Рутея

Андрей Валерьевич Скоробогатов, 2017

Ближний космос стал нашим, но совсем не тем способом, каким предполагали наши предки: одиннадцать новых планет из систем других звёзд пополнили Солнечную систему. Планета Рутея, 2596 год. После века колонизации и последующей изоляции Земли осиротевшие колонии оправляются от Малого Средневековья. Государства людей сосуществуют на одной планете с загадочной цивилизацией амфибий Мрисса. Безработный механик ищет свой путь в бескрайних степях Рутенийской Директории и ищет пропавшую жену, ещё не подозревая, какие тайны хранит его родной мир.

Пролог

Я был тогда чудовищно, неприлично молод. Я снова залез тем утром на Призму.

Мне уже прописывали за это пять часов штрафных работ, но я лез туда снова и снова. Мать запрещала мне, отец угрожал выпороть, если я снова полезу. Но я не выдерживал.

Круче всего, конечно, было залезать на самую верхотуру на закате. Жаль, что такое у меня получалось только один раз. С высоты в триста восемьдесят метров видно не только Утёс на западе вместе с пограничными батареями, но и Заповедник. Узкая полоска низких облаков в эти часы подсвечивается лучами заходящего солнца, и под ней заметно яркую, ядовито-зелёную подложку.

Никто из знакомых мне людей не был в Заповеднике, хотя он всего в пятидесяти километрах от нас. И лишь единицы в городе видели мрисса живьём. Каждый новый документальный фильм про экспедицию к зеленокожим становился сенсацией и в наши дни.

В три часа дня весеннее солнце печёт, и над Заповедником видно лишь серую размытую полоску облаков.

После заката с Призмы в простой бинокль можно было разглядеть планеты системы — соседку-Землю и соседа-Дарзит. В большой телескоп, говорят, просматривалась их атмосфера и континенты. Но настолько поздно я ни разу не засиживался.

— Надо же, уже четыре века живём на одной планете, а никак не привыкнем к ним, — сказал я Тембе.

— К кому? — он выключил трансляцию.

— К мрисса.

Темба Аллейн сидел рядом со мной в укромном месте на верхнем ярусе, всего в полуметре от толстенного купольного синтостекла. Здесь не было камер, а охранные дроны сейчас появлялись очень редко — поговаривали, что они вообще сломались. Молодой иасканец был моим проводником, хотя я уже настолько хорошо выучил маршрут, что два раза залезал и без него. Мы уселись на обломки бетонных конструкций, торчащих под самым потолком, смотрели в горизонт, болтали ногами и слушали в наушниках «музыку свинца» — какого-то малоизвестного уличного музыканта из Рутении.

Пол верхнего яруса, давно заброшенного в этой части Призмы, виднелся где-то в пяти метрах внизу, а в разломанных лестничных проёмах правее нас просматривался и уровень ниже — метров тридцать, а то и сорок. Дул ветер — благодаря защитным панелям, не такой пронизывающий, как снаружи. Но выше нас в панелях были пробоины, и на сквозняке можно было легко простыть. Стекло гуляло, скрипя и прогибаясь под сильными напорами ветра.

— Мне всегда казалось, что мы живём не на краю утёса, а на берегу. Типа, там, за краем, не болота и джунгли, а какой-нибудь океан, — сказал я.

— Это да. Что бы ты сделал, если бы увидел мрисса? Я бы, не задумываясь, прикончил бы.

— Почему?

Он пожал плечами.

— Скользкие, противные. Лягушки. Правильно делают, что не суются.

— Тебе же рассказывал историк? Как-то сунулись. В Новое Средневековье. И наши, и с той стороны континента. Отхватили пару тысяч гектаров за Утёсом. И сразу землетрясения, лучевая болезнь, ураганы…

— Это всё сказки! Я думаю, это рутенийцы устроили. Проклятые полукровки…

Мне захотелось сказать что-то едкое в ответ, но я сдержался.

— Нет, не рутенийцы, чувак. Эти дикари владеют какой-то тайной. Либо их кто-то защищает.

— Вон, смотри! — Темба указал пальцем в сторону высокой батарейной башни в километрах восьми от нас. Я пригляделся — из подземных ангаров поднялся полупрозрачный шарик сферолёта и полетел в сторону города. — Дредноуты! Вот кто защищает. Нас от них! И от рутенийцев.

