Чисто царское убийство

Андрей Гончаров, 2016

Трое оперативников специального назначения во главе с Кириллом Угловым в очередной раз заброшены в XVII век, где им предстоит расследовать обстоятельства странной гибели Петра Первого: умер царь своей смертью или же был убит. Сыщик Кирилл Углов узнает от лейб-медика Петра, что царь мог быть отравлен мышьяком. Денщик царя проговаривается, что царь ел конфеты, которые ночью принесла какая-то красивая девушка. Часовой, пропустивший ее в царские покои, был найден мертвым в сундуке с одеждой. Версию с девушкой подтверждает также императрица Екатерина: она видела эту барышню в доме у какого-то вельможи. Имя и нахождение этого вельможи теперь и предстоит выяснить оперативной группе. Но самое главное – при этом не выдать себя, не вызвать подозрений своей речью, манерами и поведением и благополучно вернуться в свое время…

Глава 3

В ночь на 28 января 1725 года на Васильевский остров один за другим тянулись нарядно украшенные возки и сани, везшие по льду вельмож. Мостов через Большую Неву в ту эпоху не было. Тогда ни у кого не возникало даже мысли о том, что можно перебросить их через такую могучую реку. Потом сани взбирались на берег и направлялись к недавно возведенному зданию, в котором располагался Правительствующий сенат.

Впрочем, в эту ночь в зал заседаний прибыли не только девять его членов. Здесь находились также генерал-прокурор Павел Ягужинский, обер-прокурор Воейков, члены Святейшего синода и армейские генералы. Зал был ярко освещен и заполнен до отказа людьми в париках и дорогих камзолах.

Такое многолюдство было понятно. Органу власти, на тот момент верховному, предстояло принять небывалое по важности решение о наследнике престола. Большинству важных персон, собравшихся в зале, уже было известно самое главное. Император Петр умирал. Он уже исповедовался и причастился Святых тайн. Государя перенесли из спальни в главный зал дворца, чтобы придать торжественности сему моменту. Кто еще не знал этих подробностей, тот спешно расспрашивал о них знакомцев, информированных лучше. Поэтому в зале заседаний стоял сдержанный говор.

Шум смолк, когда со своего места поднялся канцлер граф Гавриил Иванович Головкин. Он открыл это ночное заседание по должности, а также по старшинству лет. Ему шел уже седьмой десяток.

— Все вы знаете, судари мои, для чего мы собрались в сей неурочный час и в таком множестве, — начал он свою речь. — Государь наш, великий и славный император Петр Алексеевич, находится на смертном одре. Как единодушно говорят все доктора, надежды на выздоровление нет никакой. Он едва ли протянет до утра. Империя же наша не может находиться без главы. Нам, верховным лицам, отвечающим за порядок в государстве, надлежит в соответствии с законами назвать имя нового императора. Прошу высказываться.

Едва канцлер сел, поднялся сенатор князь Василий Владимирович Долгоруков.

— Все правильно сказал Гаврила Иванович! — заявил он. — Империя не может оставаться без главы, как и любой человек. А сомневаться в том, кого избрать, какое имя назвать, нам не приходится. Есть только один законный наследник, член семьи Романовых в мужеском колене. Это царевич Петр, сын Алексея, внук нашего славного государя. Все русские люди примут на троне только его! Давайте скорее назовем имя нового владыки нашего и принесем ему присягу! Скажем громко: «Императору Петру виват!»

Ответом на его речь стали дружные голоса, поддержавшие князя. Некоторые из участников заседания начали вставать, чтобы приветствовать нового императора.

Но тут поднялся старик, сидевший на углу стола. Это был граф Петр Андреевич Толстой. Он руководил Преображенским приказом, ведавшим делами по политическим преступлениям, и Тайной канцелярией его величества, однако сенатором не был и не мог выступить первым. Формально Петр Андреевич должен был бы говорить в самом конце. Однако этот опытный царедворец многое видел на своем веку и понял, что медлить нельзя.

