Закон-Тайга

Андрей Владимирович Лесковский, 2021

Зачастую далеко не сразу дано понять, ласкова к тебе судьба, или не очень, когда ведёт она тебя тропою испытаний и лишений к лучшей жизни, и не ясно, будет ли лучик света в конце того мрачного тоннеля. Стоит ли довериться обстоятельствам, или нужно изо всех сил сопротивляться. В книге два параллельных сюжета. Некий молодой журналист, из постсоветской России, попадает на Аляску в служебную командировку, где посчастливилось ему выйти в море матросом на краболовном судне и при этом попасть в немилость властей, нарушив некоторые законы США. Но, главное, эта авантюра сводит его с людьми необычной судьбы, которые поведали ему историю своих невероятных странствий в суровом таёжном краю, когда жизнь заставила их бежать от советского правосудия. Публикуется в авторской редакции, с сохранением авторских орфографии и пунктуации. Содержит нецензурную брань.

Глава 1

Говорят — повезло, чего-же оспаривать, лучше согласиться, раз оно и вправду так получилось тогда. В общем, началось всё с того, что на заре карьеры, занесло меня как-то в Соединённые Штаты, хорошо хоть не навсегда, или, правильней сказать: слава Богу, что не навсегда. Большой удачей начинающего журналиста, вполне справедливо посчитал я тогда выпавшую, на мою счастливую голову, командировку на Аляску. Американские частные фонды тому причиной, те самые"бескорыстные"разносчики демократии, чей вред мы, ослеплённые перестройкой и падением железного занавеса Советского Союза, в большинстве своём, в то время не видели. Напротив, с Америкой модно было дружить и восхищаться достижениями великой нации. Да, как не стыдно было признать, но покупали нас в те времена гадские фонды реально за пачку жвачки. И уж тем более нам, представителям второй древнейшей профессии, выбранное поприще редко внушает возможность проявления брезгливости к хорошо оплачиваемому заказу. Американцы, однако, денег на нас не жалели, ну и мы, чего уж душой кривить, отвечали взаимной симпатией.

Таким образом выпала мне честь и, по тем временам, большая радость, в составе группы молодых и перспективных борзописцев постсоветского пространства, отправляться в Соединённые Штаты, с благовидной целью правильного освещения для сограждан образа жизни оплота демократии. Радости, как я уже сказал, полные штаны! Первая загранкомандировка и не куда-нибудь, а в Америку! Ништяк, кажись, поднимает на верх волна, ну теперь только прояви сноровку, дабы удержаться на гребне. Гони текст, журналюга, но только уж постарайся, чтобы от строк твоих чесаться не хотелось. А пока, хватай чемодан да беги в аэропорт.

После многочасового перелёта, Нью-Йорк, что стоял нашим промежуточным пунктом по дороге на Аляску, потрясал до основания мой мозг, лишил сна на все два дня пребывания в нём, а главное открыл широту мира, за что я ему, конечно, очень благодарен. Непременно хотелось увидеть и Брайтон-Бич, и Пятую авеню, как впрочем и весь Манхеттен. Как же! То ведь были не просто названия, а сама Америка, воспетая ранее эмигрантским шансоном. Времени на сон не оставалось и напрасно, потому что сон, в итоге, безжалостно"нахлобучил"своей массой, лишь стоило удобно устроить задницу на сидушку в вагоне метро. Спасибо ещё карманы не обчистили, как зачастую оканчиваются подобные истории, но заехал я очень далеко, причём в совершенно ненужном мне направлении. Вот так вот, думаю: довелось затеряться в Нью-Йорке. Может где-то и романтично, только доля дискомфорта, так-таки, присутствовала и не малая: ну, там всякие банды Нью-Йорка, да прочая, стереотипом засевшая в голове, дребедень. Рисковать не стал, взял такси, а вот тут-то я уже и пал жертвой конкретного вымогателя, коим оказался водитель, какой-то чалманосец, наверное индус. Негодяй чуть не восемьдесят долларов у меня отжал, ровно столько, сколько было на тот момент с собой. Да и того ему, похоже, мало, хотел больше сотни, торговался до последнего. Я конечно расстроился! Денег то с собой не много, а тут подвернулся такой редкий и не додавленный гад! В итоге карман мой прохудился настолько, что пришлось ограничить себя самым незатейливым продуктовым набором, в ожидании обещанного суточного довольствия.

Тем не менее, нужно было ещё как-то предъявлять собственную состоятельность, то есть, взять да и написать хотя-бы с десяток листов стоящего текста. Для начала попробовал накропать черновичок о потомках белогвардейских, тогда тема одна из модных была. Только один добродушный человечек, улыбчивый такой старичок, сказал:"Не валяй дурака! Откуда тут белогвардейцы? Пиши лучше о евреях!"Я бы наверняка с ним согласился, но о евреях уже было кому писать, причём целенаправленным заданием.

Попробовал изложить злободневную тему, на примере жадного таксиста — индуса, получилось хреново, даже показывать не стал тот очерк. Опять-же, не стоило забывать, что мне надлежало проследовать дальше на север и это сразу было известно. Никаких шансов задержаться в Нью-Йорке лишних пару дней, жаль, конечно, но через головы лезть не стал, резонно посчитав, что в данной ситуации полезно проявить некоторую скромность.

Мы с двумя коллегами из нашей группы имели разнарядку отправляться на Аляску, где предлагалось копать материал о русских людях, волею судеб проживающих теперь в самом северном штате, бывшем владении Российской Империи.

Но, худо-бедно, немного денег я, всё-таки, получил от фонда, вместе с билетом до Анкориджа, на душе полегчало чуть-чуть. Вместе с тем почувствовал некое дуновение романтизма, что-то ещё с детства затаившееся в душе, после прочтения Джека Лондона. Как-же! Аляска, белое безмолвие, золотые россыпи в студёных горных речках и тому прочее.

Правда там, почему-то, первое время, возник непонятный тупик, этакий творческий ступор, когда ощущаешь себя полным дураком. Предложенные избитые темы об освоении Аляски русскими купцами и переселенцами, потомки которых где-то ещё разбросаны на просторах этого огромного штата, или бородатые староверы, меня совсем не вдохновляли на творчество. Ну никак я не чувствовал в том достойного материала, всё писано, да переписано на несколько раз, ещё один очерк на эти темы заранее веял откровенной халтурой, а хотелось написать нечто такое, чтобы ух…! Но пока не получалось.

Репортёр Дик Лансон, состоявший в штате одной местной газетёнки, был назначен мне куратором и наставником на земле Аляски, мужик, вроде как, неплохой, только слегка нудный. Ну а он, надо полагать, наверняка имел все основания заподозрить своего подопечного в непроходимой тупости, ибо мои коллеги — соотечественники в несколько суток успели обрасти внушительными ворохами черновиков и заметок, в то время как я, к стыду своему, мог лишь похвастаться доскональным изучением ассортимента баров Анкориджа, укрепляя уверенность простого, американского обывателя в том стереотипе сильного пристрастия русского человека к алкоголю. Хорошо ещё деньжат выдали"проклятые капиталисты", иначе имел бы я все шансы пропиться до карманных дыр.

Да, но по совести сказать и некоторые плюсы лёгкого алкоголизма, так-таки, соизволили присутствовать! Во-первых, мой английский будучи, мягко говоря, отвратительным, поскольку учил я его ускоренным темпом буквально перед отъездом, теперь становился похожим на удовлетворительное владение языком, быстро совершенствуясь в живом общении. А главное, в один прекрасный вечер, судьбе угодно было подбросить мне, наконец, интереснейшего собеседника, а вместе с ним и потрясающую тему для достойного материала.

Матрос краболовного судна, по имени Пол Уайтгрэй, здоровяк и бородач, очень похожий на снежного человека с картинки, рассказал, понятно, за очередным стаканчиком, что капитаном и старшим помощником на его посудине русские — отец с сыном. Причём старик, капитан тот, человек весьма интересной биографии, поскольку оказался на Аляске, ещё в пятидесятых годах, переплыв Берингов пролив не на утлой лодочке — каяке и даже не с братьями чукчами, которые зимой преспокойно гоняют за продуктами в Америку по льду, на собаках. Ничего подобного! Он, мол, старикан этот, вдвоём с приятелем своим, который, кстати тоже жив здоров, только годами ещё более стар и в море уже не ходит, так вот, явились они сюда самым, что ни на есть, пиратским образом и были доставлены на берег военным кораблём, коему эти русские сдались в море. Стоит ли говорить, что эту наживку я заглотил сразу. Дика Лансона не пришлось долго убеждать в интересе наметившегося сюжета. В нём ведь ещё можно было разглядеть былого азартного журналиста, хоть теперь осталось от того не шибко много, но на сей раз и он почувствовал вкусный запах жареного и, уже утром следующего дня, мы помчались за добрую сотню миль, к небольшому посёлку с рыбацким причалом.