— Это не дредноут, это снабжение. У дредноутов под сферополем ещё и броня, они сильнее блестят на солнце. И это не они нас защищают! Это пограничники их защищают, от нас, как ты не понимаешь. Чтобы никто в Заповедник не вздумал убежать. Вот говорят, что они парализуют взглядом при встрече. А я читал, что это специальный гипноз, которым нас кто-то другой облучает, чтобы мы им не причинили вреда. Они же разумные, и охраняемый вид.

Темба нахмурился, насупился. И без того узкие глаза превратились в щёлочки.

— Да где ты этого всего нахватался?! У этих, что ли, с рутенийских каналов? Умничает он! Ботаник! Полукровка!

Я вскочил.

— Что ты сказал?!

— Что ты полукровка! По тебе же видно, что тебя мамка нагуляла на стороне! За это и отец лупит. Ты метис!

«Метис» в этих краях до сих пор считалось словом оскорбительным. Замахнулся, чтобы врезать ему в грудь или в плечо, но в последний миг одумался. Бетонная балка шириной всего сорок сантиметров, врежешь чуть сильнее — упадёт вниз и разобьётся.

На пожизненные рудники на Архипелаг я не хотел. И вид у полноватого парня был скорее беспомощно-смешной, чем агрессивный.

К тому же, как ни крути, парень был прав. Я был метисом, которых многие в наших краях, памятуя о расовых чистках при диктаторском режиме полувековой давности, до сих пор не любили.

— Сам полукровка, слышишь! Иаски все полукровки, вы синтезированная раса. И вообще, такого народа не было на Земле. Была такая корпорация-директория — И-А-С. Индонезия, Аляска, Сингапур! Ещё Монголия, Перу и этот… Вьетнам, кажется. В вас специально намешали куча разных народов, четыре поколения скрещивали друг с другом, чтобы выживаемость повысить, и язык у вас искусственный, я читал.

— Опять он умничает! Ну, я хотя бы чистокровный иаск, а не такой, как ты. Таких, как вы, ещё век назад…

И вдруг он замер на полуслове, неподвижно вглядываясь в меня. Поднялся и смотрел на меня стеклянным взглядом.

Мне стало страшновато. Я попятился к лесенке, придерживаясь за стекло.

Дело в том, что такое уже случалось со мной — раз пять за последние недели. Люди — однокашники, продавцы, даже родители — останавливались на середине разговора и вдруг начинали на меня пялиться. Со мной и самим такое случилось один раз. Стоишь, пялишься на себя в зеркале, а внутри как будто кто-то шарится по моим мыслям.

Причём в прошлые разы, как и сейчас, это часто случалось при обсуждении каких-то политических или расовых вещей. Например, когда я заговорил про новости о таинственных исчезновениях людей из запертых квартир. Или о провалившейся четыре века назад колонизации Дарзит.

— Эй, ты чего? Что с тобой?! — крикнул я.

Это помогло, Темба моргнул и замотал головой, протёр глаза.

— Что?

— Ты как будто в трансе был. А я тебе врезать хотел сначала, а потом передумал. Свалишься ещё.

Темба посмотрел вниз, слегка пошатнулся, ойкнул, и сел обратно.

— Я тоже тебе врезать хотел. Ну что, мир?

— Мир, — кивнул я и тоже сел. Сначала немного посидели молча, потом я вгляделся в горизонт и слегка толкнул приятеля в плечо: — Смотри! Вон твой дредноут, летит от Заповедника. Ну правда, от кого ему там защищать? До рутенийцев пять тысяч километров через Заповедник или через Полярный океан. Он нарушителей границы ищет. Увидит — сначала припугнёт, а потом выжжет из импульсной пушки.

— Ты лучше давай расскажи мне, как нарушаешь границы совершеннолетия! Ну, как у тебя там с этой инспекторшей?

По идее, от воспоминания о ней я должен был густо покраснеть, но меня бросило в холодный пот. Я совсем забыл, что именно сегодня по расписанию посещение бюро труда, менеджера по профориентации.

Хлопнул по нагрудному карману — карту собеседований, специального девайса-документа с собой у меня не было. Как и бумажных справок, которые до сих пор, со времён Малого Средневековья любили выдавать в разных бюрократических конторках.

— Чёрт!

Сорвался с места, прыгнул на металлическую лестницу на колонне, с неё — на пол верхнего яруса. На руках остались ссадины, но я этого сразу не заметил. Вдоль стены пробежался до широких ворот в соседний блок, огибая разбросанную тут и там мебель.

