Слепой. Приказано выжить

Андрей Воронин, 2014

Преступная группа, похищающая дорогостоящие авто, в качестве очередной жертвы выбирают иномарку, принадлежащую… Глебу Сиверову. Такой выбор заканчивается для бандитов весьма плачевно. Однако не это волнует сейчас спеца Слепого. Он занят особым делом – проверяет достоверность информации о наличии в стране теневого правительства. Ведь если «кукловоды» реально существуют и действуют, то их планы не сулят ничего хорошего будущему России.

Глава 2

— А чемоданчик-то бабский, — заметил с заднего сиденья Змей. — Голубой он, что ли?

— Да ты, братка, по ходу, дальтоник, — не оборачиваясь, сказал Хомяк. — Голубое от розового отличить не можешь?

— Да я не про чемодан, чепушило ты мордатое, я про клиента! — внес ясность Змей.

— За чепушило ответишь, — по-прежнему глядя перед собой, предупредил Хомяк.

Не принимающий участия в дискуссии Клюв озабоченно покусал нижнюю губу. Предпринятый клиентом марш-бросок по туристическим фирмам, завершившийся приобретением пестрого конверта, и только что загруженный в багажник розовый дорожный чемодан внушали некоторое беспокойство. Темнота еще не наступила, и, несмотря на врожденную тупую наглость, которая всегда была основой его мировоззрения, Клюв понимал, что ни здесь, во дворе, ни рядом с расположенным в людном центре проектным бюро, ни на оживленной трассе, ведущей в аэропорт, ни, тем более, в самом аэропорту задуманный гоп-стоп с последующей мокрухой провернуть не удастся, будь у них на подхвате хоть пять Паштетов с патрульными тачками, мигалками и полосатыми жезлами. Вожделенная седьмая «бэха», которую он, как проклятый, пас почти сутки, грозила ускользнуть прямо из рук. Если клиент прямо сейчас заберет свою бабу с работы, сядет в самолет и дернет в какие-нибудь Эмираты, придется либо угонять машину с охраняемой гостевой стоянки аэропорта, либо просто о ней забыть и приступить к поискам с нуля.

С формальной логикой, о существовании которой он вряд ли когда-либо слышал, у Клюва всегда было туго, но на отсутствие здравого смысла и практической сметки он не жаловался. Перспектива лишиться верной добычи и застрять в не шибко гостеприимной Москве на неопределенный срок подстегнула мыслительные способности, и Клюв довольно быстро сообразил: парочка обеспеченных москвичей, разъезжающих по городу на дорогущем автомобиле, вряд ли отправится на отдых в теплые страны с одним на двоих, и притом не особо вместительным чемоданом. Чемодан был, как верно подметил Змей, откровенно женский, да и не в этом суть: главное, что он один. Один чемодан, одна машина, два человека — мужик и баба… И, даже если этот столичный фраер настолько огламурился в своих ночных клубах, что считает возможным путешествовать с чемоданом куклы Барби, это еще лучше: тогда из аэропорта на «бэхе» вернется его аппетитная сожительница — вернется поздно, одна… В общем, если на курорт улетит этот клоун в темных очках, все сложится так, что лучше просто не придумаешь.

Из дома клиент опять отправился в проектное бюро, подтвердив тем самым предположения Клюва. Было уже начало шестого пополудни, ущелья городских улиц затопили синеватые вечерние тени, а там, где, следуя за клиентом, приходилось поворачивать на запад, низкое закатное солнце било прямо в глаза, заставляя опускать защитные козырьки. Первый раз эта манипуляция едва не кончилась крупной неприятностью: портмоне с документами и резервная пачка сигарет, о которых Клюв грешным делом напрочь позабыл, выпали, разлетевшись по передней панели, Клюв машинально принялся их ловить и едва не влепился в задний бампер новехонького «рейнджровера», который резко затормозил перед светофором. Пока в салоне «десятки» продолжалась вызванная этим мелким происшествием матерная перебранка, проскочивший перекресток клиент успел скрыться из вида. Это было скверно, но не так, чтобы очень: дорогу Клюв знал, клиент, как всякий добропорядочный лох, вел себя вполне предсказуемо, и, подкинув своему золотисто-зеленому Росинанту газку, Клюв настиг жертву в двух кварталах от перекрестка, на котором от нее отстал.

Еще через два квартала впереди показалась знакомая вывеска проектного бюро. Несмотря на вечерний час пик, Клюву повезло припарковаться на стоянке, а не где попало, как в первый раз, и бригада с удобством, без лишней нервотрепки пронаблюдала за процессом погрузки в машину жены клиента, внешность каковой подверглась оживленному обсуждению и была единогласно одобрена. Баба глядела хмуро, но в глазах ростовских гопников это ее ничуть не портило, поскольку хмурилась она не на них. Кроме того, все трое давно привыкли не обращать внимания на выражение лица тех, кого брали в крутой оборот, потому что в такой ситуации оно, выражение, рано или поздно делается примерно одинаковым у всех, независимо от пола, возраста и телосложения. Приятным это выражение не назовешь, дела оно никоим образом не меняет, а раз так, то и париться по поводу чьих-то сердито нахмуренных бровей не стоит. В конце-то концов, если говорить о данной конкретной телке, пощупать ее при случае пацаны намеревались вовсе не за брови.

