Харбинский круг

Анатолий Самсонов

Двое молодых ученых отправляются в Тибет за знаниями древних, даже не подозревая, что окажутся в эпицентре борьбы спецслужб ряда стран.

Глава Ш. Полковник Николаев Сергей Романович

Через неделю после отъезда Натальи с мужем в Питер Николаев получил назначение к новому месту службы в Минск и предписание о прибытии в срок, не оставляющий возможности для длительных сборов. Так что встретиться двум молодым семьям еще раз в гостеприимной Москве по возвращении Наташи с мужем из Петербурга не пришлось. Они разъехались в разные стороны.

В Минске Николаев принял полк, имевший давние традиции еще со времен Петра Великого, и быстро освоился с новыми обязанностями. Это было нетрудно: офицерами полка новый командир был принят очень доброжелательно. Личный состав и полковое хозяйство находились в прекрасном состоянии.

Николаеву повезло. Ему выпал тот самый и довольно редкий жребий, когда понятие «Служба» не вызывает никаких ассоциаций со словом «лямка», выражением «отбывать номер или срок», или, как тогда говорили, «топтать сапоги до приказа». Нет. Служба доставляла Николаеву радость и удовольствие.

Через год родилась Лена и с ее появлением семья стала полноценной: со всеми заботами, хлопотами и радостями. И казалось, что так будет всегда. Два года после рождения дочери пролетели как один день. И как гром среди ясного неба грянула война. Когда из Сараево пришло сообщение об убийстве каким-то евреем австрийского эрцгерцога Фердинанда, а в офицерском собрании это живо обсуждалось, никто не мог предположить, что это событие перевернет мир.

Одновременно с объявлением в Империи Мобилизации полк Николаева получил приказ на передислокацию на территорию Польши, где в составе Северо-Западного фронта спешно разворачивалась армия генерала Самсонова.

Охвативший тогда страну патриотический подъем очень быстро приобрел оттенок легкомысленного шапкозакидательства. Горластых «патриотов» и политических демагогов, увы, во все времена хватало на Руси. Реальное же положение дел в армии Николаеву как профессионалу было хорошо известно и существенно отличалось от тех глянцев, которыми украшали армию ее «знатоки» от политики. И совершенно никаких иллюзий не было у полковника относительно противника. Он понимал, что здесь — в Польше — русским войскам будут противостоять лучшие германские части, потому что здесь пролегала граница Империй, и, следовательно, именно здесь развитие событий определит: на чьей территории — Германской или Российской — будут вестись военные действия.

С самого начала войны события на Северо-Западном фронте поставили крест на всех ура-патриотических ожиданиях. Русская армия потерпела тяжелейшее поражение в Восточной Пруссии. Армия генерала Самсонова была разгромлена и прекратила существование. Ее остатки, в том числе изрядно потрепанный, но сохранивший боевой дух полк Николаева, с большими потерями выбрались из проклятых Мазурских болот, прорвали окружение и вышли к своим. Это было по — настоящему боевым крещением полковника. Прорыв из окружения — это короткие и кровавые схватки, слепая ярость и злость, кровь и смерть, тяжкая боль наспех засыпанных братских могил, и голод, и непомерная усталость, притупляющая даже страх смерти. И так много дней. Впоследствии, когда жалкие остатки полка были отведены в тыл для формирования и пополнения, Николаев почувствовал, что за эти недели он стал старше на годы. Пришло новое понимание вроде бы простых вещей: жизни, смерти, долга. Открыл для себя полковник и еще кое-что, и это кое-что стало терзать его психику, стало причиной бессонных ночей и мучительных раздумий.

Эти ночи вызывали в памяти образ командующего армией генерала Александра Васильевича Самсонова. Короткая последняя встреча с ним оставила горький осадок. В то утро разведчики сообщили, что в кольце окружения на стыках немецких подразделений имеются еще незакрытые ими проходы. Докладывая командующему о ситуации, Николаев предложил:

— Александр Васильевич — это шанс, по данным разведки передвижений крупных немецких соединений на юго-восточном направлении не отмечено, следовательно, в нашем распоряжении для подготовки прорыва имеются сутки, от силы — двое.

Генерал посмотрел тогда долгим взглядом и сказал:

— Сергей Романович, вот приказ о передаче вам в подчинение офицеров штаба армии, точнее будет сказать того, что от него осталось, штабной роты и резерва командующего, — генерал протянул руку с письменным приказом, — действуйте.

— Но как же вы?

— Слишком тяжел груз. Я остаюсь с ними. С теми, кто не может пойти в прорыв. Я их командующий. Все предопределено. Идите.

Через два дня, собрав и отправив остатки армии в брешь, образовавшуюся в кольце окружения прорывом Николаевского полка, генерал Самсонов застрелился. Он остался с ними, со своими мертвыми. Он остался их командующим.

