Воплоэны. Одно сердце для двоих

Андрей Буторин, 2023

Прямо из гримерки родного театра меня утащили в другой мир, чтобы сделать кандидаткой в невесты… даже не короля, а всего лишь того, кто мечтает им стать. Что ж, сыграю эту роль, устрою такой спектакль, что всем тошно сделается! Правда, жених уж больно хорош, как бы и впрямь не влюбиться. Ох, а тут еще этот, на белом коне!.. Злющий, у меня аж колени трясутся. Или они от иного трясутся? Вот тебе и спектакль – «Третий лишний». Как бы только узнать, кто же именно?

Глава 1

— Любовь мое пронзила сердце… Но сердце у меня одно — пронзенное, оно любить не сможет!.. И жить я больше не смогу…

Я высказала эти слова со всей искренностью, на которую была способна. А способности у меня точно имелись — иначе не давали бы главные роли. И пусть театр провинциальный, зато один на всю область. Режиссер у нас правда… хм-м… Нет, он хороший и даже талантливый, но его порой заносит — начинает считать себя гением. Ставил бы известные пьесы, ту же проверенную годами классику, так ему, видите ли, сам Шекспир тесен. Недаром фамилия у режиссера Широков. Вот и теперь мы играли спектакль «Пронзенное сердце» по написанной лично им пьесе.

Что мне в этом «Сердце» нравилось — декорации и костюмы. Время действия — век семнадцатый-восемнадцатый, поэтому на заднике красовалось золотисто-белое здание, похожее на дворец в Павловске — с него, наверное, и срисовывали; а на актерах — на нас, в смысле — бархатные плащи, фраки, сюртуки, мундиры из темно-зеленого сукна, брюки с лампасами, бриджи до колен, треугольные шляпы, ботфорты… Это на мужчинах. А на женщинах — шикарные платья с длинными откидными рукавами и шлейфами, в руках веера, на головах диадемы из шелка, расшитые золотыми и серебряными нитями, усыпанные блестяшками, призванными изображать бриллианты.

Мою голову украшала лишь ниточка жемчуга, превосходно подчеркивающая красоту шелковистых черных волос, спадающих волнами ниже плеч на ворот светло-синего платья, разрез которого, идущий к низу от талии, открывал атласную юбку белого цвета. Украшало платье и золотое шитье, как без этого! Красавишна, в общем. Королевишна! Хотя играла все-таки не царевну-королевну, а княжну Анели́ — это Широков придумал, изначально ведь роль писал под меня. А раз уж я в миру Анна — вот тебе и для сцены имя созвучное.

У меня вообще имя с фамилией почти классические — Анна Куренина. Или обкуриться, или под поезд кинуться. Но я не из таких. Меня трудности только сильнее делают, сказывается детдомовская закалка. Совсем крохой меня подбросили к дому малютки — в корзинке, прям как в книжках. Курениной же я стала не потому, что лежала в этой корзине с папиросой во рту, а по фамилии нянечки, которая меня нашла. Имя же я сама сказала. Ну, как сказала… В полгода, или сколько мне там было, особо не наговоришь, но как потом рассказывали, я так плакала, короткими придыханиями: «Ан… ан… ан… а-аан!»

После дома малютки — детдом, где мои театральные задатки, кстати, отметили — лишь только какая проверка нагрянет, так меня сразу на сцену, гостей развлекать. И все оставались довольными. Не раз от этих проверяющих слышала: «Этой бы девочке в театральный, да только…» В общем, это «только» за каким-то лешим привело меня в технический колледж, после которого, правда, ни дня по специальности не отработала, потому что играла в студенческой кавээновской команде, и где-то как-то умудрилась попасть на глаза Широкову. Он сграбастал меня с клубной сцены чуть ли не во время выступления и перетащил на сцену театральную. Еще и на актерские курсы отправил. Спасибо ему, в общем. Говорю же, хороший дядька, хоть его и заносит. С другой стороны, не заносило бы — может, мы его и знать не знали, покорял бы столичные сцены. Все что ни делается — к лучшему, правильно говорят.