— Рано нам «виват» кричать! — внушительно произнес руководитель сыскной службы. — Сперва надо принять решение, сообразное с высочайшей волей императора Петра. А закон на этот счет имеется. Государь его еще три года назад издал. «Указ о престолонаследии» называется. Согласно этому документу, прежний порядок, когда трон наследовал старший потомок царя по мужской линии, отменяется. Новым государем станет тот, кого прежний назначит.

— Правильно! — воскликнул сенатор князь Петр Алексеевич Голицын. — Все верно ты говоришь, граф Петр Андреевич. Вот только нет у нас назначенного государя. Не успел царь Петр, будучи в ясном уме, назвать своего преемника. Он уже не сделает этого, поелику в сознание более не приходит. Стало быть, указ тот, на который ты ссылаешься, здесь не годится.

— Врешь, князь! — зло произнес Толстой. — Непотребное говоришь! Все знают, кого наш император считал своим преемником, точнее преемницей. Супругу свою законную, императрицу Екатерину! Он для того и сочетался с нею церковным браком, короновал ее, чтобы она ему после смерти наследовала. Петр о том говорил неоднократно, и та мысль его всем ведома. А вы с Василием Долгоруковым тянете на трон недоросля, сына изменника Алексея, дабы при нем свою власть учинить!

— Да как ты можешь на меня такую напраслину возводить?! — гневно воскликнул Голицын. — Вот взойдет на трон законный наследник, пожалеешь о своих словах! Никак нельзя призвать на трон женщину низкого происхождения и иноземного племени. Всем ведомо, что царь Петр взял Марту Скавронскую из подлого сословия, из грязи вынул! Нам русский человек на троне надобен!

— Хула на императрицу! Поругание супруги нашего государя! — воскликнул светлейший князь Меншиков. Любимец Петра до сего времени молчал, держался так, словно его и не было в зале, только сейчас вошел. — Сии слова есть крамола! Слово и дело государево за мной! Вязать его, изменника!

— Так и сделаем, князь! — отозвался со своего места генерал-прокурор Ягужинский. — Учиним дознание, спросим, зачем такие поносные слова про императрицу говорил!

— Вы все, которые вокруг Екатерины собрались, нашей крови хотите! — воскликнул Долгоруков. — Да что напрасно речи вести, время тратить! Давайте, судари, решать. Возвысьте голос, кто готов сейчас присягнуть нашему законному государю, сыну Алексея Петровича!

Ответ не заставил себя ждать. Со всех концов зала раздались крики одобрения. Сенаторы, генералы, члены Синода, желавшие видеть на престоле молодого царя Петра, вскакивали со своих мест и кричали: «Виват император Петр!» Голоса сторонников Екатерины тонули в этих возгласах. Их было явно меньше.

Внезапно среди криков одобрения раздался какой-то новый звук, доносившийся из-за окон. Шум быстро смолк, все прислушались. В наступившей тишине стал ясно слышен грозный бой множества барабанов.

— Это что такое?! Войска здесь, под окнами Сената?! Кто разрешил?! — воскликнул президент Военной коллегии князь Репнин.

Ему никто не ответил. Вдруг раздался грохот, заглушивший даже барабанный бой. Он доносился от входной двери, перед началом заседания запертой на засов, чтобы никто не мешал.

Грохот повторился, дверь распахнулась, и в зал ворвались солдаты и офицеры гвардейского Преображенского полка. На лицах у них читалась решимость, даже какая-то свирепость. Солдаты держали в руках ружья, а офицеры — обнаженные шпаги.

Ворвавшись в зал, преображенцы прошли вдоль стен и окружили заседающих вельмож.

Командир полка генерал-аншеф Иван Бутурлин, приведший их, громко возгласил:

— Армия ждет, когда будет названо имя законной государыни императрицы Екатерины Алексеевны!

