Сад камней. Сборник стихотворений

Андрей Козырев

В сборнике известного поэта, члена Союза писателей Москвы, главного редактора литературного журнала «Менестрель» Андрея Козырева собраны стихотворения, написанные в 2020—2023 годах и ранее.

ПРОПОВЕДЬ ПТИЦАМ

НЕ ТОЛЬКО О ПИДЖАКЕ

Кто я такой? — Поэт. Брехун. Чудак.

Меня таким придумали — не вы ли?

Ромашками давно зарос пиджак.

И валенки грязны от звездной пыли.

У времени прибой есть и отбой.

Я установлен, как закон, в природе, —

Не бегая за модой, быть собой,

Ведь солнце, не меняясь, вечно в моде.

Бог поцелуем мне обуглил лоб,

И мне плевать, что обо мне болтают:

Какой неряха, чудик, остолоп, —

Пиджак цветет, и валенки сияют!

ВРАЩЕНИЕ ЗЕМЛИ

Федору Конюхову

Все как обычно, жизнь есть вещь простая:

не из корысти, а здоровья для

я ем и пью, скучаю и гуляю,

а подо мной вращается Земля.

Все как обычно, все вокруг родное:

простор и храм на звездном берегу.

Земля так быстро мчится подо мною,

что на ногах стоять я не могу.

В ночи под звездной золотой ордою

шумят леса и мчатся корабли.

Я вижу небо над и под собою,

по обе стороны большой Земли.

Вращаются циклические мысли,

жизнь катит волны где-то там, вдали,

и надо с лодки слезть на дальнем мысе,

чтоб ощутить вращение Земли.

Все у тебя о˙кей в житейском плане:

проснуться в шесть, на завтрак полчаса…

А кто-то в лодке в Тихом океане

читает Библию и смотрит в небеса.

А я сибирскою зарею ранней,

забыв про город, тонущий в пыли,

лежу на сердце родины бескрайней

и слушаю вращение Земли.

ВОРОБЬИНАЯ ОДА

Воробей, ты — великая птица…

Юнна Мориц

Неужели тебя мы забыли?

Для меня ты всегда всех живей —

Спутник детства, брат неба и пыли,

Друг потех и забав, воробей!

Ты щебечешь о небе, играя,

Неказистый комок высоты —

Сверху — небо, внизу — пыль земная,

Между ними — лишь ветка да ты!

Как ты прыгаешь вдоль по России

На тонюсеньких веточках ног —

Серой пыли, особой стихии,

Еретик, демиург и пророк.

В оптимизме своем воробейском,

Недоступном горам и лесам,

Научился ты в щебете детском

Запрокидывать клюв к небесам.

Воробьиною кровью живее,

От мороза дрожа, словно дым,

Я, как ты, ворожу, воробею,

Не робею пред небом твоим.

И зимой, воробьясь вдохновенно,

Не заботясь, как жил и умру,

Я, как ты, воробьинка вселенной,

Замерзая, дрожу на ветру…

Но, пока ты живешь, чудо-птица,

На глухих пустырях бытия

Воробьится, двоится, троится

Воробейная правда твоя!

«Живу, как все. Гуляю на работу…»

Живу, как все. Гуляю на работу,

По вечерам читаю свой журнал.

Мне кажется, что я утратил что-то.

Но что? Неясность, прочерк и провал.

Как будто я, в гроссбухе сверив счеты,

Нашел, что где-то что-то потерял.

Но только что? В мозгу упала шторка.

В подобном мраке и себя-то не найти.

Как будто изменили точку сборки

И выдернули вилку из сети.

Что потерял — не помню, право слово,

Хоть помню год, и месяц, и число.

Чего-то нет, хорошего такого,

Но вот не знаю, именно чего.

Когда такая муть стряслась на стыке,

Уже не важно, что нас ждет в конце.

Как будто музыка еще не стихла,

Но выстрелы дополнили концерт.

Пью, не пьянея. Разом скисли вина,

И бутерброд с халвой не лезет в рот.

Задумал маслом написать картину —

Но и она отвлечься не дает.

Не сплю, не ем, все вычурно и пресно,

Боюсь, чуть-чуть — наскучит и нытье…

Чего мне не хватает? Всем известно,

Все в мире начинается с нее.

Все в жизни поправимо, кроме смерти,

Но ложных выходов не меньше, чем проблем.

Мне не хватает одного, поверьте,

Того же, что всегда, везде и всем.

