Несущий Свет

Андрей Валентинов, 1996

Тихие парижские улочки, горящие крымские степи, суровая большевистская Москва - и всюду Степану Косухину и Ростиславу Арцеулову противостоят сверхъестественные силы, преследующие свои тайные цели. Поиск правды приводит смельчаков в подземелья Кремля, где им предстоит встреча с тем, кто стоит за зловещим экспериментом над миллионами людей. Чем закончится для них эта встреча - смертью или бессмертием?

Око Силы. Первая трилогия

1920–1921 годы

Книга третья

Глава 1. Амнезия

Горячий воздух струился над недвижным морем, серая дымка заволакивала горизонт, но город был уже виден. Огромный, белый, он спускался с неровной гряды поросших тусклой зеленью холмов, сбегал к еле заметной кромке берега, утыкаясь в огромные волнорезы, в темные громады доков и бесчисленные причалы, над которыми горбились уродливые силуэты подъемных кранов. Город дышал: еле заметный вначале, ровный гул усиливался с каждой минутой, уже можно было различить в нем несмолкаемую перекличку пароходных гудков и резкий вой портовой сирены.

— Марсель, мистер Косухин.

Степа Косухин, не оглядываясь на соседа, высокого толстого англичанина, так и просившегося на агитационный плакат, разоблачающий происки мирового империализма, кивнул, достал пачку нестерпимо дорогих папирос и с отвращением закурил.

Папиросы Косухину не нравились. Он заплатил бы втрое дороже за «Атаман» или «Дюшес» и даже за пачку пайковой махорки. Но махорки в буфете не оказалось. Курильщики могли выбирать между дюжиной сортов дорогих толстенных сигар и не менее дорогими папиросами. Степа злился — недобитая контра Ростислав Арцеулов подсунул красному командиру изрядную свинью. На сам пароход жаловаться не приходилось, но интеллигент Арцеулов в звериной злобе к представителю победившего пролетариата приобрел Косухину билет не в демократическом и общедоступном третьем классе, не в мелкобуржуазном втором и даже не в откровенно буржуйском первом — недорасстрелянный колчаковец купил билет в классе «люкс». В горячке сборов Степа, простая душа, не обратил на эти тонкости внимания. И зря!

Не успел Косухин вступить на борт «Маргариты» и предъявить билет, как его приветствовал лично капитан — настоящий морской волк: старый, с седыми усами и в ослепительно белом кителе. Дабы Степа ничего не спутал, молодой офицер в таком же белом кителе поспешил изложить сказанное капитаном на вполне приличном русском языке. Косухин пробормотал: «Сэнкью», — и попытался исчезнуть в глубине корабельных лабиринтов, но не тут-то было. Тот же молодой офицер вручил «мистеру Косухину» большую корзину, из которой нагло выглядывала бутылка буржуйского вина «Шампанское» и букет отчаянно пахнущих цветов — подарок от пароходной компании. Но и после этого Степу не отпустили, а отвели в каюту, которая оказалась целой квартирой из двух комнат с роскошной мебелью, персидским ковром и даже канарейкой в клетке. Корабельный лакей, именуемый здесь «стюардом», показал ему апартаменты и на ломаном русском предложил канарейку убрать и заменить попугаем. Тут уж Косухин не выдержал, потребовав оставить в покое канарейку, а заодно и его самого.

Ясное дело, неприятности на этом не кончились. Завтрак и ужин ему приносили в каюту, а обедать приходилось в салоне, причем Степино место оказалось через один стул от капитана. Рядом с Косухиным был усажен русскоговорящий помощник, дабы развлекать знатного гостя непринужденной беседой на родном языке.

Весь рейс Косухин чувствовал себя отвратительно. С соседями — сверхбуржуями, обитавшими в каютах «люкс», он из принципа (а равно как из разумной осторожности) не общался. Особы попроще — первого и второго класса, вежливо раскланивались, но подходить к столь важному пассажиру не решались. Немного придя в себя, Степа рассудил, что белый гад Арцеулов поступил абсолютно верно — плыть классом «люкс» куда безопаснее, чем в пролетарском третьем. В буржуазном обществе, как твердо усвоил Косухин, закон на стороне богатых, а значит подозрений у вездесущей полиции будет меньше. Степа понемногу успокоился, научился вежливо отвечать на приветствия пассажиров и начал скучать.

