Ходили мы и вы походами. Сборник рассказов о подводниках

Андрей Гелиосович Зотиков

Говорят, царь-батюшка в свое время издал приказ по морскому министерству, чтобы «подводникам платить, сколько они пожелают, ибо все равно они скоро все потонут или взорвутся, а потому большого ущерба казне не принесут»… Да, наша служба «и опасна, и трудна». Лодки тонули и на войне, и в мирное время. И было бы совсем грустно, если бы не удивительная способность моряков-подводников не унывать в любой обстановке: не служил бы я на флоте, если б не было смешно!

© Андрей Гелиосович Зотиков, 2016

ISBN 978-5-4483-5792-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Серьезно и несерьезно о серьезном

Как вы думаете, какой из предметов в Военно-Морском училище являлся для советских курсантов самым важным? Если взять, например, курсантов штурманского факультета? Думаете, кораблевождение? Не-а, мимо! Может быть, мореходная астрономия с астронавигацией? Опять мимо! Ну, тогда, наверное, технические средства кораблевождения. Нет, нет и ещё раз нет!

Для курсанта эпохи недостроенного социализма самой важной являлась кафедра общественных дисциплин с её марксистско-ленинской философией, политэкономией и научным коммунизмом — этих трёх чудо-юдо-рыб-китов, на которых строилась вся партийно-политическая работа на флоте. Эти дисциплины были настолько серьёзны, что даже пересдаче практически не поддавались.

Был у нас на пятом курсе один курсант, доучившийся почти до золотой медали. Мешала одна-единственная четвёрка, зафиксированная документально на кафедре тактики морской пехоты ещё даже до первого курса — на КМБ. КМБ — это месяц проверки на вшивость, то есть, я хотел сказать, на выживаемость, расшифровывается так: курс молодого бойца. Так сказать, переходный период между удачной сдачей вступительных экзаменов и приёмом присяги.

Вот тогда-то наш отличник и получил единственную за пять лет четвёрку: то ли не так окоп выкопал, то ли гранату не туда кинул — уже и не вспомнить.

Чтобы заработать золотую медаль и потом всю жизнь любоваться своей фамилией на гранитной доске, пришлось нашему потенциальному медалисту на пятом курсе пересдавать эту четвёрку. Пересдал он её — естественно, на «пять» — перед самым отъездом на стажировку.

Стажировка на Северном флоте так же прошла на «отлично». Впереди маячили только госэкзамены и защита дипломного проекта — и всё, золотая медаль, считай, уже в кармане!

По случаю удачного завершения «стажа» был устроен мини банкет в вагоне поезда, увозившего нашего героя с товарищами с Северов в училище. Денег на выпивку не хватало, поэтому курсанты воспользовались бартером. В те годы тотального дефицита они «на ура» обменяли на водку тушёнку, сгущёнку и пару тельняшек. Но… при обмене были с поличным взяты одним из цепных псов стажировки — по совместительству преподавателем (о, судьба-злодейка!) с кафедры научного коммунизма.

Вместо банкета была организована внеочередная лекция о вреде пьянства и алкоголизма и нарушения уставов. А наш отличник — как непосредственный исполнитель бартерной сделки — вдобавок написал сочинение на тему: «Ай-яй-яй, как я опозорил высокое звание советского курсанта!».

В общем, на зачёте по политработе (приравненном к госэкзамену) наш отличник, изумительно ответивший на все вопросы, тем не менее, получил госоценку — три балла.

— Но я же ответил на «отлично»! — возмущался он.

— На «отлично», — соглашались с ним. — Но свои отличные знания вы не можете использовать в повседневной деятельности. Вспомните, как вы опозорили звание будущего офицера при следовании со стажировки!

И, для наглядности, совали ему под нос его же сочинение «Ай-яй-яй…».

И наш «отличник» вместо золотой медали и увековечивания своей фамилии в граните получил просто диплом. Причем не красный, а синий — потому что в медовой бочке с пятёрками оказалась одна-единственная дегтярная ложка — с тройкой. Которую не разрешили пересдать наши принципиальные политрабочие с кафедры общественных дисциплин.

Серьёзные ребята! Вот поэтому мы, — даже на пятом курсе! — на их политических лекциях тоже сидели серьёзные и строчили, строчили конспекты. Не дай Бог, попасть на заметку преподавателю — сгноит!

Честно говоря, качество записываемого материала оставляло желать лучшего. То, о чём говорилось на лекциях, мы потом спокойно конспектировали с первоисточников наших классиков марксизма-ленинизма. Для этого существовала самоподготовка. (Кстати, я всегда удивлялся, а куда из названия «марксизм-ленинизм» пропал третий брат наших вождей — Энгельс? По идее, должно быть: «энгельсизм-марксизм-ленинизм»). А на лекциях можно было писать всё, что угодно: кто с деловым видом строчил письма любимым девушкам, для отвода глаз периодически задавая уточняющие вопросы преподавателю; кто переписывал конспект по вероятному противнику; я, например, высунув язык от усердия, сочинял в тетради всякую ахинею типа:

…Прислушиваясь к малейшему шороху из кустов и принюхиваясь к характерному запаху сапог сорок пятого калибра, майор Пронин шёл по следам Фантомаса. Злодей, изловленный накануне уборщицей ресторана бабой Маней (напился, болезный, и упал лицом в грязь), только что проник в малейшую щель в углу камеры и испарился из тюрьмы на улицу.