Не просто так тоска тоскущая напала,

Меня не изменить — хоть уши оторви…

На свете всякого добра навалом,

Но не хватает главного — любви.

«Потом, потом, когда-нибудь…»

Потом, потом, когда-нибудь,

давно забыв минуты эти,

ты ощутишь, как вешний ветер

предательски волнует грудь.

Забыв меня, припомнишь ты

весну, и легкий хмель азарта,

и мокрый снег, и ветер марта,

и тишину дворов пустых.

Припомнишь ты когда-нибудь

весенний двор, звонок трамвая

и то, как морось голубая

летела на трамвайный путь.

И в прошлое посмотришь ты,

как после сна, подняв ресницы…

Так смотрят на добычу птицы

с недостижимой высоты.

А я? Поверь, я только рад,

что первое тепло вступило

в свои права — и с новой силой

лучится твой вишневый взгляд.

Меня не вспомнишь ты — и пусть!

Без имени, лица и слова

я в кровь твою проникну снова,

как легкая, хмельная грусть.

Все сгинет, кончится, пройдет,

и наше чувство растворится

среди других, и даже лица

проглотит дней круговорот…

Но, даже если все прошло, —

пройдя к тебе сквозь все границы,

судьбе и времени назло,

как ложь, мечта иль небылица,

тебе ночами будет сниться

мое случайное тепло.

МАРТ

Он умрет, улыбаясь весне,

Весь из солнечных зайчиков соткан, —

Ноздреватый оплавленный снег

Под оплавленным мартовским солнцем.

Одноглазый взъерошенный кот,

Пробираясь по рыхлому снегу,

У забот наши мысли крадет

Вдохновляюще нагло и смело.

И смешон наш стандартный уют,

Где в снегу, сквозь сугробы и лужи,

Деловито-угрюмо снуют

Бледнолицые мудрые люди!

Но в трамвае помятый поэт

Что-то пишет в помятой тетради,

На хмельной неприкаянный свет

Сквозь очки неприкаянно глядя.

Оседают сугробы, ворча,

Просветлели весенние дали.

Здравствуй, солнце мое. Невзначай

На всю жизнь мы счастливыми стали.

Небо к нам подступает в упор,

Плачут солнцем сожженные нервы!

Бог для чувства дает нам простор,

Развернув наше общее небо.

Так что не отворачивай глаз,

Глядя в мир, словно в сумрак колодца, —

Этот страшный, торжественный час

Лишь однажды от Бога дается.

Подсчитай это все, подсчитай,

Все явленья, и акты, и жертвы.

Шебутной неприкаянный рай

Ждет красивого слова и жеста.

Непроспавшийся мир вразуми,

Зафиксируй невспаханной речью

И по прозе бескровной зимы

Запусти стихотворной картечью!

«ветер, дым, хруст…»

ветер, дым, хруст

хруст льда под ногами

хруст переломленных веток

строк

жизней

ветер сбивает с ног

бегу бегу домой

по хрусткому льду

теряя дыхание

рука леденеет на ветру

в ней дрожит твой голос

щекочет ухо мурлычет звенит

греет спасает

с детства я окаменел

и льда не боялся

почему именно сейчас

сердце мое оттаяло

когда материки снова льдом укрываются

надолго надолго

надолго

лед под ногами

лед в глазах вокруг

трещит скользит оплывает

в сердцах людей сдвигаются ледники

над головой трескается и плывет куда-то

Северное Ледовитое небо

мир сдвигается с места

а в висках

льдинкой звенит

тысяча первое эхо

вселенского оледенения

сердец

БЕЛЫЕ СТИХИ

Все изменилось этою весной,

смешалось в нашей жизни и в природе —

земля над небом, небо под землей,

лед и молчанье, гордость, боль и память.

Когда глядишь кому-нибудь в глаза —

молчишь и видишь ледяные слезы,

лед, впаянный во взгляды и в сердца.

За ними — пламя. Пламень подо льдом.

Огонь, распад, сумятица и смута.

Мы постарели и помолодели,

и умерли, и сделались детьми.

Никто не смог остаться в стороне.

Всех обожгла весна, всех опалила,

сожгла, убила, чтобы разбудить.

Все изменилось этою весной.

Весь мир. И я, — я тоже изменился.

Я разучился жить. Я сплю весь день

и выхожу из дома лишь под вечер,

в неверной, скользкой тьме,

иду угрюмо

по льду и снегу,

вдоль холодной жизни,

и скалятся угрюмо подворотни,

и ночь угрюмо дышит мне в лицо,

и окна смотрят тусклыми глазами,

и я боюсь взглянуть земле в глаза —

большие,

неприветливые,

злые.

