Подполковник танцует один

Анатолий Ярмолюк

В настоящее время в мире происходит много разговоров и суждений о некой таинственной категории людей – аутистах. Одни считают их психически больными, другие говорят, что они – такие же, как все прочие, но только по-особенному видят мир, третьи называют их пришельцами из других миров… Герой повести – Подполковник. Это его прозвище. В том мире, где он проживает, у всех свои прозвища. По сути, прозвище человека гораздо точнее отображает его суть, чем имя. Подполковник – аутист. Он обитает в нашем реальном мире, но – стремится общаться с себе подобными – такими же, как он, аутистами. В городе есть кафе, где аутисты ежевечерне встречаются и, насколько это приемлемо для аутистов, общаются меж собой. Цель их общения – понять, кто они такие и, возможно, отыскать дорогу в тот мир, откуда они прибыли на Землю. Однажды в кафе случайно зашла некая женщина, которая была обычным человеком, а не аутистом. Здесь она познакомилась с Подполковником, и полюбила его. И понадеялась, что Подполковник ответит ей тем же. Но – аутисту тяжело любить кого-то, даже если бы он того и захотел. Полюбить – означает пустить того, кого любишь, в свою душу. В свой мир. У всякого аутиста есть свой особый мир. Но – никакой аутист не может никому рассказать о своем мире, а тем более – кого-то туда впустить. Так аутисты устроены. Сможет ли Подполковник преодолеть сам себя и впустить любящую его женщину в свой мир? Или – все закончится обоюдным разочарованием и трагедией?

Все одинокие люди, откуда они пришли?

Все одинокие люди, где их место?…

Из песни, исполненной некогда группой «Битлз»

Мы не знаем, кто мы, откуда пришли и куда идем. Нас манит нескончаемый зов утерянного нами мира, и мы стремимся на этот зов. Но пока мы не нашли туда дороги, мы пребываем рядом с вами. Мы похожи на больших и нежных моллюсков. Мы носим внутри себя частицу нашего утерянного мира…

«Записки аутиста» (автор неизвестен)

Подполковник ничего не помнил из своего детства. Так — какие-то обрывки из света и теней, запахов и звуков, чьих-то лиц и произнесенных кем-то бессмысленных слов. Все позабыл Подполковник о своем детстве. Лишь единственная картина из той поры накрепко засела в его памяти. А, может, даже и не в памяти, а где-то еще глубже. Скажем, в душе… Подполковник и сам не понимал, отчего именно эта картина вспоминалась ему. Да и — не стремился понять. А просто — когда у него бывало на душе пасмурно и одиноко, перед ним всегда возникал один и тот же давний-предавний сюжет из детства. Убогая, затерянная среди гиблых причерноморских солончаков деревня об одной улице, зима, нескончаемый дождь, холод, тоскливый ветер. И по той улице неведомо куда бредет одинокий ослик. Он мокрый, грязный и продрогший, у него низко опущена голова и печальная морда. Ослик бредет, а мальчишка, которому в будущем суждено стать Подполковником, смотрит из окна на ослика, и жалеет его…

Все позабыл Подполковник из своего детства, а печального ослика — помнил…

* * *

Заведение под названием «Грустный Ангел» было самым таинственным и опасным местом во всем Старом Городе. И все — из-за его посетителей. Это были очень красноречивые и убедительные посетители. Это были люди с душами, крест-накрест заколоченными досками. Это были пришельцы из иных миров, напрочь позабывшие об обратных дорогах в свои миры. Скажем, Железный Волк и вся его компания. Или, допустим, тип, которого все звали Челюсти. Или, к примеру, Соловей с его сладкой улыбкой и глазами убийцы. Или — Теоретик в вечно надвинутой на глаза шляпе. И еще много всяких — как мужчин, так и женщин…

Даже всякие человеческие отбросы, которые ошивались в заведении «Грустный Ангел», и те, если вдуматься, были личностями по-своему колоритными и с душами, запертыми на множество засовов. Например, бывший актер Ваше Мнение. Или, допустим, вышедшая в тираж проститутка Спинка Минтая.