По дороге Дик рассказывал, что"русские эскимосы", видимо имея ввиду наших любимых чукчей, всегда шлялись через Берингов пролив, не очень-то забивая себе головы существованием границы, кроме того, действительно бывали случаи когда на этот нелёгкий путь отваживались отчаянные перебежчики. Они всегда, практически по первому запросу, получали политическое убежище, но, как правило, долго не задерживались на Аляске, а стремились перебраться на более тёплые территории Соединённых Штатов. Впрочем, большую часть пути Дик Лансон опять дул мне в уши про явные преимущества рыночного капитализма и демократии, чем весьма утомлял, ибо до политического обозревателя я тогда ещё явно не дозрел. Мне приятней было отвлечься созерцанием местной природы, так похожей на родную Сибирь, ёлочки да камушки, легко представить себя где-нибудь на Алтае, вот только пожалуй, качество дороги навязчиво выдавало принадлежность чужой стране, сие доказывали и указатели, щиты информации на"не нашем"языке.

Нужный пирс мы искали совсем недолго, можно сказать, вышли на него практически с прямой, не маневрируя. Нужный нам поворот был прекрасно обозначен указателем и дорога вскорости упёрлась в приличную автопарковку, за которой начиналось море, а, в качестве пограничного пункта, распростёрлась бетонная полоса швартовочного пирса. Ни малейшего свободного участка у причала, до последнего дюйма, всё занято разнокалиберными плав средствами. Помимо маломерных катеров и лодок там томились два краболовных судна, принадлежность к этому промыслу выдавали на их палубах штабеля сеточных ловушек для клешнявых стервецов. Пришвартовавшись к причалу, краболовы безмятежно отдыхали, на палубах ни души, но они составляли компанию трём рыболовным сейнерам, что расположились по другую сторону бетонного перекрытия пирса, а вот на них то, не в пример краболовам, вовсю кипела работа. Один сейнер аврально готовился выйти в море, а с двух остальных сгружали улов. Сезон промысла лосося заканчивался и рыбаки торопились выбрать все полученные квоты. Ну а краболовы, тем временем томились в безделии, выжидая последние дни до начала своего сезона. Хотя основная часть флотилии была широко ориентирована в промысле, более жадные до денег капитаны сейчас ловили лосося, а потом меняли сети на крабовые ловушки, используя по максимуму все возможности заработка.

Нас интересовал краболов «Алдарак», один из пришвартованных на причале. Однако на нём было практически безлюдно, если не считать одного вахтенного, сильно опухшего от сна. Матрос сказал, что капитан и его помощник на берегу, даже попытался предположить, где скорее всего они сейчас находятся. Однако его информация оказалась весьма неточной, по его словам, капитан мог быть либо дома, либо в одной из контор с дурацкими названиями в три-четыре буквы, в общем, мы заполучили целых три адреса возможных поисков, так что нам пришлось сделать несколько лишних кругов по посёлку и след неуловимых русских вновь привёл на"Алдарак". Вторая попытка получилась более удачной, капитан оказался на судне.

"Монументальный старик" — так крепко напрашивалась на карандаш эта фраза, что захотелось именно в таком варианте записать её в блокнот. Действительно, будто сошедший с иллюстрации, мощный такой морской старичело, образ, навеянный восторженной романтикой ушедшей парусной эпохи позапрошлого века. Настоящий штормовой капитан вырисовывался бы именно так, будь я живописцем. Несмотря на то, что ему явно под семьдесят, старик был силён и статен, как говориться, ещё крепко держит палубу ногами. Чуть сдвинутая на затылок, видавшая виды, фуражка, украшенная только маленьким золочёным якорем, да двумя тонкими листиками по грани козырька, прикрывала самый верх хорошо сохранившейся в объёме, но совсем поседевшей, до белоснежного оттенка, шевелюры. Коротко подстриженная борода и не потухшие искорки в карих глазах. До полноты образа не хватало только трубки, или, на худой конец, сигары, но старый капитан курил простые сигареты, ничем непримечательный, для Америки,"Кэмел". Привлечённый нашим появлением, он отшвырнул окурок за борт и направился к брошенному на пирс трапу.

— Серж Бек, капитан"Алдарака" — Представился старик. — У вас ко мне дело, джентльмены?

— Дик Лансон, репортёр"Анкоридж Дэйли Ньюс", а это мой коллега из России… — Дик опять впал в замешательство от необходимости правильно произнести русское имя, вместо удобного для американца, сокращения.

— Что, действительно из Союза? — Интерес капитана к гостям стал более очевиден.

— Как правильно заметил господин Лансон: из России. Советский Союз раскололся и нас об этом не сильно спрашивали. — Я сказал это на русском, было крайне интересно, не позабыл ли старик родного языка.

— Да, да… Нас всегда мало о чём спрашивали… мать их ети! — Он говорил совершенно чисто, что подразумевало постоянную практику. — Прошу на борт, джентльмены. Удобней будет поговорить на мостике, в кают-компании пока полный бардак, привезли тюки с барахлом из прачечной, а мои ребята только завтра начнут обживаться. Прошу.

Мы проследовали за капитаном на мостик. Там было немного тесновато, но вполне удобно для троих. Прежде всего бросалось в глаза предельная функциональность остановки и максимум современного оборудования. Новейшая цифровая радиостанция, вполне современные радар и эхолот, резервные контуры электропитания. Некоторые капитаны военных кораблей могли бы позавидовать навигационным системам этого краболова, точно говорю! Я познал в этом толк несколькими годами ранее, когда нарабатывал лёгкость написания материала и, по заданию редакции, начинал свою практику на плав-базе рыбаков Магадана.

На имеющимся небольшом столике, рядом с пультом, последовательно заняли места пепельница, наполовину опустошённая пачка"Кэмел", зажигалка, а за ними и бутылка джина с тремя стаканами. Капитан начал наполнять тару, но Дик сразу запротестовал, сославшись на то, что он за рулём. Ну а я-то, понятно дело, принял предложенное угощение с удовольствием. Грех не выпить с хорошим то человеком и мы с капитаном стукнулись стаканами. Принятая доза вкусного, крепкого алкоголя подстёгивала мой интерес немедленно перейти к главному, я достал блокнот и ручку. Старик, со своей стороны, не замедлил вновь плеснуть в наши стаканы по доброму глотку напитка.

— Ты писать обо мне собрался, парень? — Усмехнулся капитан Бек. — Очень любопытно, каким героем я стану для новой России. Как сам думаешь?

— А кем Вы были для Советского Союза, капитан? — Согласен, что заданный мной вопрос оказался несколько бестактным, но мистер Бек создавал впечатление человека уравновешенного и умного, отчего я немного осмелел.

— Сергей Саныч, можешь меня звать, я не обижаюсь. — Старик снова по-доброму улыбнулся, закуривая сигарету. — Для Советского Союза? Однозначно — враг, тот, кто вне закона… Беглый зэк, осужденный когда-то за антисоветскую пропаганду и скрывшийся от правосудия на территории враждебного государства! Да ты небось в курсе, раз приехал ко мне.

— Да, но не совсем. Удалось мне лишь пару оборванных листочков из той книги былых лет прочесть, а вернее сказать: услышать, но уж очень хотелось бы знать полную историю, Сергей Саныч! Так сказать, чтобы новым взглядом донести суть её для возрождающейся страны.

— Ну что-ж, я расскажу тебе подробно, но только и времени для того нужно немало. Давай-ка, парень, переместимся ко мне домой, заодно пообедаем, а может и поужинаем, история-то долгая, в двух словах не получится её поведать. Ну да и твой американский коллега пусть к нам присоединяется. — Сергей Саныч кивнул на Дика Лансона.

— С удовольствием, капитан! Скажите, а капитан Бек, это… — Я не успел закончить вопрос.

— Бектимиров Сергей Александрович! — Он склонил голову в ироничном поклоне.

