След Фафнира

Андрей Мартьянов, 2007

Бурное начало ХХ века – эпоха пара и электричества, аэропланов, огромных трансокеанских лайнеров и автомобилей. Просвещенный человек и подумать не может о том, что в 1912 году существовало то, что называется волшебством, что древние проклятия способны ожить и пасть тяжким бременем на все человечество, а легендарные драконы вновь встанут на путь разрушения. Весна 1912 года, побережье Рейна, пасмурный дождливый вечер. Незадачливая компания кладоискателей-дилетантов бурно радуется своему успеху: найден знаменитый Клад Нибелунгов, утерянный больше тысячи лет назад. Но дракон Фафнир, хранитель клада, зорко следит за тем, чтобы его сокровища не достались людям…

Автор выражает искреннюю благодарность Ирэне Бленд (Мигдаль-а-Эмек), Сергею Казакову и Елене Хаецкой (Санкт-Петербург) за помощь консультациями и советами.

ПРЕДВАРЕНИЕ

Он на свободе. Он продолжает терзать наш мир. И я не знаю, как Его обуздать.

Впрочем, я уже слишком стар для того, чтобы гоняться за Ним по всему свету. Теперь я могу лишь следить за проявлениями Его мощи, выплескивающейся то в Южной Америке, то в России, или в иной части света, наблюдать за новыми и новыми жертвоприношениями по телевизору или читать о них в газетах. Воображаю, какие завтра будут заголовки в «Таймс»… И моя коллекция пополнится новой подшивкой, а в список имен будут внесены еще семеро.

Он разгуливает по планете семьдесят четыре года. Вернее, Он вырвался из оков, прежде спутывавших Его тринадцать столетий, а что происходило до поединка с Сигурдом (уж простите старика, но я предпочитаю называть знаменитого нидерландца на северный лад), неизвестно никому. Однако уверен, в древности Он так же пожирал души, приумножая силу разрушения. Я никогда не пытался дать научное объяснение этому невероятному феномену, и полагаю, что физики или математики просто высмеяли бы меня, услышав такое объяснение причин тысяч самых чудовищных бедствий, свалившихся на человеческий род после той мартовской ночи 1912 года. Нельзя постичь Его природу средствами материальной цивилизации, увы, увы… Только одна наука способна дать хотя бы небольшое представление — богословие. А вернее, та часть, что занимается демонологией.

Я вздохнул, нажал на кнопку телевизионного пульта и погасил экран. Рука сама собой потянулась к столику, пальцы нащупали переплетенный шершавой коричневой кожей увесистый том. Пошарив в карманах халата я нашел очки, надел и раскрыл книгу наугад. Ну, разумеется…

«Он взял дракона, змия древнего, который есть диавол и сатана, и сковал его на тысячу лет, и низверг его в бездну, и положил над ним печать, дабы не прельщал уже народы, доколе не окончится тысяча лет; после же сего ему должно быть освобожденным на малое время»^[1].

Я — Джералд Слоу, лорд Вулси, точно знаю о каком существе ведется речь в этих строках Апокалипсиса. Еще знаю, что оно было заточено «под печатью» не ровно «тысячу лет», а тысячу триста двадцать семь. С 585 года по Рождеству Христову, до 27 марта 1912-го. Я видел, как печать была сломана. И как Он снова вырвался в широкий мир.

Надеюсь, предсказанное Иоанном в Писании сбудется — это чудовище отпущено лишь на малое время. Но что для Бога мало, излишне много для людей. Семьдесят четыре года — срок полноценной, по нынешним временам, долгой жизни. Все семь десятилетий оно смеялось надо мной. Оно оставляло мне жизнь в самых невероятных передрягах, будто желая доказать: «Передо мною вы — ничто. И все, что делаю я, отягощает и вашу совесть…»

Сегодня 29 января 1986 года. Мой день рождения. К вечеру соберутся гости, фельдъегерь наверняка привезет поздравление от Ее Величества — королева всегда оказывала мне благосклонность. Я помню Елизавету совсем маленькой девочкой… Я многое помню. За девяносто шесть лет, дарованных Богом, я объездил почти весь мир, познакомился с десятками интереснейших людей. В том числе и коронованными особами. Но теперь я остаюсь единственным живым свидетелем странных событий, начало которым положила моя случайная встреча с господином Шлиманом… Боже, какая толща времени отделяет меня от того дня! Как это было давно…