Много драматических, трагикомичных и кровавых происшествий творилось в «Грустном Ангеле». А слухов и пересудов о тех происшествиях клубилось и того больше. Они были похожи на черный и едкий дым, те слухи…

А владел заведением человек без прошлого и настоящего Моня Мендельсон. То есть, наверно, у него было и прошлое, и настоящее, но никто ничего обо всем этом не знал. Ну а коль оно так, то какая разница — было ли у человека прошлое, и есть ли у него настоящее? Вот потому-то все посетители заведения «Грустный Ангел» считали Моню Мендельсона человеком без минувшего и настоящего. Даже бывший актер, а ныне пропойца и попрошайка Ваше Мнение, привыкший ничего не принимать на веру и во всем сомневаться — и тот был согласен, что Моня Мендельсон — человек без прошлого и настоящего.

Но, наверное, самой сумрачной персоной в «Грустном Ангеле» считался Подполковник. О, это была таинственная личность! Во-первых, Подполковник всегда бывал в заведении в одиночестве, и никого не приглашал к себе в компанию. Даже — бывшего актера, а в настоящем пьяницу Ваше Мнение, который по причине своего ничтожества и бедности всегда стремился усесться за чужой стол. За все столы мог садиться Ваше Мнение, а вот за стол Подполковника — не смел. Даже — никогда не предпринимал такой попытки, вот ведь какое дело.

Во-вторых, Подполковник никого не боялся. Ни Железного Волка со всей его компанией, ни типа, которого все звали Челюсти, ни Теоретика в вечно надвинутой на глаза шляпе, ни даже Соловья с его сладкой улыбкой и глазами убийцы. Можно сказать, что всех этих персонажей Подполковник просто не замечал. Он являлся в заведение всегда один, садился за третий от входа стол, заказывал себе водки, и весь вечер напролет смотрел в темное окно. Что он хотел увидеть в той тьме? А кто его знает, что хочет увидеть во тьме человек, который всегда пребывает в молчаливом одиночестве и никого не приглашает к себе в компанию?

И лишь однажды Подполковник изменил своему мрачному нелюдимому правилу. Это случилось в тот вечер, когда в заведение с целью шального грабежа вломились четверо молодчиков из окрестной банды «Кладбище номер три». Молодчиков из банды «Кладбище номер три» опасались все — даже Железный Волк со всей своей компанией, даже Соловей с его сладкой улыбкой и глазами убийцы, даже Теоретик в своей вечно надвинутой на глаза шляпе.

А вот Подполковник — не испугался. Он лишь оторвался от пристального созерцания заоконной тьмы, молча поднялся со своего места, так же молча подошел к четырем молодчикам, и четырьмя короткими взмахами руки уложил их рядышком у порога. И все так же молча вернулся за свой столик. И это было — впечатляюще! Понятно, что после того, как молодчики пришли в себя и уползли за порог, по заведению зашелестели пересуды о том, что Подполковнику — несдобровать. Потому что — никому еще из тех немногих отчаянных личностей, которые посмели пойти против бандитов из «Кладбища номер три», не удавалось избежать скорой и лютой расправы…

А вот Подполковнику — удалось. Отсидев за столиком свое обыкновенное — до полуночи — время, он поднялся и молча вышел из заведения. А в следующий вечер явился вновь — живой, целый и молчаливый. Шорох почтительного удивления пронесся по заведению. И никто с той поры даже помыслить не мог, чтобы усесться за один столик с Подполковником без его приглашения. А он — никого не приглашал. Он так и сидел за своим столиком — в ежевечернем молчаливом одиночестве.

