Горилла говорила, а попугай молчал

Андрей Арсеньев, 2021

Знаете, над чем задумалась эта милая горилла? Дело в том, что она только что прочитала сборник странных рассказов «Горилла говорила, а попугай молчал» и пытается понять, по какой это причине, интересно, человек на ступенях развития стоит выше обезьяны. Ведь если обратится конкретно к этой книге, то сразу же становится ясно, что мозг автора в лучшем случае можно использовать как губку для мытья бананов. И всё! Для остального он абсолютно непригоден. Так считает эта милая горилла. Посудите сами:«Жил-был волк» – детектив, расследование убийства в котором ведут следователь полиции Сынитар Волков и его помощник Бородий Козлов. Это ж сколько бананов надо переесть, чтобы такое придумать?А «Утя Пункл»? Вы читали эту сказку? Милая горилла например, читая её, после каждого абзаца вынуждена была делать перерыв, чтобы вспомнить номер телефона хоть какой бы-то ни было психбольницы. Но к счастью для автора так и не вспомнила.И он очень надеется, что и ты, читатель, его также не вспомнишь.

Жил-был волк

Это случилось, когда сдохли человеки.

Эволюция им сказала: «Встать!

Каждый при себе иметь он должен руки!

Даже если вы умеете летать!»

Так копыта она порезала на части.

«Чтоб могли не только ими грязь топтать!»

Она нарисовала на конце крыла из жёстких перьев пальцы.

«Чтоб могли не только ими в воздухе махать!»

Не забыла она про плавники и щупальца в придачу.

«Чтоб каждый мог при жизни книгу написать!»

Ветхий переплет

I

Зовите меня Сынитар Волков. В этой книге я поведу речь об одном убийстве, произошедшем двадцать лет назад во времена моей работы старшим следователем полиции.

Начну с того, с чего я вообще решил податься в органы. Это не было моей мечтой детства. Скажу больше, я даже недолюбливал полицию, так как там работали одни козлы. Да, представьте себе, у нас был полицейский участок, укомплектованный от начальника до низших чинов одними только бородатыми дьяволами с прямоугольными зрачками. К тому же никто из моих знакомых не надоумил меня туда податься. Никто из них не сажал преступников в клетку, но почти всем им приходилось в ней бывать. И вот однажды вечером я сам туда попал за то, что слонялся по городу пьяным после празднования своего двадцатилетия. Подумаешь, гулял пьяным, это что, ты выпил и тебе ходить уже запрещено? Все твари выпивают. Те же следователи или детективы раскрывают преступления пьяными в сиську. Ведь Алкоголь — это лучший помощник детектива. И я — не исключение. Ведь я был лучшим следователем в своё время. Ну, а теперь я стал писателем. И тут водка мне помощник. Я люблю тебя, водка… Так… ах да, причина. Причиной, побудившей меня стать полицейским, стало вовсе не возмущение по поводу задержания, так как к тому моменту мне и ночевать было негде, а спать пьяным на улице, это не очень безопасно, сами понимаете. Возмутило меня обращение с заключённым, то есть со мной. Полицейские избили меня за то, что я назвал их волками позорными, а после, представьте себе, ещё и козлом обозвали. К тому же перед этим, обшарив мои карманы, они сожрали всю мою траву.

Меня тогда это очень сильно задело, но я не опустил голову. Я решил изменить всё это изнутри. Я сказал себе: «Я стану лучшим полицейским в городе: справедливым, дисциплинированным, уважающим пьянчуг». Как вы думаете, смог волк без аттестата, без постоянного места жительства и к тому времени не умеющий читать стать полицейским? Ну, вы же читали, что до всего этого написано, так что ответ вам известен.

Когда синяки прошли, меня выпустили, и я сразу же отправился к отчиму для того, чтобы он научил меня читать. Он был знаменит тем, что у него находилась самая большая в городе личная библиотека. Он был очень начитанным. Вы, наверное, спросите меня: что это за такой начитанный отчим, который не научил пасынка грамоте? А я отвечу: дело в том, что моя мать сошлась с ним, когда мне шёл восемнадцатый год. Отчим хотел привить мне знания, но я всё время отказывался. А теперь вы спросите: что это за мать, которая не научила сына грамоте? И здесь я тоже отвечу: отец всё время пил, он же и привил мне любовь к алкоголю, но, к сожалению, когда мне было пятнадцать, его печень не выдержала. После этого нас лишили имущества в уплату долгов, и мы с матерью вынуждены были скитаться по трущобам, а если удавалось добыть денег, то позволяли себе снять какое-либо жильё. Мать тоже выпивала, но сильно этим не злоупотребляла. По крайней мере, она максимум напивалась до такого состояния, чтобы каждый год забывать записать меня в школу.

Вот смотрите, я уже стою у двери особняка, владельцем которого является мой отчим, Серж Волксвагин-младший. Когда-то я здесь жил, но после моего сотого отказа обучиться грамоте отчим запретил мне находиться в этом доме, если не считать небольших визитов. Моя мать Волюмия не стала ему возражать на этот счёт, хотя сама, когда отец был жив, посещала библиотеку только для того, чтобы красть оттуда книги и использовать их как туалетную бумагу. Как мать вышла замуж за отчима, для меня до сих пор остаётся загадкой. Но, по крайней мере, с ним она больше алкоголем не злоупотребляет, а книги в доме используются только для чтения. Хотя нет, помню, как-то раз, в один из моих визитов, в туалете я всё же обнаружил вместо рулона бумаги книгу. Я вошёл в гостиную, где сидели мать с Сержем, и спросил их насчёт этого, и к своему удивлению услышал от отчима, что это он её туда положил. Книга эта называлась «Сговор остолопов».

Дверь открыл дворецкий Псивенс (будущий корректор этой книги) и сообщил, что хозяин дома. Псивенс всю жизнь был дворецким. Начинал он у Сержа Волксвагина-старшего, а после его смерти перешёл в наследство к младшему. Дворецкий провёл меня в библиотеку, где я застал мать и отчима за сортировкой книг.

— Привет. А что это у вас здесь происходит? — поинтересовался я у них.

— Сортировка, — сказал отчим, не отрываясь от своего занятия.

— Для чего?

— Для сортира, — ответила мать и громко засмеялась, не обращая внимания на то, что смеётся одна.

По окончании каламбурного припадка я решил рассказать о причине своего визита:

— Серж, у меня к тебе есть одна просьба…

— Знаешь, я что-то проголодался, — сказал отчим, — надеюсь, это не настолько личная просьба, чтобы мы не смогли обсудить её за обедом?

— Да нет.

— Ну и славно. Псивенс, обед!

Все мы отправились к столу. Время подходило как раз к обеду, так что еда была уже готова и прислуге оставалось её только подать. За столом я заметил одну необычную деталь: еду и посуду раскладывали одна служанка и сам Псивенс, хотя раньше этим занимались только две служанки.

— А почему Псивенс сам подаёт на стол? — задал я вопрос отчиму.

— Одна наша собачка ушла в декретный отпуск, — ответил Серж и обратился к дворецкому, который в это время наливал ему вино в бокал: — Ах ты наша старая кобелина, — проговорил он и потрепал его за ухо.

Псивенс ответил на это довольной улыбкой.

— Ну, если Псивенс такой дамский угодник, может, брать в прислугу не собак? — высказал я своё предложение.

— А ты думаешь, мне не приходило это в голову? — сказал Серж. — Ладно, кого ты предлагаешь?

— Не знаю… лис, например.

— Псивенс, как насчёт лис? — обратился к нему Серж.

— Воруют, сэр.

— И вот так всегда, на всё у него есть оправдание. Кошки всё заблюют, от копытных за столом шуму не наберёшься, грызуны мебель испортят. Ну а чтобы волк был слугой — да никогда! Собаки всегда прислуживали волкам, и «Жил-был пёс» тому доказательство. Да, Псивенс?

— Да, сэр.

— А что если брать псов, а не собак?

— А ты думаешь, Псивенса это остановит? — сказал Серж и посмотрел на дворецкого, тот ухмыльнулся. — Но мы не будем рисковать. Это благородный дом, а не какой-то там Содом.

Мать, услышав это замечание, издала короткий смешок, а Псивенс напустил на себя серьёзную мину.

— Ну, говори, что это за просьба у тебя ко мне? — спросил меня Серж, поедая куриный окорок.

Здесь я вынужден сделать отступление, так как не знаю, спустя сколько времени и в какие руки может попасть эта книга. Может, она будет читаться в далёких краях, а то и планетах, где читатель будет не в курсе нашей сегодняшней повседневной жизни, а если быть точнее, такой области, как гастрономия. Суть в том, что убийства у нас запрещены, даже если ты так называемый хищник. Еду у нас выращивают в специальных лабораториях. Носителями этой еды являются разные животные: корова, курица, рыба и т. д. Происходило много митингов, требовавших закрыть эти конвейеры убийств, но производителям удалось всё уладить, заявив, что у выращенных животных отсутствует душа. Доказательствами чего послужили: их неспособность освоить разговорную речь; передвижение на четырёх конечностях, если таковые у них имеются; и самый важный аргумент, который заставил всех митингующих замолчать, — отсутствие художественных способностей у испытуемых. Так что, благодаря этому, все мы сегодня можем позволить себе мясо по очень доступной цене. В моей практике, конечно, случались убийства из-за причины голода, но как любил говорить мой водитель Коневский: «Впрочем, это уже совсем другая история».

— Я хочу, чтобы ты научил меня читать.

Вот так изложил я за столом свою просьбу, каковую присутствующие не оставили без внимания. Отчим подавился окороком, мать вылила на стол всю бутылку вина, а из угла перестали доноситься стоны служанки, которую Псивенс от удивления прекратил ласкать.

С этого момента началась моя учёба. Я изо всех сил старался, поскольку твёрдо решил стать полицейским. Обучение давалось мне довольно легко, и уже через полгода я мог самостоятельно читать Т. Льва, А. Черепахова, Г. Флореля, У. Волкнера, Д. Коньрада, Э. Леммингуэя и других. Мог, но не читал.

После того как отчим торжественно объявил, что моя учёба окончена, он решил познакомить меня с запрещённой литературой. В тот день я лежал у себя в комнате (да, мне разрешили жить в особняке), отчим постучался в дверь и попросил разрешения войти. Входя в комнату, в руках он держал толстую книгу в чёрной обложке.

