Избранные произведения. Том 1

Андрей Красильников, 2013

Первый том «Избранных произведений» известного русского писателя и общественного деятеля А.Н. Красильникова (р. 1953) составили отдельные рассказы из сборников «Запах мяты» (2002) и «Путешествие по Некрополю» (2001), а также первые девять глав и пять преданий романа «Старинное древо» (2006). Самый ранний из публикуемых рассказов «Одинокий лыжник» датирован февралём 1969 года, когда автору было всего пятнадцать лет. Самый поздний «Стихи и проза» относится к первому году нового века. В роман «Старинное древо», посвящённый истории одного рода за последние четыреста лет, включены документальные материалы и цитаты из «Истории России с древнейших времён» С.М. Соловьёва. Действие романа разворачивается в Москве, а также районном центре Ольгин в бывшей Северской земле. Под этим названием скрывается реальный город Льгов Курской области. В романе под вымышленными именами действуют его современные жители. Центральным событием становится празднование 850-летия города в 2002 году, участником которого был и сам автор, приглашённый как потомок одного из земских деятелей XIX века. Параллельно исследуется история самобытного русского парламентаризма, начиная с Земского собора 1613 года. Выход книги приурочен к 60-летию со дня рождения писателя.

Одинокий лыжник

Последний раз Алёша наведывался в лес в первых числах января, когда удивительно чистый белый покров распускался, как сахар на раскалённой сковороде, под лучами на редкость разъярённого для такой поры солнца, игравшего бликами в зеркальном жёлобе лыжни, жадно метавшего огненный взгляд то на дорогу, то на верхушки деревьев.

Уже в сочельник на этом месте было сплошное болото.

Но природа, рабыня времени, не способна на продолжительный бунт: с далёкого севера потянуло холодом, и наступил конец её упрямству.

Поначалу изморозь сковала крыши ледяным панцирем, затвердели лужи, затем тяжёлые хлопья спустились на землю и завладели ею. Да так засыпали, что только успевай отгребать! Протоптали тропинки, поработали лопатами, накидав высокие холмы, и только тогда ворчливые старухи провозгласили приход настоящей зимы.

За окном февраль. Месяц короткий, но тянется дольше других собратьев и непременно успевает выполнить все свои обязанности: каждую щель снегом укроет, извергнет из ледяных уст самый морозный поцелуй, обязательно сравняет сугробы с низиной и пройдётся по ним быстрой позёмкой. То солнышком ясным улыбнётся, то суровой теменью нахмурится. Он — верный сын матушки-зимы, никогда не набедокурит ни дождём, ни оттепелью. Одним февраль люб за такое постоянство, другие поругивают его за излишнюю услужливость, только сам он не унывает, веселится: разузорит стёкла, нарумянит щёки, накормит блинами и — на покой, до следующего года.

Стелется по поседевшей просеке фигура одинокого лыжника, стремглав летит он по целине. Нет-нет да остановится, поднимет голову, замрёт на минуту-другую и поклонится величию леса, ибо иных богов не признаёт, а в этого верит с детской наивностью, несёт в возвышенный над миром храм сжимающуюся от тревог душу свою и верит, что найдёт там успокоение.

Бежит Алёша по скрипучей дорожке, открывая в ставшем по-человечески родным пейзаже прелести новой окраски.

Сосёнки одеты небрежно: на одной ветке целый ком, а другая — как летом. Это вина чумазых ворон, с утра до вечера прыгающих по деревьям. Зато в ямочках, этаких ладошках, откуда расходятся в три стороны пальцы сосны, белым-бело. Заледенели ладошки. Жаль только, что темновато, а то картина была бы просто дивной. Ели тоже едва покрыты, но удивительно стройны. Растёт молодняк как попало, ни разу его не прорежали. Встречаются среди зелени и берёзки. На одну совсем жалко смотреть: стоит голенькая, тоненькая, хрупкие ручонки не могут удерживать зимние дары. Оцепенела вся бедняжка! За ней ухаживает широкая ёлочка, укрывает от непогоды. Алёша почему-то вспомнил тициановскую Данаю, благо на свежем воздухе фантазия у него работала на удивление отточено.

Замелькали последние деревца нового, посаженного лет тридцать назад леса. Летом они одинакового цвета, сейчас же ели кажутся тёмно-зелёными, а у сосен мутноватые иголочки, и есть в них что-то серое. Но и они позади.

Перед взором Алексея целый полк глазастых солдат — так выглядят стволы великанов-старожилов. Ветвей не видать — высоко гордые ветви. Сбросили они снежные преподношения, раскачиваются на ветру, шумят, никто не знает о чём. Стволы хранят белизну в зияющих ранах от срубленных лап, а поскольку такие места чаще всего находятся рядом, чудится, будто пара глаз смотрит на тебя. Аж страшновато становится!