В-третьих, у Подполковника была впечатляющая внешность: коренастое, сбитое, будто у ловкого медведя, тело, чуть косолапая, но стремительная походка, темные и глубокие медвежьи глаза, а вдоль лба — большой извилистый шрам. И еще — рванье из множества мелких шрамов на руках. И еще — иногда Подполковник, глядя в черное окно, скалился рассеянной, страшной усмешкой… В заведении поговаривали, что Подполковник раньше и впрямь был подполковником на какой-то войне. Или — в полиции. Кто знает — может, оно так и было. То есть — или на войне, или в полиции…

Ну, а в-четвертых — Подполковник всегда танцевал в одиночестве. В «Грустном Ангеле» был свой собственный музыкант по прозвищу Старый Цыган. Время от времени Старый Цыган взбирался с гитарой на крохотную эстрадку в углу заведения, и исполнял оттуда репертуар. И вся публика, которая слышала тот репертуар, выходила танцевать. Всяк танцевал в паре: в заведении всегда присутствовали дамочки, которые надеялись, что их пригласят на танец, а затем, может быть, усадят за стол. Даже старый плут Ваше Мнение и тот танцевал в паре — с вышедшей в тираж проституткой Спинкой Минтая. А вот Подполковник всегда танцевал один. Он танцевал, прижимая к себе незримую женщину, и никто не знал, кем была ему та женщина: утраченной ли навсегда любовью, выдуманным ли горьким и безнадежным миражом — ибо выдуманные женщины всегда безнадежны и горьки. Он танцевал, как грациозный медведь, и косился в черное окно своими медвежьими глазами…

* * *

Новая публика в «Грустном Ангеле» появлялась нечасто. Но — иногда появлялась. Некоторые (таких было немного) здесь приживались и становились завсегдатаями, другие (таких было большинство) уходили, и больше уже не возвращались…

Однажды в заведении появилась некая особа женского пола — маленькая, худенькая, с короткой стрижкой и в очках. Случилось это в ненастный сентябрьский вечер. Да-да, тогда был сентябрь, и было ненастье. Шел дождь, в мире царила тьма, из тьмы прилетали пятипалые кленовые листья и приникали к черным окнам заведения «Грустный Ангел». Затем, через краткий миг, листья стекали по оконным стеклам и опадали, и на смену им прилетали другие пятипалые желтые листья — чтобы так же стечь по оконному стеклу и опасть окончательно во тьму…

Никто раньше не видел в «Грустном Ангеле» эту женщину. Поэтому, когда она вошла, головы завсегдатаев заведения обернулись в ее сторону, и глаза — одни с прищуром, другие — нараспах, третьи — с понимающей ухмылкой уставились на нее. Всяк стремился для себя определить, для чего в заведении возникла эта женщина, и что следует от ожидать в связи с ее появлением: выгоды, опасности, мимолетного шального удовольствия…

Женщина оглядела всех по очереди, и подошла к Моне Мендельсону.

— Скажите, — спросила она, — куда бы я могла присесть? Все столики заняты…

— Ваш вопрос, мадам, — ответил Моня Мендельсон, — из разряда философических. Иначе говоря, куда желаете, туда и садитесь. Вернее сказать, куда вам позволят — ибо в этом заведении существуют свои незыблемые правила. Можно сказать — ритуалы. Даже — каноны. У всякого — свой собственный ритуал и канон. И — все, и — больше ни о чем меня не спрашивайте! Потому что я — человек, у которого нет ни минувшего, ни настоящего, и что я вам могу еще сказать?…

— Я вас понимаю, — сказала женщина Моне.

— Ай, мадам! — возразил Моня. — Для чего вы произнесли такое ужасное и легкомысленное слово? Кто в этом мире кого понимает? Я — не понимаю вас, вы — не понимаете меня, они — не понимают друг друга… Так мы и живем в этом мире — никем не понятые…

— Это, наверно, потому, что мы не стремимся никого понять, — сказала женщина. — А если, допустим, вы мне скажете, отчего ваше заведение называется «Грустный Ангел», то, может, я вас и пойму. Хоть чуть-чуть…

— Ох, мадам, мадам! — покачал головой Моня Мендельсон. — Сейчас вы сказали еще одно ужасное и легкомысленное слово! Вы уже сказали очень много ужасных и легкомысленных слов! Для чего вам — понимать меня, а мне — вас? Вы, вероятно, никогда не задавались вопросом, что оно такое — понять другого человека. Ну, так если вы желаете, то я вам скажу. Это означает прикоснуться к душе того человека, которого вы вознамерились понять. Прикоснуться к чужой душе! Ай, мадам, мадам!.. Нет ничего страшней под этими небесами, чем человеческая душа! Уж я знаю… Или, может, вы воображаете, что в той душе, к которой вы вознамерились прикоснуться, произрастают нежные и удивительные цветы незабудки? Напрасно вы так думаете, мадам! В человеческих душах произрастает зелье совсем другого рода… Приворотное, погибельное зелье! Вначале тем зельем вы будете очарованы, а затем — оно вас погубит… Уж будьте в том уверены! Ай, как же вы опрометчивы и беспечны, мадам!..