— Я хочу тебе кое-что показать, — сказал Серж, присаживаясь на край кровати, — так как ты скоро станешь служителем правопорядка, я тебе больше скажу, ты будешь первым полицейским-волком в нашем городе за всю историю его существования! В других городах, конечно, есть полицейские-волки, но их там так мало, что об этом даже мало кто знает. А всё из-за того, что очень-очень давно нас стали выставлять в дурном свете, что якобы рано или поздно все мы станем ворами, насильниками или убийцами. Ведь в то время, когда все твари не были так расселены повсюду, как сейчас, волки были самыми сильными из них, они добивались всего, чего хотели, и остальные из зависти начали сочинять про нас гнусные истории, которые написаны вот в этой книге. — Отчим дрожавшими пальцами раскрыл обложку и около минуты молча всматривался в написанное. — Такие книги, наподобие этой, запрещены. Раньше их даже преподавали в школах, но шестьдесят лет назад наше волчье братство благодаря многим годам борьбы в судах наконец-то добилось их запрета. Во главе того братства стоял мой отец… Видишь, до чего мы докатились, что вынуждены были для этого ходить по судам, хотя раньше сожгли бы всю эту ересь и тех, кто её распространяет, никого не спросив!.. Конечно, мы сами виноваты, что позволили этому так далеко зайти. Некоторые и сейчас подпольно распространяют такие книги, и полиция не очень-то старается им помешать. Поэтому нам, волкам, самим приходится с этим бороться. Мы с помощью внедрённых нами агентов другого вида тварей, ведь мало кто станет давать эту книгу волку, находим подпольные группы и сообщаем об этом полиции. Но так как полиция бездействует, мы вынуждены брать всё в свои руки. Не спрашивай меня, что именно нам приходится предпринимать. Но по-другому мы не можем… Иногда на закрытых торгах библиофилов появляются такие книги, и я их покупаю, а затем сжигаю. Но эту я оставил. Я купил её лет пять назад за огромные деньги, но почему-то не сжёг. Может, ждал такого вот случая, чтобы показать её тебе… В глубине души я всё-таки надеюсь, что это единственный экземпляр. — В этот момент отчим оторвал взгляд от книги и впервые, как открыл её, посмотрел на меня блестевшими от слёз глазами. — Я хочу тебе её прочитать, не всю, конечно, как видишь, она немаленькая, здесь собраны разные истории про нас, я думаю, что за раз её ни один волк осилить не сможет. От написанного здесь даже у самого чёрствого из наших может случиться нервный срыв. Я прочитаю тебе лишь несколько историй, но и этого, я думаю, хватит, чтобы ты знал, за что должен бороться, и чтобы ты своей работой изменил это враждебное отношение к нам.

Всю свою дальнейшую жизнь я старался забыть содержимое той книги. Даже сейчас, когда я вспоминаю об этом, мне становится не по себе. Я помню, как несколько раз к моему горлу подступал такой комок, что мне лишь чудом удавалось не разрыдаться. А иногда и вовсе хотелось закричать: «Хватит!» Особенно в тот момент, когда коза живьём потрошила волка, чтобы высвободить из его брюха — живых! — козлят. Отчим прочитал мне тогда лишь малую часть книги, и я боюсь себе представить сейчас, что было написано в той части, которую он от меня скрыл. Правда, в тот момент Серж не задумывался, каково мне будет после всего услышанного работать в полиции в окружении одних козлов.

После этого началось моё становление полицейским, и Серж мне в этом тоже помог. Он со своими связями получил для меня аттестат и ещё сделал так, что мне не пришлось проходить обучение в полицейской академии. Когда меня приняли на работу, Серж сказал, что дальше я должен двигаться без его помощи. Отчим договорился лишь о том, чтобы меня сразу назначили старшим следователем. Больше ничего. Остальное я сам.

II

Я сидел в баре и выпивал, когда туда вбежал мой помощник Бородий Козлов. Если я ему был нужен, он всегда находил меня здесь.

— Убееели, убееели! — закричал Бородька на весь бар, заставив всех посетителей обратить на него внимание, но не меня. Я продолжал тем временем как ни в чём не бывало хлестать водку у стойки бара.

Видя это, Козлов подошёл ко мне и шёпотом на ухо произнёс:

— Убееели, убееели.

— Кого на этот раз? — спросил я и влил в себя очередную рюмку.

— Судью.

Весь бар погрузился в молчание. Услышав это, некоторые поперхнулись напитками, в том числе и я.

А всё потому, что при жизни судья Михайло Медведев был самой влиятельной тварью в нашем крае. Судью все боялись. И не только из-за его должности и связанным с этим, нет, сам его внешний вид заставлял содрогаться от страха. Медведев был трёх с половиной метрового роста и очень крупного телосложения (крупнее любого другого медведя), но самое необычное заключалось в том, что на его теле не было ни одного волоса, даже усы отсутствовали на бровях и щеках. Он был абсолютно лысым. Но самый большой ужас вселял он, конечно же, за судебным столом, так как 100 % обвиняемых при нём были осуждены. И всем им приходилось слышать от него обвинительный приговор: «Повесить». Даже присутствующая на судебном процессе публика внутри себя побаивалась, что после этого судья покажет на каждого из них пальцем и произнесёт: «Повесить, повесить, повесить…» По этой причине в какой-то момент твари начали между собой насмехаться над Медведевым. Что будто бы, если вы хотите добиться оправдательного приговора, надо просто выкрасть все верёвки в городе, и судья не сможет больше ничего придумать, как освободить подсудимого. К тому же эти карательные приговоры не очень-то помогали снизить преступность. Через какое-то время до Медведева, видимо, дошли эти слухи, после чего и произошёл знаменитый судебный процесс.

Всё было как всегда. Судья выслушал доводы всех сторон и удалился обдумывать решение. Обычно на это у него уходило минут пять, не более, наверное, он всё это время просто просиживал в туалете вместе со своим неизменным спутником приговором. Твари по этому поводу тоже шутили, что якобы у судьи в туалете постоянно отсутствовала туалетная бумага, и он, возвращаясь обратно, просто просил её туда повесить. Но в тот раз Михайло Медведев не появлялся в суде минут пятнадцать. Все начали переглядываться между собой, шушукаться:

— Может, у него понос?

— Может, он заменит казнь?

— Может, он его оправдает?

(Что касается последнего, мало кто мог поверить в это, поскольку слишком весомые были улики.)

Затем послышалась команда:

— Встать. Суд идёт.

Судья подошёл к столу, оглядел всех присутствующих и, стукнув молотком, сказал:

— Повесить.

В зале послышались разочарованные выдохи, вызванные, скорее, не жалостью к подсудимому, а крахом надежд на какие-либо изменения в приговоре. Когда все было уже собрались уходить, судья произнёс:

— Повесить за ноги и в рот ебать!

С этого момента за судьёй окончательно закрепился статус самого кровожадного существа во всём крае. При упоминании его имени все твари приходили в ужас, никто не решался о нём заговорить. И что самое страшное было в его новом приговоре, это то, что сразу после его исполнения приговорённого отпускали на волю. Ещё один нюанс заключался в палаче — он был конём. Ни один из тех, кто вернулся на свободу, так и не смог зажить обычной жизнью. Заговорить о случившемся они не могли, даже если бы и захотели — всё-таки он конь. Большинство из них, освободившись, совершали над собой старые обязанности палача.

Вы даже представить себе не можете, какие жуткие сцены происходили во время объявления приговора. Судья объявлял:

— Повесить…

— Хватит! — начинал кричать подсудимый.

Тогда Медведев поворачивался к нему и с улыбкой продолжал:

— За ноги…

— Хватит!

— И в рот…

— Умоляю, прекрати!

— Ебать!

Вот какой тварью был убитый.

Мы вышли из бара и сели на служебного мустанга, на котором приехал Бородька. Да, на. Как говорит наша начальница, в таком полицейском участке, как наш, сводящем концы с концами из-за маленького финансирования, автомобили и водители — одно целое. А ещё она говорит нам, что мы должны сказать ей спасибо за то, что у каждого сотрудника есть свой личный служебный «транспорт», поскольку в других участках и того нет. Хотя сама коза разъезжает на железном мустанге. Бородька сел впереди и сказал водителю адрес места преступления, а я после выпитой бутылки водки не без посторонней помощи уселся сзади.

(Мустангам приходится нелегко, чтобы подвозить нас, они вынуждены опускаться на четыре конечности и двигаться по дороге наравне с другими автомобилями. А если мустанг решит «на четырёх» обойти пробку по тротуару, то в первый раз ему выносят предупреждение, а во второй заводят дело и отправляют в суд.)

Почти сразу же нам пришлось застрять в пробке из-за случившейся впереди небольшой аварии. Прошло полчаса, а мы так и не двинулись с места, а чтобы идти пешком, не могло быть и речи: судья жил на окраине города, а мы сейчас находились на противоположной его стороне. Не выдержав, я обратился к Конько, так звали водителя Козлова:

— Конько, давай по тротуару объедем.

— Не могу, я предупреждён, — сказал Конько.

— Как это! — недоумённо воскликнул Бородька. — Что-то я такого не помню. До того как тебяяя ко мне поставили, у тебяяя не было никакого предупреждения. Я проверял в твоём деле. А я с тобой по тротуару не разъезжал, это я точно помню… А ну, давай живо на тротуар!

— Не могу, — виновато ответил Конько.

— Ты же в курсе, что без моего ведома ты никого не имеееешь право подвозить? А если ты кого-то подвёз… ведь у тебяяя нет таксидокумееентов?

— Нет.

— То придётся тебяяя отправить под суд… А ну, живо на тротуар!

— Не могу, — начал жалобным голосом оправдываться Конько, — я на прошлой неделе у Коневского был.

— И что?

— Ну мы посидели у него, выпили. Потом пришла его жена и выгнала меня, а я к тому моменту на ногах уже не стоял. Ну, кое-как, пошатываясь, иду по тротуару, и в какой-то момент ноги у меня подкосились, и я упал «на все четыре». Поднимаю голову, а там патрульный мне уже предупреждение выписывает.

— Ну взял бы тогда и пошёл с самого начала по дороге «на четырёх», — сказал я Конько.

— Как? Я же был пьян! — вытирая слёзы, сказал Конько. — А за пьяное вождение уже точно под суд и без предупреждения.

— Да-а, дела, — произнёс Бородька, не зная, что делать дальше.

— И почему такие законы только к лошадям относятся? — жалобно продолжал водитель.

— Предрассудки, — сказал Козлов. — Хотя в других краях такое есть в отношении верблюдов и слонов.

Но от этого Конько легче не стало. Тогда я, решив его утешить, заметил:

— Конько, ты же конь. Для тебя-то, наверное, наказание не таким страшным будет?

После этого Конько совсем разрыдался.