Из проектного бюро черная «БМВ» направилась прямиком в аэропорт — опять же, как и предполагалось. Там, в аэропорту, настал момент истины. Напряжение было таким сильным, что его почувствовал даже толстокожий Хомяк: а вдруг все-таки улетят оба? Вдруг второй чемодан лежит в багажнике со вчерашнего дня или целую неделю, и они его просто не заметили?

Потом напряжение немного спало: чемодан таки был один. На него оглядывались — видимо, из-за расцветки, — и Клюв заметил, что жена клиента, пока позволяют обстоятельства, старается держаться от него в сторонке, делая вид, что не имеет к этому ярко-розовому кошмару никакого отношения. Зрелище было забавное, но продолжалось оно недолго — ровно столько, сколько понадобилось, чтобы дойти от парковки до оснащенных фотоэлементами автоматических раздвижных дверей пассажирского терминала. Стеклянные створки плавно разъехались в стороны и снова сдвинулись, в людской толчее последний раз мелькнул розовый чемодан, и потянулись минуты нескончаемо долгого тревожного ожидания.

Через час, показавшийся Клюву и его бригаде вечностью, клиент вышел из терминала — один, без бабы и чемодана, чем сильно обрадовал заждавшихся компаньонов. Остановившись на площадке перед входом, он первым делом нацепил свои темные очки, хотя солнце уже почти коснулось линии горизонта далеко за летным полем, по ту сторону здания аэропорта.

— Понтуется фраерок, — высказался по этому поводу Змей.

— Ничего, уже недолго осталось, — сказал Хомяк.

Клюв промолчал. Он был согласен с обоими, но не считал нужным тратить слова на констатацию очевидных фактов. Неприязнь к клиенту никуда не делась, но никаких эмоций в отношении него Клюв не испытывал: перед ним был не человек, а просто один из миллионов набухших сосков гигантского вымени под названием Москва. Вымя едва не лопалось от шальных денег; его доили, доят и будут доить все, кому не лень, но оно от этого не оскудеет. Способов дойки существует множество; некоторые соски приходится нещадно отрывать, как вскоре будет оторван вот этот отросток в темных очках, но вымя на это никак не реагирует — их, сосков, у него чересчур много, и потеря одного или нескольких обычно остается незамеченной.

Покончив с процедурой водружения на переносицу абсолютно ненужных солнцезащитных очков, клиент направился к машине. На мгновение блестящие темные линзы обратились в сторону припаркованной неподалеку от «бумера» «десятки», но их владелец опять не обратил на машину преследователей внимания и, равнодушно отвернувшись, спокойно уселся за руль.

— Вот лошара, — пренебрежительно фыркнул Змей. — По ходу, если мы к нему буксирным тросом привяжемся, он нас и тогда не заметит!

Хомяк обернулся к нему всем телом, заставив жалобно скрипнуть пружины продавленного сиденья.

— Если не нравится, подойди к нему и прямо предъяви: слышь, ты, терпило, мы тут на твою тачку глаз положили. Мыслим, короче, тебя на перо поставить, а «бумер» за хорошие бабки уважаемым людям втюхать. Целый день у тебя на хвосте висим, а ты, падло, ни ухом, ни рылом… Хоть бы ментов вызвал, что ли!

— Точно, — запуская двигатель, поддакнул Клюв. — Так ему и скажи. Только сперва завещание составь, потому что при таком раскладе в Ростове тебя живым больше не увидят.

— Дыхание поберегите, — нимало не смутившись, посоветовал Змей. — А то так на меня наезжаете, что потом на клиента здоровья не останется.

Из аэропорта клиент направился не в кабак и не к любовнице, как можно было ожидать от человека, только что хотя бы на время сбросившего с шеи тугой хомут супружеских обязанностей, а к себе домой. Он даже не заехал в магазин; это означало одно из двух: либо у него дома достаточно спиртного, чтобы не бояться умереть от жажды, либо он настолько никчемное создание, что даже не пьет.

— Это чего? — изумленным голосом озвучил мысли Клюва Змей. — Это он сейчас чайку похлебает, по телеку фильмец позырит и баиньки?

— Если успеет, — сквозь зубы уточнил Клюв, загоняя машину в знакомый двор.

