Останний день

Андрей Васильев, 2021

Осень потихоньку начинает вступать в свои права, а это значит, что время, отведенное Полозом для выполнения задания, уже почти закончилось. Так что же получит Валера Швецов в останний змеиный день – благодарность забытого всеми древнего бога или смертельный поцелуй, который ему подарят гадючьи клыки?

Глава четвертая

Надо заметить, что все те приключения, которые я пережил за последние месяцы, приучили меня некоторые вещи и явления воспринимать совсем не так, как ранее. Возьмем тот же ночной лес. Тогда, в начале лета, обстановка, аналогичная той, в которой я нахожусь в данный момент, заставила меня изрядно понервничать. Нет, внешне я бодрился, пытаясь доказать самому себе, что все нормально, что ничего особенного не происходит, но некий нервячок наличествовал, заставляя меня реагировать на трески и шорохи, которых в это время суток в лесу предостаточно. Не скажу, что прямо уж все поджилки тряслись, это неправда, но на огонек, который столь опрометчиво запалила у старого дуба Воронецкая, я ломанул так, что чуть ноги не поломал.

А сейчас? Чихать я хотел на все эти мелочи. Лес и лес, ничем он от дневного не отличается, разве что только запнуться о корень проще. Что до страстей-мордастей, так за них тут отвечает лесовик, и без его ведома меня никто тронуть не посмеет. Разве что только я сам медведю пендаля отвешу, но это вряд ли, поскольку и мне это ни к чему, и взяться ему здесь неоткуда, в такой близости от столицы. В этом лесу из живности, небось, только зайцы да белки есть. Ну, может, пара облезлых лисиц, да и то не факт.

А еще в этом лесу оказались на редкость покладистые и дружелюбные клады, которые, как выяснилось, даже уламывать сдаться не надо. Я-то ожидал того, что наследство Нежданы станет меня стращать, гнать взашей или чего похуже устраивать, ан нет, все вышло наоборот. Оно невероятно обрадовалось моему приходу и чуть не оглушило воплями, требуя, чтобы его немедленно освободили из многолетнего заточения.

— Я здесь, мой дорогой друг, — гомонил клад. — Видишь сияние? Это я и есть! Прошу прощения за то, что придется изрядно поработать лопатой, но ничего не поделаешь, тот, кто отдал меня земле, был не ленив и бережлив. Умоляю тебя, не тяни. Я ужасно устал за эти годы, а глупые искатели сокровищ, время от времени появляющиеся здесь, так и не смогли меня найти. Один совсем рядом бродил — и впустую!

Стоп. Что-то тут не так. Вернее, тут все не так. Не совпадают изначальная информация и то, что мелет этот болтун.

— Слушай, а тебя кто в землю определил? — перестав подрубать лопатой травяной наст у корней высоченного старого вяза, поинтересовался у клада я. — И когда?

— О, мой бывший владелец был особой непростой! — взвизгнул клад. — Он служил самому императору, величайшему из людей, когда-либо рожденных на свет. Правда, сюда меня положил не он сам, а один из его подручных, но это ничего не меняет. Я запомнил тепло рук своего истинного владельца, его дыхание и даже его кровь. Когда он укладывал меня в сундук, то порезал палец об острый край аграфа.

В высшей степени неосторожно поступил неведомый мне кладоносец, теперь-то я это отлично понимаю. Кровь — одна из вещей, которая в ночном мире всегда имеет значение.

— А звали его… — клад выдержал паузу. — Антуан Жан Огюст Анри Дюронель! Вот как! Я все запомнил!

Ясно. Конкретно это имя мне ничего не говорило, тем более что я вообще никогда особо не интересовался наполеоновскими войнами, а речь, несомненно, шла именно о том времени. Нет, имена основных маршалов Наполеона я, разумеется, еще с институтской поры помнил: Мюрат, Бертье, Бессьер и так далее. Но этого… Впрочем, вру, что-то такое в памяти заворошилось. Не его ли Наполеон начальником московского гарнизона назначил? Тогда неудивительно, что товарищ хорошо прибарахлился. Уж этот-то наверняка не по захолустным замоскворецким домам шарился, как прочие доблестные вояки непобедимой французской армии, он, поди, дворянские городские усадьбы на гоп-стоп ставил, те, что близ Кремля стояли. Вон, аграф в разговоре был помянут, это тебе не подсвечник и не средней паршивости шубейка из кролика.