— Ты куда? — крикнул Темба в спину. — Погоди, мне чего, одному возвращаться!

Было некогда объяснять. Я выглянул — нет ли в соседнем блоке вышедших на перекур из единственного сохранившегося наверху помещения метеорологов. Пусто. Накинул капюшон, включил хамелеон-модуль в куртке и нырнул в лестничный проём с отломленными перилами. Пробежал семь пролётов вниз, встал на принесённую тумбочку и пролез в вентиляционную камеру с раскуроченной решёткой. Прыгнул в коридор, приоткрыл дверь на этаж.

На четырёх этажах ниже расположились склады — бытовой техники, продовольствия. Выход располагался в дальнем конце помещения. Теперь настал самый ответственный этап — пройти мимо охранных дронов и не быть замеченным кладовщиками. Хамелеон-модуль мало того, что был не армейский — самодельний, сильно просвечивающий. Мне перепаяли его за триста шиллингов из какого-то рекламного блока. Камеры издалека и дроны, по идее, куртку в автоматическом режиме не должны зафиксировать, а вот людей вблизи не обманешь.

Пригнулся и зашагал вдоль нижнего яруса штабелей. В десятке метров зашелестел лопастями дрон — я сел за ящики, перевёл дыхание, посмотрел на время в набровнике. Оставалось сорок минут. Лишь бы не задержали, лишь бы успеть.

Через минуты две показалось, что опасность миновала. Высунулся из-за ящиков, прислушался. Вдали были слышны разговоры на смеси амирланского и бриззского — точнее, отчётливо слышны были только ругательства на обоих языках, а говорили, возможно, на каких-нибудь южных наречиях. Я рванул через зал и уже подходил к служебной лестнице на нижний уровень, как меня кто-то окликнул сзади.

— Эй! Ты откуда?

Машинально сбавил шаг, отключил хамелеон на куртке.

— Эй! Сейчас охрану позову!

— Я… Я сюда ходил на собеседование.

Я обернулся. Денниец в спецовке был на голову выше меня и лет на десять старше, отряхнул руки от пыли и жевал тростинку. Чёрная кожа лоснилась от пота.

— Семнадцатилетний, что ли? На собеседование, на склад! Ха! Так я тебе и поверил, чувак. Наверх бегал, засранец, да? Ещё и куртка с какой-то фиговиной.

Я кивнул и решил взять быка за рога.

— Слушай… Проведи меня через охрану?

— Сколько дашь?

— Ну… шиллингов сорок.

— Семья небогатая, что ли? Обычно за это пару сотен предлагают. Ладно, чёрт с тобой, проведу так. Я тоже в твои годы бегал. Потому сейчас тут и работаю. Грузчиком!

Он буквально за шкирку схватил меня и потащил к выходу. И тут я вспомнил про своего приятеля.

— Я совсем забыл. Мы можем подождать моего друга? Он сейчас спускается.

— Друга? Нет уж, давай по одному. И пусть тогда уж твой приятель заплатит. За обоих. За опоздание.

В неудачное положения я попал, подумалось мне: теперь к возможному допросу на охране прибавились проблемы с Тембой. Надеюсь, удастся разобраться.

Мы спустились вниз. Совсем рядом, за стенкой на первом уровне расположился крупнейший городской рынок, плавно перетекающий в город, и его было слышно даже через пару дверей. Проводник приволок меня в будку к охраннику и буквально сунул мою голову в окошко.

— Люк, этот мелкий пришёл на собеседование в офис хозтоваров, а потом полез наш смотреть склад!

Толстяк в окне заворочался, рассеянно пробежался по записям камер наблюдения.

— Так… Я не вижу, чтобы он входил в офис. Пропуск тебе в офисе давали?

— Не-а.

— Не может быть! А карта собеседований где? А ну-ка сознавайся, наверх лазал?!

Хмурый взгляд его упёрся в меня, как вдруг охранник изменился в лице. Морщины разгладились, и он стал разглядывать меня каким-то отрешённым, даже слегка растерянным взглядом.

Точно так же, как Темба. Как зачарованный. Я посмотрел на темнокожего. Он точно так же, молча и безучастно пялился на меня.

Стало страшновато.

— Эй! Что с вами?

— Иди давай… — охранник отвернулся и упёрся взглядом в камеры.