— Ладно, — проникшись сочувствием, сказал Бородька и повернулся ко мне. — Сынитар, давай слезем, и все втроём пойдём по тротуару, а когда обойдём пробку, поедем по дороге.

Козлов уже слез с мустанга и принялся мне помогать, но я не дал ему этого сделать.

— Нет, никуда я не пойду. Не видишь, я пьяный. К тому же при исполнении. Что твари скажут, когда увидят, как я в форме по тротуару волочусь.

— Ты в баре также в форме был, — возразил мне Бородька.

— Ну, так я там сидел. И здесь сидеть буду. Так ничего не заметно.

После минутного замешательства — как нам быть дальше, мне в голову пришла идея:

— Значит так, ты, Бородька, пойдёшь по тротуару, а ты, Конько, встанешь на ноги и пронесёшь меня на спине до конца пробки. А я, чтобы не упасть, буду держаться за твою шею.

Так мы и сделали. Бородька спешно шёл впереди, пытаясь как можно дальше оторваться от нас, чтобы не быть причастным к моей транспортировке. А мы с Конько, довольные (он тем, что избежал проблем с законом, я — что не упал в глазах граждан, как служитель правопорядка) быстро нагоняли Козлова и, смеясь, кричали ему: «Беее!»

III

Спустя изрядное количество времени мы наконец-таки прибыли к дому убитого, большому роскошному двухэтажному особняку, но никого там не застали из наших, если не считать судмедэксперта Грызо Бобёри, который уже собирался было уходить, но мы с Бородькой попросили его задержаться и вместе отправились к месту преступления.

Мы поднялись на второй этаж и вошли в обставленный дорогой мебелью кабинет. Пол был покрыт золотым кафелем, а на стене висели два человеческих черепа, которые, по правде говоря, должны быть в музее. Что касается мебели: по центру левой стены находился шкаф, справа у двери стоял кожаный диван, а напротив него, у дальней стены, стол, за которым сидела огромная с проломленным лысым черепом туша, уткнувшаяся мордой в лежавший на столе серебряный поднос, до краёв наполненный кровью. Напротив трупа располагался пустующий стул, а позади открытое настежь окно.

— Что здесь произошло? — задал я вопрос Бобёри, подходя к убитому.

— Смерть возникла в результате удара тупым предметом по…

— В чём это у него вся голова? Это что, скорлупа? — перебил я судмедэксперта.

— Это скорлупа от страусиного яйца, а как оно сюда попало, это ваше дело. Единственное, что я могу с точностью сказать, страусиное яйцо — это и есть орудие убийства, — проговорил Бобёри и запнулся, увидев, как я наливаю в рюмку коньяк, стоявший на столе. — Что, Волков, похмеляетесь?

— А это не твоё дело, — ответил я ему и вылил в себя содержимое рюмки.

— Вы что, забыли, от чего умер ваш отец?

— Я тебе сказал, это не твоё дело! — со злостью накинулся я на него. — Ты в чужие дела не лезь! Ты лучше за жёнушкой своей присмотри.

Тут Бобёри в ярости уронил на пол свой чемоданчик и принялся снимать чехол со своего хвоста.

— Простите его, — вмешался в перепалку Козлов, поднимая с пола чемоданчик и беря за руку Бобёри, — вы же видите, он пьян, он не думает, что говорит, — сказал Бородька и выпроводил сопевшего судмедэксперта из кабинета.

Я тем временем снова приблизился к трупу с намерением подробнее его осмотреть. Но ничего нового обнаружить мне не удалось: всё та же лысая голова в луже крови и остатках разбитого яйца.

— Да-а, ну и дела, — сказал я входившему в кабинет Бородьке. — Подмога приехала?

— Да.

— Иди скажи им, чтобы занялись своей работой. Пусть соберут тут всё, что осталось от яйца, и труп пусть не забудут. А ты тем временем разыщи свидетелей, — сказал я, позёвывая, — а я пока вздремну.

Я лёг на диван и сразу заснул.

Когда я очнулся, трупа уже не было. На часах, висевших над окном, было полседьмого. Потянувшись на диване, я встал и подошёл к судейскому столу. На нём всё так же лежал испачканный поднос для еды (я его убрал под стол), в одном углу лежала папка с судейскими делами, а в другом стояли рюмка с бутылкой коньяка и фотография в рамке: судья со своей женой Умкой. Дверь кабинета открылась, и вошёл Бородька.

— А, проснулся? — сказал он и сел на стул напротив меня.

— Ну, что выяснил? Докладывай, — сказал я и сделал глоток из бутылки.

— В домеее в момееент убееейства находились три твари: телохранитель судьи, повар и жена. Все они ожидают внизу.

— Кто обнаружил труп?

— Телохранитель.

— Ладно, веди его сюда… Хорошо бы управиться со всем этим до темноты, — проговорил я, повернувшись к открытому окну.

Козлов вышел из кабинета и вскоре привёл первого свидетеля. За спиной Бородьки чуть выше уровня его головы из дверного проёма выглянула огромная совиная рожа. Испугавшись, я отпрянул от стола, но тут свидетель появился во весь рост. Это был филин обычного для себя роста, но довольно-таки крупного телосложения, особенно выделялась его голова. Размахивая крыльями, он влетел в кабинет и по приглашению Козлова уселся напротив меня. Козлов расположился на диване. Собравшись с мыслями, я недоумённо обратился к филину:

— Вы были личным телохранителем убитого?

Он кивнул головой.

После небольшого замешательства я вспомнил о допросе.

— А как вас зовут?

— Ночнико Филлини.

— И вы, Филлини, были личным телохранителем Михайло Медведева? Огромного трёхметрового лысого медведя? — спросил я, не веря своим глазам и ушам.

— Да.

— Извините меня за вопрос, но… почему вы?

Свидетель мигом поднялся в воздух и, вытянув ноги (он был босой), по-кошачьи продемонстрировал нам своё оружие: огромные, острые, десятисантиметровые когти. Зависнув над стулом, Филлини посмотрел на нас и спросил:

— Ну как?

— Охуенные! — в один голос произнесли ошарашенные от увиденного я и Бородька.

После этого свидетель сложил крылья и плюхнулся на стул.

— А что входило в ваши обязанности? — спросил я свидетеля, поправляя на шее удушливый воротник.

— Моей обязанностью была круглосуточная охрана Медведева.

— А можно уточнить насчёт «круглосуточной»? Вы что всюду следовали за судьёй?

— Да, всюду. Если только он не просил оставить его одного. В основном это происходило, когда он отправлялся к себе в спальню, ну и по другим мелочам.

— А вы что делали в это время?

— По ночам я переходил на чердак и следил за ситуацией вокруг дома.

— Вы ведь и обнаружили труп, не так ли?

— Да.

— А как так случилось, что вы — телохранитель, который должен был всюду следить за безопасностью судьи, не смогли предотвратить его убийство?

— В тот момент я был в туалете.

— В туалете?

— Да.

— Кто-то может это подтвердить?

— Когда я выходил из кабинета, я увидел в конце коридора нашего повара, в тот момент когда я захлопнул дверь, он обернулся на меня. А потом я зашёл в туалет.

— Ладно, мы это проверим, а теперь можно поподробнее узнать: когда произошло убийство? что делал судья? и-и далеко ли находится отсюда туалет?

— В 12:49 Медведев попросил подать ему обед. В 12:52 появился повар и принёс на подносе страусиное яйцо, в то…

— Так, подождите, — перебил я свидетеля, — во-первых, почему вы называете такое точное время, и, во-вторых, судья собирался есть страусиное яйцо?!

— Да, он всегда ел на обед сырое страусиное яйцо.

Тут даже Бородька присвистнул от удивления. Причина в том, что употребление яиц в пищу у нас запрещено. Даже если они выращены в лабораториях, так как учёные не могут с точностью сказать, отсутствует ли в будущем зародыше, то есть в самом яйце, душа. Испытания на выявление души всегда проводятся у каждого выращенного животного в совершеннолетнем возрасте, когда какие-либо шансы на её появление сведены к минимуму. Также у нас под запретом и хранение яиц. Только если ты не птица, но тогда ты всё равно должен находиться в роддоме, если, конечно, врач не разрешит тебе выносить ребёнка в домашних условиях — под их присмотром. (Под исключения этого закона попадают только мужчины. И лишь в том случае, если яйца с ними неразрывны с рождения. И то их количество не должно быть больше двух, иначе пиши пропало.)

— А что касается времени, — продолжал Филлини, — то это тоже входит в мои обязанности: знать что, где, когда происходит.

— А что было дальше? — спросил Козлов.

— В то же время, в 12:52, повар ушёл. В 12:53 я попросил у Медведева разрешения отлучиться в туалет. Он находится как раз напротив двери кабинета. В то же время я вышел из кабинета, а в 12:56 я вернулся и обнаружил Медведева мёртвым. В 12:58 я позвонил в полицию, а в 13:00 я был у его жены и рассказал ей о случившемся.

— А что вы делали, э-э, две минуты в туалете? — снова поинтересовался Бородька.

— Срал.

— Э… понятно.

— А что именно делал убитый перед смертью? — задал я вопрос Филлини. — Вы ничего странного не заметили в его поведении?

— Нет. Всё было как всегда. Медведев сидел за столом и позвонил в звонок… он под столешницей, — уточнил свидетель, когда я принялся искать его на столе. — И Медведев продолжал так сидеть, когда я выходил из кабинета.

— А судья начал употреблять при вас… обед?

— Нет, при мне он был не тронут.

— Вы ведь в курсе, что судья этим совершал тяжкое преступление?

— Да.

— Но ничего не сделали, чтобы это предотвратить? Ведь по закону судья — убийца.

— Это не моё дело, — отвечал Филлини, — или вы думаете, если бы я обратился в полицию, вы что-то бы сделали?

— Ну-у, — в замешательстве протянул я, — а всё-таки, как вы относились к этому? Ведь вы сами появились из яйца.

— Я ничего в этом плохого не вижу. Медведев ел их ещё до образования зародыша. Он и мне иногда предлагал попробовать.

— И вы пробовали?! — спросил с дивана Бородька, скрививши от омерзения лицо.

— Да, — ответил Филлини, повернув к нему голову на 180°, — они, конечно, на любителя, но есть можно.

Уголки рта у Бородьки после этих слов максимально опустились к подбородку.

— Получается вы тоже их ели… а вы не боитесь отправиться за это под суд? — решил я взять Филлини на понт, надеясь в основном на то, что он повернёт ко мне голову ещё на 180°, описав этим движением полный круг, но он разочаровал меня, вернув её на прежнее место обратным направлением.

— Нет.

— Почему?

— Не докажете. К тому же я не единственный, кто знал о яйцах. Все в этом доме были в курсе.