Иду во тьме — лед подо мной и в небе.

Глазами, кожей, чуткими ноздрями

ощупываю предвесенний воздух —

ищу твое присутствие во всем.

Ищу тебя —

и нахожу весну,

растерянную, нежную, живую,

искавшую, нуждавшуюся в нас.

Наивно,

как бродячая собака,

она подходит в темноте ко мне —

к тебе она сейчас подходит тоже —

она испугана, но хочет доверять,

в нас носом тычется, но смотрит осторожно,

боится, и надеется, и ждет.

Она промерзла, как земля, насквозь,

она ждет нас и нашего тепла.

Я знаю, что без нас весны не будет.

Прости меня — я очень жду тебя.

Я чувствую, что ты — уже со мной

по дрожи пальцев, по биенью сердца,

по оторопи, охватившей тело,

по перелому чуткого стиха.

И я шепчу пронзительной весне,

что благодарен за простор и холод,

за нежность оробевшего пространства,

за ветер, не по-зимнему жестокий,

за то, что мне впервые в жизни страшно,

за что, что я боюсь — не за себя.

Я жду тебя. Я очень жду тебя.

Я ждал тебя всю жизнь. Я ждать умею.

Прости, но наше счастье ждет обоих.

Оно еще боится нашей встречи,

но ждет ее — сильней, чем я, чем ты.

Нас ждет весна — одна для нас двоих.

Я знаю, без тебя весны не будет.

Прости меня. Я очень жду тебя.

АПРЕЛЬ

Как полнозвучная монета,

Звенит апрель.

Все ярче солнце, все просторней

Зиянье дня.

Светлеет даль, чернеют ветви,

И льнет к лучу

Внутри прозрачного сосуда

Росток весны.

Внутри прозрачного сосуда —

Прозрачен мир.

Под звонким, под стеклянным небом

Курлычет лед.

Смеясь и плача, под ногами

Звенит стекло.

Прозрачность, хрупкость, звон и холод —

Везде, во всем.

Все в мире кажется стеклянным,

Лишь только тронь —

Заплачет, звякнет, разобьется

Строка и жизнь.

Стеной стеклянной между нами

Стоит запрет

На встречу, нежность, боль и ласку,

Стоит всерьез.

Так чист, и солнечен, и страшен

Великий пост.

Нисан, прозрачный и холодный,

Священно пуст.

Семь страшных дней под хрупким небом

Дает весна —

Для одиночеств и наитий,

Для тишины.

Но в звоне льда в сердцах и в небе —

Благая весть.

Весна во мне пускает корни —

И вглубь, и ввысь.

Разлука смыта половодьем,

Звенит простор,

И вновь парит в слепой лазури

Увядший лист.

Шагай один, смотри за стекла

И встречи жди.

Еще не вышел срок, быть может,

Но время сверь:

Звучит благая весть апреля

Сквозь синий звон —

Предпостижение свободы

И чистый свет.

КЛЕЙКИЕ ЛИСТЬЯ

Простите меня,

клейкие листья апреля,

коли был я в чем-то перед вами нечист.

До этой ясной весны дожил я еле-еле —

я, прошлогодний, желтый, свернувшийся лист.

Тысячи зеленых храмов трезвонят по мне,

тысячи храмов на каждой ветке зовут меня.

Я хочу затеряться в этом зеленом огне,

спрятаться в ласковой сердцевине дня.

Вы никогда не солжете мне, клейкие листья,

вы скажете, зачем я жил, всему подведете итог…

Вы перебираете ветер, словно струны,

руками артистов,

и по черным кистям взбегает ярко-зеленый бог.

Голубое небо увеличивает все, как лупа,

черная земля вдыхает весенний пар…

Боже, боже мой, как это все глупо —

жить небом, не завоеванным, доставшимся в дар!

Зеленые листья, скажите, что я сделал вам,

взвесьте меня на ваших весах —

строго и неподкупно,

впустите меня в ваш прозрачный зеленый храм,

чтобы подпольное небо мое не было так неприступно!

Я вижу крохотные сердечки в каждом листе,

Великую Середину, в которой все свято и чисто…

Простите меня, очистите, проторите мне путь в пустоте,

молитесь,

молитесь за меня,

клейкие листья.