И вот сказала я, задушевно и трепетно, что жить так больше не могу — а было это уже в конце второго акта, — и бросив взгляд в зрительный зал увидела стоявшего в проходе у самой двери мужчину. Ух ты, вот это был кадр! Невысокий и худощавый, в длинном черном плаще несмотря на теплый летний вечер, одним только взглядом заставил поверить, что на самом деле он высокий, могучий и вообще суперкрутой. Взгляд у дядьки был — что надо! Его бы к нам в труппу, играть злодеев и коварных любовников. Может, потому он там и торчит, что дожидается окончания спектакля, чтобы встретиться с Широковым? Кто его знает. Вот только смотрел он все время на меня. Пристально, неотрывно, не мигая. Меня это стало напрягать, даже один раз сбилась, вместо «пронзили взглядом, так пронзите шпагой», я сказала: «Пронзили взглядом, так придите шагом». И мужик этот сразу ушел, словно разочаровался во мне за ошибку. Или же понял ее буквально, но сделал наоборот.

Непонятно как, но этот глазастый черт, который и впрямь пронзил взглядом почти реально, аж лопатка зачесалась, выбил меня из сценического состояния, и я с трудом доиграла спектакль. Доползла до гримерки, а там уже Сашуля сидит, дожидается. Александра, рыжее солнышко, моя лучшая подруга, и нас так часто привыкли видеть вместе, что ее пускают в служебную часть театра, считая за свою. Мы даже внешне похожи, особенно фигурами — среднего роста и телосложения, — так что если бы не разный цвет волос, то наверное, и путали бы.

Только я зашла, она тут же вскочила и набросилась на меня, как львица на лань:

— Ты видела?! Ты видела того Калиостро в черном?! Я думала, он тебя глазами съест!

— Положим, до Калиостро ему далеко… — попыталась возразить я, но Сашуля не позволила.

— А до кого близко?! — завопила она, широко распахнув красивые серо-голубые глаза. — Ты че, не просекла, что он за тобой приходил? Это ж бандюган, он на тебя глаз положил, решил своей шмарой сделать!

— Ну ты и нахваталась словечек, — поморщилась я. — И по-моему, ты Калиостро с Корлеоне перепутала, не?

— Ладно тебе придираться! Корлеоне, Аль Капоне — главное, бандюган.

— Саш, сейчас не девяностые.

— И что, организованная преступность побеждена?

— Слушай, я устала, — опустилась я в кресло, — а ты, прости меня, несешь какую-то чушь.

— Чушь?! — вскинулась подруга. — Вот подожди, постучат в твою дверь и скажут…

И тут раздался стук в дверь! Мы с Александрой обе подпрыгнули — она стоя, я сидя. Глаза подруги сделались размером с блюдца.

— Н-не-е открыва-ай… — заблеяла она испуганной овечкой.

— Это Широков, — сказала я без особой уверенности. — Он после спектакля всегда заходит.

— Посмотреть, как ты переодеваешься? — на время забыла, что нужно бояться, Сашуля. Обычно она серьезно воспринимает действительность, но сейчас улыбнулась — и в глазах заиграла хитринка.

— Что у тебя на уме?! — встала я и направилась к двери. — Он режиссер! И он высказывает свое мнение о моей игре, делает замеча…

Я открыла дверь и замерла с открытым ртом. Там стоял Калиостро. В смысле, Корлеоне… Короче, за дверью стоял тот самый мужчина в черном, что пронзил меня взглядом в конце второго акта. У меня опять зачесалась лопатка.

— Здрасьте, — нервно сглотнула я, но быстро взяла себя в руки. — Что вам нужно, сударь?

Не знаю уж, почему именно «сударь» — наверное, из роли до конца не вышла. Но во всяком случае я этого Аль Капоне ничуть не боялась. Я уже говорила, что выросла в детдоме, так что один на один с мужиком такой комплекции справлюсь как нечего делать. Платье, правда, снять не успела — длинное, зараза, туфлей в глаз бить затруднительно. Ну да ладно, до чего-нибудь пониже и не менее болезненного точно дотянемся. Потом тенором будет — жаль, у нас театр не оперный.

— Разрешите войти, — сказал будущий тенор и не дожидаясь ответа шагнул в гримерку. В мою! Гримерку! Без приглашения! Вот гад! Кстати, как его вообще на служебную половину впустили?..