Дело было труднопоправимым. На пароходе играли в бильярд, в карты и даже — полулегально — в рулетку. Рулетку и карты Степа отбросил сразу. Оставалось набивать руку на бильярде, чем Косухин и занимался в нескончаемо долгие вечера после ужина. На корабле имелась библиотека, но книжки в ней были на каких угодно языках кроме русского. Зато там обнаружился альбом Николая Ингвара, и Степа часами просиживал на палубе, разглядывая странные, ни на что не похожие работы художника. Одна из скучающих дам попыталась вовлечь Косухина в искусствоведческую беседу, но говорила она по-французски, и Степа ограничился тем, что принес из каюты несколько рисунков, подаренных Николаем Константиновичем. Увидев их, дама обомлела, выдохнула: «О-о!» — и поспешила отстать от таинственного русского миллионера — ценителя современной живописи.

Итак, «Маргарита» подходила к Марселю. Все, что можно, Степа уже предусмотрел. Русскоговорящий помощник капитана, узнав, что «мистеру Косухину» необходимо в Париж, причем как можно быстрее, заказал по радио билет на поезд, а заодно и такси, что отвести его от пристани аккурат на вокзал. Степа, языков не знающий, попросил также помочь составить телеграмму Валюженичу, так что особых забот у него не оставалось, по крайней мере, до Парижа.

Марселя Степа так и не увидел. У трапа его встретил юркий молодой буржуй в клетчатом костюме — агент железнодорожной компании, вручил билет и усадил в такси. Парижский поезд отходил через полчаса.

Степа пришел в себя только в купе. За окном мелькали белые аккуратные домики марсельских предместий, с вершин окрестных холмов тянуло вечерним холодком, колеса равнодушно отстукивали километр за километром, а Косухин все не мог поверить, что земля, по которой несет его чистый, новенький, не в пример российским, поезд — Франция. Это уже было слишком — Синьцзян, Тибет, Индия, бескрайний зеленый океан — и теперь Париж.

Чтобы отвлечься, Степа еще раз перебрал пункты своего плана: Тэд, улица Гош-Матье, Карл Берг, Наташа… Впрочем, о Наташе он старался не думать. Где-то по Парижу бродит поганец и трус Гастон Сен-Луи — законный Наташин жених, а и ему самому надо спешить в Россию… Главное — брат! Главное, чтобы таинственный «Пространственный Луч» не подвел, и полковник Лебедев, командир эфирного корабля «Владимир Мономах — 2», сумел вернуться с неведомой Тускулы на родную землю. О большем Степа и не мечтал.

…Он проснулся ночью — мгновенно, словно от толчка, вытер вспотевший лоб, оглянулся. Сон… Ему привиделось что-то страшное… В купе было пусто, колеса поезда продолжали деловито стучать, но страх не проходил. Косухин включил ночник — маленькую лампочку у изголовья, сел на койку и закурил. Внезапно сквозь теплынь майской ночи повеяло холодом. Степа вскочил, еще раз оглядел пустое купе… Мало ли что приснится, в конце концов? Он покачал головой и без всякого удовольствия взглянул на свою небритую физиономию, отразившуюся в роскошном, в полный рост, зеркале.

— Хорош, чердынь-калуга! — пробормотал Степа — и замер.

Все было по-прежнему. Он стоял посреди купе, под ногами стучали колеса, тускло горел ночник, а из зеркала на него глядело отражение — чужое… Все еще не веря, Косухин помотал головой…

…На Ксении Арцеуловой была черная офицерская форма. Ярким серебром горел Георгиевский крест. Серые глаза смотрели прямо, и от этого взгляда Косухину стало не по себе.

— Здравствуйте… — прошептал он, но лицо женщины осталось недвижным. Степа зажмурился — а когда вновь взглянул, лицо исчезло.

— Фу ты!.. — успел выдохнуть Степа, но тут же вновь замер, сообразив, что в зеркале ничего нет. Он бросился вперед, чуть не ткнувшись в стекло лбом, но гладкая поверхность отражала лишь пустое купе с горящим ночником. Но вот из глубины, стало медленно проступать лицо — снова чужое и тоже знакомое. Степа закусил губу — на него смотрел профессор Семирадский, такой же, каким запомнился при жизни, только глаза, обычно веселые и беспокойные, были теперь странно недвижны и тусклы.

И вдруг Косухин начал понимать.

— Что… что случилось?

Лицо Семирадского дрогнуло и начало на глазах меняться. Волосы и борода потемнели, густые брови сдвинулись к переносице, и Степе показалось, что он вновь стоит на лютом январском морозе посреди старого кладбища. Сквозь зеркало на него смотрел генерал Ирман…

— Что… случилось? — еле слышно повторил Косухин, но зеркало молчало. Мертвое лицо начало медленно исчезать, растворяясь в полумраке. Еще мгновение зеркало оставалось пугающе пустым, а затем там появилось то, чему и надлежало быть — сам Степа, бледный, взъерошенный, с закушенной нижней губой…

Косухин глубоко вздохнул и без сил опустился на край койки. Надо было жить дальше. В конце концом, все это могло быть бредом, сном, видением…

«А если нет? — мелькнуло холодная и страшная мысль. — Если я действительно видел… Ксения, Семирадский, Ирман… Зачем?»