Солнце уже зашло, синие майские сумерки густели прямо на глазах. В домах одно за другим загорались окна, в воздухе полупрозрачной сырой кисеей повис невесть откуда взявшийся туман. Он тоже постепенно густел, размывая очертания предметов и рассеивая рубиновый свет тормозных огней остановившейся на дворовой стоянке «БМВ». На затененной кронами старых лип стоянке было уже по-настоящему, почти как ночью, темно. Действуя по наитию, как и надлежит уважающему себя, удачливому гопнику, Клюв резко газанул, увеличив скорость, и так же резко затормозил в паре метров от «бумера», хозяин которого только что выбрался из салона.

Клиент замер, с головы до ног залитый слепящим светом фар, как застигнутый врасплох на ночной дороге заяц, держась одной рукой за верхний край приоткрытой дверцы, а другую, правую, запустив за левый лацкан пиджака, словно у него от испуга прихватило сердце. Его темные очки, которые этот столичный фраер так и не удосужился снять, ярко блестели отраженным светом, как будто ему ввернули в глазницы пару электрических лампочек, а провод вставили… ну, куда удобней, туда и вставили.

Что-либо объяснять или подавать команды не было необходимости: каждый знал свою роль назубок, и каждый видел, что миг, ради которого они приехали в Москву, настал.

Три крепкие руки почти синхронно легли на дверные ручки. Теплая от соседства с телом рукоятка ножа, как живая, скользнула Клюву в ладонь, и пальцы привычно сомкнулись на ней, лаская уютные гладкие выемки в упругой, шелковистой на ощупь резине. В костлявом кулаке Змея тускло блеснул округлый бок маленького жестяного цилиндра: при всех своих многочисленных ценных талантах бойцом Змей был никудышным и предпочитал в случае нужды выводить противника из строя на расстоянии таким несерьезным, бабским оружием, как аэрозольный баллончик с перцовым газом. Только могучий Хомяк не стал вооружаться, поскольку ударом кулака мог свалить с ног бешеного носорога. Как там на самом деле могло бы выйти с носорогом, Клюв не знал, зато своими глазами видел, как Хомяк однажды на спор кулаком выбил кирпич из русской печки — выбил, что характерно, одним ударом и без видимых негативных последствий для здоровья.

Все началось и кончилось буквально в пару секунд. На первых же оборотах маховика идеально отлаженный механизм дал досадный сбой, и бравурный марш гоп-стопа заглох на фальшивой петушиной ноте, когда дверь подъезда вдруг распахнулась настежь, и оттуда, весело гомоня и смеясь, вывалилась компания основательно поддатой молодежи. Клюв насчитал в ней трех крепких, спортивного вида парней призывного возраста и столько же девиц. Масштабное побоище под аккомпанемент истошного бабьего визга в планы компаньонов не входило: шум неминуемо свел бы на нет плоды победы, вероятность которой при такой расстановке сил, к слову, тоже была далека от ста процентов.

А побоища, если что, было не миновать. Клюв убедился в этом, когда один из парней, обернувшись к освещенной фарами «Лады» стоянке, громко сказал: «О, Петрович вернулся!» А другой, приветственно воздев над головой руку с ополовиненной бутылкой пива, крикнул хозяину черной «бэхи»: «Глебу Петровичу добрейшего вечерочка!»

Несостоявшийся клиент отвернул свои блестящие темные бельма от света фар, вынул правую руку из-за лацкана и приветливо помахал ею шумной компании. Отступив от машины на полшага, он мягко захлопнул дверцу и небрежным хозяйским жестом вытянул в сторону автомобиля руку с брелком. «Бумер» коротко пиликнул, подмигнув оранжевыми огнями сигнализации, и Клюв, как наяву, услышал звук, которого на самом деле с такого расстояния не мог услышать ни при каком раскладе — мягкое, маслянистое клацанье запертого центрального замка.

Все это заняло считанные мгновения, и за этот мизерно короткий промежуток времени идеально, казалось бы, сложившаяся картина перевернулась вверх тормашками, встав с ног на голову. Возможность была безвозвратно упущена; впрочем, с учетом обстоятельств следовало честно признаться себе, что ее и не было.

Грязно выругавшись сквозь стиснутые зубы, Клюв переключил передачу и так же резко, как подкатил, задним ходом по крутой дуге отвел «десятку» от «БМВ», а потом, как пробку в бутылочное горлышко, вогнал ее в узкий просвет между двумя припаркованными машинами.

Если не придираться к мелочам, в общем и целом все эти манипуляции с рулем и педалями могли сойти за чуточку чересчур резкий и смелый, но вполне обыкновенный маневр, именуемый парковкой. Более того, именно так, в суровой, истинно мужской, пацанской манере Клюв парковался всегда — по крайности, у себя дома, в Ростове. Клиент этого, конечно, знать не мог, но, видимо, достаточно повстречал на своем веку ухарей на «жигулях», чтобы сделать из увиденного именно тот вывод, к которому его пытались подтолкнуть. И правильный вывод был сделан: мгновенно потеряв к едва не переехавшей его машине всякий интерес, очкастый Глеб Петрович неторопливо направился к подъезду, на ходу вытряхивая из пачки сигарету и даже не подозревая, что только что счастливо избежал лютой смерти.