— Хм, ладно… и вправду не докажем, — проговорил я себе под нос. — А сколько тварей обычно находится в этом доме?

— Всего, если не считать Медведева, постоянно здесь живут я и его жена. Но два раза в неделю приходит домработница, чтобы убрать по дому. В последний раз она была здесь два дня назад, а появиться должна завтра, — уточнил Филлини, заметив на моём лице готовящийся встречный вопрос. — А повар работает каждый день с шести утра до восьми вечера, кроме воскресенья, в этот день у него выходной.

— А откуда судья брал эти яйца?

— Не знаю.

— Вы телохранитель, который всюду следовал за судьёй, не знаете, откуда он брал яйца?

— Нет.

— Хм, допустим, а тогда… как вы думаете: у судьи были недоброжелатели, которые хотели его смерти? Ведь для чего-то он вас нанял. Выходит, он опасался за свою жизнь?

— Медведев говорил, что не подобает такой большой твари, как он, обходиться без видимой охраны. Он говорил: это просто формальности. А что касается недоброжелателей, то, думаю, у него их было много, но ни от кого конкретно я угроз не слышал.

— А вам не было обидно, что судья так — формально — относился к вашим обязанностям?

— Нет, это было только вначале, затем у меня были поводы показать ему, на что я способен.

Послышался лязг когтей.

— А какие у него были отношения с женой и поваром? Никаких ссор в последнее время не происходило?

— Я ничего этого не заметил.

— Да, а как насчёт окна? — спросил я, указав за спину большим пальцем. — Когда вы находились здесь с судьёй, оно было открыто?

— Да, я каждое утро его открываю, чтобы проветрить помещение, а на ночь закрываю.

— Так, убитый всё время сидел за столом, а где вы были, когда находились здесь с ним?

— В этом кабинете я всегда сидел на диване, и оттуда удобно наблюдать за временем.

Я повернулся, подняв голову на часы, они показывали почти семь.

— А когда вы находились в туалете, вы ничего не слышали из кабинета?

— Нет, если бы я что-то услышал, убийца был бы мёртв.

Как вы уже сами успели заметить: Филлини был прямой и очень самоуверенной тварью.

— Так, — начал говорить я, представляя в уме картину преступления, — значит получается, что в момент убийства в доме находилось три твари… и если вы действительно были в это время в туалете, то убийца мог войти в этот кабинет только через дверь или окно, а оно находится на втором этаже и без балкона! А потом убийца проломил судье голову и скрылся. И на всё это у него было около двух минут…

— Есть ещё дверь, — уточнил Филлини.

— Где?! — удивился я и начал смотреть по сторонам.

— Вот, — произнёс свидетель, указывая рукой на шкаф.

— Это же шкаф!

— Нет, это двери в спальню Медведева и его жены.

Я встал, тихо, на цыпочках, подошёл к «шкафу», с приложенным ко рту указательным пальцем посмотрел на Козлова и Филлини, а потом резко открыл двери — но там никого не оказалось. Это была большая роскошная спальня с огромной кроватью. Козлов уже слез с дивана и расхаживал вокруг неё.

— А кровать вся помяяятая, — заметил Бородька.

— Здесь лежала его жена, — услышали мы доносившийся из кабинета голос свидетеля, — она на днях приболела и всё это время проводила в постели.

— Ладно, похоже, здесь нет ничего интересного, — сказал я Бородьке, и мы вернулись в кабинет. — А что с ней случилось? — спросил я у свидетеля, присаживаясь на стул.

— Два дня назад Медведев с женой отмечали годовщину их свадьбы в ресторане, там не работал кондиционер, но никому это не мешало кроме Умки. Ведь она белый медведь и предпочитает климат холоднее. Вот её и сморило.

— Понятно, — сказал я и, взглянув на часы, решил покончить с Филлини. Я достал из кобуры пистолет и выстрелил ему прямо в лоб. Шутка. — И последнее: какие у вас были отношения с убитым? Ведь вам приходилось круглые сутки за ним таскаться без выходных.

— У нас с ним были чисто рабочие отношения. Я служил ему больше пяти лет, разногласий у нас не было. В свободное время я всё равно не знаю, чем мне заняться, так что меня это устраивало. К тому же Медведев платил мне очень хорошо, а деньги я отсылал родителям. И ещё с Медведевым у нас был заключён договор, который я мог расторгнуть в одностороннем порядке.

— Простите за нескромный вопрос, но… сколько вы получали у судьи?

— Восемь с половиной, — равнодушно ответил Филлини.

— Восемь с половиной чего? — спросил Козлов.

— Тысяч.

— А-а…

— В сутки, — всё так же спокойно ответил Филлини, вглядываясь в наши раскрытые от удивления глаза.

Когда дверь за свидетелем закрылась, мы с Бородькой ещё долго не могли прийти в себя.

— Восемь с половиной!

— Тысяч!

— В сутки!

— А мы с тобой сколько получаем в сутки? — спросил я Козлова.

— Э-э… восемь с половиной.

— Да… в тысячу раз меньше.

За окном уже вечерело, и, сев обратно за стол, я попросил Бородьку пригласить второго свидетеля.

— Кого? — спросил он.

— Умку, — сказал я, всматриваясь в неё на фотографии. — Пока она из-за своей болезни и смерти мужа нам свой труп не подкинула.

Бородька вернулся в кабинет, ведя под руку плачущую и обессиленную жену судьи. Даже сейчас она была такой же очаровательной, как и на фотографии. Все в нашем городе симпатизировали ей, а также жалели за то, что у неё такой муж. Она была полной противоположностью судьи. У Умки был свой благотворительный фонд, помогавший больным детям и обездоленным семьям. Почти все были уверены, что судья насильно заставил её выйти за него замуж и она его никогда не любила.

Я встал и помог Умке сесть на стул. Мы с помощником заняли свои места. Присаживаясь, я заметил на столе высохшее пятно крови и накрыл его папкой.

— Примите наши соболезнования, — выразил я Умке своё «сочувствие», после которого она ещё сильнее зарыдала. — Если вы не в силах отвечать на вопросы, то мы можем перенести это на завтра.

— Нет-нет, — произнесла вдова, вытирая платком слёзы, — потом, боюсь, мне будет ещё тяжелее.

— Хорошо. Тогда давайте начнём. Как вас зовут?

— Умка Медведева.

— Вы-ы являлись женой суд… Михайло Медведева, так?

— Да, — всхлипывая и смотря на платок, отвечала свидетельница.

— Как давно вы были замужем?

— Восемь лет.

— У вас был счастливый брак?

Умка удивлённо посмотрела на меня и громко сказала:

— Конечно! Я люб… я любила его! Он был очень, очень хорошим мужем.

— У вас нет детей, ведь так? А можно узнать почему?

— Михайло не хотел, — тихим голосом сказала Умка, снова принявшись рассматривать свою тряпку, — да и я не очень настаивала на этом.

Я замолчал, не зная, как аккуратнее подступиться к делу, тогда ко мне на помощь пришёл Козлов.

— Нам сказали, что вы на днях заболели? — спросил он у свидетельницы.

— Да.

— Вы были у врача?

— Да.

— Судя по тому, что вы находитесь дома, а не в больнице, у вас ничего серьёзного нет?

— Да, дело в том, что у меня не в первый раз такая болезнь. Она случается из-за долгого пребывания на жарком для меня воздухе. Доктор выписал мне лекарства, которые я принимаю… К тому же Михайло всегда обо мне заботился.

Умка снова было принялась реветь, но я ей помешал:

— А в чём именно заключается ваша болезнь? Какие симптомы?

— Симптомы почти такие же, как у гриппа, но вдобавок к ним сильная слабость, сильнейшая, которая не проходит как минимум неделю. Поэтому я не могу ничего сделать без чьей-либо помощи и вынуждена весь день лежать в постели.

— А в момент убийства вы находились там же? — спросил я её, взяв быка за рога.

Умка во все глаза уставилась на меня, не веря в то, что я посмел так прямо подойти к делу.

— Да, сегодня с утра мне было очень, очень плохо. Михайло даже собирался вызвать доктора, но я его отговорила, солгала, что мне стало лучше. А в момент, когда его… убили… — Вдова снова расплакалась, спрятав лицо в платок, мы не стали ей мешать, через две минуты она подняла голову и добавила: — А в момент, когда Михайло убили… я спала. Потому что помню только, как меня в час разбудил Филлини и сказал… — Тут свидетельница опять начала реветь.

— То есть вы ничего не слышали? Никаких звуков из кабинета? — поинтересовался я у свидетельницы, она помотала головой. Я посмотрел на время, шёл восьмой час. — И напоследок ещё вопрос: откуда ваш муж брал страусиные яйца?

— Не знаю, я к ним никогда не подходила, об этом, наверное, повар должен знать.

— Ну, тогда ладно, — сказал я, вставая из-за стола, — спасибо вам, что смогли ответить на наши вопросы, и примите ещё раз наши соболезнования. Мой помощник поможет вам выйти.

Бородька подошёл к вдове и помог ей встать, когда он взял её под локоть, она снова разрыдалась.

— Ну что вы, не надо. Всё будет хорошо. Мы найдём того, кто это сделал, — успокаивал её Бородька.

— Знаете, я просто вспомнила: два дня назад, на нашей годовщине свадьбы, там как раз я и заболела, к концу вечера Михайло залез на стол, он был немного пьян, и, танцуя, начал тогда говорить: «Я бессмертен, я никогда не умру. Я бессмертен, я никогда не умру». И вот прошло два дня и…

Я подошёл к вдове, взял её под руку, и мы с Бородькой помогли ей спуститься на первый этаж, в гостиную, где располагался диван. Опустившись на него, вдова поблагодарила нас за помощь и не пожелала больше отвлекать нас от расследования.

По дороге в кабинет я попросил Козлова привести поварёнка. Я сел за стол, нажал на звонок и, вглядываясь в наступающую за окном ночь, начал погружаться в свои мысли, поток которых прервал появившийся в дверях волк. Бородька указал ему на стул, а я это время недоумённо смотрел на помощника и обращался к нему про себя: «Ты кого притащил? Я просил тебя привести повара, а не волка».

Свидетель поздоровался и занял своё место. Это был молодой волк лет двадцати. Он испуганно взглянул на меня и, опустив голову, принялся рассматривать свои ногти. Бородька движением головы предложил мне начинать.

— Как вас зовут? — обратился я к свидетелю.

— Акелий Волчонков.

— Вы работаете поваром в этом доме, так? — спросил я его, не зная почему, надеясь на то, что это окажется неправдой. Свидетель кивнул, и я продолжил: — А как давно вы работаете здесь?