Ответ был один. Они — по своей либо по чьей-то иной воле — приходили о чем-то сообщить. Сообщить — или предупредить… А вот о чем именно, Степа даже боялся подумать.

Он лег, выключил ночник и, усилием воли заставив себя обо всем забыть, заснул мертвым сном без сновидений…

Утро было ярким, за окном мелькали протянувшиеся на многие километры парижские пригороды, и Косухин поспешил привести себя в порядок. У него еще будет время поразмышлять. Сейчас — Париж!

Толпа запрудила перрон, но Валюженича он узнал сразу. Тэд, наряженный в совершенно буржуйского вида клетчатый костюм с розаном в петлице, стоял рядом с каким-то пухлым коротышкой и, вытянув худую шею, всматривался в окна тормозящего состава. Косухин рассмеялся и помахал ему сквозь открытое окно. Валюженич заметил, подпрыгнул от неожиданности и устремился к дверям.

— Оу! Стив! Ай эм… Глэд… Бардзо…

Отхлопав Степу по спине, американец выдохнул воздух и отчеканил:

— Товарищ Косухин! Позволь… э-э-э… витать тебя в Париж — метрополи оф будущей мировая революция!

— Вот это хорошо! — солидно одобрил Степа. — Ну, привет, акэолоджи! Как ты, не закис?

Между тем оказавшийся тут же пухлый толстячок уже тянул Степин чемодан. Тэд помог отнять багаж у сопротивлявшегося Косухина и кивнул:

— Стив, это есть май френд Шарль Карно — потомственный пролетарий.

Степа с изумлением взглянул на «потомственного пролетария», но коротышка Шарль улыбнулся, и Косухин решил не углубляться в классовые проблемы, после чего все трое стали продираться через толпу к подземному переходу.

— Шарль майже не разумеет по-русски, — сообщил между тем Тэд. — Бат добже знает латыну, грецьку та чайниш.

Степа с уважением поглядел на знавшего загадочный «чайниш» Шарля, тогда как тот, сообразив в чем дело, закивал и наконец уверенно произнес:

— Это… это не есть важно.

Степа взглянул на «пролетария» с удивлением, но уточнять не стал. Между тем, пройдя бесконечными лабиринтами, они вынырнули на гигантскую привокзальную площадь, где стояли, ожидая пассажиров, долгие ряды разнообразных авто. Шарль огляделся и уверенно кивнул в сторону чуть ли не самого роскошного из всех — большого белого автомобиля, возле которого суетился шофер в кожаном пиджаке и таком же картузе.

«Хорош пролетарий!» — усмехнулся Степа, покуда его чемодан размещали в багажнике, а его самого, словно последнего буржуя, усаживали на заднее сидение. Убедившись, что все расселись, Карно произнес: «Огюстен!» — и шофер, даже не спрашивая адреса, тронул машину с места.

— То, Стив, як я нау спик рашен, то есть по-русски? — не без гордости поинтересовался Валюженич.

— На все сто, чердынь-калуга! — подбодрил приятеля Степа. — А чуток подучишь — на две сотни будет!

— Это не есть важно, — вновь повторил Карно и пристально взглянул в глаза Косухину.

— Бат вай, чердынь-калуга? — от удивления Степа перешел на иноземную речь.

— Стив, ты помнишь мистера Цонхава? — ответил вместо Карно Тэд. — Мы размовлялы…

— Не помню, — вздохнул Косухин. — Я же тогда в Шекар-Гомпе был! Но мне Славка рассказывал…

— Сома дэви! — внезапно произнес Карно, а затем заговорил по-французски — медленно, выделяя каждую фразу. Косухин вздрогнул. В памяти всплыли слова старика в пещере… Он заставил себя сосредоточиться, вслушиваясь в непонятную ему французскую речь, и вот, словно откуда-то из глубины, начал проступал смысл слышанного.

— Слушай, слушай внимательно, Степан, — говорил Карно. — Я тоже приобщен к этому ритуалу. Сома дэви — напиток богов, и это не самое великое из того, что мы теперь с тобой можем…

— К-кажется… я это… понимаю, — проговорил пораженный Степа. Шарль улыбнулся, кивнул и тут же отбросил всякую важность.