* * *

Бедным или малоимущим назвать Сергея Александровича точно язык не повернётся, даже по американским меркам. Он имел в собственности четырёхэтажный дом на центральной улице посёлка, только это не был дом в привычном понимании. Первый этаж его занимал бар, весьма солидных размеров, в нём хватило места для трёх бильярдных столов, да с полдюжины небольших, на четверых, обеденно — распивочных столиков, выставленных вдоль стен. Само собой имелась длинная барная стойка, с табуретами, вокруг которой могли присесть ещё человек пятнадцать, друг друга не стесняя. Заведение явно давало хозяевам своим стабильный доход, поскольку, несмотря на то, что вечер только начинался, а здесь собралась уже приличная компания выпивающих, числом не менее двадцати, похоже, из постоянного контингента.

Втором этаж занимал мини-отель, где располагались с десяток комнат, обустроенных по стандартам недорогих трёхзвёздочников, каждая с туалетом и душем. Номера сдавались в наём, преимущественно матросам, не утруждающихся пока приобретением собственного жилья. Лишь третий и четвёртый этажи этого здания занимала семья Бектимировых, надо сказать, семья старого капитана оказалась совсем не маленькая. Трёх сыновей, да пока ещё, семерых внуков было угодно Богу послать Сергею Александровичу. Старший сын, Георгий ходил с отцом первым помощником, а его жена, что интересно — негритянка, совместно с семьёй среднего сына Захара, занимались делами бара и мини-отеля. Сын младший, Гордей проживал в Анкоридже, будучи ещё молодым да неженатым и, с полагающейся его возрасту страстью, впитывал радости большого города. Как мне показалось из услышанного, его не очень притягивала карьера менеджера, тут скорее присутствовала юношеская тяга к самостоятельности.

Первым делом мне предоставили номер на втором этаже, кстати единственный свободный в мини-отеле, по всему видать и здесь семейный бизнес процветал. Коморка, правда, досталась — дрянь, потому только и была она свободна. Её, как правило, вообще не сдавали постояльцам, ибо та комнатушка под лестницей размерами своими никак не вытягивала на полноценный номер. Ерунда! Мне эта теснота дискомфортом ничуть не показалось, опять-же приятно сэкономить немного денег на простые человеческие радости. Куратор мой, мистер Дик Лансон, оставаться надолго в том рыбацком посёлке не собирался и, после сделанного им, телефонного звонка, поспешил вернуться в Анкоридж, предоставив подопечному почти полную самостоятельность, однако взяв с меня обещание быть на связи, а кроме того, непременно знакомить его с добытым материалом. Таким образом я избавился от «няньки», чему, признаться был рад.

Ни за обедом, ни после него не удавалось мне толком начать разговор, ведь едва мы вернулись домой, как внучата заявили полные права на деда и не отпускали его до самого ужина. Лишь уже совсем к вечеру, когда померкли все краски осеннего дня, укрываясь в наступающей темноте, появился в доме ещё один старичок, тот был явно постарше Бектимирова, причём лет на десять и, в силу преклонного возраста своего, передвигался он уже о трёх ногах, пользуясь изящным, но крепким резным костыльком. Даже не будь на нём старенькой морской фуражки, всё равно сразу угадывался бывалый трудяга нелёгкого промысла морского, насквозь просоленный стихией. Старый краб — иначе не скажешь!

— А это, позволь представить, мой старинный приятель Николай Степанович Егоров, Ник Джордж по-здешнему — Отрекомендовал вошедшего Бектимиров. — Это с ним мы, сорок годов назад, бежали с Чукотки. Рад тебя видеть, Коля. Представляешь, кого занесло сегодня по наши души: журналист из России. Во как!

— Можно просто: дед Егоров. Приглядываю, те самые сорок годов, за ентим вот обормотом, мать его в норку! — Рука его, хоть и слегка подрагивала, но стиснула мою ладонь с уверенной силой. — Да, бывали времена… Сейчас, конечно, я уже дряхлая развалина, но грех жаловаться. Господь мне и так щедро годов-то отмерил. Вон ещё пяти зим не прошло, как с Серёгой в море выходил первым помощником.

— Авторитетно подтверждаю: наш дед Егоров — несокрушимая глыба! — Сергей Александрович положил руку на плечо старого друга. — Так оно и выходит, что именно в тот момент, когда у тебя уже не остаётся сил противостоять ударам испытаний, тогда Бог, смилостивившись над тобой, посылает надежного товарища и вместе вы проходите то, что одному было не под силу. Большую часть жизни прошли мы вместе с дедом Егоровым, давно уже породнились. Елена прекрасная, та, что замужем за моим средним, Захаром — дочь Николая. Стало быть внуки общие, это те, которые беленькие, а те, что чёрненькие, как сам понимаешь — Георгиевичи, от старшего сынка и Анет, ну мы-то её, конечно Анюткой, да Нюрочкой зовём. То-то уж долго арапчоночка к нам привыкала, по-русски до сих пор плохо говорит, стесняется.

Анет, думаю, скорее мулатка, нежели чистокровная негритянка, это угадывалось в более утончённых чертах её лица, но цвет кожи достался ей очень тёмный, в проявление мощного африканского генотипа. Она по-доброму улыбнулась, явно понимая фразу свёкра, сказанную о ней и, будто смутившись, уткнулась в могучее плечо мужа Георгия, обнимая его руку. К большому семейному столу вернулась Елена, уложив спать малышню, она обняла отца, нежно целуя морщинистую щёку старика. Не хватало только самого Захара, Бектимирова — среднего, но все знали, что он всегда задерживается в баре до последнего посетителя.

— Ну, Коля, как ты думаешь? Может расскажем молодому человеку нашу историю? Пущай пишет! — Обратился Бектимиров к деду Егорову, угадывая моё нетерпение. — Пиши сынок, но только так пиши, чтобы, прочитав страницу, хотелось бы читать следующую, а не перелистнуть десяток!

— Ты, Серёга, рассказывай ему лучше с самого начала, с того момента, как в тюрьму угодил. Можешь приврать маленько… — Мудро рассудил дед Егоров. — Ну а я встану уже в свой черёд и поведу от Станового хребта, где ты свалился мне на голову и врать тебе уже не дам, сам буду!

— То-то и я так полагаю, но рассказ тогда уж больно долгим станет. Однако в один вечер и не закончим. Временем то располагаешь, писатель?

— Сергей Александрович, да помилуй Бог! — Взмолился было я. — Сколь угодно готов слушать! Тем более этот гадский папа американский — Дик Лансон, что за мной тут присматривает, оставил меня в покое на целую неделю.

— Ну и ладно, Христос с тобой. Слушай, коли ушей, да бумаги не жалко! — Улыбнулся Бектимиров, начиная своё повествование. — Ага… Вот с бумаги, однако, и началось… то-то, что так… Ведь каково бывает, бумага то, она великую силу имеет! Если на ней уже что-то нарисовали, или написали, можно её выбросить, сжечь, наконец, задницу подтереть, да и забыть, будто не было ничего, а можно так использовать, что десять раз пожалеет тот, кто замарал ту бумажку своим творчеством…

Он говорил спокойно, грамотно, украшая речь интересными фразами, которые я, в первую очередь, старался не упустить, быстро беря на карандаш. По некоторым словам и оборотам сразу угадывалось сибирское происхождение рассказчика. Такие понятия как, к примеру, в описании погоды:"няша","шишибыры"или"падера", слышимые мной и ранее в общении с деревенскими сибиряками, для многих нуждаются в расшифровке. Наверное потому я излагаю его историю в общепринятой форме, хотя, может быть и напрасно.

* * *

Больше всего юный Серёга Бектимиров сожалел о том, что опоздал родиться на добрых три года. Впрочем о том-же печалились большинство мальчишек, появившихся на свет божий в 1930 году. По меркам того времени — не самое невезучее поколение, ибо гражданской войны не застали, в годы массовых репрессий они ещё были малы, даже военные годы в"ребятишках"пробегали. Великая битва, в которой они не приняли участие, закончилась, без малого три года назад и теперь им доставалось только отслужить в армии мирного времени, да и то ещё надо дождаться совершеннолетия.