А впрочем, черта с два: ничего он не избежал, а просто получил небольшую отсрочку исполнения приговора.

Примерно на полпути, посреди густо заставленного припаркованными на ночь авто проезда, приговоренный остановился, чтобы закурить. При этом, обернувшись через плечо, он зачем-то посмотрел на «десятку» поверх сложенных лодочкой ладоней. Но предусмотрительный Клюв был к этому готов: выйдя из машины и подняв капот, он уже без всякой необходимости ковырялся в горячем движке, подсвечивая себе мобильным телефоном — устранял несуществующую неисправность, тихонько шипя сквозь зубы, когда пальцы невзначай касались раскаленного пыльного металла. Вдоволь налюбовавшись его торчащей из моторного отсека тощей кормой, будущий потерпевший повернулся к стоянке спиной, все так же неторопливо преодолел остаток пути и, обменявшись с кучкующимся на тротуаре молодняком какими-то дежурными банальностями о погоде и самочувствии, скрылся за железной дверью подъезда.

— Вот же сука везучая, — послышался из неосвещенного салона «десятки» полный сердитого разочарования голос Змея.

— От судьбы не уйдет, — рассудительно ответил флегматичный, как все крупные и сильные от природы люди, Хомяк. — Все равно наш будет — не сегодня, так завтра.

«Где бы ты ни бегал, что бы ты ни делал, все равно ты будешь мой», — вспомнились Клюву слова услышанной когда-то давно и навек, казалось, забытой песенки. Он с ненужной силой захлопнул капот, грохнув им так, что затянувший какую-то сердитую тираду Змей испуганно умолк на полуслове, и боком втиснулся за руль.

— Ну, и чего теперь? — требовательно поинтересовался Змей, когда он закрыл дверцу. — Может, хату снимем? Заночуем по-человечески, пару пузырей перед сном оприходуем… А?..

Змею вечно не сиделось на месте, бездействие и долгое ожидание он ненавидел всеми фибрами души. Именно про таких людей говорят, что у них шило в заду; глядя на то, как Змей нетерпеливо ерзает по сиденью, в это было несложно поверить, причем в самом прямом, буквальном смысле. Еще Змей просто обожал хорошенько выпить, в чем, увы, вовсе не был оригинален.

— Отставить хату, — сам не зная, на что, собственно, рассчитывает, отрезал Клюв. — Будем ждать.

— Чего ждать-то? — возмутился Змей. — Он будет в своей койке без задних ног дрыхнуть, а мы тут на трезвую голову всю ночь задницы отсиживать?!

— Дуло залепи, — многообещающим тоном посоветовал Клюв.

— В натуре, без тебя тошно, — добавил Хомяк, которому пьянка на съемной квартире тоже представлялась куда более заманчивой перспективой, чем бессонное бдение в прокуренном насквозь, остывшем и отсыревшем тесном салоне стоящего под чужими окнами в чужом городе автомобиля.

— Подождем, пацаны, — чуточку мягче сказал Клюв. Как и Хомяку со Змеем, ему вовсе не улыбалось вторую ночь подряд без толку торчать в чужом дворе, рискуя все-таки привлечь к себе внимание потенциальной жертвы. — Станет ясно, что клиент отбился, тогда и подумаем, где кости бросить.

— Вот это по делу базар, — оживился Змей. — Может, ты и прав, — добавил он рассудительно, делая ответный шаг к примирению. — Первый день на воле, без бабы — да кто ж такой праздник пропустит?! Живой ведь человек!

— Пока, — уточнил Клюв.

Змей подобострастно хихикнул, а Хомяк молча кивнул тяжелой круглой башкой, подтверждая: да, это, в натуре, ненадолго.

Снова мучительно медленно потянулось время ожидания. В окошке у клиента горел мягкий, уютный свет, по задернутым занавескам то и дело проходила его тень. Чтобы скоротать время, Змей достал потрепанную и засаленную колоду, но игра не задалась: играть, светя себе в карты мобильным телефоном, было неудобно, а включать потолочный плафон Клюв запретил, сославшись на необходимость соблюдения светомаскировки. Кроме того, окопавшийся на заднем сидении Змей автоматически получал небывало широкие возможности для жульничества, каковыми просто не мог не воспользоваться — такой уж это был человек. Когда он третий раз подряд набрал двадцать одно очко, даже Хомяку стало ясно, что на свете есть-таки вещи, которые не меняются. Уяснив это, Хомяк пообещал ловкачу повернуть башку носом к пяткам, а Клюв пригрозил лишить доли от предстоящей выручки, чем и закончилась их попытка культурно провести досуг.