— А наследуешь ему ты, Хранитель, — тараторил тем временем клад. — Ведь он за мной так и не вернулся. Так что отдаюсь в твои руки, бери и владей. Только выкопай меня скорее!

Вот тоже интересно. Его хозяин — француз. Закапывал тоже француз. Драгоценности, по сути, национальности вообще не имеют, что подтверждает мой приобретенный опыт. Неважно, в какой стране она сработана, важно, где обитает в данный момент.

Чего ж этот трепач тогда со мной по-русски говорит?

— Ну же! — проныл клад. — Очень на волю хочу! Пожа-а-а-а-а-алуйста!

И вот что мне с ним делать? Оставить? Не ровен час, этот балабол обиду на меня затаит, клады все такие, даже если внешне выглядят покладистыми и безобидными. Да и когда я еще сюда вернусь? Ну а если выкопаю, что после с ним делать? В машину Марфы грузить со словами «тут подвернулось по дороге сокровище времен двенадцатого года, прихватил вот»? Ничего глупее представить невозможно.

— Хранитель, если не дашь мне свободу, начну людей губить! — пообещал клад, а в светлом сиянии, неярко бившем из-под земли, появились легкие багровые нотки. — Тут много кто шастает, и по грибы, и по нужде любовной, так я изводить их стану!

Ну, а я что говорил? Вот ведь, все-таки придется его выкапывать, хоть и неохота. Не дай бог кого и вправду погубит. Мне новых грехов на совести не надо, там старых хватает.

— Слушай, а ты тут, в этом леске, один такой, или еще кто обитает из кладов? — работая лопатой, поинтересовался я. — Или у вас не принято общаться друг с другом?

— Не принято, — подтвердил клад. — Да и как? У нас ног нет, друг к дружке в гости не сходишь. Каждому свое место и срок отведены, как положили, так и лежи, жди урочного часа.

— Резонно. — Я вытер пот, выступивший на лбу. Ох, не просифонило бы меня по ночному холодку.

— Но я все равно все про всех знаю — протараторил клад, как видно, испугавшись того, что на этом разговор и закончится. Он вообще оказался изрядным болтуном, сразу видно, что в каком-то смысле француз. — В этом лесу еще двое таких, как я. Ну, не совсем как я… Точнее, совсем не как я. Мы разные тут собрались. Я веселый и добрый, со мной хорошо. А вот на южной опушке лежит старый клад, он мрачный и злой, ты к нему лучше не суйся. Его зарыли давным-давно, он всех человеков ненавидит. Двоих недавно в болото завел, есть тут такое в середине леса. Маленькое, но вязкое и глубокое. Золотым блеском этих дурачков заманил и утопил. Ему даже местный владыка не указ, плевать он на него хотел, вот как!

Над нами ухнул филин, тихонько зашуршали кусты, а следом за тем послышались легкие, почти невесомые шаги.

— Мое почтение, лесной хозяин. — Я воткнул лопату в землю, повернулся и отвесил поклон сухенькому бородатому старичку, одетому в потертую ватную фуфайку. — Прости, что без даров, так уж получилось.

— И тебе здравствовать, Хозяин кладов, — чуть подшамкивая, отозвался лесовик. — А что до даров — пустое. Ты меня сильнее порадуешь, если этого пустомелю отсюда куда подальше спровадишь. Так уж он мне надоел своими причитаниями да жалобами — сил нет. До чего дошло — я в эту часть леса без нужды особой ходить перестал. А еще, я так понимаю, ты и с другим подземным сидельцем мне нынче пособишь. Верно ведь?

— Вы про гребешок и кольцо? — уточнил я. — Да?

— Не знаю ничего ни про то, ни про другое. — Сдвинул брови старик. — Я про ведьмин тайник речи веду. Ты же по его душу нагрянул?

— По его, — подтвердил я. — Да вот перепутал одно с другим, понимаете ли. Принял этот клад за тот. Приходится теперь копать, не оставлять же его здесь.

— Слушай, Хранитель, а у меня, кроме этих, еще один клад есть! Давай ты и его заберешь, а? — Хитро прищурил глаз лесной хозяин. — Одним махом всех троих! И тебе прибыток, и мне облегчение!