Огненный меч войны жестоко прошёл по семье Бектимировых. Два старших брата, Егор и Гордей, сложили головы на полях сражений. Отец, Александр Георгиевич, несмотря на все свои старания, так и не смог убедить военкома призвать на фронт старого таёжника. Пятидесятилетний возраст был железной причиной отказа. Но чёрные крылья смерти распростёрлись и над ним, выбрав орудием своим страшного и свирепого зверя: медведя — шатуна. Встретившись один на один с таким чудовищем в тайге, у человека есть только шанс на меткий выстрел. Александру Георгиевичу не повезло: нога его, которую он упирал в сухую ветку, торчавшую из-под снега, провалилась в сугроб в тот самый момент, когда палец уже выжимал курок карабина, а широкая голова приближающегося зверя была точно на мушке. Выстрел, резким щелчком своего звука, лишь спугнул пару кедровок вдалеке, а пуля пролетела мимо, даже уха не задев Топтыгину! Патрон был единственный в обойме карабина, подвела привычка не перезаряжать оружие, пока в нём оставался хоть один заряд. В следующий миг зверь уже рядом, ужасная, сокрушительная сила, с которой не справиться безоружному человеку… То, что осталось от Бектимирова Александра заняло один небольшой рюкзак, в котором, собственно и принесли домой останки. Мешка даже не развязывали, так и заколотили его в небольшой гроб. Узнав о гибели отца, мать стаяла, как свечка и, пережив мужа всего на два месяца, отправилась в мир иной, оставив младшего сына, Серёжку, наедине с жестоким миром.

Парню пришлось рано повзрослеть и теперь в этом рослом черноволосом богатыре едва-ли угадывался семнадцатилетний юнец. Тайга закаляет, не оставляя шансов слабому, неумелому и неприспособленному. В каждодневной борьбе с силами природы, когда зачастую сама жизнь бывает поставлена на карту, нет места трусливому малодушию. С малых лет приучал Серёгу отец к суровому существованию на таёжном промысле и постигая эту трудную науку парнишка всегда выглядел на порядок взрослее своих ровесников, выросших в более благоприятных условиях. Однако, Сергей вовсе не превращался в угрюмого лешего, напрочь забывшего, присущую его годам, жизнерадостность и юношеский оптимизм. Он смог достойно принять удары судьбы и не согнуться под гнётом свалившегося на его плечи горя.

Посёлок Алдарак считался достаточно крупным для диких мест Енисейской тайги. Имелась семилетняя школа, небольшой клуб, заготконтора и магазин, когда-то была даже церковь, но победивший социализм сокрушил сей храм, оставив унылые развалины. Здесь не было только колхоза с полями и фермами, поскольку народ жил и кормился тайгой. С наступлением зимы мужики уходили на промысел, добывали пушного зверя. Возвращаясь домой ранней весной, они могли позволить себе провести короткое время распутицы со своими семьями, а в лето снова покидали дома, отправляясь почти за двести вёрст на работу в леспромхоз. Таким образом постоянным населением посёлка оставались, в основном, бабы, ребятишки, да старики. Но война, повыбив мужиков, внесла свои коррективы в устоявшийся расклад. Старикам пришлось позабыть о спокойной старости на печи, а подрастающим ребятам значительно сократить беззаботные годы детства.

Этой зимой промыслового зверья в ближайшей тайге было мало и Сергей не пошёл добывать соболей да белок. Вместо того, он работал в леспромхозе, тем более, что лесоразработки теперь начались недалеко от Алдарака, с перспективой сплава по Енисею добытой за зиму древесины, после весеннего паводка великой реки.

Благодаря лесорубам, посёлок стал выглядеть несколько веселее. Печка в клубе топилась каждый вечер, переливы гармошки дополнялись девичьими визгами. Подрастающая послевоенная молодежь постигала основы правильных взаимоотношений полов, руководствуясь собственными ощущениями. По этому поводу между парнями нередко случались серьёзные стычки, бывало, что бились в кровь, но редко кто из ровесников желал отведать вторично увесистого кулака Сергея Бектимирова. Серёга хорошо умел драться, хотя в хулиганах не числился, некогда ему было валять дурака.

* * *

В тот малопримечательный вечер Серёга возвращался домой довольно поздно. Уже добрую неделю поселковая молодёжь готовила клуб к празднованию третьей годовщины великой победы. А поскольку Серёжка Бектимиров ещё с ранних лет своих проявлял неплохие способности к живописи, он взял на себя основной груз творческой работы по изготовлению плакатов и транспарантов к празднику.

Луна взошла над верхушками вековых кедров, проливая свой призрачный свет на посёлок. Вот только созерцанию красоты наступающей ночи совсем не располагала мрачная туча чешуйчатокрылых кровопийцев — уже разбуженных наступившей весной, комаров. В этот год что-то уж очень рано поднялась и встала на крыло голодная орда смрадных тварей. Большие, рыжие, как говорят сибиряки — с воробья размером, настоящие вампиры, яростные и беспощадные. Серёга счёл за благо ускорить шаг, отмахиваясь от наседавшей нечисти.

— Сильно спешишь, рисовальщик хренов? — Этот противный гнусавый голосок был безусловно знаком Серёге, он остановился, чтобы достойно ответить хаму. Комары поспешили незамедлительно воспользоваться появившимся шансом и пошли в атаку, как смертник на авианосец противника, безжалостно дырявя кожу своими хоботками сразу, не прицеливаясь, едва только удавалось достичь жертвы.

Митька Сапегин вполне справедливо и без всякого преувеличения считался самым никудышным парнем в посёлке. С малых лет он умудрился настроить против себя почти всех местных мальчишек и не только, а всему виной была его непреодолимая тяга возвысить себя над остальными. Однако не имея надлежащего ума, очень необходимого для лидера, да и, по правде сказать, вообще хоть чего-то, хоть мало-мальски привлекательного в себе самом, он, юный негодяй, перестал гнушаться любыми средствами в своей пакостной мести, при достижении нужных ему целей. Никакая подлость с его стороны давно уже никого не удивляла и была весьма даже предсказуема. За это Митька регулярно получал пинки и оплеухи, количество которых ограничивалось лишь только твёрдой гарантией ответных пакостей со стороны этого молодого мерзавца. Да, в большинстве случаев, с ним не хотели связываться, но не бить его просто невозможно.

— Ах ты сморчок поганый! У Енисея берега попутал что ли? — Серега ухватил Сапегина за ворот телогрейки, ощутил исходящий от него стойкий самогонный перегар. — Ну, говори, гад, какого чёрта тебе надо.

Сергей крепко, по-мужски встряхнул"собеседника", а после занёс правую руку для удара, продолжая левой удерживать Митькин ворот. Фуфайка на оппоненте затрещала, казалось, по всем швам.

— Руки убери! — Заверещал Митька, пытаясь вырваться. — Наташка где? Она опять с вами, дураками, в клубе была допоздна.

— Ах, шлепок коровий! Какое твоё, свинячье дело, ты ей, что ли брат, или отец?! Наташка наверняка дома уже давно. Просто она тебя, говнюка позорного, десятой дорогой обходит. На кой ты ей сдался, чёрт ты, обоссанный!

Серёга разжал руку, от чего, всё время трепыхавшийся в попытке вырваться, Митька потерял равновесие и смачно шлёпнулся в раскисшую весеннюю грязь, даже лицо не успел отвернуть.

— Ну ты скотина! Ты пожалеешь, я отомщу тебе! — Послышались гневные восклицания из черноты, будто сама придорожная грязь вдруг обрела дар речи.

Серёга, в свою очередь, лишь улыбнулся этим причитаниям и спокойно продолжил свой путь, не сильно задумываясь о реальности угроз опущенного деревенского изгоя. Немного только раздражал интерес этого мерзавца к соседке и однокласснице Наташке, которой тот, в последнее время, просто не даёт прохода, непонятно чего вбив в свою больную голову. Нет, Серёга пока-что не считал Наташку своей девушкой, это была просто крепкая дружба, сложившаяся ещё в раннем детстве, ну может быть разве что первая робкая искорка более серьёзного интереса. Тем не менее вряд ли было возможно ему не вмешаться в эту ситуацию, видя как Наташке неприятны назойливые притязания постылого негодяя.

А вообще, в тот вечер Сергей был гораздо больше поглощён творческими идеями, в голове его ясно вырисовывался проект большого плаката, для завершения которого ещё вполне хватало времени, чтобы поспеть к празднику. Надо было только изобразить на листочке задуманный эскиз, так сказать, основную мысль и представить на обозрение товарищам. Хотелось нарисовать что-нибудь необычное, обходя принятые штампы. После продолжительных размышлений Серёга остановился на идее нарисовать товарища Сталина, стоящего на краю могилы, в которую сброшены лидеры фашистов, все эти Гитлеры, Гиммлеры, Гебельсы и прочие, сколько влезет в рисунок.

