Люминотавр

Андрей Геннадьевич Юрьев

Выборы властей, выбор любви… История о создании лабиринта, в котором встречаешься со своим истинным Я. История о сплетении жизненных путей кандидатов на управление городом и никому не известных дизайнеров судеб.

степень секретности

«Всё проходит», — повторяла Она. «Всё возвращается», — настаивал я. Всё снова обернулось в имена и лица.

Первой нахлынула толчея бомков и шлязгов, и Лунин, не выносивший циркачей, поморщился: «Шуты!». Под лязганье оркестровых тарелок на арену выкатился укротитель, щёлкавший телефонным шнуром и гонявший трубки по тумбам аппаратов — пискотрубы отчаянно верещали, но всё же мужественно сигали на послушно подставленные корпуса — некоторые затихали, другие так и путались в марках и габаритах, блуждая по арене — на привязи… «Смертельный номер!» — проорали глотки, и Лунин, встав с места, нехотя пошёл прямо сквозь купол шатра, сквозь складки покрывала к рявкающей громаде, усеянной кнопками.

— Да! Кто спит? С вами не выспишься.

— Некоторые с женщинами спят, а некоторые с ними бодрствуют. Так кто же не давал тебе уснуть? — прожурчал ручеёк под склоном головы, и прорисовался рассвет в виде табачного тумана над гладью зеркала, горелых обоев над обуглившейся дверью.

— Извините, я пока не понимаю шуток. Кто вы? — пробормотал Лунин, появившийся в закоптившемся зеркале вполне Луниным, только красноглазым.

— Прекрасно, богатой буду, — попыталась засмеяться оплавленная трубка. — Эльза, кто же ещё?

— Довольно самонадеянно, — протянул Лунин, надавливая на ноющий висок, и лопнул:

— Хватит язвить, я ж не понимаю ничего! Приезжай да посмотри сама! Если не боишься замараться, — вклинил в череду попискиваний, скакавших сквозь чумазую решётку возле уха.

Под порезанной ступнёй хлюпали лужицы. Лунин проследил за отпечатками сапог, прошлёпавших ночью и в кухню, и до дивана, и… Нет. В рабочей погоны не сверкали. Хорошо. И тут же, задёрнув шторы, кинулся выворачивать ящики, проверять карманы. Нет. Нигде никаких записок. Нигде никаких пометок. Пачка шлёпнувшихся на пол радужных бумажек — пачка, перетянутая резинкой — пачка шершавеньких листков с отпечатками единиц и нулей… И что? Ничего примечательного. Что такого примечательно плохого в сбережениях скромного труженика? Что плохого в тысяче долларов? Десять раз по тысяче — десять раз не плохо. Лунин решил, что если бы хотели отомстить, то переломали бы пальцы, или зрение попортили. Хотели бы убить — … Поджог — так, намёк. «Вторая степень секретности. По прочтении сжечь. Во избежание реставрации пепел измельчить». Про кремацию свидетелей ничего съязвить не успел, потому что вот она и Эльза.