А вид у этого гада был такой невозмутимый, даже чуть высокомерный, будто это он оказал честь, посетив мою творческую келью. Увидев Александру, взмахнул пальцами:

— Оставьте нас.

И — вот это вообще уже чертовщина! — Сашуля безропотно вышла из гримерки. Может, напрасно я сказала, что до Калиостро ему далеко? Как бы не оказалось, что это он и есть.

В общем, в голову опять полезли дурацкие мысли, но у меня там, в черепушке, на такой случай припасена поганая метла, которой я этот мусор и вымела. Вновь стала сама собой и вернулась в кресло. А Капоне пусть постоит, нечего из себя крутого строить. Был крутой — будет всмятку.

— Чего надо? — спросила я уже более конкретно.

— Нам понравилась ваша игра, идеальное перевоплощение, — сказал Калиостро. Не, на Калиостро он уже не тянул, пелена с моих глаз спала. Обычный мужик в плаще. Не удивлюсь, если сейчас распахнет его и… Не распахнул. Добавил почти равнодушно: — И мы бы хотели пригласить вас к нам.

— К каким еще вам? — брякнула я, поскольку он опять умудрился раздербанить мои мысли. Это что, столичный вербовщик за мной пожаловал?.. Ну, пусть не столичный, пусть, скажем, э-э…

— В наш коллектив, — не дал Капоне моим мыслям далеко разбежаться. — Вы нам подходите.

— Но… — вякнула я.

— Вот договор. — Я не успела заметить, откуда он его выудил, но уже протягивал лист слегка желтоватого, как будто от старости цвета, где от руки было много и мелко чего-то написано. — Прочтите, там все подробно сказано.

Я машинально взяла этот лист, хотя поняла уже, что мужик — поехавший крышей. Возомнил себя владельцем театра — судя по состаренной бумаге «договора» и рукописному тексту, какого-то средневекового… И вот — набирает актеров. Кого бы правильнее вызвать: полицию или медиков? Хотя в подобных случаях не помешают и те, и другие. Я, делая вид, что читаю «договор», как бы между прочим протянула свободную руку к лежащему на столике телефону…

— Не надо, — сказал псих. — Не отвлекайтесь. Читайте внимательно, чтобы не было лишних вопросов.

Ну ладно, подумала я, прочитаю. Может, ты за это время потеряешь бдительность, и тогда я тебя…

— Вижу, вы никак не можете сосредоточиться, — нахмурился непрошенный гость. — В таком случае читайте вслух, это не позволит отвлекаться.

Во нахал! Вслух ему читай! А песенку не спеть? А сисю не дать?.. Не, сисю не дам. Почитать, так уж и быть, почитаю. Блаженных ублажать полагается, пардон за тавтологию.

Я уставилась в текст договора, написанный красивым, с завитками и прочими финтифлюшками почерком, и машинально стала читать, не вдаваясь в суть того, что именно декламирую. У меня всегда так: читаю молча — все понятно, читаю вслух — весь смысл вместе с голосом вылетает. Сейчас и вовсе что-то пошло не так… Голова вдруг закружилась, перед глазами поплыл туман. Разволновалась, что ли? Еще не ясно, стоит ли. Не грохнуться в обморок — вот что было важным. К счастью, длилось это недолго. Расплывшиеся, пляшущие строчки уже снова встали на место. А вместе с ними до меня дошел наконец и смысл того, что я последним прочитала. Точнее, бессмыслица, потому что там было написано: «Гердериум тохус антакаракт».

— Что еще за антакаракт? — швырнула я «договор» в лицо сумасшедшему. — А не пошел бы ты в тохус?!

— Не надо в тохус! — испугался вдруг тот. — Так нельзя, неправильно. Перечитайте последнюю фразу еще ра…

Договорить он не успел. Не, может, и успел, но где-то там. То есть я даже знала где — в моей театральной гримерке. Вот только меня там уже не было.

Я сидела на дне глубокого глинистого оврага, по дну которого тек мутный ручеек. В этом ручейке я и сидела. В своем шикарном синем платье с атласной юбкой. Еще совсем недавно белой.