— И все же, — усмехнулась женщина, — почему ваше заведение называется «Грустный Ангел»?

— Ну, мадам, здесь все предельно просто, — покривился Моня Мендельсон. — Или, может, вы думаете, что явись небесный Ангел на эту землю, он не приобрел бы для себя печали и грусти? Может, вы думаете, что он приобрел бы здесь легкую и светлую радость?

— Нет, не думаю, — после молчания сказала женщина.

— Вот вы и ответили на свой же собственный вопрос, — еще раз покривился Моня Мендельсон. — А заодно помогли мне составить о вас представление. Беглое и поверхностное, без прикосновения к вашей душе, — но этого мне и не надобно. А ежели вы соизволите стать завсегдатаем моего скромного заведения, то я этому буду только рад. И больше мне нечего вам сказать, ибо — что может сказать человек, у которого нет ни прошлого, ни настоящего?

— Спасибо, — сказала женщина и отошла от Мони.

Все столики в заведении были заняты — разумеется, кроме того, за которым сидел Подполковник. К этому-то столику и подошла женщина. И — молча уселась напротив Подполковника. И уже не шелест, а просто-таки ропот удивления пронесся по заведению. Потому что — никто не мог предположить, как поведет себя Подполковник при таком самоуправстве незнакомой женщины.

Но Подполковник, можно сказать, не повел себя никак. Он лишь на миг оторвался от созерцания тьмы за окном, коротко взглянул на женщину, и вновь уставился в окно. К окну, возникая из тьмы, льнули пятипалые золотые листья и, влекомые дождем, стекали вниз, чтобы там погибнуть.

— Как красиво, — сказала женщина. — Желтые листья на черном стекле… Будто золотые пятикрылые бабочки из какого-то неведомого мира. Летят и летят… И — погибают. Летят, чтобы погибнуть…

Подполковник вновь взглянул на женщину — и даже на миг задержал на ней взгляд. И — вновь стал смотреть в окно.

— Я, наверно, вам мешаю, — сказала женщина. — Но места за всеми столиками заняты, и мне некуда было сесть… Я все-таки вам мешаю? Тогда скажите, и я уйду…

На столе у Подполковника стояла бутылка с водкой и тарелка с синим виноградом. И — три стакана. Подполковник всегда требовал, чтобы у него на столе была бутылка водки, синий виноград и три стакана. Хотя — отчего виноград обязан быть именно синим, и для чего Подполковнику были нужны три стакана, никто в заведении не знал. Не знал этого, может быть, даже сам Подполковник. А просто — на столе у него всегда стояли три стакана и тарелка с синим виноградом… И вот сейчас Подполковник налил водки во все стаканы, один стакан взял себе, а другой — не глядя придвинул к женщине. И снова стал смотреть в окно.

— Спасибо, — сказала женщина. — А только я не пью водки. Когда-то — пила. Но — уже давно не пью. Мне кажется, что водка — самое бессмысленное и жестокое изобретение. Все в ней ищут забвения, но она не дает забвения. Водка — это великий обманщик…

Подполковник опять коротко взглянул на женщину, а затем стал смотреть на три стакана с водкой — на свой, на тот, который он придвинул к женщине и еще — на третий. А затем — Подполковник отставил свой стакан и стал смотреть уже не в окно, а куда-то в пространство. И — один раз оскалился своей страшной, рассеянной усмешкой…