«Под небом ослепительно бездонным…»

Под небом ослепительно бездонным

Тащил меня в неведомый мне край

В железных брызгах солнечного звона

Мучительный челябинский трамвай.

По праву пришлеца и ротозея

В тот день я, как в железную кровать,

Пристанища в Челябе не имея,

Залез в трамвай, чтоб полчаса поспать.

Слегка нетрезво, но завидно резво

Весна нашла иной маршрут и цель.

Трамвай, трясясь и прыгая по рельсам,

Железным телом ощущал апрель.

Дремля в скрежещущей трамвайной бездне

В начале ослепительного дня,

Я в пестром звоне, грохоте и блеске

К своим виденьям рифмы подгонял.

Мечтательно клюя пространство носом,

Невольно совершая реверанс,

Я задавался непростым вопросом:

Кто погрузил меня в священный транс.

Плыло пространство, солнце взгляд слепило,

И сквозь меня дышала горячо

Любовь, что движет солнце и светила,

Тебя, меня и что-то там еще.

Весна вгрызалась в кровь грешно и едко,

Фантазиями странными дразня…

Я до сих пор в трамвае этом еду

И жду, куда он привезет меня.

«Утоли мои печали…»

Утоли мои печали

Светом солнечного дня,

Стуком маленьких сандалий

На дорожке у плетня,

Детским смехом, чистым взором,

Неспешащим разговором,

Красотой всея Земли

Жажду жизни утоли.

Дай мне, жизнь, поверить в Бога,

Что всегда сильнее зла,

И в придачу — хоть немного

Человечьего тепла.

Дай приют, что мне не тесен,

На столе — огонь свечи,

И еще — немного песен,

Мной написанных в ночи.

Дай мне верные ответы

В споре памяти с судьбой,

И еще — немного света,

Сотворенного Тобой.

«Где-то в небе Бежин луг…»

Где-то в небе Бежин луг

Зацветает в тишине.

Мой двойник, небесный друг,

Там гарцует на коне.

Он летит в свое ничто,

Облака — над ним и в нем.

А внизу — земной простор

Весь порос сухим быльем.

А во мне — зима навек,

Белый окоем окна.

Яблоками пахнет снег,

Снегом пахнет тишина.

А во мне — изба да печь,

Треск свечи да сон зерна.

Там, где нечего беречь,

Там и смерть нам не нужна.

Там, где некого беречь,

Там и некого любить.

Вот тогда речушка-речь

И несется во всю прыть

В то ничто, где Бежин луг

Зацветает над землей,

Где летит небесный друг

И меня зовет с собой.

«Я разбил над землей…»

Я разбил над землей

В сиреневый этот вечер

Свой невидимый сад —

Тропинки, арки, аллеи;

Осколки снов и надежд,

Паденья, метанья, взлеты,

Сиянье белых одежд,

Следы на песке дороги;

Фигуры из давних снов,

Случайные взгляды из дали,

Где тень Твоя восстает

В день третий над тихим миром;

Сиреневый горизонт,

Зелень сходящихся тропок —

Невидимый сад надежд

Под небом обетованным.

ЗАПРЕТНЫЙ ГОРОД

В запретном городе моем,

В оазисе моем —

Аллеи, пальмы, водоем,

Просторный белый дом.

Туда вовеки не войдут

Ни страх, ни суета.

Там жизнь и суд, любовь и труд

Цветут в тени Креста.

Там тысячью горящих уст —

Лиловых, огневых —

Сиреневый глаголет куст

О мертвых и живых.

Там полдень тих, там зной высок,

Там все Господь хранит —

И прах, и пепел, и песок,

И мрамор, и гранит.

Там миллионы лет закат

Горит во весь свой пыл,

Там голубь осеняет сад

Шестеркой вещих крыл.

Дрожит в тени семи ветвей

Горящая вода,

И в дом без окон и дверей

Вхожу я без труда.

Там, в одиночестве моем,

Заполненном людьми,

Звучат сияющим ручьем

Слова моей любви.

Там огненно крылат закат,

Оттуда нет пути назад…

Но где они, не знает взгляд,

Ищу их вновь и вновь —

Запретный дом, запретный сад,

Запретную любовь.

ВКУС ЗЕМЛЯНИКИ

Зелень заполнила сад, прихватив даже неба кусочек,

Чаша пространства полна блеском и щебетом птиц.

Ягоды сочно алеют на лучезарной лужайке,

Алость зари в их крови землю насквозь проросла.