Смешно, но я совсем не испугалась. То ли мозг счел происходящее сном, то ли вообще решил самоустраниться от анализирования подобной пурги. Зато я очень сильно разозлилась. Вскочила на ноги, поскользнулась на долбаной глине, снова шмякнулась, добавив разнообразия в цвета моего наряда, опять встала, надежно расставив ноги, и заорала:

— Эй, ты, дебил грохнутый! Иди сюда, договор почитаем! А потом ты его жрать будешь, чтоб врагам не достался!

Я как бы уже понимала, что ору зря, что дебил на самом деле остался в гримерке, но мне нужно было на ком-то выплеснуть злость. И надо же, меня этот кто-то услышал. В смысле, не тот, который там, а совсем другой, который подъехал на белом коне. Ну конечно, чтобы ко мне — да не на белом! Я бы с таким и говорить не стала. Не, все равно стала бы, мне очень хотелось узнать, почему я барахтаюсь в глине вместо того, чтобы переодеться и поехать домой. Не на коне, на моем стареньком верном «меганчике». И даже не на белом — на синем. Между прочим, один-ноль в мою пользу: синих коней не бывает. Ну да ладно, это просто у меня в голове опять началась кутерьма из-за белой лошади. А скорее, из-за ее всадника, одетого, как наши актеры из «Пронзенного сердца»: ботфорты, бархатный плащ свекольного цвета, вот только на голове не треуголка, а широкополая шляпа, похожая на мушкетерскую, только без перьев. Синяя, как любимый «Меган» и платье, чем сразу заслужила мое расположение. Впрочем, ее хозяин, хоть и не был синим — в этом и ему, и мне, считаю, повезло, — впечатление производил еще круче. Длинные темные брови, сведенные у переносицы прямого, тонко очерченного носа, темные же, не густые, но чертовски привлекательные усы и короткая борода… А самое главное — глаза. Мне не виден был их цвет, но казалось, что они сами светятся из-под сдвинутых бровей. Правда, свет был не особенно добрым. Ах, да! На вид моему брутальному спасителю было чуть больше тридцати. Очень хороший возраст!

А вот спасителем я его назвать поспешила…

— Ты кто? — надменно, если не брезгливо, выкрикнул всадник. — Служанка его подвеличества?

— Его под кого?.. — переспросила я.

— Его подвеличества гилена Вилеона, — теперь уже пафосно выдал хрен на коне. И снова скривился: — А ты не беглянка?

— Побегаешь тут, — буркнула я, опять едва не поскользнувшись. Вновь разозлилась и стала настоящей собой — сильной и гордой.

— Сам-то не из цирка сбежал? Или если шляпу надел, можно порядочных дам оскорблять?

— А где тут у нас порядочные дамы? — повел туда-сюда головой брутальный хрен.

— Вот кого здесь точно нет, — сказала я, — так это порядочных кавалеров. Мог бы ради приличия сначала выбраться помочь.

— А потом? — усмехнулся этот, в «мегановской» шляпе.

— Чего потом?

— Вот и я спрашиваю: потом-то что?.. Сначала я помогаю укравшей хозяйское платье замарашке, а чем она потом мне за это отплатит? Платьем? Слишком грязное. Собой? Еще не чище. И думаю, во всех смыслах.

— Ну ты, думатель, — взъярилась я, — скачи думать в другое место! Я знаю одно, там о-очень хорошо думается! Подсказать?

— Как ты себе позволяешь так со мной разговаривать?! — взъярился в ответ и мой собеседник. — Да ты хоть знаешь, кто я такой?!

— Знаю, — ответила я. — Неотесанный хрен на белой лошади. Скачи давай, не зли меня еще больше!

— А ведь я могу и сдать тебя, куда следует, — процедил сквозь очень ровные и белые зубы хрен. — За кражу платья, за оскорбление ветви гилена…

— К-кого?.. — подавилась я смехом. — Ветви?.. Да ты больше чем на сучок не тянешь! — И я не в состоянии больше сдерживаться, заржала так, что испугала лошадь.

Она тоже заржала, встала на дыбы, едва не сбросив сучка в шляпе, и скакнула в сторону, выбив из-под копыт комья земли с травой, один из которых небольно шлепнул меня по груди.

— Считай, повезло, что я не захотел руки пачкать! — донеслось уже издали.

— Ты мое о себе мнение испачкал, — проворчала я под нос. — А я уже чуть было не влюбилась.