— Три года.

— Что вы делали в момент убийства? — вырвалось резко из меня.

Волчонков растерянно поглядел на меня и сказал:

— Ну, где-то без десяти час хозяин велел…

— Хозяин? — возмущённо воскликнул я на это.

— Ну да… а что? — слегка испугавшись моего возгласа, спросил свидетель.

— Так, ничего… продолжайте.

— Ну, а когда хозяин велел подать ему обед, я взял яйцо, положил его на поднос и пошёл сюда, в кабинет, а…

— Откуда вы взяли страусиное яйцо?

— Из холодильника.

— А как оно туда попало?

— Хозяин, наверное, положил.

— Наверное?

— Ну, вначале он лично выдавал мне по яйцу в день, а потом как-то утром я пришёл на работу и увидел на кухне новый холодильник. Я открыл его, а он почти весь был ими забит. И с того момента каждое утро кто-то его пополнял.

— Значит, вы не знаете, откуда судья брал эти яйца?

— Нет.

— А когда началось это его пристрастие к яйцам?

— Где-то два года назад. Хозяин пришёл на кухню с яйцом в руке и сказал, что придумал как облегчить мне готовку. И что за это я должен благодарить Филлини.

— Филлини?

— Да, хозяин сказал, что это он посоветовал ему попробовать яйца. Филлини как-то принёс ему одно совиное яйцо, и хозяину понравилось. Но так как хозяин большой, то ему и яйца нужны большие.

Мы с Бородькой удивлённо уставились друг на друга. Бородька произнёс вслух:

— А он нам ничего не говорил.

Волчонков повернулся к нему:

— Я предлагал хозяину их сварить или пожарить, но он об этом даже слышать не хотел.

Время было без пятнадцати восемь. Я повернулся на окно и, уставившись туда, задумался о чём-то.

— Вы так и не сказали нам, что делали во времяяя убееейства судьи, — заговорил Козлов.

— Ну, я же сказал, что отправился к хозяину с обедом и зашёл в кабинет, положил поднос на стол и ушёл. Всё как обычно.

— А что делал убееетый в это времяяя. Он что-либо говорил? — продолжал вести допрос мой помощник.

— Нет, я же сказал, всё было как всегда. Хозяин и Филлини молча сидели на своих местах.

— Выходил Филлини вслед за вами из кабинета? — устав от допроса и спеша скорее покинуть это место, раздраженно обратился я к повару.

— Да.

— Когда?

— Ну, где-то через минуту после меня.

— Зачем он выходил?

— Ну, я услышал, как захлопнулась дверь кабинета, обернулся и увидел, как Филлини заходил в туалет.

— А что вы делали столько времееени в коридоре? — задал вопрос Бородька.

— В смысле, столько времени?

— Вы ведь сами сказали, что Филлини вышел из кабинета, примерно через мееенуту после вас. А коридор, по-моему, здесь не такой длинный, чтобы не успеть его за это времяяя пройти. Что вы делали мееенуту в коридоре?

Довольный собой Бородька уставился в ожидании ответа на Волчонкова, который отвернулся от него и испуганно взглянул на меня, но, не дождавшись моей помощи, опустил голову и, стыдясь, проговорил:

— Я хотел подслушать, о чём они будут говорить в кабинете.

— Да?! — воскликнул Козлов, попытавшись сделать удивлённое лицо. — И что же вы там услышали?

— Клянусь, это было в первый раз! — умоляюще оправдывался свидетель. — Просто всегда, когда я приносил обед, хозяин и Филлини молча смотрели на меня и ждали, когда я уйду… И вот сегодня я решил подслушать, о чём они будут говорить. А когда я услышал, что Филлини попросился в туалет, я быстро кинулся бежать… но не успел. Клянусь, это было в первый раз!

— Ладно, — сказал я, перекинувшись с Бородькой взглядом, — скажите, не было ли у убитого в последнее время каких-либо разногласий с женой, телохранителем или кем-то ещё?

— Нет, при мне ничего такого не было. Да я и провожу практически всё своё время на кухне.

— А какие у вас были отношения с убееетым? — спросил Козлов.

— Нормальные. Я просто работал у него поваром, и всё.

— А сколько платил вам судья?

— Тысячу. А что?

— В сутки?! — вместе спросили я и Козлов.

— В месяц, — ответил Волчонков, не понимая, зачем нам это нужно.

Стукнуло восемь, когда свидетель оставил нас в кабинете одних. Мы стояли: Бородька у стола, я у окна, спиной к помощнику.

— Ну, что думаешь? — спросил Бородька.

— Не знаю, — возбуждённо ответил я и рванул к выходу, — завтра поговорим.

— Что, опять на свидание спешишь?

— Не твоё дело.

— Пора бы уже утихомееерить свои животные инстинкты.

— На себяяя посмотри. Ты лучше к завтрашнему добудь всё на свидетелей, проверь всё, что они тут наговорили, и… всё, пока, — сказал я и хлопнул дверью.

Перед тем как покинуть дом, я заглянул в туалет. Это была небольшая комнатка 2 × 2, без окон, с унитазом, раковиной и стоявшей в углу мусорной корзиной.

«Интересно, в которую из них Филлини справляет нужду?» — поинтересовался я у себя и покинул туалет.

На улице было темно. Я решил пройтись пешком. Всё это время я вообще не думал об убийстве. Все мои мысли этой ночью были заняты Ею. Я не спешил, давая Ей возможность предстать передо мной в своём лучшем наряде. О, сколько волков Ты обрела на одиночество! Скольких волчиц Ты оставила матерями-одиночками, похитив любовь их мужей! Я знаю, что не я один сегодня собираюсь к Тебе на свидание, но я верю, что Ты придёшь только ко мне. О, ты здесь! Ты уже стоишь на вершине холма и ждёшь меня! Я поднимаюсь к тебе! Я здесь! Я твой!

— Ау-у-у-у-у-у!!!!!

IV

После проведённой бурной ночи мне совсем не хотелось вставать утром и идти на работу. Но к полудню я всё-таки там появился.

— О, глядите, Серлок Волкс пришёл! — крикнул один из наших бородатых полицейских при моём входе в участок. Со всех сторон послышался смех:

— Беее!

— Беее!

— Беее!

Штаб наш небольшой: волк да семеро козлят, ну а также их мамаша в своём кабинете. Всё это если не считать патрульных. Как я уже упоминал, мне нелегко было начинать работать в этом коллективе после той книжной истории. Но я свыкся, к тому же, когда я только поступил сюда, здесь было больше сотрудников, а начальником являлся козёл. Но когда его сменила наша нынешняя, Ебена Козлодоева, и сократила штаб до семи, то тут-то меня и начали мучить кошмары: я поздно прихожу на работу, и тогда мамаша раздаёт каждому козлёнку по самурайскому мечу, и они начинают крошить меня на мелкие кусочки, или вдруг я оказываюсь на последнем месяце беременности, начинаются схватки, меня привозят в роддом, и врач-гинеколог говорит, что придётся делать кесарево сечение, в палату входит начальница, делает когтём разрез на моём животе, вынимает оттуда маленьких козлят, а затем набивает своим говном мой живот и зашивает его, после чего твари, видя, как из меня сыплется козье дерьмо, обращаются к батюшке, и тот сжигает меня за сатанизм. Не знаю, случайно так вышло, что на семи сокращение остановилось, или всему причиной было то, что Козлодоева просто любит читать запрещённую литературу и хочет выкурить меня отсюда, подсознательно давя этим на мою психику, и это у неё, скорее всего, получилось бы, если бы я не сдружился с Бородькой, который, посмеявшись сейчас со всеми, стоял, ожидая меня, за нашим общим столом. Все мы работаем в одном большом помещении с семью рабочими местами, оборудованными пишущими машинками. Мне, видимо, начальница не доверяет, поэтому и приставила ко мне Козлова, который забрал себе половину стола и сидит всегда напротив меня, из-за чего со стороны может показаться, что он мой клиент. Ну, или я его.

— Начальница нас ждёт, — сказал Бородька, когда я подошёл к нему.

— А ты у неё уже был?

— Нет, тебяяя ждал.

— Ладно, пошли.

Мы постучались и зашли к Козлодоевой. Это был не очень большой и не очень уютный кабинет, пол здесь был уложен паркетом в виде узора из чёрно-белых зигзагов, а по центру стоял стол в форме буквы Т, во главе которого восседала толстая, рогатая коза, чья борода раскинула свои пальцы на клавиатуре компьютера. Позади начальницы находилось закрытое бордовыми шторами окно, по причине чего здесь часто царила интимная обстановка.

Мы сели за стол. Я слева от начальницы, Козлов со своими бумагами справа от неё.

— Начинайте, — сказала Козлодоева, пристально смотря на нас.

— С чего? — спросил я.

— С начала, дебеел! — крикнула она на меня и обратилась к Козлову. — Как ты с ним работаешь? У тебя самый тупой помощник, которого я когда-либо видела.

— Вообще-то это он мой помощник.

— Заткнись! — скомандовала мне Козлодоева и снова повернулась к Козлову. — Начинай.

— С чего? — неуверенно спросил он.

— С начала, глупенький.

Бородька, выдохнув и взяв в руки лист, принялся читать вслух:

— Вчера, предположительно бееез пяти час дня, было совершено убееейство судьи Мееехайло Мееедведева. Смееерть возникла в результате удара тупым предмееетом по затылочной части головы. Орудием убееейства эксперты считают страусиное яйцо, остатки которого были найдены на голове убееетого…

— А разве можно проломить яйцом череп? — перебила Бородьку Козлодоева. — Я как вчера это услышала, всё время об этом думаю. Даже если это и страусиное яйцо. Ведь судья был огромным меедведем, и череп, думаю, у него должен был быть крепче остальных.

— Да, мне тоже приходило это в голову, и поэтому я решил подробнее узнать об этом у патологоанатома, и он подтвердил, что это возможно, так как убееетый всю жизнь был лысым и ультрафиолет за это времяяя разрушил прочность его черепа. Но он добавил, что всё равно, чтобы его проломеееть, должен был произойти очень сильный удар.

— Подозреваемые есть?