Я кивнул очнувшемуся деннийцу, рванул к дверям, нажал на кнопку открытия и вылетел на улицу.

За картой собеседований нужно было ехать домой. Впереди были бриззкие кварталы — продолжение уличного рынка с примесью забегаловок, мордобоя в стиле капоэйро и нескончаемого уличного карнавала. Не один здравомыслящий парень не полез бы к станции трамвая через них, но это был кратчайший путь.

Я пошёл через толпу. Расталкивал жонглёров, протискивался между рядами молодых парней в широкополых шляпах, перепрыгивал через просящих милостыню нищих и расставленные прямо на тротуаре стулья уличных кафешек. Потом рванул быстрее и запрыгнул в последний момент на лоукост-трамвай. Это такая древняя беспилотная магнитотележка с перилами и без крыши на десяток человек. По этой же улице ходят и нормальные вагоны — с мягкими креслами, кондиционером и прочими удобствами, но зато в этом с моего электронного кошелька списалась всего пара шиллингов.

Наконец я сошёл на ближайшей станции, пробежал квартал, взобрался по лесенке на второй этаж нашего таунхауса и открыл дверь домой. С дверей в меня прилетела пустая пивная банка отца, приземлившись ровно около кучки таких же у входа. Сам он, развалившись в кресле, увлечённо резался в какую-то архаичную стрелялку, охватившей голограммой половину кухни.

— Малой, выброси мусор!

— Где все?

— Старшая к хахалю уехала, мать с младшей на рынке. Ты где шлялся, засранец?!

Я молча рылся в вещах, пока, наконец, не нашёл карту собеседований и бумажный чек с печатью.

— Ты что, говнюк, опять на Призму полез?! Нам опять за тебя платить, да?!

Оставив риторические вопросы без ответа, я снова рванул вниз по лестнице.

К тому же, голова у меня занята была совсем другим.

Не то, чтобы я не любил своих родителей, а они не любили меня. Но семнадцать лет — непростой возраст, да и семья у меня попалась не самая благополучная. Когда-то в раннем детстве родители были успешными предпринимателями из гильдии графства, но потом дела пришли в упадок. Отец запил, старшие сёстры пошли вразнос, дом пришлось обменять на тесную конуру, а мать взваливала на меня всю тяжёлую мужскую работу.

Путь до бюро труда я пролетел на некоем автопилоте — за последние четыре месяца я научился проходить его с закрытыми глазами. Четыре квартала вниз, к речушке. Через мост. Поворот в середину квартала, в дыру в заборе — так быстрее, чем обходить с улицы, через главные ворота. Обойти старый особняк кругом. Пройти мимо толкающихся сверстников на крыльце — кто-то из них даже мог оказаться знакомым и окликнуть, но я всё равно не заметил бы этого. Максимум — машинально поздоровался бы.

Подняться на второй этаж, отметиться картой собеседований, получить номер очереди и ждать…

Тут на какое-то время наваждение прошло, я огляделся и увидел, как парень с девушкой у входа в кабинет снова пристально разглядывают меня. Всё так же, странным безразличным взглядом. Так недолго и параноиком стать, подумалось мне. К тому же я начал припоминать, что читал какие-то старинные рассказы про психоиндукторов и удалённое управление сознанием человека. Но мысли быстро переключились обратно, и скоро дверь распахнулась, и я оказался лицом к лицу со своей главной радостью и главным страхом последних месяцев.

Эта история стара как мир. Когда тебе семнадцать, и у тебя нет ни нормальной работы, ни образования, ни своей квартиры, ни средства передвижения, то девушкам ты практически безразличен. Тебе строят глазки только лицеистки лет пятнадцати, неказистые, с ещё отсутствующей или уже испорченной фигурой, потому что у них примерно те же проблемы, что и у тебя. Пока тебе шестнадцать, вы даже можете дружить и невинно целоваться в отсутствие родителей, но буквально через несколько недель всё меняется. Иметь сексуальную связь с несовершеннолетней — это уголовное преступление, за которое могут сослать разнорабочим в деннийские колонии на лет двадцать. А донести может кто угодно — друзья, соседи, родители.

Семнадцатилетние барышни в самом соку, и за ними идёт охота среди мужиков от восемнадцати до шестидесяти. Лишь единицам из них интересны ровесники, и то, они предпочтут выбрать старшего сына из богатой семьи. Что уж и говорить про симпатичных девушек чуть постарше, так и не нашедших мужчину, но упорно ждущих принца.