— Не советую, — влез в беседу клад. — Тот старик с опушки очень злой, от него хорошего не жди! Кровь на нем, с нее он и силу тянет.

— А ну цыц! — рассердился лесовик. — Тебе слова не давали!

— На крови, значит. — Я снова взялся за лопату. — Плохо.

— Разбойное то злато, — признался лесовик. — Озоровала одно время в этих краях ватага, люди в ней лихие собрались все как один, кровь лили как водицу, свою жизнь в копейку не ставили, а чужой и вовсе цену не назначали. Их это казна, ее атаман в моем лесу спрятал опосля того, как всех своих дружков щурь-травой уморил. Может, делить нажитое на всех не пожелал, может, еще почему, мне то неведомо. Спрятал и ушел, да так и не вернулся. Видать, наткнулся на заугольника почище его самого, сила силу завсегда ломит. А казна так тут и лежит, смердит, что куча дерьма, корни деревьев злобой своей подъедает. И ведь чем дальше, тем больше чернота по опушке ползет. Обычный человек ее не увидит, разве что только мураши ледяные по коже у него пробегут да померещится, что в спину кто-то зыркнул, но я-то все примечаю да чую. Мне в моем лесу такого не надо. Хранитель, забери его себе, а я в долгу не останусь.

— Почтенный… Как вас по имени-отчеству? — Я снова воткнул лопату в землю и повернулся к лесовику.

— Фрол Евграфыч, — с достоинством ответил он.

— Почтенный Фрол Евграфыч, ни о каких долгах речь идти даже не может, — заявил ему я. — Ваши сородичи, лесные хозяева, мне жизнь столько раз спасали, что это я вам всем по гроб жизни обязан. И клад этот я непременно из вашего леса уберу, даже не сомневайтесь. Единственное — не сегодня. Не хочу я показывать злато-серебро, тем более такое, той, кто меня у леса ждет. Вы же поняли, о ком речь идет?

— Тоже верно. — Огладил бороду лесовик. — У Марфуты глазок смотрок, она все примечает. А коли что понравится, так непременно под себя подтянуть пожелает.

— Марфута. — Я ткнул лопатой в землю и с удовлетворением услышал, как штык скрежетнул по металлу. — Во как вы ее!

— Так она по моему лесу ишшо мелочью голозадой бегала, — усмехнулся Фрол Евграфыч. — И сестрицы ее тоже. Деревня тут раньше стояла, Вязино звалась, они все отсюда родом и есть.

— Сестрицы? — окапывая по бокам довольно-таки приличных размеров сундук, уточнил я. — Хм-м-м… Только про Аглаю слышал вроде.

— Трое их народилось, одна за другой, — сообщил мне лесовик. — Трое. Прасковья, Марфута да Аглая. Матерь ихняя на последней, Аглае, надорвалась да от горячки родильной в могилу сошла, ей даже Анисья-старица, бабка Марфутина, помочь не смогла, хоть и знающей ведуньей была. Ко мне приходила, мандрагыр-корень просила, и дал бы я ей его, да откуда взять, коли нету? А через десяток лет и старшенькая, Прасковья, за матерью отправилась. Только, значит, она в возраст вошла, только Анисья начала ей знания да наследие передавать, как сгинула Парашка, будто и не жила вовсе. Куда, чего — неведомо, как ни искали ее следы, все без толку. Да и так ясно было, что нет ее более на свете. Вот так Марфута старшей и стала, только толку с того — чуть. Бабка ее к себе близко не подпускала, видно, недоброе что чуяла, даже для их племени через край бьющее. Или подозревала чего. Прасковью она сильно любила, более остальных, а Марфуте-то завидно, поди, было.

Полагаю, небезосновательно. Убрать сестру, стоящую на дороге к власти и силе, вполне в стиле Марфы Петровны. Да и история с младшенькой в свете этого рассказа заиграла новыми красками. Как-то начал я сомневаться в том, что она сама внезапно постарела и умерла. Чую, помогли ей по-родственному.

Впрочем, это точно не мое дело. Я не полиция нравов и не гражданский суд.

Слушая рассказы лесовика, я наконец-то закончил выкапывать клад, отчистил потемневшие от времени бока сундука от глины и даже сбил напрочь проржавевший замок с петель.

— Открывай! — нетерпеливо потребовал клад. — Отпускай меня!

— Свободен, — разрешил я. — Проваливай.