Ягоду пробую я, имени сочно лишая,

Чувствую сладостный вкус — спорят во рту жизнь и смерть.

Там, где родятся слова, ягода плоть потеряет,

Душу иную найдет, в теле не развоплотясь.

Жизнь — круговерть перемен, путь из утробы в утробу.

Но не ужасен сей путь, а вечно радостен нам.

Все, что цветет и растет, увлажнено слезной влагой

Тех, кто ушел, кто с землей слился и почву живит.

К нам обращают они речь в каждой ягоде новой:

Цвет превратился во вкус, вкус превратился в меня,

Я превращаюсь в стихи, в музыку, в блики рассвета…

Все это — я, все — во мне, Слово — в начале всего.

В музыке музыка, в запахе запах, а в цвете оттенок —

Ягода вкусом в сознанье сочный рисует пейзаж.

Я говорю о плодах, вкусе и сочности жизни…

Дай же мне, Господи, сил воспеть его — вкус земляники.

«Мы расстались… Дома тихо спят…»

Мы расстались… Дома тихо спят,

И дорога шумит недалече…

Люди все объяснят, все простят,

Но от этого сердцу не легче…

Над домами плывет сизый дым,

Дым прощальной обманчивой речи…

Это может случиться с любым,

Но от этого сердцу не легче…

Дождь стекает и капает с крыш

На лицо мне, на шею, на плечи…

Ты простишь меня, знаю, простишь,

Но от этого сердцу не легче…

Эту боль, этот ад, этот стыд —

Хоть когда-нибудь время излечит?!

Бог когда-то нас тоже простит,

Но от этого сердцу не легче.

ПЕСНЯ

Этой ночью, быть может, себе на беду,

Я проснусь под сияньем мятежной звезды,

Я из дома пойду к вековому пруду,

Чтоб услышать дыхание черной воды.

Тяжело оно, горько, дыханье воды,

Налита она болью ушедших веков…

Как в ночи под сияньем мятежной звезды

И шуршит, и шумит, и волнуется кровь!

Этим холодом поздним дышала душа

Над прудом, полным черной влюбленной водой,

Чтоб потом — прорасти стебельком камыша

Над страданьем своим, над тоской, над бедой.

А большой небосвод — все молчит и молчит,

Словно сверженный царь, словно изгнанный раб,

Но заплачет кулик, и мой слух задрожит,

Словно по тишине вдруг расходится рябь…

И толкует о чем-то пугливый камыш,

И вздыхает, вздыхает над чем-то вода…

Из краев, где от века — безбрежная тишь,

Нет свободных путей никому, никуда…

…Этой ночью, быть может, себе на беду,

Я проснусь под сияньем мятежной звезды,

Я из дома пойду к вековому пруду,

Чтоб услышать дыхание черной воды.

ТЕМНАЯ ВОДА

Темна вода во облаках.

Псалтирь

Еще сжимали руку руки,

Но в небе плакала звезда

И всхлипывала о разлуке

Ночная темная вода.

Мы расставались на неделю,

А оказалось — навсегда.

Легла меж нами без предела

Ночная темная вода.

Закрылась в будущее дверца.

Мы ждали встречи у пруда

И знать не знали, что под сердцем—

Ночная темная вода.

О том, что жгло, пытало даже,

И в сердце не найдешь следа.

Все знает, но вовек не скажет

Кровь, словно темная вода.

Дни мчатся призрачно и пошло,

Из ниоткуда в никуда…

В грядущем, в настоящем, в прошлом —

Ночная темная вода.

«Как души, озираясь с непривычки…»

Как души, озираясь с непривычки,

Спускаются в Аид к родным теням,

Я ехал на холодной электричке

По темным подмосковным деревням.

Летел состав от Курского вокзала,

Смурно смотрела рыхлая земля,

Сырая тьма безрадостно глотала

Смущенные цветением поля.

Соэлектричники, ленивые, как стражи,

Зевали, глядя в темное окно:

Заборы, крыши, прочие пейзажи —

Привычное вагонное кино.

Кружилась голова, кружились лица —

Плыло вокруг пространство огнево…

Я, затаив дыхание, молился,

Открыв глаза, не видел ничего.

Московии надорванное сердце

Дышало в обескровленной ночи,

То набухало, то сжималось смертно,

Роптало, как забытый хлеб в печи.

Мне горло жгли прельстительные речи,

В крови текла крутая соль обид…

Но я любил и чаял третьей встречи,

Которую сам Бог благословит.