— Ну в таком случае, как говорит наш друг Тадеуш — о'кей! Мы сможем с тобой общаться без всяких переводчиков, Степан. Нужно лишь каждый раз немного сосредоточиться.

— Ой, ребята, давайте о другом, — вмешался Тэд. Теперь он говорил по-французски, но понимать Степе было куда проще, чем расшифровывать его обычный русско-польско-английский суржик. — Шарль, Стив никогда не был в Париже!

— Да, конечно, — усмехнулся Карно, и, обернувшись к шоферу, бросил: — Огюстен, в центр…

Больше двух часов Косухина возили по Парижу, представляя обалдевшему красному командиру чудеса столицы мира. Степа лишь неуверенно повторял вслед за Шарлем: Л'Арк Триомф, Сакр-Кер, Ситэ, Нотр-Дам… Тур д'Эфель добила его окончательно. Косухин желчно завидовал: в пролетарской Столице ничего похожего пока не было — и не намечалось. Наконец, они пообедали втроем в уютном кафе, которое, как пояснил Шарль, находится в районе Монпарнас и где вечерами бывают какие-то знаменитые художники.

…Слово «Монпарнас» крепко засело у Косухина в голове. Где-то здесь, на Монпарнасе, живет генерал-лейтенант Аскольд Богораз, отец вечно кашлявшего притворщика Семена…

— Сейчас завернем ко мне, — говорил Шарль, покуда они курили черные, незнакомые Степе, папиросы «Галуаз». — Отдохнем, а там надо разработать для нашего гостя программу. Лувр, Мэзон д'Инвалид… Версаль, конечно. Там, Степан, французские короли жили…

— Ах, короли! — классовое чутье наконец-то проснулось, и Косухин с подозрением воззрился на пухлого самоуверенного Карно. — Слышь, Шарль, а чего это тебя Стив пролетарием назвал? Да еще потомственным?

Карно и Валюженич удивленно переглянулись.

— Оу! — сообразил Тэд. — Стив, я перепутал! Этот жаргон… Я хотел сказать, что Шарль — из семьи потомственных революционеров.

Это было ничуть не лучше, скорее наоборот.

— Его прапрадед был командующим армией французской революции. Лазарь Карно работал вместе с Робеспьером.

О Робеспьере Степа, конечно, слыхал и воззрился на Шарля с явным уважением.

— Да, он был кем-то вроде Троцкого, — кивнул Карно. — Кое-кто до сих пор не может простить нашей семье, что Лазарь Карно голосовал за казнь короля. Моего деда убили за это…

— Ты что? — Степа сочувственно покачал головой. — Во гады! А дед твой, он кто — тоже революционер был?

— Сади Карно был Президентом Французской республики, — пояснил Валюженич, после чего у Степы отпала всякая охота расспрашивать дальше.

— Ладно, — прервал молчание Карно. — Поехали все же ко мне. Мой будет рад с тобой познакомиться. Не волнуйся — он не президент Франции — всего лишь сенатор.

С точки зрения Степы немногим лучше, но он вежливо промолчал, а затем выразительно поглядел на Тэда.

— Мы зайдем к тебе завтра, Шарль, — понял его Валюженич. — Сейчас у нас со Стивом есть важное дело…

— Ну конечно! — возмутился Карно. — Сейчас вы будете разглядывать находки из Шекар-Гомпа! Я всегда знал, что американцы бесцеремонны, а русские — те же американцы, только голодные и небритые…

Тэд проигнорировал эту шовинистическую реплику, после чего Шарль распрощался и укатил вместе с молчаливым Огюстеном, категорическим тоном заявив, что ждет их завтра к пяти.

— Вот его бы в Шекар-Гомп!.. — не без злорадства заметил Косухин, проводив взглядом наглого буржуя.

— Шарль прекрасно дерется, — возразил Валюженич. — Он уже собирался ехать мне на выручку, но я вовремя дал телеграмму из Морадабада…

— И все одно — буржуй! — рассудил Степа. — Ладно, Тэд, рассказывай…

Валюженич взглянул на Степу как-то странно и нерешительно проговорил:

— Понимаешь, Стив, кое-то случилось…

— Как? — обомлел Степа. — Чего ж ты молчал, не писал? С кем случилось? С Наташей?

— Ну…

Валюженич начал говорить, но Степа то и дело был вынужден останавливать приятеля. Понимать Тэда стало сложно. Без Шарля Карно таинственная сила, позволявшая разбирать чужую речь, сразу ослабла.