Это было около десяти. До полуночи они травили малоправдоподобные байки о своих и чужих сексуальных и иных, сплошь и рядом уголовно наказуемых подвигах, с полуночи до половины первого — бородатые анекдоты, один похабней другого, а в ноль часов тридцать две минуты в квартире очкастого Глеба Петровича погас свет.

* * *

За огромным, во всю стену, окном широко раскинулась панорама вечерней Москвы. С высоты птичьего полета разлинованный цепочками огней, неровно простроченный прямоугольниками освещенных окон город был виден, как на ладони. Если прижаться лбом к холодному стеклу и посмотреть прямо вниз, можно было увидеть там, на дне двадцатиэтажной пропасти, вымощенный тротуарной плиткой дворик с фонтанами, клумбами, скамейками и детской площадкой. Глядя туда, Воевода некоторое время прикидывал, куда именно шмякнется, шагнув из окна. Полученные давным-давно в военном училище познания из области баллистики основательно подзабылись за ненадобностью, но и рассчитать в данном случае надо было не траекторию полета межконтинентальной ракеты или хотя бы снаряда дальнобойного орудия. Задачка была простенькая, и Воевода справился с ней в два счета. Получалось, что упадет он аккурат на дорожку, ведущую от подъезда к центральному фонтану, почти точно между двумя скамейками, а если посильнее оттолкнуться от подоконника, то с большой степенью вероятности дотянет до детской площадки и размажется по перекладинам лестницы для лазанья.

Подумав, он решил, что сильно отталкиваться не стоит: дети, в отличие от оккупировавших скамейки старых грымз, еще не успели провиниться ни перед кем, кроме своих родителей, и никому, кроме них же, не отравили существование.

Впрочем, все это была чепуха, не стоящая выеденного яйца. Оснащенное хитроумной щелевой системой проветривания окно не открывалось, стекла в нем стояли бронированные, прямо как в дорогом лас-вегасском отеле, и, не имея под рукой гранатомета или хотя бы старинного крепостного тарана, выброситься из него нечего было и мечтать.

Воевода пожал покатыми жирными плечами и, потянув за шнур, задернул тяжелые, цвета старой бронзы портьеры. Способов свести счеты с жизнью существует множество, и все они, за малым исключением, находятся в его полном распоряжении — прямо здесь, в этой квартире, в нескольких шагах от места, где он стоит. В кладовой наверняка отыщется подходящей длины кусок прочной веревки; «вечерние» таблетки жены, без которых эта истеричка якобы неспособна уснуть, лежат наготове в аптечке и в надлежащем количестве сработают надежнее любого яда. Плита на кухне стоит конвекционная, так что газ отпадает, зато в ящике стола притаился в ожидании своего часа именной «Макаров» с золотым курком и накладками из слоновой кости на рукоятке, а на стене в гостиной висит, сверкая отполированной до зеркального блеска нержавеющей сталью, именной же «калаш» с выгравированным на врезанной в приклад красного дерева золотой пластине автографом самого главнокомандующего. Спрятанный в недрах платяного шкафа в спальне и намертво привинченный к стене сейф хранит в себе «драгуновку» с отличной оптикой и четыре гладкоствольных ружья, от укороченного помпового ремингтона до коллекционного «зауэра». Для одного выстрела в висок или в сердце этого арсенала более чем достаточно; вопрос, таким образом, заключается не в выборе способа, а в наличии или отсутствии необходимости такой крайней меры, как самоубийство.

Спора нет, пальнуть себе в башку — самый простой и легкий выход из запутанной ситуации. Но какого черта?! Какого черта он, государственный человек с блестящими карьерными перспективами, должен пускать себе пулю в лоб, испугавшись какой-то анонимки?

Возможно, все к тому и идет; возможно, именно этим все и кончится, и однажды его просто расстреляют из засады, как мишень в тире. Но к чему облегчать своим врагам жизнь, делая за них грязную работу?

Хочешь жить — умей вертеться. Народная мудрость права, но она молчит о том, что, чем усерднее ты вертишься, тем больше риск слететь с нарезки, и тем сложнее распутать то, что напутал, пока крутился волчком, прогибая под себя неподатливый мир. Правда, на эту тему есть другая поговорка, гласящая: чем круче джип, тем дальше плыть за трактором. «Джип», за рулем которого сидел Воевода, был по-настоящему крут и завез-таки его в такую трясину, что даже непонятно, в какую сторону плыть, где искать помощи и спасения.