— Милорд. — О, это мой секретарь. Не заметил, как он вошел в кабинет. — Милорд, телефонный звонок. Из Лондона. Госпожа премьер-министр…

Тони относится ко мне будто к хрупкой фарфоровой игрушке. Считает, что на девяностошестилетнего старика и смотреть-то нужно с осторожностью. Вот и сейчас Тони подал телефонную трубку и едва остерегся от того, чтобы поддержать меня за руку. Хотя знает, насколько я это не люблю. Но все равно думает, что человек, который старше на целых семь десятилетий, просто не в состоянии поднять новомодную пластмассовую трубочку с кнопками и донести ее до уха.

Я нарочно сдвинул брови, преувеличенно грозным взглядом вогнал Тони в краску и, сжав зубы от боли в пораженных артритом суставах, поднялся с кресла. Даму, даже по телефону, следует приветствовать стоя.

— Доброе утро, — ее голос невозможно не узнать. — Лорд Вулси, от имени правительства Британии я хотела бы пожелать вам здоровья и долголетия.

Маргарет всегда была чуточку саркастична. Но женщине ее положения это можно простить.

— Спасибо, миссис Тэтчер, — я жестом указал секретарю на дверь и Тони, понимающе кивнув, удалился. — Долголетие — как раз то, чего мне очень недостает.

Она чуть слышно рассмеялась.

— Вы не приедете сегодня, мадам? — я вспомнил, что посылал Маргарет приглашение на сегодняшний сомнительный юбилей, — гостей будет немного…

— К сожалению, не получится. — Я представил, как она огорченно приподнимает левую бровь. Излюбленный жест. — День расписан поминутно… Вы смотрели телевизор, Джералд?

— Да, — подтвердил я. В груди нехорошо заныло. Я словно всей кожей заново почувствовал Его ледяное дыхание. — Кошмарные новости…

Мы очень коротко поговорили о каких-то незначащих мелочах — здоровье моей старшей дочери, выздоравливающей от пневмонии, внуках… Потом распрощались. Но перед глазами постоянно горел вспухший в небе над Атлантикой шар белого огня… Я сейчас не мог думать ни о чем, кроме этого. Привычное ощущение бессильной ярости не отпускало. Я вновь не сумел Ему помешать. А Он сделал старику Джералду подарок на день рождения. Напомнил о своем существовании. Спасибо.

И разговоры за праздничным столом, надо полагать, будут вестись только о сегодняшней катастрофе. Правда, кроме меня, никто не будет знать ее истинных причин. Кроме меня и Годфри. Пускай самый разумный из одиннадцати правнуков, единственный, унаследовавший мой неуемный характер, узнает полную правду.

Сомневаюсь, что Годфри мне поверит, но зато выслушает не перебивая. А, вдобавок, подивится, какое жутковатое наследство оставил ему дед.

Ланч только через сорок минут. Следовательно, скоро нужно одеваться. Но сегодня я могу ненадолго забыть о распорядке.

Я опустился в кресло, и снова включил телевизор. Новости Би-Би-Си.

Как и десятки раз прежде, я начал наблюдать за Его следом. За новым появлением демона, три четверти века утоляющего свою жажду убийства…

* * *

Доживите до моего возраста, чтобы по-настоящему узнать, что такое прилив сил. Только лишь утром я чувствовал себя слабым, разбитым неисчислимыми болезнями стариком, на которого, вдобавок, обрушилось известие о новой проделке старинного бестелесного приятеля. А сейчас четверть одиннадцатого вечера, я стою у парадной лестницы и как ни в чем не бывало провожаю гостей, разъезжающихся после праздничного ужина. От дверей дома потягивает прохладным сквозняком, грудь дышит, как прежде, полно, наполняя голову свежестью, даже боль в суставах ушла, ничуть не беспокоя. Мысли мои ясны и сердце бьется с прежней живостью. Только что раскланявшаяся со мной графиня Лоус даже порадовала меня комплиментом: «Вы, мол, уважаемый сэр Джералд, выглядите не старше, чем на шестьдесят». Казалось бы, мелочь, а приятно.