— Я не пил сома дэви, — пояснил Валюженич. — Тут нужен тот, кто овладел этой силой — как мистер Цонхава, или Шарль…

Наконец Степа как-то приспособился, и смысл сказанного стал вновь понятен. Тэд прямо с вокзала доставил Наташу на улицу Гош-Матье и сдал с рук в руки господину Карлу Бергу, а на следующий день девушке стало плохо — приступ какой-то странной болезни свалил ее в первую же ночь после приезда в Париж.

— Я не писал вам, — вздохнул Валюженич. — Вы были с Ростиславом далеко. Помочь — ничем бы не помогли… Сейчас ей лучше, но… Стив, она ничего не помнит! Понимаешь — ничего! Амнезия!

— Что? — Косухин подумал было, что он вообще перестал понимать Тэда. Тот напрягся и заговорил по-русски:

— Амнезия — то колы человек все забывать. Травма мозкова, то… понимаешь?

— Да говори по-английски! — прервал Косухин. — Только медленно…

— У нее было что-то вроде воспаления мозга. Врачи говорят, что это результат нервного потрясения. Когда Наташа пришла в себя, то забыла все, что было с ней за последний год, после того как она уехала из Парижа. Сейчас она здорова — но меня не помнит. Я говорил с ней…

Тэд замолчал, Косухин же все еще не верил. Амнезия — он слыхал о таком, но какая-то странность была во всем случившемся. Нервное потрясение? В Шекар-Гомпе и позже, в Индии, Наташа была спокойна и даже временами весела — куда веселее его самого. Если бы с ней и вправду было что-то не в порядке, это заметили бы сразу — или после, на пароходе…

— Меня просили не встречаться с нею, — продолжал Валюженич. — Я видел ее потом пару раз издалека — вместе с этим Сен-Луи…

Тон, которым было произнесено имя Наташиного жениха, был настолько недвусмысленным, что Степа взглянул на Тэда — и понял если не все, то многое. В душе шевельнулось какое-то неведомое доселе малоприятное чувство.

— Вот так, Стив, — вздохнул американец. — Прежде чем поедешь к господину Бергу, ты должен это узнать. Меня просили передать всем, кто был с Наташей эти месяцы, чтобы они ей ничего не рассказывали. Врачи считают, что это опасно…

Косухин не ответил. Наташа все забыла! Иркутск, кошку Шер, штурм дома на Трегубовской, серых тварей, обступивших старую церковь, взлетевшую в небо стрелу «Мономаха», Шекар-Гомп… Это казалось невероятным и страшным.

— Наверное, ее психика не выдержала, — тихо проговорил Тэд.

— Психика, чердынь-калуга! Искалечили человека!.. — буркнул Степа и вновь умолк, не желая покуда углубляться в обсуждение этой новой, неожиданной беды. — Ладно, понял… Тэд, а этот Карл Берг — как он тебе?

— Оу, мистер Берг — важный человек! И очень мрачный…

— Важный, — повторил Косухин. — Стив, а о Николае… О моем брате. Ты… Не спрашивал?

— Хотел, но затем вспомнил все эти ваши игры в секретность…

— Да, — кивнул Степа, вставая. — Ты прав. Сам спрошу.

Косухин хотел ехать на улицу Гош-Матье сразу, но Тэд уговорил подождать, пояснив, что Берг днем обычно уезжает по своим научным делам и застать его можно лишь вечером. Степа согласился, Тэд поймал такси, и они отправились на левый берег Сены, где в небольшой квартирке на шестом этаже огромного нового дома обитал археолог.

Квартира Тэда была завалена книгами, кипами исписанной бумаги и, разумеется, всяческими «артефактами» — от уже знакомых Степе тибетских рукописей до ржавого оружия и даже чучела крокодила, выкрашенного отчего-то в желтый цвет. Особенно много было в квартире всяческих идолов, мелких, но весьма жутковатого вида. В углу были свалены несколько кирок, лопаты и дюжина ножей.

Все это показывалось Степе с соответствующими комментариями. Косухин качал головой и напряженно думал, является ли наука «акэолоджи» полезной для мирового пролетариата — или бедняга Тэд по классовой несознательности посвятил жизнь очередной буржуйской глупости.

…Несмотря на все уговоры, Косухин решил ехать к Бергу сам. В конце концов Валюженич сунул Степе несколько десятифранковых бумажек и, вырвав из блокнота листок, аккуратно написал по-французски два адреса — Карла Берга и собственный, дабы Степа мог показать их таксистам. Ясное дело, пользоваться необычным даром в присутствии посторонних не стоило, и Косухин решил общаться в городе, как и полагалось иностранцу, жестами и мимикой. Валюженич вновь поймал такси, Косухин смело бросил «бон суар» в ответ на приветствие шофера и сунул тому бумажку с адресом Берга.

