Сквозь теплый дождь эсэмэсок. Еще одна простая человеческая история

Андрей Бутко

Любви сложено много гимнов и спето много песен. Это еще одна? И да, и нет. Можно ли считать гимном Любви переживания и размышления зрелого мужчины, разлученного со своей юной возлюбленной? Он изнывает в плавящейся от жары Москве, а она укатила к морю на каникулы. Что это — наваждение? Возможно. А может быть обретение смысла жизни и себя самого, в конечном счете? Вопросы, смыслы, Любовь и Смерть… Извечные Эрос и Танатос. Все, как всегда, все, как обычно. Или нет?

«И прибили руки Одина и ноги Одина к Древу Мира»

@ «Я всегда думаю о тебе. И о смерти. Мысль о смерти — это фон, определяющий отношение к происходящему, к жизни. На фоне смерти, небытия все бытие выглядит иначе, все будничные, да и глобальные проблемы мельчают и истончаются. Все становится второстепенным. Важным остается только текущий момент жизни, ибо он и есть жизнь. Не прошлое, не будущее, а стремительно ускользающий текущий момент, это конкретное мгновение, твои ощущения в этот миг, твои переживания, переживание этого мига. Если остановиться и осознать это переживание, то оно наполнит тебя, даст реальное, обостренное ощущение жизни, сделает тебя действительно живым.

И это самое ценное из всего, что только может быть, потому что из всего, что тебя окружает, только это остается с тобой, когда ты уходишь за грань жизни и смерти. А самое яркое, самое живое переживание, наполняющее красками все вокруг, это — Любовь, моя далекая Пенелопа! Любовь это — ты! Это ты сияешь победоносным сиянием! Ты — жизнь, побеждающая смерть! Ты — смысл Жизни, ее суть. Ты — Любовь, Любовь созидающая, противоборствующая Смерти, Хаосу, бессмысленности, исчезновению, растворению, деперсонализации. Ты — столп, опора, стержень Творения, Древо бытия!» @

«споко-ойной но-очи, мой оливково-миндальный плюшевый пыхтящий Ежи-ик! целую крепко!»

Знаешь, милая, когда тебя переполняют повторяющиеся мысли, чувства, эмоции, яркие образы, то они с высокой степенью вероятности вернутся к тебе в твоих ночных снах. Это как поророка на Амазонке — сначала вода реки бежит в океан, а потом она с приливной волной, высоким мутным валом поперек всего русла от берега до берега возвращается обратно, прямо против течения, часто неся с собой все, что было ранее вынесено в бездонное чрево океана. Таков и сон — он выносит из подсознания, накопившиеся там образы, обратно в сознание, создавая причудливые символические картины.

@ «Сегодня, Куколка моя, мне приснилось, что я умер. Это не был пугающий сон, он был совершенно лишен какой бы то ни было мрачной патетики, чего-нибудь вроде всеохватывающего ужаса или парализующего страха, или просто неприятных ощущений. Все происходило как-то очень обыденно, легко и светло. И самое удивительное, что в этом сне ты была рядом со мной, и так, будто ты моя жена, с которой я прожил уже много лет.

Мы с тобой где-то за городом, подъезжаем на моей машине к большой ложбине между зеленых холмов. Внизу, на дне ложбины, небольшое прозрачное озеро, пляж, купаются люди. Дорога, по которой мы неторопливо катимся, идет по гребню холма над озером и в конце разбегается в большую площадь перед массивным светлым зданием со стройными колоннами. За колоннами, в глубине, в тени портала — четыре тяжелые раскрытые настежь дубовые двери.

Мы оставляем машину под солнцем на площади, проходим через колоннаду и входим в прохладу просторного фойе, или, скорее, зала, с высоким, как в храме, сводом. В дальнем конце зала видим широкую лестницу из белого мрамора и массивными мраморными же перилами. Само здание и интерьер напоминают не то министерство, не то гостиницу, не то дворец, в котором разместили музей изящных искусств. На ступенях лестницы сидят люди — мужчины, женщины, в основном средних лет, все одеты по-летнему легко, но сдержанно и неярко, как одеваются на официальные приемы и семейные праздники.