— Любовь — это прекрасное чувство! — пропищал вдруг кто-то мелодичным тоненьким голоском. Причем шел он как будто у меня из груди.

А вот тут-то мне и стало вдруг страшно. Это что же, я сама с собой разговариваю? Меня что, тот псих в черном плаще заразил? А вообще, сумасшествием разве можно заразиться? Получается, да. Или тот его дурацкий договор, тохус с антрактом, был посыпан чем-то таким, что меня вот так крепко вставило?.. Ага, вот это больше похоже на правду. Все это просто-напросто глюк: и овраг, и конь белый под конем в шляпе, и… Я опустила глаза… И вот эта зеленая бабочка с человеческим лицом, прилепившаяся к моей груди прямо напротив сердца, — тоже, разумеется, глюк. Ишь как моргает, жалобно так, большущими синими глазками! А какие у нее волосики беленькие, пушистенькие — прям одуванчик. О! Да у нее и ручки как у человека, с пальчиками! И ножки в серебристых крохотных туфельках! Красивый глюк, такие я согласна смотреть. В меру, разумеется. Но молча пялиться на гибрида девочки и бабочки было скучно, и я решила, что если поговорю с глюком, хуже никому не сделаю. Тем более я уже с одним невоспитанным глюком разговаривала — и ничего.

Короче, я спросила у бабочки:

— Ты кто?

— Твоя фейона, — мелодично пропищал глюк.

— Прям вот моя-моя? Фиона — это что, супербабочка?

— Твоя-твоя! Но не фиона, а фейона. Нас когда-то называли маленькими феями… Но теперь я твоя, и ты тоже практически фея.

Вопросов у меня возникло сразу несколько. На время я даже решила не думать о глюке — так вдруг стало интересно. И я принялась удовлетворять любопытство. Начала с того, с чего начинают беседу приличные люди. Ну и феи, наверное, тоже. Я представилась. А поскольку дело приняло фантасмагорический оборот, я решила, что пусть все это будет как бы спектаклем с моим участием. И раз так, то и назвалась я последним сценическим именем:

— Меня зовут Анели. Можно Анель. А у тебя есть имя?

— Ага.

— Скажешь? — улыбнулась я.

— Ага, — повторила фейона.

— Ну так скажи.

— Ага.

— Тебя что, заело? — нахмурилась я. Вот ведь гадство, и этот глюк оказался бракованным!

— Меня не заело, меня так зовут, — с обиженными нотками в голосе произнесла зеленая бабочка.

— Ага?

— Ага!

— Ладно, допустим, — надоело мне это агуканье. — Но я тебя буду звать Агашей, чтоб не запутаться, когда просто ага, а когда ты.

— Хорошо! — захлопала феечка в малюсенькие ладошки. — Мне нравится! Ты Анель, а я Агаша.

— Ага… То есть, тьфу, да, очень мило. А теперь объясни, откуда ты взялась?

Агаша тяжело вздохнула.

— Когда-то нас было много, целое царство. А потом… ты знаешь, я потом тебе расскажу, что потом, а то буду долго плакать, а ты и так мокрая. Скажу только, что нас осталось очень мало. Совсем. А знаешь, как плохо быть на всем свете совсем-совсем одной?

— Знаю, — выдохнула я. Еще бы мне не знать. У меня, кроме Александры, ни одного близкого человека на всей Земле не было. А родных — вообще ноль. Пыталась пару раз с парнями… Ну, вроде как сблизиться, создать что-то вроде семьи, или даже не вроде… Только один быстро смылся, а второго я сама чуть в унитаз не смыла. Г… потому что натуральное. Только очень большое. Потому и не смыла, не поместился. Повезло, ограничился пендалем в зад. Но качественным.

— Значит, и ты одна? — вырвал меня из невеселых воспоминаний голосок Агаши. — У тебя нет семьи?

— Нет, — буркнула я.

— Не обижайся, я очень хорошо понимаю, как это… без семьи… — Фейона произнесла это с такой отчетливой болью, что не поверить в ее искренность было невозможно. А потом она выдохнула: — Но ведь теперь у тебя есть я!