Улица Гош-Матье оказалась почти полностью застроенной двух — и трехэтажными особняками с решетчатыми металлическими оградами, из-за которых выглядывали зеленые кроны высоких каштанов. Дом, в котором обитал Карл Берг, был им под стать — двухэтажный, с нешироким фасадом, узкими, под старину, окнами и высоким крыльцом. К удивлению Косухина, в окнах не было света, хотя в соседних домах уже горело электричество.

Отпустив авто, Степа секунду постоял в нерешительности, сообразив, что полностью безоружен и суется к неведомому ему Бергу без всякой разведки (не считать же разведкой визит Тэда!). Он мотнул головой, отгоняя странную неуверенность, взбежал по ступенькам и уже поднял руку к электрическому звонку, как вдруг знакомая волна холода охватила его. Пальцы онемели, кровь застучала в висках, и тихий, еле уловимый голос позвал:

— Косухин… Косухин… Косухин…

Степа отдернул руку, быстро оглянулся, но на улице ничего не изменилось. Дом был тих и спокоен. Косухин потер ладонью лицо, вновь оглянулся и решительно нажал кнопку звонка.

Дверь долго не открывали. Степа хотел позвонить вновь, но внезапно створка распахнулась, и на пороге возник человек в черном смокинге. Пустые холодные глаза уставились на Косухина без всякого выражения, безразличный голос произнес: «Мсье?»

— Я… Мне к господину Бергу, — рубанул Степа, решив, что здесь должны понимать по-русски.

Человек в смокинге не двигался. Степа машинально окинул взглядом крепкую фигуру, заметив, что одежда незнакомца на левом боку подозрительно оттопыривается.

— Передайте — я Степан Иванович Косухин, — вновь заговорил он, с сожалением подумав, что кроме расчески иного средства защиты с собой не захватил.

Дверь закрылась. Потянулись минуты ожидания. У Степы мелькнула недостойная мысль улизнуть, пока есть еще время, но он не дал этой мысли разгуляться, дождавшись, пока дверь вновь отворилась. Тип в смокинге окинул гостя все тем же равнодушным взглядом пустых глаз:

— Заходите, сударь.

На этот раз он говорил по-русски.

Степа вошел, оказавшись в полутемной прихожей, завешенной почти неразличимыми в полумраке картинами. Из темноты появился еще один тип, как две капли воды похожий на первого: тот же смокинг, тот же равнодушный взгляд, тот же револьвер на боку, разве что ростом повыше и в плечах пошире.

— Прошу за мной, сударь, — проговорил первый и направился вглубь дома. Косухин с самым невозмутимым видом последовал за ним. Второй смокинг пристроился сзади.

В коридоре было темно, но откуда-то сбоку лился неяркий свет. Идти приходилось с осторожностью, чтобы не наткнуться на комоды и шкафы, загромождавшие проход. Провожающий стал подниматься по лестнице, ведущей на второй этаж. Тот, что сзади, не отставал, и Косухин чувствовал себя не особо уверенно, утешаясь тем, что в каждом доме свои порядки. Может, этот Берг налетчиков боится?

Поднявшись по лестнице, Степа оказался перед высокой дверью. Первый смокинг неслышно приоткрыл ее и кивнул:

— Вас ждут…

В комнате было темно, хотя и не так, как в коридоре: в окно лился неяркий вечерний свет. У окна стоял огромный стол, слева и справа застыли, поблескивая стеклами, высокие, до потолка, шкафы, скрывавшие ряды книг, на полу лежала медвежья шкура. Стол был заставлен странного вида приборами, о назначении которых Степа не мог и догадываться. Там же лежал большой старинный фолиант, раскрытый приблизительно посередине.

Берг стоял у окна — огромный, высокий, широкоплечий. Налитое силой тело обтягивал такой же черный смокинг, как и на других обитателях этого странного дома. Когда он обернулся, Степу поразило лицо — необыкновенно бледное, словно Наташин дядя страдал малокровием или пользовался пудрой. Черные глаза смотрели спокойно, без малейшего удивления.

— Господин Косухин? Прошу садиться. Чем могу служить?

Голос у Берга оказался под стать фигуре — громкий, басовитый, и даже негромкий тон не мог скрыть его мощи.

— Я… — начал было Степа, присаживаясь на высокий, с резной спинкой стул.

–…Насколько я знаю, знакомый Натальи Федоровны, — прервал его Берг. — Как сообщил мне господин Валюженич, вы были вместе с нею в Индии. Благодарен вам, сударь, за внимание, но должен сообщить, что Наталья Федоровна нездорова, поэтому ваш визит представляется излишним. Напоминания о пережитых страданиях не пойдут ей на пользу…

Косухин сидел, сжавшись в комок. Берг подавлял, его огромная фигура нависала горой, и Степа чувствовал себя крайне неуютно, словно и в самом деле в чем-то провинился.

