Последнее купе

Андрей Воронин, 2014

Мир наркобизнеса – жестокий и кровавый мир. В этом сполна убедились главный герой романа Георгий Пятаков и его подружка Елена Лозовская. Можно удивляться стойкости, с которой Жора, а с ним заодно и хрупкая Лена борются с матерыми бандитами-наркокурьерами. Казалось, сто раз они могли умереть, но…

© Воронин А., 2014

© Подготовка, оформление. ООО «Харвест», 2014

* * *

Глава первая

г. Романово, 46-й градус северной широты

1.

Дверь с табличкой «Хирург» открылась, голос выкрикнул:

— Костецкий!

Спустя пять минут:

— Данилов!

— Ляхов! Бегом!

Жора помирал. Голова гудела, как трансформатор. Он проиграл вчера Вирусу свои последние деньги, а потом залез в долг на две или три сотни долларов, которых у него нет и никогда не будет.

–…Латушко!

Он разбил в «Пирамиде» два бокала, кувшин, чью-то смутно знакомую рожу за соседним столиком, смял в лепешку мельхиоровый шейкер, которым Митрич, бармен, всю дорогу гордился, как последний дурак.

— Субботин!

— Клячко!..

Еще он познакомился с москвичкой — Ритой или Ларисой, блондинкой, непонятно было, что она забыла здесь, в Романове. Спросить не успел. Они только раз поцеловались взасос в дамском туалете, а потом оказалось, что за ней приехал супруг. Супруга Жора уже не помнил.

— Щученко!

— Никифоров!

— Держите строй, калеки, не разбредаться!

«Пивка, — молча молил Жора. — Пивка. Отче наш, иже еси на небеси, дай мне глоток пивка». С пузырьками. Свежего. Пивка из мокрой холодной бутылки, где этикетка сползает сама, как платье с этой… Ларисы. Или Риты.

Жора открыл глаза и увидел перед собой жирную волосатую спину. Он ткнул в нее согнутым большим пальцем.

— Леха, алло!

Леха Дутов всколыхнулся и пошел волнами, он толстый и безобидный.

— Ты чего? — спросил Леха.

— Дай пять тысяч, десантник хренов.

— Где я тебе их возьму?

Леха щелкнул резинкой своих трусов, показывая, что бумажника при нем нет. Вот дурында. Жора сглотнул и отвернулся. Какое-то нехорошее предчувствие мучило его. Все схвачено, за все заплачено, все-все-все… И все-таки. Смыться бы отсюда. Вообще. Амстердам. Марсель. Мыс Нордаун. Да хоть Куала-Лумпур.

Кто-то в очереди сообщил:

— Хирург баба. Новенькая.

И все двенадцать полуголых мужиков, покрытых густой растительностью от ключиц до пяток, многие из них женаты, кто-то даже успел детей нарожать, чтобы продлить отсрочку — все подумали об одном и том же: «Хирург баба, это ж надо.»

— Еремеев!

— Симончик!

— Газаев!

Потом вызвали Дутова. На него комиссия потратила не больше минуты, и голос наконец выкрикнул:

— Пятаков!

Жора сложил руки крест-накрест на причинном месте, сделал умное лицо и прошел в кабинет.

2.

Вокзал в Сочи гудит, словно улей. Курортная жара. До моря рукой подать, там мегатонны зеленой прохлады, там веселые девушки в мокрых купальниках — ну а здесь пахнет только асфальтом. Вокзал, одним словом.

Зеленые точки на электронном табло перестроились в цифру 40. Без двадцати двенадцать. До отправления поезда Сочи — Мурманск осталось три минуты, на перроне не протолкнуться.

Дородная женщина в синем форменном костюме, словно ледокол, режет толпу, в кильватере у нее семенят трое голенастых студентов-иностранцев, увешанных спортивными сумками. Вот они кого-то толкнули, задели чей-то чемодан, нельзя ли поосторожнее, эй!.. вслед им летят ругательства, женщина лениво отбрехивается. Наконец они подрулили к шестому вагону, там кавказец-проводник точит лясы с симпатичной пассажиркой в желтых коротеньких шортах.

— Ахмет, есть дело.

Кавказец широко улыбается пассажирке:

— Один момент. Потом дорасскажу, — и отходит вместе с женщиной-ледоколом в сторонку.

— Что случилось, Нинок?

— Тут парни попросились, безбилетники, — вполголоса говорит Нинок, кося глазами на студентов. — Двести пятьдесят долларов, до Москвы.

— Ну и. — улыбается Ахмет.

— У меня в вагоне как сельдей в бочке, а у тебя девятое купе свободно, мне Ледкова сказала.

Ахмет посмотрел на студентов, которые как по команде оскалили лошадиные зубы, потом достал из нагрудного кармана сигарету и повесил на нижнюю губу.

— Нинок. Ниночка. Дорогая. У меня бронь в Романове, ты знаешь, что такое бронь?

— Да плевать все хотели на твою бронь. Романово — это не Ростов и не Саратов, перебьются как-нибудь. В плацкартных вагонах есть места.