— И знайте, господа сенаторы, мы не уйдем, пока славная Екатерина не получит трон! — поддержал своего командира один из офицеров.

— А кто против говорить будет и препоны учинять, тому голову размозжим! — добавил его товарищ.

Князь Аникита Репнин не испугался этих угроз.

Этот опытный военачальник, которого высоко ценил император Петр, смело подошел к Бутурлину и спросил:

— Кто смел без моего ведома привести сюда полки? Разве я не фельдмаршал?

Командир гвардейцев так же резко ответил:

— Полки призвал я по воле императрицы Екатерины, которой все подданные обязаны повиноваться! Не исключая и тебя, фельдмаршал!

На мгновение воцарилась тишина. Противники Екатерины понимали, что угрозы гвардейцев были не пустым звуком. Солдаты и офицеры в любой момент могли от слов перейти к делу.

Александр Данилович Меншиков понял, что никто больше не осмелится протестовать против новой императрицы, и громко возгласил:

— Виват Екатерина! Виват императрица русская! Давай, Анисим, исполняй свой долг, начинай голосование! Опроси членов Правительствующего сената и Священного синода, кто готов сей момент присягнуть матушке императрице.

Обер-секретарь сената Анисим Щукин, который обычно вел заседания и подсчитывал голоса, откашлялся и спросил:

— Апухтин Василий Андреевич, за какое решение свой голос отдашь?

Генерал-квартирмейстер Апухтин обвел глазами вельмож, сидящих за столом, взглянул на преображенцев, стоявших вдоль стен, на их решительные, свирепые лица и произнес:

— Полагаю, что следует возвести на престол императрицу Екатерину Алексеевну.

— Браво, молодец! — одобрил такое решение Меншиков.

Секретарь меж тем выкликал следующего сенатора.

Когда очередь дошла до князя Василия Долгорукова, возникла пауза. Примерно в течение минуты тот не мог произнести ни слова. Он несколько раз открывал рот, собирался что-то сказать и никак не мог.

Меншиков уже сделал знак секретарю, чтобы тот вызвал следующего члена собрания, но тут самый известный сторонник молодого Петра Алексеевича наконец-то выговорил:

— Ладно, чего уж там. Пусть будет Екатерина.

Услышав эти слова, Меншиков усмехнулся, отошел в сторону и заговорил о чем-то с Бутурлиным. Дальнейшее голосование уже было простой формальностью.

Так оно и вышло. За какие-то десять минут все вельможи, имеющие право голоса, были опрошены и единодушно высказались за Екатерину. В зале раздалось дружное троекратное «Виват Екатерина!». После этого вооруженные гвардейцы начали выходить оттуда. После некоторой паузы за ними потянулись и участники заседания.

Светлейший князь Меншиков испытывал сильнейшую усталость. Он словно целый день помогал государю Петру доски носить, корабль строить. Не раз бывало такое в давние годы.

Александр Данилович тоже направился к двери, но тут к нему подошел незнакомый дворянин в щегольском камзоле иноземного покроя, в коротком парике. На вид этому человеку было лет тридцать пять, может, чуть больше. Глаза стального цвета смотрели уверенно.

— Прошу простить, что беспокою ваше сиятельство в столь важный момент, — сказал незнакомец. — Но я имею к вам столь же важное дело.

Речь незнакомца была так же непривычна, как его короткий парик и иноземный камзол.

— Кто таков? — спросил Меншиков. — Что за дело? Говори скорей, мне к императрице успеть надобно.

— Если позволите, я вас до дворца сопровожу, по дороге все и изложу, — предложил незнакомец.

— Что ж, давай иди к саням, — сказал светлейший.

Александр Данилович немало подивился речи неизвестного дворянина. Самым странным в ней было диковинное обращение на «вы». В эпоху, когда даже рядовые солдаты, обращаясь к императору, говорили: «Ты, государь», это задевало слух.