–…Поэтому, сударь, еще раз благодарю за внимание к нашей семье и на этом прошу завершить свой визит.

— Ну, это я понял, — Степа наконец-то собрался с силами и встал. — Только у меня к вам еще одно дело…

Берг никак не реагировал, всем своим видом показывая, что пребывание гостя в его кабинете и так затянулось.

— Какое же дело, сударь? — теперь голос звучал громче, в нем чувствовалось раздражение.

— Рцы, мыслете, покой, — рубанул Косухин, вспомнив странный пароль, который когда-то услыхал посреди утонувшего во тьме кладбища. — Я по поводу «Мономаха»…

Берг секунду-другую молчал, затем медленно опустился в огромное кресло. Темные глаза смотрели на Степу не мигая, но в этом взгляде по-прежнему не чувствовалось ничего, даже легкого любопытства.

— Какое отношение, сударь, все это имеет к вам?

— Я брат полковника Лебедева.

Черные глаза на миг вспыхнули, но в них и теперь не было любопытства — в них горел гнев.

— Значит, вы — Косухин, комиссар Челкеля? Забавно…

«Интересно, а за кого он меня раньше принимал? — удивился Степа. — Ведь я же, чердынь-калуга, сразу назвался!»

— В таком случае попрошу вас немедленно покинуть этот дом. Я не приемлю теории и практики господ большевиков. Вы и вам подобные — хуже чумы! Уходите!..

— Я уйду! — Степан старался говорить как можно спокойнее, но теперь уже проняло и его. — Но сначала вы сообщите мне, господин Берг, что случилось с моим братом!

— У меня нет сведений о полковнике Лебедеве, — тихо и как-то устало проговорил Берг. — Ни он, ни господин Богораз не выходили на связь. Тускула молчит. Это все, что я могу вам сообщить…

Степе показалось, что в комнате внезапно стало совсем черно. Николай не вернулся!..

— Хотя и не разделяю ваших политических симпатий, все же считаю своим долгом выразить свое сочувствие. Надеюсь, все же, что господин Лебедев еще выйдет на связь, и вы сможете встретиться с братом…

Тон был ледяным, и Степе стало еще тяжелее. Берг стоял у стола, огромные руки лежали на раскрытой странице древней книги, и вдруг Косухин заметил: на указательном пальце Берга тускло сверкнул большой тяжелый перстень. Хозяин дома уловил его взгляд — рука исчезла за спиной. Впрочем, эту мелочь Степа приметил лишь мимоходом. Он все еще не мог осознать случившегося — брат не вернулся.

— Я… хочу… Я вам не верю! У вас должна быть система связи! Этот… «Пространственный Луч»! Вы должны знать, что случилось с «Мономахом»!

— Я не обязан отвечать на подобные вопросы, но, если настаиваете, объясню. Связь с «Мономахом» велась с земли — с полигона Челкель. Из того, что мне успела рассказать Наталья Федоровна, я понял, что рубка управления взорвана и связь, естественно, прервалась. Установка, о которой вы упомянули, должна заработать в случае благополучного прибытия «Мономаха» на Тускулу. Одно из двух: или господину Богоразу не удалось наладить ее, или случилось нечто худшее. Нам с вами, господин Косухин, остается лишь ждать.

— Ладно, — Косухин мотнул головой. — Буду ждать. А сейчас я хочу видеть Наташу… Наталью Федоровну. Я должен знать, что с ней все в порядке.

— Я уже говорил вам, сударь!.. — посуровел Берг.

— А я уже слышал! Я ничего не буду это… напоминать. Познакомьте нас, будто я ваш гость и все. Хочу увидеть, что она здесь и жива.

Берг на мгновение задумался, затем нажал кнопку вмонтированного в крышку стола электрического звонка. Дверь кабинета бесшумно растворилась, на пороге возник тип в смокинге.

— Где сейчас Наталья Федоровна?

— Они с господином Сен-Луи собираются в театр.

— Пригласите…

Косухин повернулся к двери и замер. Минута, другая — и вот в коридоре послышались быстрые шаги. Во рту у Степы пересохло. Секунда — и Наташа уже была в кабинете. На ней оказалось роскошное вечернее платье, на шее сверкало большими камнями колье. Девушка ничуть не походила на себя прежнюю. Встреть Косухин такую — то и не оглянулся бы. Обычная дворяночка…

— Что случилось, дядя? Добрый вечер, сударь!…

Последнее, естественно относилось к Степе. Сказано это было так, словно в кабинете Карла Берга появился новый предмет мебели.

