиль чрез Иордан». Сегодня мы сказали бы, что речь идет о границе с Иорданией. Появление здесь термина «Аравия» носит церковно-археологический характер. Среди епархий Иерусалимской Православной Церкви и ныне значится епархия Петро-Аравийская. В упоминавшейся справке, представленной Муравьеву секретарем Иерусалимской Патриархии Анфимом, говорится: «Петрская епархия начинается от северной части Мертвого моря и простирается до восточной части Аравийской пустыни: откуда обращается на юг к горам Моавитским и доходит до Чермного моря, заключая в себе и гору Синайскую; потом поворачивается к южному краю Мертвого моря, где и оканчивается, гранича с Вифлеемом».

Восприятие Священного Писания в книге также имеет свои особенности. «Путешествие» было издано задолго до публикации русского синодального перевода Библии. Андрей Николаевич, как правило, цитирует тексты Ветхого Завета в собственном поэтическом переложении с церковнославянского. Соответственно, чтение не совпадает с привычным для нас переводом.

Говоря о передаче Муравьевым священных реалий, отдадим должное писателю-паломнику 1830 г., что он временами вполне четко сознает грань между археологическойдостоверностьютой или иной святыни и историко — литургической реконструкцией которую чаще всего представляют места поклонения в Святой Земле, независимо от того, какой конфессии они принадлежат, при том что и современный паломник не всегда отдает себе отчет в этом различии. Проводя читателя по Храму Гроба Господня и показывая последовательно приделы Разделения Риз, Тернового Венца и Лонгина Сотника, автор сопровождает свой рассказ замечанием: «все три устроены не столько на тех местах, где происходили самые события, сколько для вечной и трогательной их памяти».

Там, где это оказывается возможным, он и сам пытается воссоздать подобные литургические реконструкции. Исследуя берега Иордана, с легендарными пещерами Ильи Пророка и Иоанна Предтечи, Муравьев сознательно задается целью «хотя несколько определить великое место крещения Спасителя, опущенное из виду мною и новейшими путешественниками, равно как и прочие обители долины Иорданской».

Иногда, впрочем нечасто, Муравьев и в собственном повествовании допускал ошибки. Описав, в надлежащем месте, подробно и не без пафоса католические храмы Назарета, он затем мельком добавляет: «Греки владеют только одной очень древней церковью и показывают внутри оной ключ, из которого черпала Св. Дева, неосновательно уверяя, что на том месте было Благовещение». Неосновательность в данном случае проявил Андрей Николаевич. Православная Церковь сохранила предание о двух Благовещениях: у кладезя и в доме Девы Марии. Вопреки скепсису автора, «Благовещение у кладезя» известно христианской письменности со времени Первоевангелия Иакова и широко отражено в православной агиографии, литургике и иконописи. Потому и церковь над источником, главный храм Назаретской православной митрополии, издревле, со времен Даниила, привлекала внимание русских православных паломников.

В наши дни, когда паломничество в Иерусалим и Святую Землю становится неотъемлемой частью возрождения Русской Церкви и духовных традиций, Муравьев и его книга о путешествии к святым местам вновь оказываются востребованными и актуальными.

Н. Н. Лисовой

Оглавление

Из серии: Восточнохристианский мир

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Путешествие ко святым местам в 1830 году предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Примечания

1

Муравьев А. Н. Мои воспоминания. М., 1913. С. 8.

2

ОР РГБ. Ф. 188. Картон 2. Ед. хр. 8. Л. 17 об.

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я