«А что, правильно он делает, — подумал Меншиков. — Надо этот обычай перенять. Нечего низшим к высшим как к скоту обращаться. Над этим стоит подумать».

Они уселись в сани. Возница князя направил лошадей к дворцу.

Незнакомец не стал дожидаться вопросов, заговорил сразу:

— Зовут меня Кирилл Углов. Происхожу из дворян Орловской провинции. Четыре года назад был послан императором Петром в Англию, для обучения сыскному делу и ведению судопроизводства. Оба этих предмета я полностью превзошел, о чем имею сертификаты, выданные лордом-канцлером Английского королевства. Теперь вернулся в Отечество для прохождения службы.

— Это все хорошо, — отвечал Меншиков. — Но зачем ко мне обращаться? Если ты по сыскному делу, тебе к графу Толстому Петру Андреевичу идти надобно.

— Я непременно обращусь к графу, — сказал Углов. — Я, собственно, и пришел на заседание, чтобы переговорить с ним, поскольку в Тайной канцелярии мне сказали, что граф здесь. Но у меня к вам, светлейший князь, особая мысль есть, относящаяся до болезни нашего государя. Она вот какая. Я вернулся в Санкт-Петербург неделю назад. Находясь здесь, я непрерывно слышал рассуждения о возведении на престол царевича, сына Алексея, о грядущем возвышении князей Долгоруковых и вот к какому сомнению пришел. А вдруг эти самые Долгоруковы болезни нашего императора и способствовали? Не учинили ли они какого зла здоровью великого государя? Надо бы о том розыск провести. Я мог бы это дело на себя взять; на то мне наука английская зело пригодится.

Светлейший князь круто развернулся на скамье и во все глаза уставился на приезжего. Дворянин Углов говорил ровно те самые слова, которые сам князь совсем недавно произнес в разговоре с Екатериной!

— Что? — внезапно охрипшим голосом произнес светлейший. — По-твоему, сами Долгоруковы могли извести Петра? Ты можешь раскрыть этот их воровской умысел?

— Я не говорю, князь, что обязательно раскрою, — проговорил Углов. — Но попытаться можно, даже нужно.

— Это славно! — сказал Меншиков, вновь откидываясь на подушки сиденья. — Надобно было бы тех воров на свет вывести! Так ты от меня «добро» на такой розыск получить хочешь?

— Именно так, — подтвердил приезжий дворянин. — Покорнейше прошу ваше сиятельство выдать мне бумагу для приказных, воевод и прочих чиновников, в каковой предписывалось бы мне препятствий в расследовании не чинить, а всячески способствовать. Да и помещение какое неплохо бы иметь. Мы с братом пока на постоялом дворе обретаемся, а там дорого, да и нечисто.

— Это я сделаю. Будешь иметь и бумагу, и помещение, — обещал Меншиков. — Завтра же явись ко мне во дворец. Тут каждый знает, где это. Я тебя там же, у себя во дворце, и определю. Места у меня там много. Да, а почему ты сказал «мы с братом»? Что за брат?

— Ваня, меньшой мой, — объяснил Углов. — Он тоже за границей обучался, только не у законников, а у живописцев. Его послали в Италию. Он там парсуны учился писать, свою науку также превзошел. Вот мы с ним вместе и вернулись. Я, конечно, могу его отдельно поселить, квартиру снять с мастерской…

— Нет, не надобно отдельно, — решительно заявил Меншиков. — Живописные мастера мне тоже нужны. Особливо ежели они в Италии науку проходили. Новая императрица на престол взойдет, ее персону и деяния запечатлеть надо будет. Пускай твой брат с тобой живет. Найду ему место под мастерскую и денег дам, чтобы красок купил, холстов, чего еще надобно. И тебе выделю на расследование. Вот мы и приехали. Мне идти надобно. Значит, завтра же подходите оба!

— Непременно будем, ваше сиятельство! — обещал Углов.