А вот адмирал Честер подарил (втайне от моих внуков и секретаря) восхитительный индийский кальян из литого серебра и тонкого хрусталя. Старый морской дьявол знает, что я поныне не бросил курить, хотя доктора из Паддингтонского госпиталя категорически запрещают мне даже смотреть на табак.

Как я и ожидал, доставили пакет из Букингемского дворца. Ее Величество Елизавета II Виндзор будто сговорилась со своим очаровательным премьером и пожелала «многих лет жизни на пользу британского народа и монархии». От имени государыни гвардейский офицер вручил мне подарок — шкатулку для бумаг с монаршим вензелем.

— Милорд, — осмелился напомнить о себе Тони. — Здесь прохладно…

В переводе с языка Тони на человеческий язык это должно означать: «Вы, лорд Вулси, застудитесь, подхватите инфлюэнцу, а там и до воспаления легких недалеко. Следовательно, девяносто седьмого юбилея может не быть…»

— Оставь, — я поморщился, отстраняя руку секретаря. — Еще не все гости разошлись.

Тони тяжко вздохнул, будто морской котик на лежбище, и застыл за моим плечом. Скосив глаза, я увидел выражение его лица. Оно со всей прямотой говорило — если вы, милорд, свалитесь прямо здесь, то не я буду в ответе. Однако сумею подхватить падающее тело… Вот дурачок. Словно не видит, что ко мне на краткое время вернулась если не молодость, то бодрость.

Причина этого вовсе не в подарках от Ее Величества, любезностях престарелых аристократок или ободряющих словах давних друзей. Признаться, я устал от общества себе подобных дряхлых развалин, вспоминавших за ужином о парадных туалетах давно почившего короля Георга или довоенные истории из колониальной жизни Индии. Возраст моих гостей, к сожалению, превышал все границы приличий — собрание живых древностей от семидесяти пяти до девяноста лет от роду. Даже любимой дочери — Дженнифер — шестьдесят девять… А я всегда любил молодежь и теперь с ужасом представляю, что спустя всего четыре года мне должно стукнуть целых СТО ЛЕТ! Если, правда, доживу.

Но как не огорчали меня морщинистые рты подруг, навсегда увековеченных в памяти розовощекими яркоглазыми девчонками, как ни удручали их ослепительно белые вставные зубы и неоднократно подтянутые хирургами морщины, сердце начинало радостно колотиться при взгляде на Годфри и Ойгена.

Двое совсем молодых людей неестественно выглядели в окружении увешанных бриллиантами в потемневшей платине сухопарых старух и располневших отставных военных. Боже мой, последние ведь тоже некогда были подтянутыми красавцами лейтенантами…

Годфри, мой старший правнук, как было заметно, чувствовал себя скованно и частенько бросал на меня обиженный взгляд. Он не понимал, зачем прадед пригласил его на этот скучный, но необходимый по этикету парадный ужин. А вот господин Ойген Реннер, к светло-русым волосам и серо-голубым глазам двадцатипятилетнего шалопая которого очень шел черный смокинг, ничуть не смущался, болтая с почтенными матронами и удивляя дам своей осведомленностью в модах тридцатых-сороковых годов. По выражению миссис Беркли, Ойген оказался «удивительно милым и образованным мальчиком для нынешнего времени». Старая напыщенная дура, знала бы ты, с кем именно разговаривала сегодня…

Ойген. Его внезапное появление и подняло мне настроение. Его широкая, добродушная, но в то же время чуточку печальная улыбка, едва заметные тени в уголках глаз и непонятная другим манера оглаживать левой рукой полу смокинга у бедра снова пробудили во мне давние воспоминания. И смешные, и страшные одновременно. Дворецкий, между прочим, не желал впускать никому не известного и не получавшего приглашения господина Реннера в дом, однако тот настоял, чтобы лорду Джералду передали визитную карточку. На обороте картонного квадратика стояла одна-единственная рукописная буква: «Эйч» — «Н». Вернее, даже не буква, а буквица — с завитками, несложным, но завораживающим старинным узорчиком и изображением маленькой головы дракона. Долго, небось, старался, вырисовывал. Чтобы лорд Вулси мог понять, кто навестил его скромный дом.