— Да, трое. Первый — это телохранитель судьи, Филлини, если опираться на его сведения, то это он последним видел судью в живых, он же и обнаружил труп. Убееейство, по его словам, случилось во времяяя его отсутствия с 12:53 до 12:56, когда он был в туалете. Это подтверждает второй подозреваемый, повар судьи Волчонков. — В этот момент на харе Козлодоевой появилась воодушевлённая улыбка. — Он незадолго до этого принёс Мееедведеву на обееед яйцо, которым и было совершено убееейство. — Когда Бородька сообщил это, Козлодоева закатила от удовольствия глаза. — В 12:52 Волчонков покинул кабееенет, после чего по каким-то обстоятельствам задержался в коридоре, по его словам для того, чтобы подслушать, о чём будут говорить судья и Филлини. — Начальница издала лёгкий стон и, не открывая глаз, попросила Козлова продолжать. — Третий подозреваемый это…

— Нет, про Волчонкова! — сердито вскрикнула Козлодоева.

— Насчёт Волчонкова… — нерешительно произнёс Бородька, переведя взгляд с начальницы на меня и обратно, — ну… я всю ночь и утро изучал дела подозреваемых и выяснил, что брат Волчонкова повесился пять лет назад, не сумееев оправиться после вынесенного ему приговора судьи.

Услышав это, Козлодоева испытала такой оргазм, что вырубилась за столом, и нам пришлось вызвать доктора.

Мы сидели за нашим рабочим местом, когда из кабинета вышел врач и сообщил, что начальница готова нас принять. Она томным голосом пригласила нас присаживаться и, улыбаясь, попросила Козлова продолжить рассказ.

— О чём имееенно? — уточнил Козлов.

— О поварёнке и его брате.

Козлов деловито пересмотрел свои листки, извлёк нужный и начал:

— Пять лет назад его брата приговорили за воровство к повешению… за ноги. После этого он впал в глубокую депрессию и через два мееесяца повесился. Их семья росла бееез отца, а мать после этого хватил удар, из-за которого она и сейчас не может встать с постели. В пятнадцать лет Волчонкову пришлось одному заботиться о матери. Он бросил школу и отучился на повара. После чего работал в ресторане, из которого Мееедведев и пригласил его к себеее на работу — судье понравилось приготовленное им блюдо. На деньги, которые Волчонков зарабатывал у судьи, он содержал сиделку для матери, когда сам не мог быть рядом с нею. Ну и вроде бы всё, — заявил Бородька, оторвав голову от бумаг.

— А насчёт того, что он подслушивал?

— Волчонков сказал, что сделал это в первый раз за всё времяяя на работе и просто из-за того, что судья и телохранитель всегда молчали при нём. А когда Волчонков услышал за дверью, что Филлини попросился в туалет, то попытался убееежать, но не успел, потому что Филлини его увидел.

— Если судить по времеени, то у убийцы было около двух минут, может даже чуть больше, чтобы убить судью и скрыться, так? — задумчиво спросила Козлодоева.

Я всё это время молча наблюдал, к чему она клонит.

— Да, — подтвердил Козлов.

— Значит, у поварёнка было время, чтобы успеть забеежать в кабинет, убить судью, а потом убеежать до того, как телохранитель выйдет из туалета?

— Думаю, да, — снова согласился Козлов.

— Ну, тут всё понятно, — сказала начальница, направив на меня презрительный взгляд.

— Что тут понятно?

— Что? — удивлённо спросила Козлодоева.

— А то, — говорил я, напрочь забыв про субординацию. — А как насчёт его жены? А телохранителя?

— А что насчёт жены? — спросила немного шокированная моей выходкой начальница.

— А то, что у неё был мотив убить своего мужа, ведь всё наследство перейдёт к ней. И к тому же спальня, где она якобы «болела», — произнёс я это слово, изображая пальцами кавычки, — находится за стеной кабинета, и туда есть дверь напрямую, через которую Умка спокойно могла зайти и убить судью, пока Филлини отсутствовал.

Козлодоева, выслушав это, повернулась к Бородьке.

— Наследство действительно всё перейдёт к Умке?

— Да, я узнал это у нотариуса.

— А что насчёт «болезни»? — поинтересовалась она у него, изобразив кавычки.

— Я сегодня рано утром посетил их семееейного доктора, и он подтвердил, что два дня назад Умка обратилась к нему за помощью по поводу её болезни, которая часто встречается у бееелых мееедведей из-за длительного пребывания в слишком тёплом для них климате. Она не в первый раз обращалась с этим к доктору. Он сказал, что на полное выздоровление обычно уходит неделя. И что самое важное, врач подтвердил, что основным симптомом болезни является сильная слабость. И даже если представить, что Умка убееейца, она физически не могла проломеееть судье череп.

— И что ты на это скажешь? — бросила в мою сторону Козлодоева.

— На то он и семейный доктор, чтобы её выгораживать. Может, он вообще её любовник и она с ним заодно, об этом вы не подумали?

— Их доктор — мышь, — уточнил Бородька.

— Перестань нести эту чушь! — закричала начальница. — И неужели ты думаешь, что Умка, которая помогает детям и нищим, способна кого-то убить? — Я хотел было возразить, но Козлодоева продолжила: — Значит так, надо немеедленно арестовать…

— А телохранитель? — выкрикнул я.

— Что телохранитель?

— Он ведь тоже мог убить. Вы не находите странным, что убийство произошло именно в тот момент, когда Филлини якобы «был в туалете», а? — вновь сказал я, прибегнув к помощи пальцев.

— А мотив какой?

— Ммместь за поедание яиц! — неожиданно для самого себя вырвалось из моего рта.

— Ты что, забыл? — обратился ко мне Бородька. — Он же сам посоветовал судье яйца.

— А может, это обводящий манёвр, чтобы отвести от себя подозрения?

— А какой тогда первоначальный мотив? — спросил Бородька, у меня не нашлось ответа. — К тому же судья ему очень хорошо платил, и он мог уйти, когда захочет, так что я не понимаю, зачем Филлини было его убееевать. Да и Волчонков видел, как он заходил в туалет.

— Вот именно, что заходил! А когда он оттуда вышел, никто не видел. Если, как он говорит, разбудил Умку в час, то у него была уйма времени для убийства.

— Ладно, допустим, а мотив тогда какой? — спросила начальница.

— Никакой. Он просто так убил судью. Без мотива. Может, он маньяк!

— То есть он беез причины умышленно пошёл на убийство, я так поняла?

— Да.

— И много ты видел умышленных убийств без мотива?

Я задумался.

— А может, он был с Умкой заодно! Может, он её любовник! — Козлодоева засмеялась и хотела сказать что-то Козлову, но я не дал ей этого сделать: — А почему никто из вас не задаётся вопросом: откуда судья брал яйца, а? Может, существует яичная мафия, и она с ним расправилась, не поделив что-то.

— Вот и разбирайся сам с этой мафией, — сказала Козлодоева и повернулась к Бородьке, — а мы тем времеенем арестуем этого поварёнка. Вот кто действительно маньяк! Знаешь, Бородька, а я и не удивлена: любая здравомыслящая тварь, только увидев подозреваемых, сразу же верно определила бы, кто из них убийца, — договорив это, Козлодоева с отвращением посмотрела на меня, и, выдохнув, добавила: — Значит так, Бородька, сейчас я выпишу ордер на арест этого пова…

На столе зазвонил телефон. Начальница подняла трубку и, проговорив меньше минуты, с озадаченным видом повесила её обратно.

— Кто это? — спросил я у Козлодоевой, нарушив этим возникшую тишину.

— Новый свидетель, — заявила она, смотря на нас со слегка округлившимися зрачками.

— Кто? — спросил Козлов.

— Глухарь.

Снова возникла тишина.

— Не к добру это, — сказал Козлов.

— А что он сказал? — спросил я.

— Он сказал, что его квартира находится напротив кабинета судьи. И что в момеент убийства окно кабинета было открыто, и он всё видел.

— А что он видел? — спросил Козлов.

— Он сказал, что расскажет всё лично, не по телефону, и ещё он сказал, что его показания станут для нас полной неожиданностью. — Начальница взяла листок, написала на нём что-то и передала его Бородьке. — Это его адрес, а точнее, номеер квартиры. Сходите и узнайте, что этот глухарь там видел… — Козлодоева по-серьёзному задумалась. — Но я думаю, что что-то новое вы вряд ли от него услышите… А! — с досадой выкрикнула Козлодоева и швырнула ручку о стену. — С арестом, похоже, придётся подождать! Это убийство прогремело на все края! — говорила она, тыча двумя руками на меня и Бородьку. — И если мы раскроем его, то… — в этот момент она замолчала, мечтательно уставясь в потолок с дурацкой улыбкой на роже.

Мы с помощником не захотели мешать Козлодоевой летать в облаках и молча покинули кабинет.

— На чьём поедем? — спросил я Бородьку при нашем выходе из полицейского участка.

— В смысле?

— На Конько или на Коневском к глухарю поедем? Или каждый на своём?

— У них сегодня техосмотр, — сказал Козлов, кивая головой в сторону гаража, возле которого, построившись в ряд, стояли мустанги, державшие в руках перед машинистом подковы.

Конько и Коневский увидели нас и приятельски нам помахали.

V

Мы решили пройтись пешком, так как путь был долгим, а такси недешёвым.

— Да, не повезло ему, что глухарь всё видел, — произнёс Бородька по дороге.

— Кому?

— Волчонкову.

— В смысле?

— Да ладно тебеее, он же не родственник твой, чтобы ты его защищал. Ты что, не хочешь повышения?

— Ты слышал о презумпции невиновности? Может, глухарь видел Умку или Филлини? Или ещё кого.

— Ладно, ладно молчу, — сказал Козлов и через несколько секунд снова заговорил: — Слушай! Если ты Серлок Волкс, то я тогда кто?

— Доктор Козлятсон, кто же ещё.

— Да-а, — с улыбкой протянул Козлов, — это что получается, мнеее нужно наши приключения описывать?

— Почему и нет.

— Да-а… но давай договоримся, если я напишу книгу, то только от твоего лица, как будто это ты её написал, а то от себяяя я как-то стесняюсь.

— Ладно. Но если вдруг я тоже решу написать книгу, то это будет от твоего лица, договорились?

— Договорились.

— Ты только смотри этот диалог в книгу не включи, а то сразу проколешься.

— Ладно, — улыбнувшись, сказал Бородька, — но и ты тогда тоже его не включай, а то сразу проколешься.

В тот день у нас не очень шла беседа между собой. Об убийстве говорить мне не хотелось, а из остального ничего не шло в голову.

— Что это за здание? — спросил Бородька. — Раньше его здесь не было.

— Где?

— Да вон, — сказал Бородька, указывая рукой на небольшой, странный, в форме буквы Т, белый двухэтажный дом с примыкающей к нему сбоку витой лестницей. — Пойдём поглядим.

Поскольку здание это располагалось к нам задом, мы принялись обходить его, чтобы увидеть фасад. Бородька шёл впереди меня и, зайдя за угол, внезапно остановился.