Позвонить Политику? Нет, вреда от такого звонка может получиться больше, чем пользы. Политик давно поглядывает на него косо и намекает, что пора менять стиль работы и жить хотя бы чуточку скромнее. А во время последней встречи прямо посоветовал умерить аппетиты, если не хочет последовать за своим бывшим шефом Сердюковым — с помпой, с громовым, на всю страну треском и с куда более печальными последствиями для себя, поскольку, в отличие от Сердюкова, хорошо осведомлен об истинных причинах недавнего громкого скандала в Минобороны.

Политик открыто пригрозил ему физической расправой — как-то иначе истолковать его слова было просто невозможно. И, если позвонить ему и рассказать об этой треклятой анонимке, словесная угроза превратится в суровую реальность — шлеп, и нет тебя, словно никогда и не было. А замену тебе подберут в два счета — свято место пусто не бывает.

Нет, Политику звонить нельзя. А кроме Политика ему никто не в состоянии помочь. Теневое правительство, о котором все время талдычит этот выхоленный на бюджетные деньги старый жеребец, судя по некоторым признакам, все-таки существует. И, судя по тем же признакам, возможности у него действительно широчайшие, чтобы не сказать безграничные. Если верить Политику, он, Воевода, является полноправным членом этого теневого правительства, о существовании которого никто не догадывается, и которое, что бы ни думали крикуны из Думы и кремлевские чинуши, безраздельно правит страной по своему усмотрению. То есть, при чуточку ином раскладе Воевода был бы просто неуязвим, и на пришедшую накануне непонятно каким путем анонимку ему было бы наплевать с высокого дерева.

Но менять расклад никто не собирается, а расклад таков: только Политик знает тех, кто работает с ним рука об руку (если только они существуют на самом деле, эти неизвестные работники, а не являются плодом его больного воображения). Каждый из них, как и сам Воевода, знаком только с Политиком; каждый трудится на своем участке, курирует свою сферу деятельности, и только Политику известно, сколько их и кто они на самом деле такие. Вполне возможно, с кем-то из них Воевода не раз встречался по работе или на светских мероприятиях; более того, кто-то из его хороших знакомых и даже закадычных приятелей может, как и он, работать в одной упряжке с Политиком — а значит, и с ним, Воеводой. Но узнать это наверняка нет никакой возможности, разве что спросить у Политика, который, разумеется, даже не подумает дать любопытному дураку полный список членов организации, а просто распорядится убрать его с глаз долой.

Потому что такая повышенная секретность служит ему наилучшей гарантией безопасности. Вздумай кто-то из них заговорить — неважно, по собственной инициативе или под давлением обстоятельств, — указать он сможет только на Политика, и все, что он сумеет рассказать, будет представлять собой всего-навсего недоказуемую болтовню. И где гарантия, что тот, кому ты станешь исповедоваться, не является одним из твоих вчерашних сообщников — коллег по теневому правительству?

Разумеется, следователь, который будет вести допрос, — слишком мелкая сошка, чтобы общаться с людьми такого калибра. Но кто-то из его высоких начальников наверняка работает на Политика, курируя работу спецслужб и правоохранительных органов так же, как Воевода курирует работу министерства обороны, и полученная низовым исполнителем информация рано или поздно ляжет ему на стол. Обязательно ляжет, потому что, помимо всего прочего, он просто обязан тщательно сканировать все каналы поступления сведений в поисках именно этой информации, чтобы своевременно ее блокировать, просто-напросто уничтожив источник.

Только так, и никак иначе, потому что это информация не о разбазаривании бюджетных средств и не об очередной коррупционной схеме, а о самом настоящем антиправительственном заговоре с целью изменения существующего политического строя. Государственная измена — вот как это звучит, если прямо называть вещи своими именами. И странно, что, связавшись с Политиком и проработав с ним рука об руку долгих три года, он, Воевода, сообразил это только теперь.

Отойдя от окна, Воевода вернулся к дивану, подле которого стоял низкий столик красного дерева с богато инкрустированной крышкой. На столике виднелась почти ополовиненная бутылка коньяка, компанию которой составляли пузатый бокал и блюдечко с торопливо, вкривь и вкось, нарезанным лимоном. Отделанную ценными породами дерева и перламутром крышку испещрили многочисленные влажные отпечатки — кольцевые, оставленные ножкой бокала, и прямоугольные, от донышка бутылки. Если бы это увидела супруга Воеводы, скандала было бы не миновать. Но супруга в данный момент отсутствовала, да и такое привычное, обыденное явление, как скандал в ее исполнении, сейчас было последним, чего ему стоило опасаться.

Воевода тяжело опустился на диван и щедрой рукой плеснул себе коньяка. Обтянутое натуральной кожей мягкое сидение с готовностью подалось под его внушительным весом. При этом наброшенный на закругленный угол спинки китель с генеральскими погонами соскользнул и упал на пол, негромко брякнув о паркет гербовыми пуговицами и значками. Освещенная только торшером и несколькими бра большая гостиная с задернутыми шторами выглядела огромной и таинственной, как пещера Али-Бабы. Поднося к губам наполненный почти доверху бокал, Воевода криво усмехнулся: пришедшее ему на ум сравнение было, что называется, не в бровь, а в глаз. Слегка пошарив по этой квартирке, бедный арабский пастух разбогател бы так же верно, как после визита в пресловутую пещеру сорока разбойников.