Между тем в кабинет вслед за Наташей вошел невысокий брюнет с пухлым брюшком и весьма заметной проплешиной. Вид у него был сонный и одновременно высокомерный, особенно после того как его взгляд упал на гостя.

— Прошу знакомиться, — спокойно, но с еле заметной иронией бросил Берг. — Господин Косухин, наш гость из Большевизии. Моя племянница Наталья Федоровна. Гастон де Сен-Луи, ее жених.

— Вы из России? — Наташа поглядела на Степу с искренним любопытством и протянула ладонь, которую тот нерешительно пожал. — Вы, наверное, офицер? Мой дядя телефонировал каким-то офицерам…

Косухин сглотнул, не зная, что ответить. Между тем мсье де Сен-Луи с явной неохотой протянул руку, затем подумал — и Степа внезапно сообразил, что ему предлагают для рукопожатия два пальца.

— Гастон! — Наташа и сама заметила это, но Сен-Луи лишь улыбнулся, окинув Степу с ног до головы взглядом, в значении которого трудно усомниться. Кровь ударила в голову. Косухин тоже протянул руку — и подал Гастону один палец. Тот дернулся — и убрал ладонь, затем что-то шепнул девушке. Та нерешительно кивнула:

— Господин Косухин… Дядя… Извините, мы спешим.

Степа молчал, сил хватило лишь на то, чтобы кивнуть в ответ. Уже в дверях Наташа оглянулась. Взгляд девушки скользнул по комнате, на миг остановился на Степе. Косухин вздрогнул. Если Наташа действительно собиралась в театр, то настроение ее было не из самых подходящих: в ее глазах плавал страх…

Подождав, пока стихнут шаги в коридоре, Берг выглянул в окно, а затем повернулся к гостю:

— Итак, вы убедились. Наталья Федоровна здорова, но совершенно не помнит ни вас, ни того, что было в последние месяцы. Еще раз прошу не напоминать ей об этом и, лучше всего, оставить ее в покое. Если будут новости о господине Лебедеве, я вас извещу.

«Интересно, чердынь-калуга, как это он меня известит? — думал Степа, покуда молчаливый лакей в смокинге провожал его к выходу. — Он ведь и адрес-то мой не спросил! Вот гад!»

То, что господин Берг не говорил всей правды, было ясно. Он, конечно, знал, кто такой Косухин с самого начала, иначе не стал бы беседовать с ним о «Мономахе»… Впрочем, трезво рассуждать Степа был не в силах. Пропал Николай — по сравнению с этим даже поганая рожа талантливого физика Гастона де Сен-Луи казалась обстоятельством абсолютно второстепенным.

И еще одна мысль не давала покоя. Какая-то мелочь, на которую он вначале не обратил внимания. Степа перебрал еще раз подробности встречи в полутемном кабинете — и тут его осенило. Перстень! Перстень на руке Берга! Большой серебряный, так похожий на тот, что был у Арцеулова! Но ведь Славка дал его брату перед стартом! Правда, Степа видел перстень лишь секунду, не больше, но зачем тогда Бергу так поспешно его прятать?

…Стемнело. Улица Гош-Матье была почти пустынна. Степа, плохо знавший местность, с трудом вспомнил, откуда подъехало такси, и побрел в ту сторону, надеясь выйти на более людную магистраль и там поймать авто, чтобы добраться до квартиры Валюженича. Он шел медленно, не обращая внимания на происходящее вокруг. Внезапно его внимание привлек смех: на тротуаре, возле большого черного автомобиля, стояло четверо совершенно буржуйского вида молодых людей, перебрасываясь фразами на непонятном Степе французском языке. У всех явно было превосходное настроение. Когда Косухин поравнялся с ними, один из четверки ленивым движением достал из кармана большой портсигар, вынул папироску и хлопнул себя по карману, вероятно, в поисках спичек. На лице у буржуя появилось легкое разочарование, но тут его взгляд упал на Степу. Курильщик сделал жест, понятый всем, вдыхающим никотиновый дым, без всякого перевода. Косухин вздохнул и полез в карман за спичками. Когда он поднес огонек к папиросе, то внезапно заметил взгляд одного из четверки. Тут тоже не требовался переводчик. Степа резко отпрянул назад, но поздно: курильщик отбросил папиросу, и его ладонь метнулась прямо к Степиному горлу. Косухин успел взмахнуть рукой, пытаясь задержать удар, но тут кто-то из стоявших рядом выбросил вперед руку с кастетом.

«Как мальчишку взяли!» — мелькнула последняя мысль, и все исчезло.