У парня, которому оставалось пара месяцев до семнадцатилетия, практически не было шансов ни перед ровесницами, ни перед «зрелыми» двадцатилетними барышнями.

И именно такой девушкой оказалась Лиза Далтон, младший инспектор биржи труда, взглянувшая в своё отражение в стекле. До сих пор мне сложно понять, что я нашёл в этой маленькой, склонной к полноте метиске. Возможно, пышную, волнительную грудь, взгляд на которую я мучительно старался спрятать, и которая отлично сочеталась с лёгкой застенчивостью. Эдакая отличница-домосед. Возможно, «восточный» разрез глаз, так похожий на мой, — именно за этот разрез глаз меня обзывали подкидышем.

Но, скорее всего, как я понял гораздо позже, она просто оказалась первой девушкой после лицея, с которой мне пришлось близко и долго общаться. Одноклассницы у меня были никудышные, на улице и в мастерской ровесниц я почти не видел, вот и влюбился в первую симпатичную девицу, которая заговорила со мной по душам. Каждый инспектор на бирже труда — психолог, именно потому эту должность до сих пор выполняет человек, а не компьютерный алгоритм.

— Садитесь, Рэд, — Лиза потупила взгляд и стала листать голограммы с моим досье. — Надеюсь, вы больше не залезали на Призму? Штрафы нам очень не нужны.

— Нет, — соврал я. Врать было отвратительно, но разум возобладал.

— Вы сходили на речной порт?

— Да, — выдавил я из себя и протянул через стол бумажное заключение. — Им… не нужны стажёры.

Лиза потянулась за документом, но резкий порыв ветра из окна вырвал бумажку из моих пальцев и сдул на пол.

— Ой, — смешно сказала Лиза, и мы синхронно бросились поднимать бумажку с пола. Когда она наклонилась, я в очередной раз заглянул к ней в декольте. И густо покраснел, — потому что она заметила и застенчиво улыбнулась в ответ. Уселась обратно и демонстративно поправила платье.

— Рэд, вы мне так и не объяснили в прошлый раз, собираетесь ли вы после семнадцатилетия только работать, или пойдёте куда-то учиться?

— Пока я точно не хочу менять специальность. Родители хотят, чтобы я поступал на экономиста или юриста. Но мне больше нравятся рабочие специальности, я бы хотел пойти на сферомеханика. Вы как бы мне посоветовали, Лиза?

На самом деле, вопрос был очень важным. С каждым новым разговором о моём будущем родители занимали всё более жёсткую, даже жестокую позицию. Девушка немного опешила от неожиданного вопроса.

— Ну, я бы порекомендовала найти некоторый компромисс с родителями. Они ведь готовы оставить вас на время обучения?

— Я и сам был бы рад сбежать.

Лиза покачала головой.

— Многие так говорят. А если новая война? Лучше всего будет отсидеться здесь, у Заповедника — защищать родные края. Сюда точно никто не долетит.

Я вспыхнул.

— Если будет война, я сбегу в Заповедник! Или уйду в партизаны.

— Вы не хотите стрелять в рутенийцев?

— Ни в кого не хочу. Занимайтесь любовью, а не войной!

Как же это не к месту, как нелогично и слишком наивно это прозвучало! Я покраснел ещё сильнее, продолжая пялиться на неё. Инспектор немного заволновалась, снова поправила одежду.

— Ладно, мы отвлеклись. Вам родители хотя бы дадут стартовый капитал?

— Не знаю, я с ними не разговаривал, — я пожал плечами. — Наверное, дадут. А что, это так важно?

Голова предательски кружилась.

— Ну, разумеется. Хотя бы для успеха в обществе, начала карьеры. Да и среди девушек, в конце концов.

Я вспыхнул, кровь давила в виски.

— Да я и без наследства, и с наследством никому не нужен! Мне семнадцать, со мной никто даже не согласится погулять. Даже такой же метис, как и я. Вот вы бы… вы бы согласились, Лиза?

— Ну, я бы подумала.

В глазах побелело, мир пошёл кругом. Последнее, что я услышал, были голоса Лизы:

— Эй, что с тобой? Плохо, что ли?

И ещё чей-то голос, незнакомый, вкрадчивый и тихий, прозвучал словно внутри меня:

— Попался ты, парень, нашли мы тебя…

Как я вспомнил позже, он разговаривал по-рутенийски, но я почему-то понял его.