Вернувшись домой он незамедлительно взялся за работу над эскизом. С изображением товарища Сталина никаких проблем не возникло, дома висел прекрасный портрет вождя. Получилось вполне даже неплохо, Сталин стоял в полной форме генералиссимуса Советского Союза, у его ног Серёга успел нарисовать разрытую могильную яму, а дальше возникла загвоздка. Образы лидеров поверженной Германии, как-то плохо хранились в памяти. Что-же делать, пришлось оставить эти гнусные фашистские рожи до завтра, в клубе скопилось немало карикатур с этими персонажами, которые стоило просмотреть ещё раз, для освежения памяти. За лучшее показалось, на сегодня, лечь спать, дабы утром, на свежую голову, вернуться к идее политической сатиры.

Однако, ещё затемно, Сергей проснулся в прескверном настроении. Бывает такое, вроде-бы выспался и ни какая дрянь не снилась, а ведь пойди-же ты! Просыпаешься с настроением, будто спал в куче навоза и рассвет, как на грех, не спешит разогнать ночную темень. После ведра колодезной воды, опрокинутого на себя, стало вроде полегче, только оставалось ещё какое-то необъяснимое беспокойство, или скорее, предчувствие. Серёга изо всех сил старался гнать его прочь. Вроде-бы получилось и даже удалось поспать ещё пару часов. Второе пробуждение показалось более приятным. Завтрак, в виде куска хлеба и куска сала, вполне вкусным, а наступивший день ничем не хуже остальных. Взяв вчерашний рисунок, Сергей вышел на крыльцо, чтобы как следует рассмотреть при дневном свете и остался почти доволен своим творчеством. В самом деле, товарищ Сталин получился реально похожим на оригинал.

— Серёжка! Ты ещё не в клубе!? — Прозвучал девичий голосок у калитки.

— Привет, Наташа. Тебя жду.

— Ой, да Митька Сапегин — придурок, опять торчит у ворот с утра. Пришлось огородами обойти.

— Сволочь! — Сергей сжал кулаки до хруста в костяшках. — Я ему точно ноги и руки местами поменяю!

— Да ну его к чёрту! Не тронь — вонять не будет. Идём в клуб, работы ещё много.

Около клуба поселковый комсорг Матвей Захаркин о чем-то оживлённо беседовал с шофёром заготконторы Егором Колюжным, по прозвищу Егорка Колючий. Похоже Колючий, как всегда, ныл, что машина его буквально на ладан дышит и может в пути запросто развалиться на отдельные гайки. Становилось понятно, что единственная поселковая полуторка, принадлежащая заготконторе едет в район. Пользуясь оказией, кузов машины заполняют деревенские бабы с кошёлками, корзинками и мешками. Комсорг Матвей Захаркин уже готовился занять место в кабине, но увидев Серёгу, остановился.

— Я в район, получить кинофильмы, да ещё кое-что. У заготконторы, вот, машину кое-как выпросил, правда весь день придётся Колючего, нытика выслушивать. — Захаркин указал под крышу клуба. — Сергей, твоя задача сегодня закончить большой транспарант"Слава народу — победителю". И вообще, остаёшься за старшего.

— Понятно, сделаем, о чём речь. Погоди, Матвей, ещё пять секунд, хочу показать тебе эскиз плаката, вчера вечером придумал, только маленько не закончил. — Серёга лихорадочно шарил по пустым карманам телогрейки. — Чёрт возьми! На крыльце у себя, видать, оставил!

— Ладно, делай транспарант. Вечером вернёмся, покажешь.

Матвей захлопнул за собой дверь кабины и грузовик тронулся в путь, однако, проехав с сотню метров, снова остановился. Было хорошо видно как в кузов запрыгнул Митька Сапегин.

— Однако, шибко плохой человек Митька. — Послышался рядом старческий голос.

Дед Елизар не так давно завязал с таёжным промыслом и доживал свой долгий век в посёлке. Больше всего старик любил быть на людях, а потому почти всегда отирался в клубе, магазине или заготконторе. Сколько ему было лет, даже сам Елизар того не знал, на вопросы о возрасте мог ответить только что родился на пасху, а царём был ещё Алексашка. Народ любил старика, как всегда любят на деревне забавного чудака, который нет-нет, да и потешит всех каким-нибудь несуразным злоключением, в какое только тот мог вляпаться. Чего только с ним не случалось, за долгую жизнь! Елизар умудрялся попадать в собственноручно расставленные капканы, падал, угодив лыжей в заячьи петли, избушку-зимовье его регулярно разоряли росомахи. Был случай когда крупный лось, видимо обожравшись мухоморов, гонял деда в тайге так, что тот своё ружьишко потерял и отсиживался, в итоге, на кедре, пока сохатому не надоело его караулить внизу. А сколько одежды порвали на нём чужие собаки! Уму не постижимо! Прожитые годы дали деду Елизару полагающуюся долю мудрости, но не отняли у него дар притягивать к себе неприятности на ровном месте.

Между тем сам Елизар считал главным своим жизненным разочарованием — доставшиеся ему семейное положение, в образе бабки Елизарихи. Так её и звали, не употребляя имени собственного, которое, по правде сказать, уже многие позабыли напрочь. Детей у них не было, наверное потому бабка и стремилась на каждом шагу контролировать деда. Ну а тот, в свою очередь прилагал все усилия, чтобы от опеки той ускользнуть. Тем более Елизариха, с возрастом, стала бабкой скандальной и ворчливой, недовольной буквально всем. Дождь ли на улице, или солнце, один чёрт — всё плохо! Да и дед, старый хрен, целенаправленно действует ей на зло, чтобы только расстроить бабушку, а после поглумиться над ней в полное своё удовольствие.

На самом-же деле, уж коли и действовал подобным образом дед Елизар, то преследовал цели иные. Просто с годами старик довёл до совершенства все способы смыться со двора на люди, выставив при том виноватой бабку.

— Совсем плохой человек растёт Митька, пропадёт, однако. — Повторил дед Елизар, раскуривая самокрутку ядрёной махры.

— Да чёрт с ним, дедушка. Сдался тебе этот Митька, шлепок коровий. — Серёга взял старика под руку — Айда в клуб, чай поставим.

— Чай — шибко хорошо, а самогон, поди, ещё лучше?! — Дед похлопал себя по внутреннему карману, в котором угадывались очертания бутылки, глаза его при этом просто заискрились лукавым огоньком. — А только Митьку берегись, паря. Он как росомаха у зимовья, одна пакость от него, однако… — Наверное дед собирался развить тему, но, обернувшись в сторону, понял, что ему пришло время ретироваться. — Ах ты поганка трухлявая, то-то быстро сегодня спохватилась!

Елизар вовремя заметил приближение своей бабки, вдаль он видел ещё очень даже неплохо и поспешил скрыться с глаз долой в единый миг.

— Стой, старая кочерыжка! — Закричала бабка Елизариха, проявляя удивительную прыть в преследовании деда. — Ишь, пенёк болотный, ещё и бутыль стащил…

Сергею оставалось только улыбаться, созерцая эту трогательную картину семейных отношений в глубокой старости. Конечно было интересно понаблюдать чем закончится погоня, но в клубе его ждала работа, пришлось поторопиться.

* * *

Почти целый день Серёга провозился тогда с транспарантом, даже обедать домой не ходил, наскоро перекусив прямо в клубе. А дедушка Елизар, всё-таки, смог тогда уйти от преследования своей зловредной бабки и скрылся от неё тоже в помещении клуба. Здесь, благодаря отличному обзору окон, дедушка спокойно контролировал весь сектор возможного приближения старухи своей, потому мог вовремя сбежать, или спрятаться. Дед Елизар был уже достаточно навеселе, ведь ещё утром, скрывшись от бабки, он, на миг, засомневался в благополучном исходе своего побега и крепко приложился к той бутылке самогона, что держал за пазухой, дабы сей трофей не подлежал контрибуции, в случае захвата противником.