Петляющие по-заячьи следы Фантомаса привели майора Пронина на аэродром. Майор запрыгнул на ходу в отлетавший самолёт и выглянул в иллюминатор. На взлётной полосе стояла одинокая фигура Фантомаса, опять перехитрившего своего злейшего врага. Фантомас махал вслед самолёту уже мокрым от слёз носовым платочком и мерзко улыбался. Другой рукой он только что подпалил бикфордов шнур, тянущийся за самолётом…

Отложив ручку, я перечитал только что написанное. Не-ет, это не «ахинея»! Это — бред сумасшедшего! Такое можно написать только на лекции по военной педагогике и психологии, потому что тот бред, который нас заставляли записывать на занятиях, был гораздо «бредовее», чем незаконченный роман про майора Пронина и Фантомаса.

Между прочим, лично мне, за все годы службы, ни разу не пришлось применить на практике то, что вбивалось нам в головы нашими партийно-политическими боссами на лекциях.

Зато на второй день лейтенантской службы пришлось засесть в трюме центрального поста вдвоём со штурманским электриком и ремонтировать лаг, который у нас почему-то вместо скорости вдруг стал погоду показывать. Вот тогда-то я и проклял всю эту партийно-политическую муру, которой нас пичкали в училище, отбирая часы у той же ремонтной подготовки. В трюме мы просидели сутки (!), хотя, обучи нас в училище, как ремонтировать технику, мы справились бы за пару часов.

Для воспитания матросов, которых «куда ни целуй, у них везде жопа», существовал спецконтингент под кодовым названием «замполиты». А для ремонта разваливающейся штурманской техники существовали мы, штурмана. Но нас почему-то учили целовать подчинённых — в то самое место неоднократно и взасос, — но не учили ремонтировать то, что ломается.

…Преданно глядя в глаза преподавателю на лекции по тактике лобызания личного состава, я продолжал усердно записывать в тетрадь:

…Майор Пронин проследил взглядом за горящим шнуром и обнаружил на другом его конце привязанный к крылу самолёта бочонок с порохом. «Это конец!» — подумал майор Пронин и поискал судорожным взглядом стоп-кран. Не найдя искомое, он понял, что катастрофы не избежать. От этой мысли сердце в его груди подпрыгнуло и задрыгало ногами.

…От этой писанины меня оторвал толчок в плечо. Мой сосед по парте Лёшка, так же усердно что-то записывающий корявым почерком, зашептал мне в ухо:

— Андрюха, вопрос: как называется животное, живущее в море на большой глубине и питающееся камнями?

Кроссворд он, что ли отгадывает?

— Не знаю, — также шёпотом ответил я и отмахнулся от Лёшки. — Не мешай, с мысли сбиваешь.

Лёшка, помолчав, опять шепчет в ухо:

— Слышь, Андрюха! Оно называется «глубоководный камнеед».

Ну, нельзя же так резко! Гнусно оторванный от серьёзного дела, я еле успел сунуть кулак в рот и укусить себя сильно, иначе заржал бы на всю аудиторию, чем, естественно, привлёк бы внимание полит-преподавателя.

Минут через пять я справился с приступом смеха и показал Лёшке кулак. Тот пожал плечами и уткнулся в свой конспект.

Я настроился и продолжил написание романа про майора Пронина:

…В бессильной ярости, скрипя оставшимися после последней драки с Фантомасом зубами, майор Пронин выхватил из кармана берданку и стал садить пулю за пулей в Фантомаса за окном. Пули отлетали от непробиваемого стекла иллюминатора и, сплюсанутые, падали к ногам стюардессы, лежавшей в кресле без сознания в голове. Периодически приходя в себя, стюардесса замечала аварийными глазами растущую горку пуль и снова падала с кресла в обморок…

Всё устоялось и потекло своим чередом: лектор о чём-то разглагольствует сам с собой, мы — заняты своими делами. Я раздумываю над очередной фразой. В это время Лёшка, о существовании которого я уже успел забыть — так увлёкся — опять горячо зашептал мне в ухо:

— Слушай, а что будет с камнем, если его бросить в море на большую глубину?

— Н-не знаю, — пожав плечами, я снова уткнулся в «конспект».

— Его съест глубоководный камнеед! — ляпнул вдруг Лёшка.

…Вот тут я уже не успел укусить себя больно! Нечленораздельный звук вырвался из моей глотки, когда я попытался засунуть туда кулак. Получилось что-то среднее между хрюканьем домашней свинки и ржанием дикого мустанга.

Аудитория прервала свои занятия и посмотрела в мою сторону. В том числе и парт-полит-преподаватель! Удивленно!

— Товарищ курсант, встаньте!

«Это он мне, — сквозь душивший меня хохот промелькнула мысль. — Попался!»

С кулаком в зубах, продолжая хрюкать, я встал. Лёшка, гад, свой кулак успел прикусить вовремя, поэтому остался на месте, прячась за широкой спиной сидевшего впереди старшины класса.

Преподаватель нахмурил брови и строго посмотрел на обнаглевшего курсанта — на меня, то бишь:

— Объясните мне, что смешного я сейчас сказал?

Я бы объяснил ему, что он тут ни при чём, но не мог выпустить затычку изо рта. Потому что, как и майор Пронин в моем незаконченном романе, «вошёл в истерику и никак не мог из неё выйти…»

Так и не получив ответа на свой вопрос, преподаватель указал мне на дверь…

Дохрюкивал я уже в гальюне. В полный голос! Потом зализывал раны: кулак-то до крови прокусил!

Вечером на самоподготовке пришлось судорожно восстанавливать конспект лекции — обиженный преподаватель приказал мне предоставить ему плоды моего труда на проверку.

А роман про майора Пронина так и остался недописанным…