Крышка скрипнула, в свете фонарика сверкнули камни украшений, которых в сундуке имелось изрядное количество, и это не считая всего прочего, вроде пары золотых блюд, приличных размеров креста того же металла и просто монет. Неплохо поживился в Москве Антуан Жан Огюст Анри Дюронель, надо признать. От души погулял. Не знаю уж, какой он был полководец, но в грабежах месье толк явно знал.

Как всегда в таких случаях, глаза затянула пелена, предшествующая показу неизбежного ретрофильма. Впрочем, на этот раз пелена выступила его частью, оказавшись дымом канонады. Понятия не имею, какое именно сражение разворачивалось передо мной — то, что случило под Городечно или под Миром. А может, это была сама Бородинская битва? Нет, нет, положительно не знаю. Дым, орудия, бьющие чуть ли не в упор по мерно шагающим к ним полкам, наша казачья лава, сцепившаяся в жестокой схватке с наполеоновскими уланами, десятки мертвых тел да кровь на траве — вот и все, что я смог разглядеть.

Следом мне показали Москву, старую, низкую, деревянную, ту, которую после называли «допожарной». И горожан, которые передали офицеру в эполетах увесистый узел, содержимое которого наверняка большей частью перешло в выкопанный мной сундук.

И снова Москва, но уже в огне и дыму. Следом за тем я увидел разбитую колесами грязную осеннюю дорогу, которую месили сапогами недавно еще бравые солдаты императора, после лес, яму и…

— Всё-ё-ё-ё-ё-ё-ё! — Яркий сноп огня вылетел из сундука, три раза кувыркнулся в воздухе и разлетелся на сотни искр.

Веселый был клад, беззаботный. И ушел легко и радостно, не то что некоторые.

— Уф, сплавил я этого надоедалу наконец-то! — обрадованно пробубнил лесовик и уселся прямо на край ямы. — Вот спасибо тебе! Еще от того ворона старого меня избавь — и вот тогда я совсем счастлив буду!

— Обещал — сделаю, — произнес я, направляя свет фонарика на содержимое сундука и вороша его рукой. — Ого, какой перстенек.

И было чему удивиться. Такой величины алмаз, каковой был вделан в золотую оправу исключительно тонкой работы, не часто увидишь. Не знаю, насколько он чист, но даже в случае наличия желтизны или пузырька все равно должен стоить сильно немало.

Пожалуй, более богатого клада я еще не брал. И если это всего лишь личная захоронка одного из приближенных к императору военачальников, что же тогда таит в себе знаменитое «золото Наполеона»? Даже страшно представить.

А еще, прислушавшись к себе, я понял, что никаких ощущений из разряда «это все мое» или «я теперь богат» не испытываю. Интерес — да, имеется, но исключительно исследовательский, близкий к профессиональному. Как видно, правы древние, говорившие, что когда чего-то у тебя становится много, то оно перестает быть целью, превращаясь в нечто обыденное, будничное. А то и надоевшее.

— Фрол Евграфыч, — обратился я к лесовику, — можно до поры до времени это дело тут прикопать? Мне оно, как говорено, нынче ни к чему, а оставлять его так, на виду, не хочется. Мало ли, кто это все найдет и на какие цели после пустит. Да и жалко, если честно. А души в этом золоте более нет, вас оно не потревожит.

— Дозволяю, — покладисто согласился он. — Пущай лежит, коли мешать не станет.

Кстати. Заодно и проверю, правда ли то, что прикопанные Хранителем клады никто посторонний взять не может. Хотя глупость сказал. Кто его тут искать-то станет, даже если заметит недавно разрытую землю?

Я еще раз глянул на содержимое сундука, подумав немного, взял золотые, с рубинами, серьги и положил их в карман. Воронецкой подарю, она к подобным вещам неровно дышит. Все же постаралась моя ведьма сегодня, причем, похоже, от чистого сердца. А вот этот кулон с изумрудом, пожалуй, Юльке завтра преподнесу, только надо коробочку какую-нибудь прикупить в ювелирке. Не могу я отказать себе в удовольствии шокировать немного тетю Жанну. Она же наверняка уверена, что я только что с бомжами за еду не дерусь, а тут такой поворот событий. Причем Певцова-старшая наверняка поймет, что вещичка дочери досталась непростая, с историей. Кто-кто, а тетя Жанна в этом толк знает, все в курсе того, сколько она на разные цацки дядь-сережиных денег спускает. Компенсирует, так сказать, работу времени блеском камней. Как говаривала госпожа Ряжская, с которой батя время от времени вел дела: «Хороший изумрудный гарнитур может спрятать дюжину морщин лучше любого пластического хирурга». Она сама дама в годах, так что в этом точно хорошо разбирается.