Наташка Деева, та самая, что жаловалась на неприятное внимание Митьки Сапегина, весь день крутилась возле Серёги, мешая рисовать транспарант. Вне всякого сомнения девица имела до Серёги живой интерес и, чтобы это понять вовсе не требовалось большой проницательности, так сказать: невооружённым глазом видно. Тем более, что с некоторых пор Наташка не упускала случаев, будто невзначай, частенько прикасаться к Серёге своей молодой, упругой грудью, уже, прилично так, подросшей в размерах. Как подобает юноше неопытному, Сергей стеснялся этих «таранов», но не избегал, ни в коем случае. Их отношения медленно продвигались от стадии детской дружбы к первой любви.

Надо сказать, поселковая молодежь, занятая сегодня в клубе приготовлениями к празднику, слегка прикоснулась к елизаровскому самогону, с доброты дедушкиной. Девчата позаботились о хорошей закуске. Недавно мужики добыли в тайге медведя, топтыгин, несмотря на весну был достаточно жирный и крупный, так что во многих домах посёлка имелась медвежатина. Картошка, солёные грибочки, в общем, стол получился в меру красивый. Гармонь растянула меха по такому случаю, но это тоже нормально: репетировали песни к празднику.

Неудивительно, что у Сергея работа с транспарантом так затянулась. Нет, ну сей предмет наглядной агитации всё-таки был готов к вечеру и выполнен на должном художественном уровне, но главное не это. В один занятный момент, причём уже при написании последней буквы, Наталья постаралась так удачно подкрасться к Серёге, что тот, приподнявшись от своей работы, с целью посмотреть со стороны на результат, совсем по-взрослому коснулся её губами и, вроде-бы как сам молодой человек оказался тому поцелую зачинщиком. Ну а дальше, мизансцена такая, будто, девушка, в целомудренной скромности своей, засмущалась, да и убежала прочь с раскрасневшимся личиком. Серёжа едва банку с краской не опрокинул на готовую работу, не иначе как, тоже почувствовав в себе нечто этакое интересное, на несколько ступенек повыше просто дружеских отношений с девушкой.

А дед Елизар, к тому времени, уже мирно дремал в уголке и не мог оценить пикантность ситуации. Но, что хуже того, не видел старичок как приближалась бабка, пытаясь застигнуть своего беспутного супруга врасплох и спящему деду совсем не оставалось времени на смыться.

Серёга, от греха подальше, успел убрать банку с краской от транспаранта. Назревала бурная разборка, молодой человек посчитал за благо и самому покинуть место назревавшей баталии. Тем более, что он давно собирался сбегать домой за оставленным эскизом своего плаката. Однако, едва успев сделать несколько шагов по дороге, Сергей остановился. Автомобиль, а тем более трофейный"Опель", появившейся в этом глухом поселке, не мог не привлечь внимания. Поравнявшись с Сергеем, машина остановилась. Медленно отрылась передняя дверь и, не выходя из машины, чтобы уберечь свои начищенные до блеска сапоги от придорожной грязи, высунулся лейтенант, тёмно-синий цвет фуражки и петлиц однозначно указывали в нём сотрудника НКВД.

— Эй, парень! Подойди сюда. — Позвал лейтенант.

Серёга шагнул к машине и почувствовал как возвращается к нему утренняя тревога.

— Нам нужен Сергей Бектимиров, знаешь такого?

— Да это я.

— Смотри, как удачно! Документы! — Лейтенант сдвинул свою фуражку на затылок.

— Дома. — Сергей кивнул в направлении своих ворот.

— Ну тогда поехали. В машину!

Серёга просто вошёл в ступор от такого разворота событий. В голове крутились многочисленные слова вопросов, которые хотелось незамедлительно задать, но язык будто окаменел и глаза его удивлённо округлялись, уставившись немигающим взглядом на орден"Красной Звезды", что был на груди лейтенанта.

— Ну что ты смотришь, как баран! Упал в машину! Сигалович, придай-ка ему ускорение.

Из задней двери автомобиля вышел верзила с погонами старшего сержанта и, не произнося ни единого слова, схватил Сергея за шкирку, как котёнка, да так и забросил его на заднее сидение, вперёд себя, снабдив увесистым пинком под зад.

— Показывай свой дом. — Буркнул лейтенант.

— Да вон, пятый отсюда. А что случилось, товарищ лейтенант?

— Гражданин лейтенант! — Поправил тот. — И вопросы, отныне задаю я!

У ворот встретил Хват, охотничий пёс Сергея. Он не был обучен сторожевой службе и ко всем людям относился дружелюбно, однако, вид этих гостей, пришедших с хозяином, заставил его приподнять шерсть на загривке. Но хозяин молчал, знаков не подавал и Хват не смел препятствовать им пройти в дом.

— Всё верно, Бектимиров Сергей Александрович. — Произнёс офицер, изучая предъявленный ему комсомольский билет. — Ну а я — лейтенант НКВД Попов Виктор Степанович. Вот постановление на твой арест, а вот на обыск. Сигалович, Няшин, приступайте!

Насчёт присутствия понятых на том обыске, вопрос как-то не заострялся, но в дверях материализовался дедушка Елизар, со своей бабкой. Старики, заметив сцену посадки Сергея в автомобиль, сразу позабыли о собственных разборках и поспешили проявить живой интерес к происходящему. Лейтенант Попов выгонять их не стал, а напротив, попросил присутствовать при обыске у гражданина Бектимирова.

Сержанты принялись переворачивать всё вверх дном, а Серёга абсолютно не понимая отчего такое происходит, рассматривал постановление на свой арест, согласно которому он обвинялся не больше — не меньше как в антисоветской пропаганде и деятельности, направленной на подрыв социалистического строя.

Крайне неблагоприятным для Сергея оказался результат обыска. На стол легли целых восемь охотничьих ружей и карабинов, доставшихся от отца и старших братьев, внушительный запас патронов и пороха, в том числе ленточного миномётного пороха, который таёжники приобретали, по случаю, у нечистых на руку тыловых военных. Он, тот порох ленточный, был крайне опасен в охотничьих зарядах, поскольку при большой закладке мог разорвать стволы в клочья и калечить стрелка, но достать его было гораздо легче, чем порох обычный. Такой арсенал наверняка находился у каждого охотника посёлка, однако в данном случае всё попало в протокол изъятия как вещественные доказательства не существовавшего преступления.

— Пошто шпуняете парня? — Искренне не понимал ситуацию дед Елизар. — Как таёжнику без ружжа?! Сохатого стрелять, медведишко добыть — карабин надо; зайчишко, глухаришко — ружжо надо, белка стрелять — мелкашка надо. Патрон, порох должон быть всегда, ты-ж солдатик понимать должон! Тайга…

— Тебя, старый хрен, пригласили не для того, чтобы ты здесь умничал. — Грубо, но имея на своём лице широкую улыбку, остановил деда сержант Няшин. — Дурень трухлявый, обращаешься к офицеру НКВД, будто он тебе ровня!

— Так вот и понимать должон, коли ахвицер… — Не унимался дед, за что теперь и бабка зашипела на него, не хуже потревоженной кобры. Пришлось старику действительно заткнуться, он готов был ещё спорить с офицером НКВД, но собственная бабка, увы, объект не победимый.

Очень плохо, в итоге, для Серёги сложилось это дело. Все попытки что-нибудь объяснить, да и вообще заговорить, оборачивались ему окриками «молчать», а то и увесистыми ударами от сержантов. Похоже его показания оказались просто лишними, дело складывалось само собой.

Главным и убойным доказательством обвинения послужило заявление комсомольца Дмитрия Сапегина, которое изобличало юного, но опасного «антисоветчика» Бектимирова, ведущего, якобы, вражескую агитацию среди молодёжи посёлка. К своему гнусному пасквилю гадёныш Митька присовокупил рисунок, выполненный рукой «врага народа» и изображающий любимого вождя, товарища Сталина, на краю могилы, подобранный им на Серёгином крыльце, а изъятого оружия хватит даже оформить бедолаге подготовку к вооружённого выступления против советской власти.

Менее пяти лет понадобилось злому року на то, чтобы извести под корень крепкую семью Бектимировых. Последний, оставшийся в живых и самый младший из славного таёжного рода, навсегда покидал родные места на заднем сидении"Опеля", имея стальные путы на своих руках. Родные углы почерневшего, сейчас казалось, что от горя, осиротевшего дома, скрылись за поворотом дороги. Скованными руками, Серёга пытался растирать по щекам накатившиеся слёзы, чем очень веселил сержанта Сигаловича, сидевшего рядом. Многолетняя служба в карательном органе давно покрыла душу его толстым костным панцирем.