— Вот, — охрипшим почему-то голосом сказала я и подняла палец. — Вопрос намбер ван! Почему ты так упорно твердишь, что ты моя, что ты у меня? Ты приклеилась, что ли? Я имею в виду буквально. Так давай отмочим. Вода, правда, грязная…

— Нет, я не приклеилась, — взмахнула вдруг зелеными крылышками Агаша, сделала круг над моей головой и снова уселась на грудь. — Но у нас было… есть древнее поверье: если тебя отбросит копытом белого коня на сердце человеку, то ты становишься феей этого человека — исполняешь веления его сердца.

— Любые-любые? — ахнула я.

— В разумных пределах. Положить Ирону на Курону я, конечно, не смогу. Или сделать глупого умным. Да! Еще я не могу никого заставить полюбить или разлюбить…

— А зачем… Ирону на Курону?.. — почувствовала я, что краснею.

— Вот и я думаю, незачем, — засмеялась заливистым колокольчиком Фейона. — У тебя же нет такого веления сердца?

— Можешь мне поверить, — приложила я руку туда, где сидела Агаша — та едва успела вспорхнуть. А потом меня одолели сомнения. — Слушай, Ага, а ты ничего с поверьем не попутала? Прям вот копытом белого коня на сердце?..

— Прям копытом, — вздохнула фейона. — Между прочим больно.

— И что, до тебя имелись прецеденты?

— Не знаю. Я же одна-одинешенька, спросить не у кого.

— А откуда тогда знаешь о поверье? — прищурилась я.

— Память предков, — торжественно отчеканила Агаша. — Мы же все-таки магические существа.

— И ты говоришь, что я теперь благодаря тебе тоже типа волшебница?

— Ага. В смысле, Анель… То есть да, разумеется! Что ты желаешь?

— А ты не догадываешься?

— Может… умыться?..

— А что, у меня и лицо грязное? — вспыхнула я, что называется, до корней волос. Нет-нет-нет, только не это! Неужели хрен на коне говорил о замарашке буквально, имея в виду не только платье?!

— Еще какое! — радостно ответила феечка, и я увидела вдруг рядом с собой в воздухе свое отражение.

— А-аа!!! — от увиденного я сделала фейспалм, поскользнулась и в очередной раз приняла грязевые ванны. А потом встала на четвереньки и завыла: — Мы-ыыться! Срочно хочу-уу мы-ыыться!

Ручеек тут же стал расширяться, словно ниже по течению сделали запруду. Вода прибывала очень быстро, и скоро я уже стояла в ней по пояс. При этом она стала куда теплей, чем была изначально, и сделалась кристально чистой. Раскинув руки, я с наслаждением плюхнулась в нее плашмя. Набарахтавшись вволю, я подумала, что купаться в одежде не слишком эффективно, к тому же эту самую одежду тоже не мешало простирнуть. Отдельно от тела. Но я вспомнила, что возле обжитого уже мной оврага имеют привычку разъезжать брутальные хрены на белых конях, а потому попросила Агашу:

— Ты не могла бы посмотреть, не едет ли кто сюда? Или не идет ли?

— Тех, кто летит или ползет смотреть? — уточнила фейона.

— Если это люди, то да.

— И что потом с ними делать? Убивать?

Я аж в воду с головой окунулась. Отплевываясь вынырнула и набросилась на фею:

— Ты что, охренела? Еще раз такое скажешь — лети другую лошадь искать. Копыто, в смысле, чтоб отбросило куда подальше. Тоже мне, убийца малолетняя!

— Вообще-то мне сто девяносто три года, — обиженно сказала Агаша. — И можно было спокойно сказать, а не ругаться. Мы нежные создания, ругань нас ранит.

— Нежные?! — чуть было снова не ушла я под воду. — Убить — что плюнуть, а вот ругаться — как это гадко!..

— Прости, — смутилась фейона. — Я больше не буду. Просто я еще к тебе не привыкла. Но ты не сказала, что делать с людьми. Может, тогда их…

— Нет! — закричала я. — С ними ничего делать не надо! Нужно просто сказать о них мне. Заранее сказать, чтобы я успела одеться. Потому что сейчас мое сердце желает раздеться, помыться и постирать одежду.

— Сердце? — переспросила, округлив глазенки, Агаша. — Буквально?

— Тьфу на тебя, — принялась я стягивать платье.