Февральское небо имеет два лика. В ясную погоду на нём ни облачка, и по-летнему ярко светит солнце. В хмурый день кажется, что набросили мрачное покрывало на унылую голубизну, а само покрывало — из такой тонкой материи, что вот-вот расползётся. Расползается, расползается, но не выдаёт наружу контуры светила, а лишь пропускает сияние его. И сейчас проступает через насупившийся свод молочная лужица.

Дальше и дальше уходит от глазастых чудовищ Алёша. Вот берёзовая роща полуостровком вдаётся в хвойные владения. Не нравится юному мечтателю скопление берёз даже летом. Белёсые они какие-то, просвечивают на сотни метров, не чувствуется в них мощи, мудрости — одно бесшабашное веселье: ласки, заигрывания и нежный лепет. Нет, не для того создан лес. Несколько таких деревьев — красиво, но целая роща — неудачная выдумка природы.

Ритмично хлопают по снегу лыжи, летят на всех парусах. Мелькают важные пни, не желающие снимать перед путником белые папахи, поваленные наземь стволы, обломанные ветки. Не видит их одинокий лыжник, спешит вперёд, к неведанному ещё чуду.

А вот и оно. Алексей аж замер от восторга.

Ему открылся дряхлый бор. Зима лишь припудрила игольник да приукрасила ели: под пышные их турнюры и кринолины она забраться не смогла. Теперь то не просто зелень, а тёмный лоснящийся бархат, поросший ледышками, тяжеленный-претяжеленный, свисает пышными ветвями. До них и не достать, а как хочется пощупать, должно быть, очень мягкие. Какая красота, какое богатство!

Наконец прорвался наружу матовый диск и мигом согнал с небес все облака. Алёша в это время уже мчался по коридору из дикорастущих сосёнок — последней лесной улочке на пути к величавому простору.

Толчок руками, и лыжи сами выносят его на слегка освещённое место, где уже заметна собственная причудливая тень. Ещё толчок…

Запорошенные сосны, бархатные ели, обнажённые берёзы остались позади. Их шелест и дрожь, смех и скорбь не волновали боле нашего героя, не нашёптывали советов, не обдавали смолистым ароматом. Теперь он наедине с обширным пространством, сияющим желтизной выступающих из-под снега несозревших хлебов и придорожной куриной слепоты. Нет, то мираж: не пробиться сквозь гнетущую толщу ни одному росточку. То задиристые лучи ласкают не тронутое с осени, укрытое и убаюканное метелью поле. Оно невинно чистое — ни следа недоброго прикосновения.

Даже боязно нарушать эту стыдливую девственность, выставленную напоказ. Однако решено…

Ноги по щиколотку погружены в снег, но плывут и тащат за собой лыжи. Вот прочерчена длинная полоса, ещё такая же, но будто отражённая в зеркале. И перекладинка между ними — А. Теперь то же, но без перекладинки — АЛ. Рядом — высокий ствол и три ветки: побольше, поменьше и снова побольше — АЛЕ. До сих пор Алексей шагал уверенно, до сих пор он ставил автограф — любопытному прохожему и невдомёк, что это не так. Но следующая буква выдаст его намерения с головой. Алёша осмотрелся. Никого нет. Ну, с Богом! Лихо промчался он по целине, добавив новый след — АЛЕН. Сейчас нужно обернуться ещё быстрее, и в лес. Вдруг кто-нибудь заметит! Нет, никто не должен это видеть.

А идти тяжело, ноги заплетаются, проваливаются, в горле со страху пересохло…

Кажется, готово.

Ворвавшись в зелёный коридор, он остановился, оглянулся и полюбовался собственной выдумкой, воплощённой в реальность. Такое бывает не часто.

На сахарно-белом поле пять замкнутых борозд открывали всему миру имя его любимой. Ни одному рыцарю на земле не удавалось ещё написать имя дамы сердца такими громадными буквами, ни одному.

Алёша постоял с минутку, пососал припасённый лимон — лучшее средство от жажды в лыжном путешествии — и ринулся в обратный путь, увозя с собой радость исполненного замысла и грусть неразделённого свидания.

«Чего ты боишься? — шептали ему шелудивые сосёнки. — Своей любви? Ты должен кричать о ней громко-громко, а не воздвигать анонимные памятники. Это не преступление — это любовь».

Над головой раздался гул самолёта. Маленький «кукурузник» шёл прямо над полем, и лётчик наверняка всё видел из окна. Как жаль, что там, в кабине, нет Алёны! Как жаль!

— Ты должен пойти к ней. Слышишь, ты обязан. Чужой человек знает отныне больше, чем она. Для кого ты старался? Для себя? Для зевак? Сколько можно класть тяжести на сердце? Этой оно не выдержит. Освободи душу от камня. Сделай так, как я говорю. Тебе будет легче.

— А если она засмеётся, лес?

— Лучше знать об этом сразу.

— Я не переживу.

— Тогда можешь смело умереть. Ступай.

— Хорошо, лес. Спасибо, лес. Я обязательно выполню твой наказ. В воскресенье, в клубе, на танцах. Обязательно. Клянусь тебе.

И он помчался непривычно быстро, словно навстречу воскресенью.

февраль 1969