Потому что, ребята, поощрять и насаждать воровство и коррупцию среди подчиненных невозможно, если не берешь взяток и не воруешь сам.

Воевода глотнул коньяка и высосал ломтик лимона. А интересная получается хреновина, подумал он, вынимая из нагрудного кармана висящей на спинке стула форменной рубашки пачку сигарет и шаря свободной рукой по карманам в поисках зажигалки. Бери сам и давай брать другим — этому русского человека испокон веков учит жизнь. Но это же поначалу говорил и Политик. Фактически это была главная инструкция, которую я от него получил в начале совместной работы. Я ей следовал, и вполне успешно. Шума вокруг борьбы с коррупцией все больше день ото дня, а между тем ее уровень в армии только за последний год вырос аж в шесть раз — и это несмотря на скандал с «Оборонсервисом» и смещение Сердюкова.

То есть свою задачу я выполнял и выполняю на «отлично». И вдруг он мне говорит: умерь аппетит, пока не поздно. Если, говорит, уже не поздно. И как это понимать? Это что же, сделал дело — гуляй смело? Отработал свое — и в расход?

А иначе и быть не могло, понял он вдруг. От этого понимания где-то за грудиной снова возник неприятный, сосущий холодок. Иначе и быть не могло, потому что такова была отведенная ему роль — не пешки, конечно, а, скажем, слона, которым жертвуют, чтобы убрать с доски более мощную фигуру противника.

Фигурой этой, конечно же, был вовсе не Сердюков, который тоже с большой степенью вероятности так или иначе выполнял директивы Политика. Он выполнил свою задачу, вольно или невольно, и с треском ушел со сцены. На смену ему пришел Шойгу — популярный деятель, поднявший из руин МЧС. Предполагалось, что с его назначением то же самое произойдет и с министерством обороны, но при нем уровень воровства и коррупции в армии не понизился, а вырос, причем катастрофически. Произошло это во многом стараниями Воеводы, но суть не в этом. Шойгу — человек Путина, это известно всем. Дискредитировать его — значит дискредитировать действующее руководство страны, неопровержимо доказать, что корень проблемы не в отдельно взятых исполнителях, будь то министр или вороватый управдом, а в системе. Рыба гниет с головы, но чистят ее с хвоста — вот, собственно, и все, что Политик на данном этапе пытается внушить широким массам российского электората. Сделать вонь разложения непереносимой, спровоцировать бунт, чтобы затем подавить его железной рукой и захватить власть — такова его конечная цель.

Достигнута она будет не сегодня и не завтра, и по пути к ней с рыбьего хвоста счистят еще немало чешуек. Чешуйка — Сердюков, другая чешуйка — он, Воевода… Почему бы и нет? Нынешний министр обороны без боя не сдастся, а войны без урона не бывает. Воевода — фигура видная, и, когда его имя посмертно втопчут в грязь, а положение дел от этого нисколько не изменится, Политик получит еще один повод во всеуслышание сказать: смотрите, вот яркий пример того, как воплощенная в действующем руководстве страны коррупция лицемерно, напоказ борется сама с собой.

Воевода со звонким металлическим щелчком откинул крышечку дорогой бензиновой зажигалки и крутанул большим пальцем рубчатое колесико, высекая искру. Воспламенившийся фитиль расцвел треугольным лепестком огня; Воевода погрузил в него кончик сигареты, глубоко затянулся, окутавшись облачком табачного дыма, и с ненужной силой захлопнул крышку зажигалки. Поросшая рыжеватым волосом белая мясистая рука протянулась к бутылке и наклонила ее над пустым бокалом. Сделано это было чересчур энергично, часть коньяка выплеснулась мимо, и на крышке драгоценного антикварного столика в придачу к россыпи мокрых отпечатков образовалось небольшое коньячное озерцо. Кожаная обивка дивана неприятно липла к покрытой испариной голой спине, а обтянутый брюками зад так и норовил соскользнуть с нее на пол. Как любая кожаная мебель, диван был сугубо офисный и мало подходил для повседневной эксплуатации в быту: долго сидеть на нем было сущим наказанием. Но меблировкой и декорированием квартиры занималась жена, а спорить с ней было не только крайне утомительно, но и бесполезно: идя напролом к намеченной цели, она могла превратить дом в такое пекло, в котором стало бы неуютно самому дьяволу.