Ойген прошел в гостиную, как ни в чем не бывало раскланялся со мной и попросил представить гостям. Словно и не замечал моего взгляда, в котором смешались радость, испуг, какое-то сумасшедшее счастье и еще черт знает что… Тони отчего-то решил, будто мне стало дурно и незаметно подсунул в ладонь тюбик с сердечными таблетками. Честное слово, я однажды уволю этого бестолкового секретаря.

…Чинные беседы за аперитивом, беседы седовласых стариков и старух, смех графини Блэкбери, более напоминающий клекот издыхающего под солнцем аравийской пустыни беркута, позвякивание бокалов… Легкий топоток по паркету моего фокстерьера Кухулина, выискивающего подачки, шуршание салфеток и вкрадчивые голоса лакеев… И среди этого привычного шума повторялось снова и снова:

— О да, я слышала. Весь день говорили по радио…

— Мадам, я видел прямую передачу оттуда!

— Ах, баронесса, я, наверное, никогда не смогу забыть лица их родственников!..

— Сколько их было? Семеро? Какой ужас…

— Невероятная катастрофа…

Вот и Ойген. Он моментально нашел затершегося в уголок Годфри, пришедшего на ужин в парадной морской форме капитан-лейтенанта. Два единственных молодых лица. Не считая лакеев, подающих напитки, и неотступно следующего за мной Тони.

— Ты давно служишь на королевском флоте?

— Три с половиной года. На эсминце «Рочестер». Может быть, ты слышал?

Ойген кивает. Вновь какие-то слова об армии, торпедном вооружении, радарах и русских субмаринах в Северной Атлантике. Хоть кто-то не говорит о сегодняшней беде.

Как хорошо, что Годфри с Ойгеном так быстро нашли общий язык. Будет легче рассказать моему правнуку всю правду, если Ойген окажется рядом и подтвердит все слова старого Джералда. Он всегда приходил вовремя. Так было прежде и, надеюсь, окажется в будущем.

…Гостиная пустеет, снаружи доносится фырканье автомобильных моторов и мягко хлопают дверцы. Слышно, как полковник Фитц-Аллейн распекает своего водителя — Джордж всегда был невероятным задирой. Между прочим, в 1944 году именно его танк первым прорвался через немецкую оборонительную линию на границе с Голландией. Еще Фитц-Аллейн славен тем, что однажды запустил в хамоватого ресторанного гарсона (это случилось в 69-м, в Париже) бутылкой из-под Шатобриана. Но промахнулся и сосуд разбился о голову парагвайского военного атташе. Скандал едва удалось замять.

Ну, наконец-то! Как обычно, задержавшаяся за десертом толстуха Кэтрин, баронесса Вудчестер, вечно сопровождаемая престарелой компаньонкой, изрядно смахивающей на мокрую ворону, и двумя рыжими пекинесами, церемонно чмокнула меня в щечку, пригласила «поиграть в бридж на следующей неделе» и, переваливаясь, понесла свой живот в сторону гостеприимно раскрытой двери зеленого «роллс-ройса». Баронесса напоминала тяжелый испанский галеон, идущий в атаку на врага. Компаньонка путалась в поводках собачек. Мой фокс терпеть не может этих двух разжиревших плоскомордых ублюдков, до смешного напоминающих дородную сверх всякой меры хозяйку.

— Гости разошлись, милорд, — вкрадчиво отрапортовал Тони. — Мне приказать готовить вашу постель?

— Тони, — я повернулся к осторожному секретарю и тот снова покраснел. Ни дать ни взять — викторианская девица, впервые оказавшаяся в одной спальне с мужчиной. — Вы распорядились о гостевых комнатах для сэра Годфри и мистера Реннера? Я просил это сделать еще до начала ужина…

— Разумеется, сэр, — наклонил голову Тони. — Джентльмены сейчас наверху.

— Отлично, — я несколько ослабил тугой воротничок и наощупь развязал галстук. — Теперь возьмите из бара бутылку «Арманьяка» и рюмки. Оставьте их в Ореховой гостиной. Непременно посмотрите, остались ли сигары в коробке на столике. И, пожалуйста, скажите на кухне, чтобы принесли фрукты. Затем попросите моего правнука и господина Реннера спуститься.