— А! — испуганно вскрикнул он и, косясь ртом в мою сторону, прошептал: — Что это?

Я медленно, потрушивая, подошёл к помощнику и осторожно выглянул из-за угла.

— Где? — тихо спросил я.

— Там, рядом с крокодилом.

— Ну на хер! — произнёс я, спасительно ухватившись за Бородькину руку.

На пороге лицом к двери стояло что-то! Заметив нас, оно резко повернуло к нам голову и произнесло:

— Мы строили, строили и, наконец, построили! Ура-а-а-а!

Мы с Бородькой кинулись прочь оттуда. Больше километра пробежали мы, боясь оглянуться назад. Когда в ушах перестало раздаваться это зловещее «Ура-а-а-а!», я остановился. Бородька, пробежав ещё сотню метров и почуяв своё одиночество, тоже прекратил движение. Он остановился, ожидая меня.

— Что это было? — с отдышкой спросил он, упираясь руками в колени.

— Не знаю, — ответил я, тяжело вдыхая и выдыхая воздух.

— У-у! Как бы нас не заставили с этим разбираться.

Периодически оглядываясь назад, мы молча преодолели половину предназначенного до дома глухаря расстояния, когда впереди возникла знакомая тварь.

— Смотри, Лосита идёт, — шёпотом сказал Бородька, обращая моё внимание на идущую нам навстречу молодую пару, лосиху и лося.

— Здравствуйте, — сказала Лосита, остановившись перед нами.

— Здравствуйте, — единогласно произнесли я и помощник.

— Как поживаете? — спросил Бородька.

— Хорошо, — ответила Лосита, — вот в парк идём.

— А-а, — с улыбкой произнёс Бородька, — это ваш кавалер, да?

— Да, — сказала лосиха и обратилась к кавалеру: — Дорогой, познакомься, это вот Сынитар Волков — следователь полиции, а это его помощник, Бородька Козлов, ой, простите, Бородий, — исправилась Лосита и смущённо засмеялась.

Лось пожал протянутую ему Бородькой руку и произнёс:

— Приятно познакомиться, Лось.

— Лось… — улыбаясь и потрясывая рукой, проговорил Бородька, — а имяяя?

— Лось! — всё так же не выпуская руки, с улыбкой ответил кавалер.

— Э-э, — озадаченно протянул Козлов. Он опустил руку и посмотрел на меня. — Лось Лось?

— Да! — воскликнул Лось и со счастливым выражением лица оглядел всех нас.

Мы все молча смотрели друг на друга. Лось и Лосита улыбались во все свои 32, а мы, напротив, чувствовали неловкость и не знали, куда себя деть.

— Ладно, вы нас извините, но нам надо торопиться, — проговорил я заклинание, помогшее нам выбраться из этой сложившейся неловкой ситуации. Мы попрощались и пожелали друг другу удачи.

— Да, ну и имееечко — Лось Лось! — сказал Бородька и засмеялся, после чего, примерив на себя серьёзную маску, продолжил: — Вот надо было этому Мееедверту писать мееемуары перед казнью, а? Как Лосита после этого осталась здесь жить, я до сих пор удивляюсь.

— Нечего было надзирателю их публиковать, — возразил я, — выбросил бы и всё. А он нет, опубликовал, деньги заработал, а то, что жизнь девчонке испортил, его не волновало.

Здесь я сделаю небольшое отступление насчёт Медверта и его нимфетки. Медверта арестовали вовсе не за связь с Лоситой, а за убийство. А узнали о нём и Лосите только из его мемуаров, после публикации которых Медверта, уже мёртвого, ещё сильнее стали ненавидеть. Дело в том, что у нас запрещены смешанные, разновидовые отношения, так как дети в основном в таких союзах не рождаются, а если и рождаются, то на свет выходят тяжелобольные, недолго живущие существа. К тому же Лосита была несовершеннолетней на тот период. Обратите внимание, что все изнасилования у нас, если они случаются, совершаются только тварями, отличающимися видом от жертвы. За всё время моей работы ко мне не поступило ни одного такого заявления от потерпевшей стороны в отношении твари своего вида. Как любит говорить Псивенс: «Сучка не захочет — кобель не вскочит».

— Даже своего судья не пожалел, — сказал Козлов.

— Ага, не пожалел! Значит, Медверт случайно умер во время казни? Никто никогда не умирал, а он единственный умер. Случайно, да?

— Ну да, — немного поразмыслив над этим, произнёс Козлов, — странно это. То палач всегда мучил всех, пока не кончит, а тут взял всунул ему и не вынимал, пока не задохнулся.

— Даже не кончил, — добавил Козлов после паузы.

— Прикончил его, не кончив, — подытожил он и засмеялся.

— Давай на такси поедем, пока ещё кого-нибудь не встретили, — сказал я Козлову, — к тому же неохота связываться с кабелём.

— С каким кабееелём?

— Да вон видишь табличка: «ОСТОРОЖНО, КАБЕЛЬ! КОПАТЬ ЗАПРЕЩАЕТСЯ».

— Ну ты же ведь не собираешься копать?

— Не знаю… как прочту про какой-либо запрет, так и тянет это сделать.

— Копать всё равно нечем.

— Да вон к будке лопаты прислонены, — сказал я, показывая на небольшой сарай, через окно которого с дьявольской улыбкой, приставив ко лбу козырьком ладонь, смотрел на нас кабель.

— А-а! — протянул я с досадой, почёсывая руки. — Нет, давай на такси поедем, всё равно осталось уже не так много, так что денег хватит. Вон как раз такси едет! Иди останови.

Бородька радостно побежал исполнять моё поручение, не подозревая о том, что платить придётся ему, поскольку денег у меня с собой не было.

— Эй, спроси, как у меееня дела! — быстро сказал мне Бородька, стоя на краю обочины.

— Зачем?

— Давай быстрее, пока такси не проехало!

— Как у тебя дела?

— ТАК СИбеее! — прокричал на всю улицу Бородька, махая водителю рукой.

Мы удачно прибыли к месту назначения. К счастью, деньги у Бородьки были с собой. Не очень-то хорошо было бы появиться перед новым свидетелем, испачканными в зелёнке.

Глухарь жил в неприглядном двухэтажном многоквартирном доме, на верхнем этаже. Мы поднялись и позвонили в дверь.

— Открыто! — послышалось из квартиры.

Мы переглянулись и вошли внутрь.

— Идите сюда, — прозвучал тот же голос в конце коридора.

Местом, откуда доносились эти реплики, оказалась небольшая гостиная со старыми мебелью и обоями. В углу, на тумбочке, стоял выключенный старый телевизор, на стене над ним висел портрет Месси Львова в рамке, а напротив телевизора, на старом полинявшем диване, сидел такой же старый полинявший глухарь.

— Присаживайтесь, — обратился он к нам.

Так как сидеть в гостиной кроме дивана было негде, мы решили постоять.

— Это вы звонили в полицию по поводу…

— Это отсюда вы видели убийство? — оборвал я Бородьку, направляясь к окну.

На улице под окном стояли две пустующие скамейки, впереди находилась детская площадка: качели, горка и песочница. В стороне от неё располагалось небольшое футбольное поле. Но никому до всего этого не было дела: на глаза мне не попалось ни одной твари. А позади детской площадки, прямо напротив меня, стоял двухэтажный особняк Медведева, а если быть ещё точнее, окно его кабинета. Окно было открыто, и так как расстояние до него было приблизительно тридцать метров, мне хорошо виднелись судейские стол и стул.

— Да, отсюда, — подтвердил свидетель, когда я отвернулся от окна.

— А можно узнать ваши имяяя и фамееелию? — спросил его Козлов. — Это для дела.

— Сергей Глухарёв.

— И что же вы, Глухарёв, видели в момент убийства судьи? — спросил я, упёршись жопой на подоконник.

— Убийство судьи, — ответил Глухарёв.

— И кто его убил?

— Страус.

— Страус? — удивлённо переспросил Бородька, опередив этим меня.

— А если точнее, страусиха, — всё так же спокойно продолжал отвечать на вопросы Глухарёв.

Не зная, шутит над нами свидетель или нет, мы с Бородькой, шокированные его заявлением, минуту стояли, не проронив ни слова.

— И что же именно вы видели? — собравшись с мыслями, спросил я Глухарёва. — Можно узнать поподробнее?

Глухарёв посмотрел на каждого из нас, уставился в стену, где висел портрет, и начал свой, наверное, не раз готовившийся рассказ:

— Я старый. Лифт у нас не работает, так что на улицу я выхожу редко. В основном я целые дни сижу здесь и читаю книги. Вчера было так же, я сидел на диване и читал. Окно было открыто. Во дворе у нас шуметь некому, так что мне никто никогда не мешает. Но вчера я услышал на улице какой-то звук, как будто кто-то бегал и голосил. Я отложил книгу и пошёл посмотреть. И увидел, как по детской площадке бегала голая страусиха. С огромным пузом. Всё это время она громко всхлипывала. Какое-то время она носилась так взад-вперёд и глядела по сторонам. А потом она неожиданно посмотрела на дом судьи и уставилась на окно его кабинета. Я тоже туда посмотрел и увидел судью, который сидел у себя за столом. Окно у него всегда было открыто. Страусиха увидела его и сразу замолчала. Потом поглядела на песочницу, подошла к ней, повернулась на судью, потом на песочницу, потом опять на судью. Потом она шагнула чуть в сторону и стала лицом прямо напротив его окна. Потом повернулась ко мне и засунула голову в песок. Страусиха стояла в такой позе секунд тридцать, я даже уже хотел отойти от окна, но потом раздался выстрел, и я увидел, как яйцо из страусихи прилетело прямо в голову судьи, и он рухнул ею на стол. Потом страусиха вынула голову из песка, поглядела на окно и убежала.

Мы с Бородькой, охуевшие от услышанного, стояли, раскрыв рты. Я повернулся к окну и взглянул на песочницу. Она располагалась прямо напротив двух окон и где-то в десяти метрах от кабинета судьи. Я обернулся и обратился к Глухарёву:

— Вы что, смеётесь?

— Нет, не смеюсь, — спокойным голосом ответил свидетель. Единственное, чем он шевелил за всё время нашего присутствия, были шея, глаза и клюв.

Я посмотрел на Бородьку, на плакат и снова на глухаря.

— Вы ведь в курсе, что врать — это грех?

— Ну да.

— А зачем тогда вы нам врёте?

— Я не вру, и вообще, какое мне дело до того, что это грех?

— Как! Вы же верующий!

— С чего вы взяли?

— С того, что у вас на стене висит фотография Месси Львова!