* * *

Не задерживаясь надолго в райцентре, Серёгу Бектимирова, в компании с ещё двумя арестантами, поспешили переправить в Красноярск. Как говориться, с глаз долой, из сердца вон. Видимо, просто на усмотрение вышестоящих товарищей из областного управления НКВД. Там, в свою очередь, тоже разумно посчитали, что копать наличие какого бы то ни было белогвардейского подполья — дело бесперспективное. Нет, оно конечно можно и покопать, сознавшиеся, если надо, найдутся, да только разнарядки свыше на белогвардейцев не поступало. Однако и для того, чтобы разбираться в этом деле по справедливости, на сей раз достойного следователя не нашлось. Тот, кому оно поручалось, был уже законченным маразматиком, по причине глубокой старости, но в мозгу его крепко держались идеалы классовой борьбы. Старичок почитал материалы дела и нашёл их вполне достаточными для суда, личность же арестанта его никак не заинтересовала, ибо он твёрдо решил, что юный"подонок"достоин сурового наказания.

— Пиши «чистуху», сукин сын! — Единственное, что мог сказать старый следователь.

Тот проклятый рисунок, с изображением товарища Сталина на краю могилы, стал камнем, потянувшим своего автора на дно, не оставляя шансов на спасение. Подлое заявление Митьки Сапегина очень подробно объясняло антисоветскую деятельность Бектимирова, правда, для деревенского балбеса, написано оно было уж больно грамотно и по форме, и по орфографии. Что-ж тут сказать: лейтенант НКВД Виктор Степанович Попов заслуженно имел высшее образование, а так-же обладал несомненным талантом составления документов, его стиль в бумагах мог убедить кого угодно. Увы, но именно ему показал Митька подобранный на крыльце рисунок. Как оперативный дознаватель, лейтенант Попов предоставил старенькому следователю уже практически готовое дело, тому даже работы над ним почти не оставалось, кроме как сказать своему подследственному: «Пиши «чистуху», сукин сын».

Выездная сессия закрытого суда, по установленному графиком, состоялась всего-то через пару дней после того, как Сергея доставили в Красноярск и этого короткого времени вполне хватило для передачи дела. Оперативно, без волокиты, был полностью разоблачён"враг народа", а Попов получил очередное звание. Ни у кого из трёх судей"антисоветчик"Бектимиров тоже сочувствия не вызвал, лишь так, дежурным образом, учли молодые годы, при вынесении приговора. В общем, без вины виноватый, Серёга получил, в качестве подарка к совершеннолетию, десять лет лагерей.

Теперь, уже имея статус осуждённого, Сергей подлежал переводу в другую камеру, где формировался этап на отправку в зоны. Последние два дня, перед судом его держали среди подследственных, причём, вновь поступивших, нечто вроде карантина и атмосфера там была максимально гнетущей. Помимо того, что в камере народу натолкали чуть не в двое больше её нормальной вместимости и более чем скудной пайки, главный дискомфорт давал резонирующий общий негатив людей, вырванных из привычной домашней среды и оказавшихся взаперти, в ожидании решение своей участи, что называется: по ту сторону шлюза. Вряд ли будет достаточно справедливым сказать, что Сергей был именно рад покинуть то мрачное помещение, в тюрьме быть — занятие не радостное в принципе, но определённо, у него появилось некоторая иллюзия облегчения, когда он покидал ту мрачную подследственную камеру.

Тяжёлый удар судьбы, череда которых непрерывно сыпалась на Серёгу в последние годы, вновь опрокинул его навзничь, хотя казалось, что самое страшное в жизни уже произошло. Но надо было вставать!"Коли жив остался — вставай и иди, будешь лежать — тайга добьёт, не пожалеет." — Всплывали в памяти слова отца. — "закон — тайга, сынко! Будешь сильным — будешь жить."

Новая камера уже с порога выглядела несколько иначе. Как будто и места в ней поболее, и зэки будто бы повеселее, даже слышался смех из дальнего светлого угла под окошком в клеточку, где"шпилили"в карты блатные. Едва за Сергеем захлопнулась тяжёлая стальная дверь, как почти все обитатели хаты, числом не менее тридцати, резко обернулись в его сторону. Новичок! Что за человечек ты, интересно и кем тебя определят сейчас в камерной иерархии?

— Здравствуйте! — Достаточно громко, отчётливо, без неловкой дрожи в голосе, произнёс Серёга, словно кто-то подсказал ему нужное слово, выводя из короткого ступора.

— Сюда подойди, землячок. — Через несколько немых мгновений донеслось из"блатного"угла.

Сквозь синий туман табачного дыма, Серёга разглядел, как один, по виду очень авторитетный зэк, махнул ему рукой. Картёжники отложили свои карты и расступились, освобождая место перед паханом, при этом молодой"баклан", который начал собирать карты, отхватил увесистую шалобашку по лбу, под заразительный смех остальных игроков.

— Чьих будешь, амиго? — Спросил авторитетный, вполне приятным низким голосом, как-то сразу выдававшим наличие большого опыта и стойкого разума у его обладателя. — И за какие заслуги ты здесь?

Сергей понимал, что самым отвратительным будет сейчас неуверенно мямлить и затратил лишь несколько секунд, чтобы унять волнение, а заодно, может и вспомнить, как советовали вести себя старшие товарищи, при таких обстоятельствах. Были в его посёлке мужики, прошедшие суровую школу лагерей.

— Да ты не молчи, чай не на допросе у кума. — Одобрительный смешок среди блатных поддержал шутку.

— Я Сергей Бектимиров, по первой ходке. — В итоге тон голоса получился почти официальным. — Из промысловиков, таёжник.

— Ну, допустим. А в тюрягу-то тебя какая медвежья тропа привела?

— Антисоветская агитация, но это неправда! На меня один паскудник поселковый бумагу написал!

— Оба на! Да у нас ещё один фашист — вредитель нарисовался. Власовец! — Сиплый голос одного из блатных прозвучал с откровенной издёвкой.

— Родину не любишь, гад! — Но и в этом голосе не было угрозы, зэки откровенно потешались.

— Ладно, ясно пока всё. — Пахан поднял руку, останавливая начавшееся глумление. — Иди — ка ты, паренёк, пока и правда, к власовцам. Будешь с ними, конечно-же если не прознается за тобой вдруг чего худшего, потом, будет время, поговорим. Меня Кирсан зовут, здесь моё слово.

Один здоровяк, из свиты того Кирсана указал Серёге верхние нары, в ряду, следующем за уважаемыми мужиками, там, где располагались политические арестанты. Здесь они, те бедолаги, коих уголовники называли"власовцы", были представлены небольшим количеством фронтовых пленных армии генерала Власова и полицаев, каким-то образом избежавших немедленной расправы при пленении. Кроме германских пособников, среди"политических"можно было заметить пару бывших интеллигентов, выглядевших теперь как дедушки — шизофреники. Кстати, блатные и звали-то их придурками, ну мол, именно таковым надо быть, чтобы с таким-то образованием, да вляпаться в такое говно. Общество"народных врагов"выглядело немногочисленным и вряд ли насчитывало больше десятка персонажей. Положение их в камерной иерархии выглядело, так себе, не сильно уважительным, как некоторая прослойка между уважаемыми кастами и теми зачуханными изгоями, которые, в свою очередь, занимали первые ряды нар у закутка с отхожим местом: парашей — толканом.

Камерный толкан претендовал на особый статус и вообще мог бы даже показаться каким-то культовым местом. Сиял почти безукоризненной чистотой, постоянно надраенный кусочками кирпича в заботливых руках"опущенных", а их стараниями руководил назначенный «генеральный секретарь параши». Один молодой парень, из когорты мужиков, получил свою незавидную должность за проступок весьма серьёзный. Тому бедой стал его собственный кишечник, очень не вовремя выдавший позывы к незамедлительным действиям и этот бедолага, предварительно сильно испортив воздух, кинулся к толкану, на ходу извлекая из штанов задницу, причем, как на грех, в то вовремя, когда блатные трапезничать изволили. Косяк, бляха-муха! Да ещё какой. Могли страдальцу и голову отбить, но Кирсан проявил некоторый гуманизм, потому ограничился тем, что назначил засранца «генсеком параши» на неограниченный срок. Теперь каждый из обитателей камеры, по большой, ли малой нужде, должен был спросить у него разрешение, а генсек, в свою очередь, вежливо то разрешение дать. Но это лишь первая часть ритуала, выход с параши тоже требовал обращения к «генсеку» за разрешением и так круглые сутки, невзирая на время, повезло ещё, что камера небольшая, ведь есть ведь хаты и на сотню гавриков, и больше. Кроме того, по понятиям, за толканом должна храниться посуда для опущенных, аккуратненько стопочкой шлюмки да ложки с дырочками располагаются в непосредственной близости к параше, чтобы, ни в коем случае, не оказаться рядом с посудой приличных арестантов.