Мы с тобой, Куколка, тоже поднимаемся до середины лестничного марша, присаживаемся на гладкие прохладные ступени и, как многие другие приваливаемся к стене, вытянув ноги вниз. Зачем мы здесь? Мы чего-то ждем? Я не знаю, но тут хорошо и покойно. Я разглядываю красивый цветной плафон там, в высоте, на сумрачном своде потолка, и чувствую, как ко мне прижимается теплым боком лежащая рядом большая черная собака с короткой шерстью и симпатичной мордой, навроде овчарочьей. Но это точно не овчарка. По виду, размерам и строению ее тяжелого сильного тела она больше напоминает нечто среднее между крупным ротвейлером и догом. Я ласково треплю собаку за ухом.

Вдруг возникает какое-то оживление, все разом поднимаются со ступенек и куда-то устремляются. Вскакивает на ноги и потревоженная собака. Мы с тобой, Куколка, тоже в каком-то возбуждении быстро встаем и начинаем вместе со всеми подниматься по лестнице, а собака аккуратно, но довольно сильно и настойчиво, ворча, оттирает от перил и толкает своим крепким шерстяным боком поднимающихся по лестнице обратно к стене, как бы приглашая успокоиться, не суетиться, никуда не торопиться, снова улечься на лестницу у стенки, дабы и она, собака, могла привалиться к кому-нибудь и опять мирно заснуть.

На минуту я поддаюсь ее давлению и снова присаживаюсь на ступени, но расслабиться не удается, я чувствую, что мне надо подняться по лестнице наверх, где как будто бы непременно нужно закончить некие важные неотложные дела. Я резко вскакиваю на ноги, но спотыкаюсь об уже пристроившуюся рядом собаку, поскальзываюсь на гладком мраморе и лечу кубарем вниз по лестнице. Потом — удар, и в глазах все меркнет.

Когда возвращается сознание, то вместе с сознанием возвращается свет и приходит странное ощущение, что что-то не так. Я вижу высокий потолок, все тот же плафон на нем, понимаю, что лежу на лестнице, но не чувствую ни боли от удара, ни жестких ступенек под спиной. Краски поблекли, и все вокруг будто бы слегка плывет, как в мареве. Надо мной — твое лицо в обрамлении светлых волос, Куколка моя, склоненное надо мной. Ты смотришь на меня округлившимися мокрыми глазами, прижимая пальцы к губам. Я спрашиваю, с удивлением оглядываясь по сторонам: «Что случилось?» Ты тихо с явным усилием проговариваешь: «Ты… вдруг упал… и ударился затылком о край ступеньки. Врачи сказали… — ты умер…» Я удивлен, но как-то не очень сильно: «Я умер? Неужели? Да ладно! Так я что — призрак? Ты меня видишь?» И ты коротко киваешь, не отрывая пальцев от губ. «Та-а-а-к… Значит, я теперь без тела? И теперь… могу проходить сквозь стены?» — кажется, я не очень расстроен.

Я с легкостью поднимаюсь, оглядываюсь и вдруг весело спрашиваю тебя: «Ты наверное проголодалась, милая, пойдем, здесь рядом есть отличная столовая». Ты все так же удивленно и испуганно смотришь, но послушно, как завороженная, следуешь за мной. Мы выходим из здания на площадь, где оставили машину и где все по-прежнему залито солнцем.

Я поднимаю лицо, подставляя его солнечным лучам, но я не чувствую их тепла, я не чувствую ничего, это немного удивляет, но не огорчает. Все мне кажется каким-то новым, непривычным, но забавным и любопытным.

Мы пересекаем площадь, но гравий не хрустит у меня под ногами, мы идем дальше по пологому склону холма по вытоптанной в невысокой траве тропинке над озером, я впереди, ты молча за мной, как Эвридика за Орфеем, хотя, по логике, мы должны были бы поменяться ролями. И местами — бесплотная тень должна следовать за живым.

Я веду тебя к одноэтажному приземистому зданию с большими окнами, утвердившемуся на склоне, чуть поодаль от озера. Пляж заметно обезлюдел. С интересом оглядываюсь вокруг, меня не покидает ощущение новизны и что что-то все-таки не так в окружающем мире.

Внутри столовой толпится народ, выстраиваясь в очередь к раздаче. Стоять в очереди очень не хочется. И тут мне приходит в голову, что для всех людей я теперь невидим и неощущаем. «Погоди, — говорю я тебе, — сейчас я все устрою». Я решительно устремляюсь мимо очереди прямо к раздаче, довольный тем, что меня никто не может увидеть, и прохожу сквозь скопление людей, задевая, но не чувствуя их, прямо к прилавку, чтобы взять тарелки с едой.

Конец ознакомительного фрагмента.