— Сэр, — Тони поднял на меня озабоченный взгляд темно-зеленых саксонских глаз. — Доктор Мак-Алпин…

— Да-да, — я повысил голос. — Мистер Мак-Алпин говорит, что мне следует отправляться на отдых не позднее одиннадцати вечера. Что мне нельзя пить ничего крепче красного вина и ни в коем случае нельзя курить сигары. Вы слышали, что я сказал, Тони? Пойдите и выполните мои просьбы.

«Старый упрямец», — сказали глаза секретаря.

«Я здесь хозяин, а не ты, мой милый», — ответил я всем своим видом.

— Я буду вынужден пожаловаться доктору и леди Дженнифер, — Тони уныло прибег к самой страшной угрозе. Дело в том, что дочь, живущая вместе со мной после смерти мужа, следит за здоровьем и распорядком дня папеньки с ретивостью, достойной иного, более разумного применения. Уверен, что если бы Джен оставила меня в покое и использовала свою энергию на благо, например, министерства обороны, то войну на Фолклендских островах мы выиграли бы не за месяц, а часа за полтора. Хорошо, что комнаты Джен в другом крыле дома.

— Если вы хотя бы единым словом обмолвитесь Дженнифер, то на следующий день вам, Тони, придется искать другую работу, — я использовал наиболее действенное средство. Когда Тони начинает страдать излишним рвением, его пыл можно остудить одним способом: пригрозить выгнать из дому. — Итак, коньяк и сигары… Пожалуй, немножко сладкого. Когда все будет исполнено, идите отдыхать.

— Слушаюсь, сэр, — пробурчал Тони сквозь зубы и, крутанувшись на каблуке, побрел в сторону кухни. Черт побери, как секретарь Тони незаменим, но… Мне неоднократно советовали взять помощника постарше, нежели этот недавний выпускник Оксфорда.

Из-за артрита я даже по дому вынужден ходить с тростью. Трость у меня тяжелая, из черного «железного» дерева. Сделана на заказ в мастерской мистера Ривса, что на Лондон-Бридж Роад. Дело в том, что моя собака с целеустремленностью упрямого бычка и безжалостностью термита уничтожает любой деревянный предмет, хотя бы отдаленно напоминающий палку для игры. Однако «железное» дерево и фокстерьеру не по зубам. После того, как мерзкая псина уничтожила две старых трости, я начал полагать, что фоксы происходят не из рода псовых, а грызунов. Но все равно я очень люблю эту породу. У терьеров, в отличие от пекинесов баронессы Вудчестер, есть одно располагающее качество — сообразительность. Сейчас я расположился на диване в Ореховой гостиной, а Кухулин осторожно, чтобы не потревожить больные ноги хозяина, забрался мне на колени. Свернулся калачиком и задремал. Эдакая живая грелка.

Мне нравится Ореховая гостиная. Комната небольшая, с камином. Все — от обивки стен до светильников и подушек на креслах — выдержано в «ирландских» мягких коричневых тонах. Низкий столик, подсвечники и фотографии на каминной полке. Много фотографий. Одни поновее, в легких пластмассовых рамках, другие облачены в солидные деревянные оковы с толстым стеклом…

Кухулин поднял голову и предостерегающе заворчал. Это угрюмый Тони, вместо лакея, принес коньяк и блюдо с устрицами и лимоном. Сдержанно пожелал мне спокойной ночи. Уходя, столкнулся в дверях комнаты с Ойгеном Реннером, кивнул ему и прикрыл створку. Наверняка секретаря разбирает любопытство — отчего это хозяин вздумал уединиться с молодыми гостями? Что общего может быть у какого-то безвестного мистера Реннера с пожизненным членом палаты лордов и кавалером ордена Подвязки?

Полагаю, Тони упал бы в обморок, лишь краем уха расслышав, как с помянутым «лордом и кавалером» обращается развязная молодежь.

— Привет, Джерри! — Ойген подошел, потрепал меня по волосам и, усевшись в кресло напротив, закинул ногу на ногу. Смокинг и бабочку он снял наверху, оставшись в наполовину расстегнутой сорочке и черных брюках с лиловыми подтяжками. — Рад тебя снова увидеть. Увы, но за ужином особо не побеседуешь…

— Да уж, — вздохнул я. — Лихо ты заговорил зубы графине Блэкбери. Ты, теперь, оказывается, студент Сорбонны?