Строгая иерархия требует чёткого отделения изгоев тюремного сообщества, к коим относятся самые низкие касты чертей и петухов. Их западло трогать руками, если появлялась нужда в физическом наказании, то такого"пассажира"полагалось бить ногами, либо каким-нибудь предметом, например, табуреткой. У опущенных ничего нельзя брать, а им запрещено касаться практически всего, кроме своих вещей, своей посуды, да толкана, который они обязаны были поддерживать в безукоризненной чистоте. Кроме того, последних, у параши, рядов нар хватало не на всех зачуханных и несколько чертей обитали прямо на полу, единожды поселившись на котором, им уже навсегда запрещалось подниматься.

Высшая же каста, блатные, коротали дни за картами, да байками про житьё-бытьё тюремное. Семь человек, приближённых Кирсана, к своим тридцати-сорока годам имели по несколько ходок и большая часть жизни каждого прошла по эту сторону решёток. Шумные, драчливые доминантные самцы, неугомонную удаль которых мог сдержать только опытный вожак. Как полагается, у блатных было вдоволь курева,"ништяковой"еды, чай практически не переводился, а иногда появлялся даже самогон, не иначе как, тараканы приносили. Вот только денег, видимо, не было давно, поскольку ставками в карточной игре, зачастую становились разнообразные"пиявки","гычи","чилимы"да"шалобашки", которыми развесёлая братва сотрясала друг другу головы и без того неоднократно поврежденные.

У мужиков дни тянулись поскучнее. Лишь бесконечные разговоры, да подготовка в дорогу дальнюю. Кто-то чинил рваный башмак, штаны или телогрейку, другой распускал на нитки драный свитер, с целью связать потом шарф, а то и носки, пара-тройка грамотных пытались читать книги, вернее сказать, не книги целиком, а те несколько листов из них, что пока удалось сберечь от засранцев.

Этап считался достаточно сформированным и команда на его отправку ожидалась в самые ближайшие дни. Пунктом назначения являлась таёжная зона, затерянная в глухом месте верховий реки Зея, что в Амурской области. На долгие годы зэкам предстояло вкусить нелегкого хлеба лесоруба.

* * *

Старик замолчал, а потом отмахнулся правой рукой, словно от роя мошкары. Нелёгкие воспоминания самых нерадостных лет своей жизни, заставили Сергея Александровича прервать рассказ. Он встал, закурил сигарету, а после наполнил две рюмки джином.

— Знаешь, парень, давай-ка я до завтра рассказ свой отложу. Невесёлая история, сам понимаешь, такая остаётся на шкуре не заживая. — Старый капитан выпил любимый напиток и даже улыбнулся. — На Шахерезаду, я, конечно, не похож, но тоже буду свою страшную сказку тебе по частям преподносить. Времени-то дослушать хватит?

— Да, Сергей Саныч, думаю Дик Лансон пойдёт мне на встречу и даст достаточно времени.

— То-то, куда тебе торопиться. Давай-ка, парень, завтра по утру отправляйся на шхуну, Георгий мой её на ход испытает после ремонта, побудешь с ним денёк, он тоже тебе кой чего порасскажет, чай, сын родной. А мне задача предстоит добиться от некоторых толстозадых, чтобы квоту на краба — стригуна увеличили. Курам на смех дали-то! За пару дней повыловим, а сезон на неделю открывается. Здесь ведь Америка, всё по правилам, а лишнего добудешь, так такого штрафа наложат, что ещё и судно отдашь! Мать их так! Везде, во всем мире стараются обобрать трудового человека, ух паскудная порода.

Старик налил себе ещё одну рюмку, но, пред тем как выпить, укоризненно покачал головой, вспоминая, видать, о том, что эта чарка уже лишняя. Однако сомнения убедительно разрешились в пользу любимого напитка. Сергей Александрович поставил опустевшую посуду и, слегка пошатываясь, побрёл к лестнице на верхние этажи, оставляя меня наедине со своими мыслями, а так-же с недопитой бутылкой джина, в которой ещё оставалось напитка не менее как на три приёма.

Бар опустел, кроме меня оставался лишь одинокий пьяница, мирно спавший за столиком в углу и его не торопились выпроваживать. За стойкой хозяйничала Лена, невестка Сергея Александровича, жена его среднего сына. Красивая, стройная женщина, в самом тридцатилетнем рассвете своей привлекательности, мечта очарованного странника. Нет, действительно так! Очень приятные глазу формы, благородное личико, с серыми умными глазами. Короткая стрижка наверное была сделана ею из скромности, ибо фантазия непременно хотела представить Лену с длинными волосами. Она заканчивала наводить порядок, протирая вымытые кружки, стаканы и прочую распивочную посуду.

В самом помещении бара, со шваброй и тряпкой, тщательно надраивал пол кто-то из добровольных помощников, потрёпанного вида мужичок, видимо горький пьяница трудился в уплату за стаканчик спиртного. Другой"талый"джентльмен, который спал за столиком был явно ему приятелем и, дойдя до него, уборщик вежливо разбудил спящего, а потом передал ему швабру, как палочку эстафетную. Лена предоставила им недопитую бутылку виски, а в ней оставалось ещё немногим меньше половины объёма. Перед алкашами возник реальный стимул поторопиться с мытьём пола и они расстарались на должном уровне, стремясь к вожделенному напитку.

Я успел прикончить остатки своего джина, но пока не спешил покинуть бар. Захотелось съесть что-нибудь горячего, мясного и, желательно, вкусного. Лена поджарила мне свиной стэйк, уверяя, что именно такие предпочитают кушать под стаканчик джина отец и свёкор.

— Они люди удивительной судьбы. — Произнесла она почему-то с лёгким акцентом, видимо сказывалось общение с посетителями, понятно на английском. — Вот, посмотрите, что писали Ваши американские коллеги, в те годы.

Она сняла со стены рамку, в которую помещались три вырезки из местных газет разных лет. Первая сообщала о том, как двое русских перебежчиков сдались пограничникам, судьба их решается властями; вторая заметка, примерно тех-же лет, ставила точку в той истории, что в итоге беглецам предоставлено политическое убежище; ну а третья, это уже более объёмная статейка, опубликованная где-то в семидесятых годах. Она возвращала читателя к событиям двадцатилетней давности, рассказывая как бежали на Аляску два русских мистера, Егоров и Бектимиров от репрессий советского правительства, как прекрасно устроены теперь перебежчики, благодаря американской демократии.

— Да, любопытно… — Я вернул рамку и получил тарелку с куском хорошо зажаренного, до хрустящей корочки, мяса.

Аппетит проснулся зверский, видать причиной тому выпитый алкоголь, но и стэйк, по правде сказать, удался исключительно вкусным. Продолжить разговор с «Еленой Прекрасной» я собирался незамедлительно, как только расправлюсь с мясом. Подлый бесёнок, внутри меня, назойливо внушал мысль о том, как неплохо будет, наверное, жимануть её разок-другой, где-нибудь в подсобном помещении. Но я, видит Бог, изо всех сил сопротивлялся, причём вполне успешно.

Ситуация счастливо разрешилась тем, что Елена сама быстренько пожелала спокойной ночи и покинула бар. Вместо её возник Захар, любимый муж этой красотки и, стало быть, средний сын капитана Бектимирова. Мужик здоровенный, никак не мельче старшего брата, правда поговорить он был явно не расположен. Похоже Захар вышел в бар именно попрощаться с запоздалыми посетителями, а я сейчас, так уж получается, лишь очередной подвыпивший субъект, отирающийся возле его жены с непонятными фантазиями, которому давно пора на выход. Благоразумие подсказало мне незамедлительно откланяться и удалиться в свою каморку, поблагодарив доброго хозяина.