Глотнув коньяку, Воевода сунул сигарету в уголок рта и, щуря от дыма левый глаз, свободной от бокала рукой опять потянулся к стулу, на спинке которого висела его форменная рубашка. Пальцы приподняли клапан накладного кармана, скользнули внутрь и нащупали сложенный вчетверо лист бумаги — ту самую записку, которую он обнаружил вчера на письменном столе в своем рабочем кабинете. Выяснить, как она туда попала, так и не удалось. Был момент, когда, покидая кабинет, Воевода услал сидевшего в приемной референта с каким-то поручением. Референт отсутствовал на месте минут пятнадцать; и приемная, и кабинет в это время были заперты, посторонних в здании никто не видел, но по возвращении из своей недолгой отлучки Воевода обнаружил у себя на столе эту чертову бумажку.

Записка была без затей набрана на компьютере и распечатана на лазерном принтере, что автоматически исключало даже теоретическую возможность установить ее происхождение по почерку или шрифту. Отпечатков пальцев автора на бумаге, вероятнее всего, не осталось. А если бы они там и были, что с того? Показать ЭТО кому бы то ни было, будь то эксперт-криминалист, законная жена или дворник-таджик, Воевода не мог ни при каких обстоятельствах: это было равносильно самоубийству.

Чередуя глотки с затяжками, Воевода еще раз пробежал глазами текст, который и без того помнил наизусть. Это было уже не дуновение приближающейся грозы, а полновесный раскат грома, грянувший с ясного неба прямо над головой. И сейчас, хорошенько все обмозговав, Воевода вдруг подумал: а уж не Политик ли устроил ему это приключение?

Воевода подозревал, что, если и узнает ответ на этот вопрос, то лишь в самый последний миг, когда уже ничего нельзя будет исправить и изменить. Да и вопрос, если разобраться, был праздный. Когда видишь, что с крыши строящегося здания прямо тебе на голову падает кирпич, разбираться, сам он оттуда упал или его кто-то сбросил, недосуг — надо уносить ноги, пока эта хреновина не проломила тебе черепушку. А уж потом, если удастся увернуться, можно подняться наверх и поглядеть, какая это сволочь там развлекается.

Словом, по всему выходило, что приглашение автора записки придется принять. Так ли, этак ли, по собственной воле или по принуждению анонимного шантажиста — все едино, другого выхода нет. Если, конечно, не рассматривать в качестве такового самоубийство или страусиную политику выжидания: спрятать голову в песок, вообще никак не реагировать на угрозу, и будь, что будет. Что, опять же, равносильно пуле в висок.

Наросший на кончике сигареты столбик пепла обломился и упал, беззвучно рассыпавшись по драгоценной крышке стола щепоткой сероватой пыли. Приняв к сведению слегка запоздалое напоминание о такой простой вещи как пепельница, Воевода с усилием выпростался из мягких кожаных объятий дивана, протопал, слегка косолапя, на кухню и отыскал поименованный предмет. Записка все еще была у него в руке; скомкав, Воевода положил ее в пепельницу и чиркнул зажигалкой, а потом приложился к бокалу, который тоже принес с собой. Оставшийся на дне бокала глоток не утолил ни жажды, ни тревоги. Бутылка осталась в гостиной, и, пока записка горела, трепеща тянущимися к потолку острыми коптящими язычками пламени, Воевода прогулялся туда и исправил досадное упущение.

В бутылке тоже осталось немного, и он не стал возиться с бокалом, а выпил прямо из горлышка — раз, потом другой и третий. Записка догорела, оставив в качестве напоминания о себе только кучку черных скукоженных хлопьев на дне пепельницы да отвратительный запах горелой бумаги, живо напомнивший о временах нищей армейской молодости, когда в одном на пять комнат туалете офицерского общежития приходилось жечь газету, чтобы отбить оставленную предыдущим посетителем вонь. Воевода старательно перемешал пепел черенком чайной ложки, высыпал его в раковину и пустил воду. Пенящаяся, слегка отдающая хлоркой струя с шипением и плеском ударила в хромированное жестяное дно, смывая и унося в канализацию черные намокшие свидетельства постигшей Воеводу беды — увы, только их, но не саму беду. С ней Воеводе предстояло разобраться самостоятельно. Допитый залпом коньяк подогрел решимость — подогрел недостаточно, но это-то как раз было дело поправимое.

Раздавив в пепельнице окурок, Воевода сунул пустую бутылку в шкафчик под мойкой, выпрямился, слегка качнувшись, и сказал вслух, адресуясь к неизвестному шантажисту:

— Встретиться хочешь? Ладно, будь по-твоему! Встретимся, дружок. Только как бы тебе об этом не пожалеть!

Облеченная в пристойную, почти строго литературную форму угроза не принесла желаемого облегчения. Чтобы отвести душу, Воевода грязно, в лучших казарменных традициях выругался, а когда и это не помогло, всухую плюнул под ноги и побрел в спальню, чтобы привести себя в порядок и одеться для выхода в свет.