— Вот и отведи туда своих студентов, что за проблемы?

Нинок вздохнула всем своим огромным телом.

— Они заплатят триста, Ахмет.

— За триста твои ребята долетят и на самолете, там всегда есть места.

— Это хорошие деньги, Ахмет. Очнись.

— Извини, меня это… ждут.

Ахмет улыбнулся на прощанье и рванул обратно к пассажирке в желтых шортах. Нинок вздохнула еще раз, потом еще.

— Вот чурка гадский, — пробормотала она. — Совсем мозгов нет.

А студенты стоят, скалятся, переминаются с ноги на ногу, еще одни нерусские на ее голову, ни хрена не понимают.

— Ну что скалитесь? — рявкнула на них Нинок. — Засуньте свои доллары, сами знаете куда, и топайте на самолет, нихт ферштейн. Ничего вам здесь не светит.

3.

— Итак, Пятаков Георгий Владимирович, — невропатолог отложил в сторону медкарту. — Рассказывай, что там у тебя.

Жора вздрогнул и опустил глаза.

Невропатолог Симонян, мохнатый, как шимпанзе, читал его медкарту и шевелил пальцами в босоножках. Рядом сидел какой-то незнакомый военврач, а может, председатель комиссии, а может, просто шестерка, чтобы в магазин сгонять, если что. Хирург стояла у окна — баба. Новенькая. Светлые волосы до плеч, мягко очерченный рот, узкая девчоночья талия, ноги, грудь. И серые глаза по пять копеек. Вот такие глаза. Вчера в «Пирамиде» она показалась Жоре моложе, лет двадцать семь. Рита. Или Лариса. Сейчас она тянула на тридцать пять — но это отходняк, Жора понимал. Правая ее рука ни разу за весь вечер не выпустила стакан, за исключением тех нескольких минут, когда они с Жорой оба оказались в туалете и целовались, как озверевшие. «Вот это влип», — подумал Жора.

— В 1982 году упал с силосной башни, — завел он давно разученную песню. — В 1991-м сбило трактором. Головные боли по ночам, непроизвольное мочеиспускание.

— Очень хорошо, Пятаков, — сказал невропатолог, оборачиваясь к врачихе. — Прекрасно. Вот вам отличный экземпляр, Мария Геннадьевна, типичнейший случай.

Точно — Марина. Не Лариса, не Маргарита. Москвичка Марина.

— Мария Геннадьевна работает в столичном военгоспитале, собирает материал для кандидатской диссертации, — пояснил сияющий Симонян. — Снимай трусы, Пятаков.

— А какая тема диссертации? — спросил Жора.

— Не паясничай, Пятаков. Снимай.

Жора сделал умное лицо и потянул резинку вниз. Ну и плевать, пусть смотрит. Врачиха кое-как отлипла от стены, подвинула стул, села перед Жорой. Красная, как редиска. Пластмассовый шпатель в руке.

— Год рождения? — спросила она чуть не шепотом.

— Семьдесят седьмой.

— Когда начались проблемы. с мочеиспусканием?

— Сколько себя помнию, — сказал Жора. Он всегда так говорил.

Врачиха опустила глаза, задышала. Смотрит. Жора уставился в потолок, стал считать мух на плафоне. Синие мухи, зеленые, серые, фиолетовые какие-то — штук двадцать, наверное, жирные, как боровы, сплошное сало, настоящие южнороссийские мухи, в Москве таких фиг где найдешь. Врачиха тем временем что-то спросила у Симоняна, тот ответил, засмеялся.

— Присядьте на корточки, Пятаков.

Жора присел.

— Теперь встаньте, ноги вместе.

Есть приказ.

— Повернитесь на триста шестьдесят градусов.

Никаких проблем, хоть на семьсот двадцать.

— Хорошо. Можете надеть трусы, Пятаков.

Невропатолог увлеченно покрывал медкарту своими каракулями, врачиха тоже что-то записывала в клеенчатую тетрадь. Вчера на ней было короткое «кока-кольное» платье, если бы муж не приперся так рано, она выпрыгнула бы из него в два счета, как виноградина из кожуры, оставалось только скомандовать: внимание, марш! А тут — кандидатская диссертация, встаньте, повернитесь, ноги вместе. Что ты, что ты.

Симонян закончил писать, захлопнул медкарту и сказал:

— Вот так, Пятаков. Подойдешь сейчас к своему военкому, к Рощину, он должен быть у себя.

Жора оторопел. Он не понял. Стоп, стоп, вот этой фразы в сценарии быть не должно, он точно знал.

— То есть как? Зачем к Рощину? И что мне ему сказать?

Симонян повернулся к врачихе:

— Как вы считаете, Мария Геннадьевна, что призывник Пятаков должен сказать своему военкому?

Она опять покраснела, как редиска. Стрельнула глазами в стену, в дверь, в потолок. Потерла коленкой о коленку. Потом наклонила голову и впервые за все время улыбнулась:

— Вы абсолютно здоровы, Пятаков. Поздравляю вас.

4.

Подполковник Рощин пожал плечами.