Тем временем в «Грустном Ангеле» заиграла музыка. Старый Цыган исполнял нежную испанскую мелодию. Посетители, пара за парой, вставали из-за столов и шли танцевать. Последним встал Подполковник. Логически рассуждая, он мог бы пригласить на танец ту женщину, которая самоуправно уселась за его стол. Это была красивая и элегантная женщина, и, наверно, с ней хорошо было танцевать под нежную испанскую мелодию. Но — Подполковник на женщину даже не взглянул. Он, по обыкновению, танцевал в одиночестве. Он бережно прижимал к себе свою незримую партнершу, и косился в черное окно своими медвежьими глазами. А женщина сидела и смотрела, как Подполковник танцует. Ни на кого она больше не смотрела, только на него…

Старый Цыган закончил играть, и народ стал рассаживаться по местам. Подполковник также прошел на свое место, и опять он даже не взглянул на женщину. А женщина все смотрела на него и смотрела, будто хотела сказать ему что-то очень важное — для себя самой, для него, для обоих…

Так они просидели друг напротив друга еще с полчаса, а затем Подполковник вдруг резко поднялся и молча вышел из заведения. А на его место тотчас же уселся Ваше Мнение — бывший актер, а ныне — завсегдатай заведения и горький пропойца. У Вашего Мнения здесь присутствовало сразу два интереса — недопитая Подполковником водка и незнакомая женщина. Водка, разумеется, была на первом месте, а женщина — следовала за водкой. Водку Ваше Мнение намеревался выпить, а с женщиной — побеседовать. Больше всего на свете Ваше Мнение любил пить водку и беседовать с женщинами. Водка вдохновляла его на произнесение монологов, а женщинам отводилась роль слушательниц этих монологов.

— Извините, — сказал Ваше Мнение женщине, — за некоторое самоуправство с моей стороны, но, видите ли… ваш молчаливый сосед больше не вернется… то есть, я хочу сказать, что сегодня его ждать не следует… а водка — это, понимаете ли, такой предмет, что ему никак невозможно пропадать… да-с. Водка обязана быть выпита, ибо таково ее предназначение в сем бренном мире… и совсем при этом неважно, чья это водка — моя, ваша или вашего молчаливого соседа. Именно-с. Ну так — с вашего позволения…

Вначале Ваше Мнение выпил из того стакана, в который Подполковник наливал себе. Затем — из того стакана, который Подполковник предлагал женщине. Оставался еще третий стакан, и еще — полбутылки. Ваше Мнение взмахнул рукой, и около стола, будто из-под земли выросши, образовалась Спинка Минтая. Она уселась за стол, и Ваше Мнение разлил остатки водки в оба стакана.

— Вам, сударыня, — сказал он женщине, — я не предлагаю по той причине, что, наблюдая за вами издали, пришел ко мнению…

— Да, — коротко ответила женщина. — Я не пью водку.

— Ну тогда — будьте здоровы!

— Будьте здоровы! — подала свою реплику и Спинка Минтая.

Водка тотчас же была выпита из всех трех стаканов (из двух стаканов выпил Ваше Мнение, а из третьего — Спинка Минтая), и наступил момент для разговора.

— Вас, без сомнения, интересуют два вопроса, — обратился Ваше Мнение к женщине. — Первый вопрос, я мыслю, касается того заведения, в коем мы с вами имеем удовольствие пребывать в данный момент нашего скорбного бытия. Ну, а вопрос номер два так или иначе связан с вашим молчаливым соседом, который был и вышел, и уже сегодня не вернется… Ну так — с какого вопроса мне начинать? А? Ваше мнение?

— А вы — проницательны, — усмехнулась женщина.

— Э! — полупьяно махнул рукой Ваше Мнение. — Причем здесь моя проницательность? Здесь, сударыня, все намного проще. Если вам угодно знать, я в этом заведении влачу мой жалкий жребий вот уже третий год кряду. Третий год кряду, вот ведь какое дело! Срок! Стаж! А, скажем, вот эта особа, что восседает напротив нас, — Ваше Мнение ткнул пальцем едва ли не самый в глаз Спинке Минтая, — так и вовсе околачивается здесь целых четыре года! И потому-то мы знаем, что интересует тех посетителей, которые приходят сюда в первый раз. Да-с! Их интересует само заведение и Подполковник! А уже потом — всякие прочие нюансы и личности…

— Значит, его зовут Подполковник, — задумчиво сказала женщина. — Странное имя…

— Да, его зовут Подполковник, — подтвердил Ваше Мнение, а Спинка Минтая важно кивнула.