…Я повидал разбойную столицу —

Отравленного воздуха глотнуть,

Ей, окаянной, в землю поклониться,

И лоб разбить, и выстрадать свой путь.

И все до боли было мне знакомо —

Беспомощно чернела даль вдали,

И май горел, как рыжая солома,

И дым вставал во всех концов земли.

МАСТЕР ЛУНЫ

Луна в серых клочьях дыма,

Прячась за облака,

Удар свой неотразимый

Наносит исподтишка.

Как белый безлюдный остров

Среди оловянных вод,

На крыльях блестяще-острых

Над нами она плывет.

Сквозь синий зеркальный воздух

Загробной слепой страны

Она лучезарно входит

В ворота моей весны.

А я каждой ночью строго

Штампую ей наши сны —

Хранитель печати Бога,

Холодный Мастер Луны.

Все чаще мне стала сниться

Двуликая глубина

И в ней — светило в двух лицах:

И солнце оно, и луна.

Меняясь, оно все то же

В дневном и в ночном огне.

В холодной крови под кожей

Течет его свет во мне.

В виденьях, во снах, в искусстве

На светлый небесный луг

Сквозь смуту ночных предчувствий

Плывут вереницы лун —

Плывут осторожно-слепо,

Таясь за краями гор,

Чтоб острым стилетом света

Внезапно пронзить простор.

Они в серых клочьях дыма,

Прячась за облака,

Удар свой неотразимый

Наносят исподтишка.

РОЗА И СОЛОВЕЙ

В бледных лучах оловянной луны,

Странных для взгляда,

Ярко блистают зеркальные сны

Черного сада.

В спутанном воздухе, словно в сетях,

Ветви, как нервы,

Тонкие, чуткие, злые, впотьмах

Тянутся к небу.

Мечутся звезды, вразброд, вразнобой,

Сбиты с орбиты.

Масляно-жирной прогорклою мглой

Космос пропитан.

Вычурный оттиск бессонной луны

Прочно и нежно

Вплавлен в событья, предвестья и сны,

В сердце и небо.

В пристальном ужасе черных ветвей,

В сумраке пресном

Голос к луне распростер соловей

Вдоль поднебесья.

Ночи безвыходной наперекор

Нежно и робко

Песню, летящую в грозный простор,

Слушает роза.

Носятся звуки, мелькают, снуют

Ночью просторной.

Розе взлететь к соловью не дают

Крепкие корни.

Но, проносясь под беззвучной луной

Звучной пустыней,

Запах и звук стали жизнью одной,

Плотью единой.

В мстительном хаосе сшибок и ссор,

Склоки и розни

Общей молитвою будят простор

Птица и роза.

Мир, задремавший у берега глаз,

Песнею призван

К свету и ясности, здесь и сейчас,

Ныне и присно.

Звонкой мелодии ломкий узор

Прячется где-то,

Но окропляется чуткий простор

Кровью рассвета.

ПРОПОВЕДЬ ПТИЦАМ

Слушайте меня, птицы, сестрицы наши меньшие,

Кротчайшие твари Божии, лучшие среди нас.

Не больше, чем ваши невесомые трели, вешу я

В этот ослепительный, рассыпающийся звуками час.

Захлебываясь и падая в небо обетованное,

Расплескивая ведра щебета, воркований и волшебства,

Вы творите свое благовестие —

пространное, сонное, странное,

Выписывая небывалые, сияющие слова.

Простите нас, птицы, чистейшие твари Божии,

Сеятели звуков и красок, чистых пространств и свобод.

В майское небо прорываются взгляды неосторожные —

И внутри нас пробуждается закованный в нас полет.

Птица внутри меня грудь изнутри проклевывает.

В груди моей — птица, в ней — яйцо, а в яйце — игла…

Серую жизнь мою новыми красками разрисовывает

Странная, Богу угодная, но не знающая правил игра.

Как пророк, отвожу мной же предсказанные беды я,

Вижу прорастание неба в наивной клейкой листве,

Птичью невесомую правду камням и стеклу проповедуя,

По бессловесному городу прохожу с птицей на голове.

Поймите нас, птицы, есть и у нас будни и праздники,

Есть время принимать муки и время почивать в раю…

Сейчас я молчу, не время нам петь и плакаться,

Но сроки настанут, и я еще запою.

Простите нас, примите нас, чистые птицы,

Возьмите меня в вашу стаю, пока певучесть во мне жива,

И я небо озвучу, на синей его странице

Выписывая небывалые, сияющие слова.