— Что я тебе могу сказать, Георгий? Ну, значит, здоров. Быть здоровым не вредно, это научный факт.

Он достал из ящика стола кипу повесток и стал неторопливо тасовать их.

— Так, Пятаков… Пятаков… Вот он, Пятаков Георгий Владимирович. Распишись-ка здесь. Семнадцатого июня встанешь пораньше, оденешься во все старенькое и в восемь ноль-ноль, как штык, явишься на призывной участок, Майская площадь, 3. Сам не придешь — приведут. Убежишь — найдут. Доказано наукой.

Жора облизал пересохшие губы.

— Но ведь отец это, заплатил вам. деньги.

— Помню. Двадцать второго мая 1995-го, ровно три года тому назад. Шестьсот долларов ноль-ноль центов, как в аптеке. И я свое обещание сдержал: все эти три года ты болтался по городу, как дерьмо в проруби, а я тебя не трогал.

Жора ничего не понимал.

— Нет, он должен был принести деньги вчера вечером, девятьсот долларов, мы же договаривались!

— Вчера вечером? — Рощин залез в стол, достал оттуда пожелтевший номер «Красной звезды», уткнулся носом в первую страницу. — Ничего не знаю. Со мной никто не договаривался, никто не приходил, не звонил.

— Этого не может быть, это.

— Доказанный наукой факт, Георгий.

— Вы не понимаете, — Жора зачем-то встал и постучал себя кулаком в грудь. Кажется, он кричал. — Мне двадцать один год! Двадцать один!

— Но ведь не шестьдесят? Не девяносто? — отозвался Рощин из-за газеты. — Слушай, Георгий, тут ко мне должна прийти одна мамаша. я хотел бы поговорить без свидетелей. В общем, равняйсь, смирно. Кругом марш. До скорого, Пятаков, не болей.

5.

Ахмет что-то учуял.

Насторожился.

Быстро вскочил на ноги и заправил выехавшую рубашку. Пассажирка вопросительно посмотрела на него, на всякий случай натянула свои желтые шорты. Ахмет повернул защелку в двери служебного купе, выглянул наружу, сухо сказал:

— Не скучай, я скоро, — и вышел в коридор.

Черт знает что. Поезд только полтора часа в пути, а лысый пассажир с тридцать второго места успел надраться до белых слонов. Он стоял в дальнем конце коридора, голый по пояс, полотенце торчит из кармана, подтяжки болтаются — и дергал ручку двери последнего, девятого купе.

— Послушайте, дорогой! — окликнул Ахмет, энергичным шагом приближаясь к нему. — Что вы там забыли, эй? Идите в свое купе!

Лысый оскалился и с удвоенной энергией принялся трясти дверь.

— Я непонятно выражаюсь?.. — Ахмет положил руку на потное плечо.

Шиманский Петр Вадимович, 1956 года рождения, украинец, прописан в г. Суоярви Петрозаводской области, ул. Северная, дом 56, квартира. Кажется, 16. У Ахмета профессиональная память, а паспорт лысого гражданина он держал в руках не далее как сорок минут назад — сам гражданин был тогда лишь в легком подпитии. Паспорт настоящий, штамп прописки не вызывает сомнений, фото подлинное, в этом Ахмет тоже разбирался неплохо.

— Хочу домой! — ревел Петр Вадимович, вращая налитыми кровью глазами и выдергивая ручку из двери. — Домой! Почему мня не это. не пссс? — он тяжело икнул. — Не псскают?!

— Ваше купе дальше по коридору, товарищ, — сказал Ахмет, оглядываясь. В коридоре на мгновение показалась бабулькина голова в пигментных пятнах и тут же нырнула обратно. — Ваше восьмое, там буква «V» и три палочки, а это девятое — видите?

Ноль по фазе, лысый вцепился в дверь и не отпускал. Ахмет оглянулся еще раз: коридор пуст, пассажиры отдыхают. Он с разворота нанес короткий удар по шее Петра Вадимовича, и когда тот, булькнув, стал заваливаться набок, подставил ему плечо. Через пять секунд товарищ Шиманский тоже отдыхал — на железном полу в тамбуре, среди сигаретного пепла, а Ахмет вернулся к себе в служебное купе и нажал кнопку вызова дежурного милиционера:

— Балчи, это я, Гасанов, шестой вагон. У меня здесь пьяный, пришли кого-нибудь. Да, он в тамбуре, найдете без меня, если что. Спасибо.

Потом Ахмет защелкнул дверь и выдохнул:

— Жарко. Задрали все.

Он достал пиво из ящика, снял крышку и бросил в кассу четыре тысячи семьсот. Отпил из горлышка, поставил бутылку перед пассажиркой в желтых шортах. Пассажирка сидела у окна и наблюдала за бесконечной кинолентой майских садов и рощ. Под столиком еле помещались ее сдвинутые крест-накрест длинные голые ноги.

— Это мне? — спросила она, увидев бутылку.

— Фирма угощает, — бросил Ахмет, падая рядом и привычно запуская ладонь за пояс коротких желтых шорт. Там было прохладно.