— Почему же — Подполковник? — спросила женщина.

— А почему я — Ваше Мнение? А она — Спинка Минтая? — и Ваше Мнение вновь ткнул пальцем в глаз Спинке Минтая. — А тот красавчик со сладкой улыбкой и глазами убийцы — Соловей? А тот тип — Челюсти? А тот, который в надвинутой на глаза шляпе, — Теоретик? И так далее. Здесь, сударыня, у всякого свое имя…

— Какие же это имена? — задумчиво спросила женщина. — Это, наверно, прозвища…

— Что есть имя и что есть прозвище? — полупьяно хмыкнул Ваше Мнение. — Если желаете знать, то прозвище и есть истинное имя. Ибо именно прозвище выражает суть человека, а вовсе не его имя. Ваше мнение?

— Наверно, вы правы…

— Разумеется, я прав! — Ваше Мнение сделал рукой театральный жест.

— И все-таки… Почему он — Подполковник? — спросила женщина.

— Ну… — поразмыслил Ваше Мнение. — Поговаривают, что он и вправду был подполковником на какой-то войне. Или, может, в полиции… Еще раз скажу: прозвища зря не дают.

— А почему он сегодня танцевал один? — спросила женщина. — Странно, когда мужчина танцует один.

— Об этом, сударыня, вы можете спросить у него самого, — назидательно произнес Ваше Мнение, а Спинка Минтая кивнула в знак подтверждения. — Если, конечно, он вам ответит. А то может и не ответить…

— Он никому не отвечает! — сообщила Спинка Минтая. — Он всегда один! И приходит один, и уходит один, и танцует тоже один! Вот!

— Собственно говоря, все мы здесь — одиночки… — таинственно произнес Ваше Мнение.

— Но Подполковник — еще больший одиночка, чем мы все! — дополнила Спинка Минтая.

— Именно так! — подвел итог Ваше Мнение, и еще раз сотворил театральный жест.

— А когда он придет в следующий раз? — спросила женщина.

— И этого, сударыня, не знает никто! — сообщил Ваше Мнение. — Он может прийти завтра, а может — через неделю или месяц. Но — он обязательно придет! Он всегда уходит и возвращается в это заведение. Очень может статься, что ему и приходить-то больше некуда… И ничего другого, любезнейшая сударыня, я вам больше сообщить не могу. Ибо — не знаю… И она, — и Ваше Мнение в третий раз ткнул пальцем в глаз Спинке Минтая, — тоже ничего вам не может сказать. Ну-с, какие еще будут ваши вопросы? То есть, о чем еще вы хотели бы спросить у двух бедных путников, бредущим по горестным житейским юдолям?

— Больше — ни о чем, — сказала женщина. — Спасибо.

— Тогда — позвольте откланяться, — приподнялся Ваше Мнение и пьяно пошатнулся. — Ибо не исключено, что нас ожидают за другими столами, на коих ютится в неприкаянной бессмысленности недопитая водка… Ваше мнение?

— Да, — рассеянно произнесла женщина, — да…

Ваше Мнение и Спинка Минтая ушли к другим столам, а женщина еще долго сидела и смотрела в черное окно. За окном по-прежнему лил дождь, и все так же бились о стекло пятипалые кленовые листья, похожие на чудных золотых бабочек, прилетевших из неведомого мира умирать под холодным сентябрьским ливнем…

* * *

Следующие три вечера Подполковник в «Грустном Ангеле» не появлялся. Женщина приходила в заведение каждый вечер, а Подполковника — не было. Женщина садилась за тот стол, где обыкновенно любил сидеть в одиночестве Подполковник, и смотрела в черное вечернее окно. Золотые пятикрылые бабочки больше к окну не прилетали, и кто может сказать, отчего они не прилетали? Может, они уже все прилетели и умерли, а, может, шальной ночной ветер унес их к каким-нибудь другим окнам?… В окно стучал дождь — пустой и беспрерывный.

Конец ознакомительного фрагмента.