Я захлопнул сундук, а после, подумав немного и вспомнив один недавний разговор, произнес:

— Отныне клад этот под моей защитой, и никто, кроме меня, взять его права не имеет. Если же кто отважится на такой шаг, пусть добра от взятого не увидит.

Так себе, конечно, сказано, но ничего лучше в голову не пришло. Мне никто секреты мастерства с утвержденными в незапамятные времена формулировками не передавал, так что уж как есть.

— Вот это правильно, — крякнул одобрительно лесной хозяин. — А то шляются тут, понимаешь, всякие!

Я засыпал яму землей, немного потоптался на этом месте, после осветил его фонариком и недовольно поморщился. Прямо как кабаны рылись, блин!

— Чего не так? — поинтересовался лесовик.

— Да в глаза бросается, — пояснил я. — Все вокруг зеленое, травой поросло, а тут…

— Было бы о чем горевать! — усмехнулся новый знакомец и плюнул мне под ноги.

Я даже удивиться данному поступку не успел, как вдруг из свежекопанной земли рванулись вверх зеленые стебельки травы вперемешку с земляничными кустиками. Мало того, у самого моего ботинка с чпоканьем выбрался на волю крепенький боровичок, раскрыл шляпку и начал стремительно расти.

— Ничего себе! — восхитился я. — Здорово!

— Была бы земля да деревья, остальное вырастет, — заверил меня лесовик. — Если мешать никто не станет. Так, значит, Хранитель я на тебя с другим кладом надеюсь?

— Дядя Фрол, прямо обижаете вы меня недоверием, — попенял я ему. — На следующей неделе наведаюсь и все сделаю. Само добро, может, тут оставлю, как вот это, но жильца нежелательного из леса точно выселю.

— Вот и ладно. — Потер ладошки лесовик. — Вот и договорились.

— Мне бы сейчас к ведьминому тайнику попасть. — Поежился я, вновь ощутив ночной холодок. — Тому, в котором добро Анисьи-старицы лежит.

— Да с радостью. От него, вестимо, шума, как от того лишенца, что ты нынче извел, нет, и чернота, как от разбойного золота не ползет, но все одно радости никакой. Так-то я с Анисьей ладил, зла меж нами не имелось, но все одно мне ее наследство в лесу не нужно. Особливо если учесть, что вещицам тем лет невесть сколько и сработали их не для простых дел. Да, они вести о себе за эти годы не подали ни разу, должно, спят. Но это покуда! А как проснутся? Так что отведу я тебя туда сам. Да и идти-то здесь всего ничего.

И верно, минут за семь, наверное, мы добрались до небольшой совсем полянки, находящейся в окружении елей, чьи лапы в темноте казались черными.

— Камушек видишь? — Ткнул пальцем лесовик. — Вот под ним добро и спрятано. Иди да бери.

Камушек я приметил, а после еще и луч фонарика на него направил. Булыжник и булыжник, обычный, здоровенный, но не дотягивающий до почетного звания «валун», без каких-либо изысков, вроде витиеватого узора или славянских загадочных символов.

Как-то все слишком просто. Нет, правда. Просто иди и бери.

А так можно?

Нет, Фрола Евграфовича я ни в чем таком не подозреваю, если бы он желал меня уморить, то сделал бы это куда более простым способом. Да и зачем оно ему? Но там, на поляне, под этим булыжником, не просто злато-серебро лежит, а предметы силы, причем сотворенные давным-давно, и наверняка не каким-нибудь сельским кузнецом, а кем-то посерьезнее. Поездка с Ласло в свое время меня кое-чему в этой связи научила.

Я вздохнул, кашлянул, а после сделал первый шаг на поляну. Ну а что мне остается? Постоять здесь, поразмышлять и повернуть обратно? Ни разу не вариант. Я тогда клятву нарушу, что Марфе дал, и с меня за это по-любому спросится. Может, ею самой, а может, и кем посерьезнее. Не просто же так даже самые безбашенные обитатели Ночи не позволяют себе забывать о данных обещаниях, верно? Уж, наверное, их не совесть останавливает и не соображения о толерантности да гуманности. Нет, они понимают, что за все сказанное ранее с них спросится полной мерой.