— Именно, — хохотнул Ойген.

Мне всегда нравилось, как он смеется. И вообще мистер Реннер чертовски привлекательный молодой человек. Даже сегодняшних старух умудрился очаровать. — Изучаю теологию под началом мэтра Франсуа де Бритона.

— А если серьезно? — я кашлянул и воззрился исподлобья на гостя. — Почему ты приехал?

— Сам знаешь, — Ойген внезапно нахмурился и потянулся к бутылке с коньяком. — Ты слыхал, что произошло сегодня? Он тоже помнит о твоем дне рождения…

— Один к одному мои мысли, — я снова вздохнул. — Однако, думаю, это просто совпадение.

— Кто знает?.. — протянул мой друг. — Коньяку? Да, а зачем ты пригласил своего правнука? Годфри извелся от скуки нынешним вечером.

— Я решил ему все рассказать. — Ойген передал мне рюмку с терпко пахнущим напитком и я сжал тонкий хрусталь непослушными пальцами. — Мне девяносто шесть лет. Я обязан оставить наследника…

— Как знаешь, — пожал плечами Ойген.

А вот и Годфри, легок на помине. В дверь осторожно постучали и на пороге гостиной появился мой правнук.

Он выглядит постарше своих двадцати шести лет — зачем-то отрастил усы, которые ему совсем не идут. Годфри, как утверждают все родственники, очень похож на меня в молодости. Столь же высокий — шесть футов, два дюйма — нос с едва приметной горбинкой, темно-каштановые волосы и зеленые глаза. Я действительно замечаю определенное сходство, но не столько во внешности, сколько в характере. Правнук умеет думать и действовать, как некогда и я сам. Одно отличие — в молодости я слишком часто вначале делал, а только потом думал.

— Ты звал меня, grandy-grand^[2]? — правнук вопросительно уставился на меня, мельком покосившись в сторону Ойгена. — Я думал, ты уже давно отправился спать…

— Звал, — подтвердил я. Кухулин соскочил с колен на пол и, неистово виляя коротким хвостиком, подбежал к ногам Годфри. У собаки симпатия к военным. Вероятно, из-за какого-то особенного запаха. — Ты уже познакомился с мистером Ойгеном Реннером?

— Да, конечно, — Годфри быстро оценил обстановку. Коньяк, сигары… Угли в камине багровеют. — Полагаю, будет разговор? Что стряслось, дед? Я не хотел оставаться ночевать, но раз уж ты попросил…

— Посмотри внимательно на мистера Реннера, — сказал я.

Правнук окинул гостя чуть недоуменным взглядом. Наверное, не находил в нем ничего экстраординарного. Обычный парень со светлыми волосами и смазливой физиономией. Боже, как хочется, чтоб так оно и было!

— Что произошло, дедушка? — повторил Годфри.

Ойген криво улыбался.

— Теперь подойди к камину, — приказал я, указывая рукой. — И отыщи на полке большую черно-белую фотографию в бронзовой раме. Принеси сюда, ближе к свету.

Мой озадаченный потомок взял старинный снимок, вернулся к дивану и присел рядом со мной. Кухулин тыкался носом в его брюки и довольно пофыркивал.

— Ну и что? — Годфри протянул мне фотографию. — Зачем тебе это, дедушка? Объясни.

— Рассмотри внимательно, — тихим голосом посоветовал я. — Видишь дату?

— Десятое апреля 1912 года, — прочитал Годфри, — Шербур, Франция.

На черно-белом, потемневшем от времени снимке были изображены трое молодых людей и девушка, лицо которой скрывала вуаль шляпки. Все они стояли на фоне морского залива, а, вероятнее, гавани — на заднем плане виднелся размытый силуэт длинного черного парохода с четырьмя высокими трубами.

— Мы стоим на причале гавани Шербура, — пояснил я, стукнув о столешницу опустевшей рюмкой. — За нашими спинами — силуэт «Титаника». Снимок сделан за полчаса до отплытия. Я — крайний справа. Вглядись, кто находится рядом со мной, в светлом пиджаке?