— Где?

— Да вот же! — сказал я, указывая на портрет.

— Это Лазарус Серый, вообще-то, — недоумённо произнёс свидетель.

Я подошёл к портрету и принялся подробно его рассматривать.

— А, ну да, — проговорил я, отворачиваясь от него.

— Волка ото льва отличить не может, — удивлённо и спокойно сказал Глухарёв.

— Ну, просто мне показалось, что он здесь без гривы и… — оправдывался я, возвращаясь к окну.

— У вас все такие полицейские в участке? — спросил Глухарёв Козлова.

— Нет, он один такой.

— Ну ладно, ладно! Всё, забыли! Нам что, говорить больше не о чем? — выпалил я и обратился к диванному сидельцу: — То есть вы говорите, что не врёте нам?

— Нет.

— И вы действительно видели на детской площадке страусиху?

— Да.

— И то, как она выстрелила в судью?

— Да.

— Яйцом?

— Да.

— И как яйцо это убило судью?

— Да.

— Скажите, у вас хорошее зрение?

— Ну уж лучше вашего.

Поняв, что Глухарёв обыгрывает меня со счётом 1:0, мне в голову пришла одна деталь, которой я собрался разрушить все его показания и забить тем самым гол на чужом поле.^[1]

— Тут что-то не сходится, — начал я свою контратаку, — вы сказали нам, что, когда страусиха засунула голову в песок, вы хотели уже уйти, но потом «раздался выстрел», — сказал я, внимательно следя за реакцией свидетеля, но, ничего не обнаружив, обратился к Бородьке: — А ведь никто из свидетелей не слышал никакого выстрела, да, Козлов?

— Да, — подтвердил он.

— А значит…

— Я бы не сказал, что «раздался выстрел», — перебил меня Глухарёв, — это так, метафора. На самом деле звук был похож на… чпок! — спокойно произнёс он, чпокнув клювом.

2:0.

— Скажите, а зачем страусихе нужно было убивать судью? — не сдавался я.

— Может, за то, что он жрал их детей? — прозвучали слова свидетеля как гром среди ясного неба.

— А вы откуда знаете об этом?

— Уже давно стоило мне только около часа дня выглянуть в окно и я видел, как он их ест.

— А почему вы никому не сообщили об этом?

— Кому?

— Ммм… нам.

— И что бы вы сделали?

У нас с Бородькой не нашлось ответа.

— К тому же, — продолжал Глухарёв, — я не один живу в этом доме, может, ещё кто-то кроме меня знал об этом. И судя по тому, что судья жрал перед открытым окном, это его не сильно заботило. Он мог к вам в участок спокойно зайти с яйцом и сожрать его при вас, и вы ему ничего бы не сделали… Я бы лучше на вашем месте задался вопросом: откуда вообще взялась эта страусиха возле дома судьи?

— Вы что, полицейский, чтобы учить нас работать? — сердито сказал я ему.

— Вообще-то я был полицейским, а точнее, следователем у себя в краях.

— Да? И много дел вы раскрыли?

— Ни одного, — уверенно и совсем не стесняясь этого ответил Глухарёв. — Больше пятидесяти заведённых дел, и ни одного не раскрыл. Поэтому меня и уволили.

Я с трудом сдерживал смех.

— А может, у вас ничего не получилось, потому что вы дела ЗАВОДИЛИ? Ведь у нас, например, говорят так: заводят блох, а дела ВОЗБУЖДАЮТ, — сказал я Глухарёву и засмеялся, Бородька тоже.

— Возбуждается Машка, когда её за ляжку, а дела заводят. У нас так говорили, — парировал свидетель.

— Ладно, — произнёс я, утирая слёзы, — скажите, а может, вы просто срываете на нас злобу за свои неудачи и поэтому мешаете нам раскрыть дело?

Глухарёв промолчал.

— Ну и что же вы нам посоветуете со своим большим опытом в расследованиях? Как нам действовать?

— Ищите страусиху, — решительно заявил свидетель.

— Ладно, спасибо вам за показания, мы всё проверим, но сейчас нам пора, — сказал Козлов и повернулся к выходу.

Я тоже уже хотел попрощаться, но, заметив насмешливое выражение лица Козлова, мне вдруг вспомнился Волчонков.

— А вы не знаете, как нам её найти? — со всей серьёзностью спросил я Глухарёва. Он и Козлов пристально всматривались в меня, но, не услышав в моем голосе насмешки, помощник вернулся в гостиную, а свидетель приготовился отвечать.

— По моим данным, страусиха находится в ***, — заявил Глухарёв.

— В ***? — переспросил я. — Это же не наш край! Как мы её там будем разыскивать? У нас нет там полномочий. А откуда вы взяли эти данные?

— Я работал в том крае, и у меня остались там знакомые.

— А зачем вы узнавали, где находится страусиха?

— Потому что хочу её найти.

— Зачем?

— За тем же, зачем и вы.

Мы по-следовательски оценивали друг друга взглядом.

— А, понимаю, вы покинули полицию, а она вас нет, угадал? — Глухарёв не стал отвечать, я обратился к Бородьке: — А ведь если начальница объявит страусиху в розыск, то… — я не договорил, увидев, что Бородька смотрит на меня как на сумасшедшего.

— А как она выглядит, эта страусиха? — спросил я Глухарёва, наблюдая краем глаза за ещё более недоумевающим выражением лица помощника.

— Мне сказали, что она всюду бегает голая и постоянно несёт какую-то чушь.

— Спасибо вам за помощь, но нам действительно надо торопиться, — сказал я, спеша к выходу и радуя этим Козлова, — пока её в психушку не припрятали. Не хотелось бы с помощником её оттуда похищать.

Мы закрыли дверь и молча спустились на улицу, где Козлов сразу накинулся на меня.

— Ты что это, серьёзно? — спросил он на ходу.

— Насчёт чего?

— Что собееераешься её искать?

— Да.

— Ты что, с ума сошёл? Да погляди на него, он же псих! Такое только больному в голову могло прийти! Выстрелить яйцом! Кто в это поверит! И всё это из-за того, что он волк?!

Я остановился.

— Ты погляди на нас! Мы живём, как люди! У всех на уме только деньги, а на других насрать! Начальница нас обкрадывает, ждёт не дождётся, чтобы посадить его и ещё больше воровать. А сам! Тоже надеешься после этого подняться. И ради этого вы готовы посадить его, а то, что он, может, не убивал, вас не волнует! И всё это из-за того, что он волк?!

Козлов молча уставился на меня.

— И когда ты собееераешься её искать?

— Сейчас… Ты со мной?

— Нет.

Мы замолчали.

— А что я Козлодоевой скажу?

— Скажи, что я разыскиваю подозреваемого. Но про страусиху не говори! Скажи, что… не знаю, что Глухарёв видел, как аист залетел в окно и убил судью. Придумай что-то, а я постараюсь найти её как можно скорее. А ты, самое главное, не дай начальнице арестовать Волчонкова. Пудри ей мозги. Сделаешь?

— Ладно, попробую.

— И ещё проверь, может, ещё кто-то в этом доме видел убийство или страусиху. Узнай: не сбегала ли из роддома беременная страусиха и не пропадали ли у них яйца. И ещё узнай у Филлини насчёт того, как он дал попробовать судье яйцо. А лучше вызови всех подозреваемых на допрос и надави на каждого, особенно на Филлини. Понял?

— Понял… И что ты сейчас будешь делать?

— Заеду домой, займу у отчима денег и поеду в ***. Найду страусиху, привезу сюда, а потом посажу в тюрьму… Денег не займёшь?

— На что?

— На такси.

Бородька поймал для меня машину и заплатил водителю. Перед тем как машина тронулась, я крикнул Бородьке через закрытое стекло:

— Сделай всё, что я сказал! Слышишь?

Он кивнул, и машина, по-человечески зарычав, понесла меня по следу — истинного? — убийцы.

VI

Я вышел из дома, сел в то же такси и поехал в ***. Мы приехали уже ночью. На улице стояла жара и пахло серой. Она тоже была здесь. Я извинился перед Ней и отправился в отель, чтобы выспаться и сразу же рано утром заняться поисками страусихи.

Я стоял у стойки администратора и ждал, когда мне передадут ключи. Вещей у меня с собой не было. Рядом со мной стоял носильщик — молодой Псивенс, — на бейджике было написано «Джим». Когда администратор протянул мне ключи, носильщик перехватил их и побежал. Я за ним. Он привёл меня к двери моего номера, открыл её, пригласил меня внутрь и показал, где что находится, а затем, перед уходом, он встал у двери и протянул вперёд ладонь.

Я внимательно оглядел Джима: одежда мятая, шапка набекрень, рот открыт в улыбке, язык высунут наружу. Не могу представить себе нашего Псивенса с высунутым языком. Если только его голова не находится между ног служанки.

— Обойдёшься, — сказал я носильщику и вытолкнул его за дверь.

Перед сном я поставил будильник на 6:00, но вот заснуть у меня никак не получалось. То шторы светились от Её сверлящего взгляда, то за ними слышались какие-то вопли и я подскакивал к окну, чтобы увидеть, кто их произносит. Но никого не видел, кроме Неё. Я думаю, это Она издавала эти звуки, чтобы проверить, один я в номере или нет. Ох, уж эта ревность. К тому же я всё время представлял, как поймаю сумасшедшую страусиху и засажу её в тюрьму, даже если она не виновна, ведь нет ничего проще, чем заставить сумасшедшую тварь поверить в то, чего она даже и не делала, а потом и признать всё это. А что касательно выстрела яйцом и как с этим поступить дальше, то я тогда до этого ещё не дошёл. В конечном счёте Волчонков будет свободен от подозрений, меня сделают начальником, повысят зарплату… И это будет большим шагом вперёд в «нашей борьбе». Впереди меня ждёт счастливая жизнь, и счастье это надо не упустить.

Я проснулся и отключил будильник, было почти десять часов. Я мигом оделся и выскочил на улицу. Мой план был найти страусиху рано утром, когда большинство тварей ещё находятся по домам. Но сейчас всюду было столпотворение. Кругом был какой-то зоопарк. Здесь находились твари всех видов: носороги, львы, слоны, петухи, медведи, саламандры, павлины, верблюды и т. д. и т. д., но страусов среди них не было. К тому же запах: ещё в отеле я узнал, что серой пахнет из-за извергающегося на окраине города вулкана. Из-за всего этого у меня кружилась голова. Я задавал вопросы насчёт сумасшедшей голой страусихи направо и налево, но никто не пытался мне помочь. Кругом я слышал только:

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Спустя несколько дней с момента описываемых событий правило выездного гола отменили.