И с меня тоже, потому как я теперь с ними в одной упряжке.

Я подошел к булыжнику и пнул его ногой. Ничего не произошло, из-под земли не высунулась рука в струпьях, чтобы ухватить меня за ногу, гром с небес не грянул, и жуть в формате 6D пред моим взором не предстала.

Но при этом я ничего не слышал. Вообще ничего. Не звал меня клад, что тут лежал, и это было странно. В любой другой ситуации можно было бы предположить, что его здесь и вовсе нет, но ошибка-то исключена. Наверное, местный хозяин знает, что у него где находится, не говоря уж про Марфу.

Я по очереди плюнул на ладони и начал орудовать лопатой, для начала решив подкопаться под камень, чтобы после отволочь его от греха в сторону, аж к самым елкам.

Булыжник этот предсказуемо оказался здоровым невероятно, на поверхности находилась в лучшем случае его треть, потому я его не столько тащил, сколько катил, запыхавшись при этом жутко и окончательно перемазавшись землей. Впрочем, на последнее внимания я уже не обращал.

— Тяжко? — сочувственно спросил у меня Фрол Евграфыч, когда я, отдуваясь, оперся о ствол одинокой березки, затесавшейся в еловую компанию.

— Не то слово. — Вытер пот со лба я. — Ужас. Что у нас, Хранителей кладов, за жизнь? То копай, то тащи, комары еще жизни не дают… А эти все в машинах сидят, кофеек горяченький из термоса пьют. К тебе, дядя Фрол, это не относится, на свой счет мои слова не принимай.

— Ведьмы всегда уют да тепло любили, такая у них натура. — Лесовик поднес ладонь ко рту и дунул на нее, после чего комариная стая, налетевшая сразу же после того, как я пропотел, исчезла без следа. — И чтобы за них работу другие делали. Аглая, правда, не такая вроде была. Эх-ма, как ее скособочило-то! Хотя смерть никого не красит.

Хотел я у него спросить, что он имеет в виду, да не стал, потому как увидел ту, о ком шла речь. Она сидела на краю неглубокой ямки, оставшейся от булыжника, и смотрела на меня.

— Стало быть, это Аглая и есть? — уточнил я у лесовика. — Верно?

— Она, — подтвердил дедок, — самолично. Подтверждаю.

Ну да, жизнь еще до смерти над этой особой хорошо поработала. Если верить тому, что я сегодня про эту даму слышал, ей на момент кончины не так и много лет было, но глаза говорили об обратном.

Старуха. Древняя старуха, сгорбленная, с патлами, свисавшими по обе стороны лица, с впавшими щеками и всем таким прочим. Добавим сюда призрачную синеву и получим результат, который даже очень смелого человека заставит нервничать. Казалось бы, я всякого уже насмотрелся, а в низу живота все одно холодный ком обосновался.

Аглая уставилась на меня, отчего еще и по спине дрожь прошла, после подняла руку и поманила меня длинным костлявым пальцем.

— Не хочешь — не ходи на поляну, — посоветовал мне лесовик. — Тут, в деревах, она тебя не тронет, нет на то ее власти. Тут мои владения.

— И рад бы не ходить, — вздохнул я, — но придется.

Впрочем, то уже хорошо, что полянка невелика, то есть дойди дело до драки — я как-нибудь да сумею до деревьев добраться, пусть даже не очень здоровым, но все же живым. А дальше — все. Дальше можно ссылаться на события непреодолимой силы, которые помешали мне выполнить обещание.

Вплотную я к Аглае приближаться не стал, оставил себе фору для прыжка в спасительную чащу. Она, впрочем, на этом и не настаивала.

— Марфа послала? — прошелестел ее голос, более всего похожий на шум листвы в дождливый день. — За гребнем и кольцом?

— Верно. — Кивнул я. — Сам бы не пришел, мне до ведьминских сокровищ дела нет. Мне моих хватает с лишком.