Годфри метнул взгляд на Ойгена, потом уставился на фотографию. Снова глянул на гостя и снова на фотографию… Открыл рот, словно желая что-то сказать. Зачем-то поцарапал ногтем по стеклу рамки. Машинально погладил крутившегося у ног неугомонного Кухулина.

— Дед, это что, розыгрыш? — наконец произнес он. — Это же кадр семидесятилетней давности! Мистер Реннер наверняка внук или правнук господина, изображенного здесь? Да, готов поклясться на Библии — они исключительно похожи…

— Переверни и прочти надпись на обороте, — сказал Ойген. — Вслух, пожалуйста.

— «Апрель тысяча девятьсот двенадцатого… — послушно продекламировал Годфри. — Джералд Слоу, Тимоти О‘Донован, Робер Монброн, Ева Чорваш и… Ойген Реннер?..»

— Именно. Это я. Верь или не верь, но против фактов идти неразумно, — желчно ответил Ойген на немой вопрос ошеломленного Годфри. — Твой прадед тогда ввязался в незавершенную поныне историю. Возможно, заканчивать ее придется нам с тобой.

— Но дедушка… — Годфри всем корпусом развернулся в мою сторону. — Я прекрасно знаю, что ты каким-то образом связан со странной историей этого корабля… Однако ты ни разу не упоминал ни о каком господине Реннере или других джентльменах, изображенных на этой фотографии… Насколько я помню, ты ехал в Америку путешествовать? Можешь быть, объяснишь, что происходит, и зачем вы с Ойгеном меня пригласили?

— Его, — я указал на гостя, — зовут совсем по-другому… Скажи, а что ты думаешь об утренней катастрофе в Америке?

Годфри немного озадачила столь резкая перемена темы разговора. При чем здесь «Челленджер»? Да, погибли семь астронавтов. Весь мир в шоке, по телевизору только и говорят об этой крупнейшей аварии за всю историю полетов в космос… Но как увязать причуды впадающего в маразм старика и события на мысе Канаверал?

Правнук решил быть твердым и сделал вид, что не расслышал мой вопрос.

— Я хочу рассказать тебе настоящую историю о моем путешествии в Америку на этом корабле, — сказал я, постучав пальцем по фотографии. — Не ту, которую ты слышал в детстве, а настоящую. Если ты полагаешь, что меня поразило старческое безумие и я начал выдумывать какие-то невероятные байки, можешь отправляться спать в свою комнату… А можешь остаться. Но тогда, боюсь, тебе придется верить всему, что будем говорить мы с мистером Реннером.

— Дед, зачем ты так? — обиделся Годфри. — Я отлично знаю, что ты посейчас в здравом уме! Хорошо, я выслушаю тебя.

Кухулин запрыгнул Годфри на колени и лизнул в лицо.

— Замечательно, — прокряхтел я и взглядом указал Ойгену на бутылку с «Арманьяком». Тот немедленно налил всем троим. — Вначале позволь заново представить моего старинного друга. Его настоящее имя тебе должно быть известно. Хаген, сын Гуннара, из Тронье.

…Щелкнул уголек в камине и на мгновение вспыхнула белая искорка, отразившись в глянцевой золоченой этикетке на бутылке мутного стекла. В Ореховой гостиной плавали полосы голубого сигарного дыма, пахло лимоном и деревом… Но, клянусь Господом, я без малейших колебаний отдал бы весь уют старого дома под Фарнборо, каждое оставшееся мгновение жизни и спокойствия за то, чтобы вернуться в тот дождливый день, когда острие лопаты Робера Монброна царапнуло по черному, изъеденному временем металлу. Но стрелки часов не повернуть в обратном направлении. Нельзя исправить ошибки. Возможно лишь смягчить их последствия…

Память все стремительнее уносила меня в водоворот бесчисленных лет, засасывавший с неумолимой силой и головокружительной быстротой.

Да, действительно, март 1912 года был солнечным и теплым. Ливень хлынул только двадцать шестого числа, ближе к вечеру…

Примечания

1

Откровение Иоанна Богослова. 20: 2,3.

2

Уменьшительно-ласкательное обращение к прадеду (англ).