Приятель покойника

Андрей Курков, 1995

«Если б я курил – было бы легче после каждого тихого, со стороны невнятного и непрочитываемого скандала выкуривать по нескольку сигарет, и дым, никотин, становящийся на время не то чтобы смыслом или запахом жизни, но чем-то отвлекающим, как воскуриваемый в свою собственную честь фимиам, помогал бы мне в очередной раз увидеть в дальнейшем моем существовании радость. Но я не курил с детства и думал, что начинать курить в тридцатилетнем возрасте – это уже точно проявление детства или глупости…» Ранее произведение выходило под названием «Милый друг, товарищ покойника».

Глава 1

Если б я курил — было бы легче после каждого тихого, со стороны невнятного и непрочитываемого скандала выкуривать по нескольку сигарет, и дым, никотин, становящийся на время не то чтобы смыслом или запахом жизни, но чем-то отвлекающим, как воскуриваемый в свою собственную честь фимиам, помогал бы мне в очередной раз увидеть в дальнейшем моем существовании радость. Но я не курил с детства и думал, что начинать курить в тридцатилетнем возрасте — это уже точно проявление детства или глупости.

Дождь никак не начинался. Вечерело. Жена закрылась в ванной, но это было обычным принятием ванны. Я тоже иногда закрываюсь в ванной, хотя с чего бы я должен стесняться своей жены? Вот тут и вопрос, проясняющий причину, — мы давно уже далеки друг от друга. Вечером, ложась в постель, мы раздеваемся в темноте, а днем или при свете, принимая ванну, мы стесняемся своей наготы. Нагота здесь — это ранимость. Жена бы то же самое сказала. Но и я раним, и чаще всего раним ею. Мы уже не говорим об этом, хотя раньше пытались все выяснить и улучшить словами.

Казалось бы — осень, время уходящего тепла, начало сезона сохранения прошлого тепла во имя грядущей зимы, чтобы не замерзнуть. Время заклеивания окон и балконных дверей. Когда еще сама природа так способствует мыслям о восстановлении или укреплении уюта, физического и душевного. Но что сентябрь для нас? ничего. Мы молчим, разговариваем междометиями. Каждый сам для себя варим кофе и жарим яичницы.

Пора было это заканчивать. Уйти некуда — однокомнатную квартиру пополам не поделишь.

О любви прыгать с вышки в воду вспоминалось всякий раз при выглядывании из окна нашего восьмого этажа. Но это не давало необходимого импульса для прыжка. Я не был рожден самоубийцей. Жизнь вне, за пределами моего быта, мне очень нравилась. С каким-то легким замиранием в груди я проходил иногда вечером по Крещатику, пытаясь разглядеть лица вечерних девушек, ожидающих клиентов на скамеечках или у фонтана под кинотеатром «Дружба». В полумраке, в искусственном городском освещении они выглядели привлекательно, как изящно нарисованные, многообещающие силуэты, обычно бросающие какой-то карандашный взгляд с книжных мелодраматичных форзацев и обложек. Я легко представлял себя их клиентом или даже приближенным, другом. Но представлять себя — это еще далеко не быть. Мне многого не хватало — решительности, денег, свободы. Но они, как первая ласточка сошедшего с экрана американского образа жизни, дарили надежду на то, что и другие сладкие американские картинки оживут и замельтешат вокруг меня, тут, в Киеве. И я окажусь захваченным этим мельтешением, постепенно превращающимся в жизнь и вытесняющим жизнь прошлую, во всем временную и надоевшую каждой своей деталью, каждой составной частью, каждой газетной статьей, подробно ее же описывающей.