— Все же нашла Хранителя. — Тонкие губы растянулись в недоброй улыбке, открыв беззубый рот. — Сама-то не смеет сюда сунуться, и девки ее глупые тоже. Ведьмака как-то раз присылала, только он несолоно хлебавши ушел. Уж не знаю, на чем она его подловила, но, видать, на чем-то горячем. Чтобы ведьмак да ведьме помогал — небывальщина. А ты вот смог. Пришел за моим добром.

Последняя фраза прозвучала довольно-таки недобро, да и глаза призрака, как мне показалось, начали наливаться нехорошей краснотой.

— Уже не твоим, — напрягшись для возможного кувырка в сторону леса, твердо заявил я. — Ты мертва, Аглая. Ты тень. Дух. Призрак. Морок. Выбери сама то название, которое больше нравится. Ты не можешь расчесать волосы гребнем или натянуть кольцо на пальчик, потому что у тебя нет ни того, ни другого. А еще мне очень не хочется отдавать эти предметы твоей сестре, и это на самом деле так. Есть у меня подозрение, что для добрых дел она вряд ли их использует, и в какой-то момент сделанное ею может ударить по мне. Я ведь данные артефакты добыл, вот и спросят у меня, зачем я это сделал и почему. Но изменить ничего нельзя, поэтому я уйду с поляны только после того, как получу их с твоего согласия, или же вовсе без него.

— Ты честен, Хранитель, — прошептал призрак. — Ты не врешь. Странно. Давно такого не видала. Удивил.

Сверкнула искорка, ударив меня в лоб. Несильно совсем ударив, еле ощутимо. Следом прилетела вторая, попав в грудь, причем и та и другая после скатились вниз, на землю, где и остались лежать, еле-еле поблескивая среди травы.

— Забирай, — вытянув костлявую руку в мою сторону, велел призрак ведьмы. — Отдай ей, пусть владеет на свою голову. Знаешь, Хранитель, чужое добро счастья и удачи никогда никому не приносило, в том убедилась на своем опыте. Раньше или позже за него приходится платить сторицей, даже если не самому хитнику, так детям его или внукам. А вот такое, что сработано в те времена, когда старые боги в самой силе были, еще и жизнь укорачивает. Сестрица думает, что сможет обмануть всех, включая ту, что раньше или позже до каждого доберется? Пусть. Оно и славно — быстрее свидимся.

И призрак засмеялся, сначала тихонечко, еле слышно, но с каждой секундой громкость возрастала, под конец став такой, что у меня в голове зазвенело. Про то, каким жутким этот смех оказался, я уж и говорить-то не стану.

Но все это не помешало мне отыскать на земле коротенький гребешок с семью длинными зубцами и простенькое колечко.

— Камень мой верни на место, — отсмеявшись, велела мне Аглая. — Поставь так, как раньше, ясно?

— Сейчас сделаю. — Кивнул я.

— И больше сюда не приходи. — Призрак засиял куда ярче, чем раньше. — В другой раз целым не уйдешь, ясно? Марфе передай: это все, что она получит, ни книги, ни ножа ей не видать, кого бы ни прислала.

— Передам, — послушно повторил я. — Нет проблем. Только вот…

— Что? — немного раздраженно уточнил призрак.

— Если Марфа надумает сдать обратно полученное сегодня, я могу сюда наведаться? Ну, мало ли. Она в самом деле женщина умная, вдруг осознает, что совершила ошибку?

— Тогда приходи, — поразмыслив пару секунд, произнесла Аглая. — Дозволяю. А теперь тащи камень. И присыпь его землей хорошенько!

На этот раз я не ворчал на тяжесть булыжника, мне хотелось поскорее завершить работу и свалить с этой поляны куда подальше. Я понимал, что мне сегодня очень повезло, поскольку я столкнулся с чем-то совершенно мне до того неизвестным, но при этом смертельно опасным. Впрочем, некоторая гордость внутри тоже имелась. Почему? Потому что столкнулся, выжил и даже все, что нужно, получил. Как ни крути — победа.

Я установил камень, потоптал ногами землю, насыпанную вокруг него, а после, подумав, отвесил поясной поклон, добавив:

— Спасибо тебе, Аглая, за разговор, подарок да совет.

И в этот самый момент из-под камня высунулась призрачная рука, которую я, пожалуй, ни с какой другой уже не спутаю. Высунулась, удлинилась невероятно, а после впечатала мне прямиком в лоб невозможно холодную ладонь.