Причины катастрофы искали многие. Разумеется, искал их и Николаев. И чем пристальнее исследовал полковник причинно-следственные связи, тем мрачнее были выводы. И вели они к высоким сферам. Туда, где принимаются решения, влияющие на ход событий, охватывающих громадные пространства с участием огромных людских масс. В душе полковника поселилось сомнение в дееспособности верховного командования, в его умении принимать выверенные стратегические решения. Нет, это не были сомнения в победоносном для России исходе войны, он был убежден, что в войне на два фронта Германию ждет неминуемое поражение. Но какой ценой, какой кровью будет оплачена эта победа?

Между тем, события на Северо-Западном фронте продолжали развиваться самым ужасным образом. Наступление 8-ой германской армии фельдмаршала Гинденбурга в Польше и Восточной Пруссии продолжалось. Это означало, что отведенное для переформирования и пополнения полка время сжималось до минимума.

Так и вышло. Полк, едва завершив формирование, был переброшен на фронт, на участок, где наступающая германская армия нанесла главный удар. На этот раз судьба не была столь благосклонна к полковнику. Полк был уничтожен, оставшаяся в живых горстка людей, в том числе и контуженый полковник, попали в плен. Два десятка офицеров и несколько сот солдат из подразделений первого эшелона русской обороны, перемолотой наступающими немцами, были пленены, сохранив, таким образом, жизнь. Офицеры сразу же были отделены от рядовых и под конвоем доставлены в Данциг (Гданьск), а оттуда на барже переправлены в Гамбург. Далее группа, в которой находился Николаев, пешим порядком была отконвоирована в имение барона фон Хоффа в десяти километрах от Гамбурга. Сам барон — представительный мужчина, сносно говоривший по-русски, — и объяснил своим невольным гостям зачем их сюда доставили. Часть имения барона по случаю войны была отчуждена и передана в ведение тыловой службы рейхсвера, которая и организовала в хозяйственных строениях барона армейские продовольственные склады. Тем же путем, каким прибыли в имение пленные русские офицеры, только в обратном порядке, осуществлялось обеспечение провиантом действующих на территории северной Польши немецких войск.

— Ви, господа, — заявил барон, — есть кормить германская армия, а я есть кормить вас. — Руководителем и, по совместительству, надсмотрщиком был управляющий барона по имени Ханс, добродушный рыжий пятидесятилетний здоровяк с солидным пивным брюшком и по-детски наивными голубыми глазами. Он — то и ведал приемом на хранение продуктов, их сортировкой, подготовкой к отгрузке и всеми, связанными с этим, операциями, которые, естественно, выполняли пленные. Когда кто-то из офицеров напомнил барону о существовании Международной Конвенции о правах пленных офицеров, барон совершенно спокойно заявил, что господа офицеры согласно положению Конвенции, имеют право отказаться от работы. Но тогда эту работу придется выполнять его, барона, работникам, а господ офицеров придется кормить отбракованным ими картофелем и капустой.

А в довершение всего, чтобы у господ офицеров не возникали всякие блажные мысли, к примеру, о побеге, барон также спокойно и педантично объяснил, что идет война, соответственно действуют законы военного времени, которые предусматривают единственное наказание — расстрел. — Ви должны знать, господа офицеры, — заявил он, — что полицейская система Германской Империи действует безупречно, а где находится Гамбург, знаете сами. Пищей, одеждой, жильем ви обеспечены, работаете не в каменоломнях. Так что выбор простой.

Барон был человеком занятным. Вечерами он иногда навещал пленных офицеров, которые, конечно же, ждали его визитов и потому, что общение с ним было практически единственным развлечением, но, главным образом, потому, что это была возможность узнать хоть что-то о том, что происходит в мире и — самое главное — о ходе войны. Похоже, что у одинокого барона развлечений было тоже немного. Поэтому их беседы иногда затягивались до полуночи, пока Ханс, который в присутствии хозяина не смел и рта открыть, не начинал маячить под окнами флигеля, покашливая и, как бы напоминая, что раннего подъема никто не отменял. Барон, в таких случаях, после некоторой паузы бросал: — Спокойной ночи, господа, — и степенно удалялся в свои покои.

Барон о себе говорил довольно скупо. Офицеры узнали, что он давно овдовел. Единственный сын его находится в Турции, служит по дипломатической линии.

Несомненно, барон был интеллектуалом, обладал энциклопедическими знаниями истории, особенно раннехристианского и средневекового мира. Вероятно, отсутствие возможности пользоваться своим багажом знаний в этой сельской жизни было второй весомой причиной, расположившей его к общению с пленными русскими офицерами. Барон находил в них если не равных себе, то, по крайней мере, благодарных и внимательных слушателей. Из числа своих собеседников барон определенным образом выделял Николаева. Но не потому, что тот был старше других по возрасту, званию и занимал положение лидера в команде пленных офицеров, и не потому, что мог говорить на родном языке барона, а скорее потому, что распознал в нем родственную душу человека пытливого, любознательного, склонного к самостоятельным наблюдениям и выводам. Их взгляды по многим вопросам были или очень близки, или совпадали. Разумеется, касаясь текущих военных событий, каждый задавал себе вопрос: а что же будет в финале, чем все это завершится? К немалому удивлению Николаева высказанная им в очень осторожной, дипломатичной форме, мысль о том, что война на два фронта приведет Германскую Империю к непредсказуемому и, скорее всего, печальному финалу, не вызвала у барона всплеска эмоций. Более того, пожевав губы, он сказал:

— Я, полковник, выражусь еще точнее, результат предсказуем и этим результатом не может быть ничего другого кроме военного поражения. Сейчас, я думаю, вопрос не в этом. Вопрос в том, и это, пожалуй, главное: какой подойдет Германия к этой катастрофе, достанет ли у нее материальных, людских, духовных сил пережить эту трагедию. Восстановится ли она или будет деморализована, разобщена и отброшена к временам средневековых княжеств? Вот в чем вопрос. Следуя этой логике, скажу вам, полковник, я за капитуляцию Германии сегодня. Удивил? Вряд ли. Думаю, то, что было сказано вами, прозвучало так мягко, учитывая ваше нынешнее положение. Отбросьте это. Вы бы меня не обидели. И, я думаю, вы согласны с моим видением перспективы?

— Да, согласен, и тоже задаю вопрос, какой же подойдет к концу войны Россия?

— Нам не дано знать это, — заметил барон, — а вот прочувствовать каждому свое — придется. Каждому — свое — едэм дас зайне.

Очень скоро Николаев отметил оригинальную особенность барона: строгое следование логике, фактам и даже мелким деталям событий не мешало ему обрамлять все в некую мистическую оболочку. В его изложении события военной истории выглядели так, будто над силами, находящимися в прямой военной конфронтации, всегда незримо присутствовала некая третья сила. От ее благоволения к одной из сторон и зависел исход противостояния. Причем, по убеждению барона, эта третья сила всегда проявляла себя накануне решающих событий в виде каких-либо предзнаменований.

— Проблема, я думаю, в том, — заявил барон, — что с развитием цивилизации люди стали более рационалистичны и, можно сказать, более грубы. Это снизило порог чувствительности к тем проявлениям, которые я называю предзнаменованиями, и свело к тому, что их просто перестали замечать. Налицо и другое. Я выражаю это формулой — «От искажения — к заблуждению, от заблуждения — к забвению». Когда события и даже артефакты исторического значения либо преподносятся и трактуются странным образом, либо им вовсе не придается никакого значения, и они словно стираются из памяти. К примеру, если говорить об артефактах, Копье Лонгина и Чаша Грааля. (Копье Лонгина — наконечник копья, которым центурион Лонгин убил распятого Иисуса Христа, и тем прекратил его страдания на кресте. Чаша Грааля — по одной из версий чаша, в которую Иосиф Аримафейский собрал кровь Христа, умирающего на кресте. По другой — чаша есть символ, открывающий путь к сокровенным знаниям. Прим. авт.). С древнейших времен считается, что обладатель Копья и Чаши обретает могущество. Могущество же однозначно стало пониматься как власть над миром. И как-то забыли, что могущество — это не обязательно власть над миром, это могут быть и знания. К примеру, знания древних ушедших цивилизаций, достигших в свое время столь высокого уровня развития, что с этой высоты само понятие «власть над миром» теряет и смысл, и привлекательность, а само понятие «мир» раздвигается до немыслимых по широте и глубине пределов. Да. Если у вас появится интерес к тайне Копья Лонгина, Чаше Грааля, загадке «Ключа царя Соломона» или Александра Великого, древним тайным обществам и эзотерике вообще, то имейте в виду, что многое из того, что опубликовано по этим вопросам, издано на немецком языке и не переведено на другие. Но все же, для начала, я рекомендовал бы вам прочитать, когда все это кончится, я имею в виду эту кошмарную войну, книгу вашей эксцентричной соотечественницы Елены Блаватской. Книга называется «Тайная доктрина».

Как ни медленно тянется время, когда жизнь однообразна и пуста, оно все же неумолимо движется вперед.

Февральские события 1917 года в России, о которых пленным сообщил барон, всколыхнули всех. Император отрекся от Трона? В столь тяжкое для Империи военное время? О, Боже, Боже! Что же происходит? Припомнились кем-то сказанные о Николае II слова: «Он способен сидеть на Троне, но не способен стоять во главе России». Горькая, горькая правда. Вместе с горечью появилась надежда и ожидание перемен, однако тянулись дни, недели, месяцы и ничего не менялось в размеренном существовании пленных. Изменился только барон. Он даже как будто помолодел. Как-то во время вечернего чаепития, находясь в приподнятом настроении, барон сделал логическое построение, смысл коего свел к следующему: страна, в которой государь отрекся от престола, а власть перешла в руки Временного Правительства, толкующего о каких-то свободах в военное время, вряд ли может вести войну должным образом. А это и есть шанс для Германии. Нет, не шанс победоносного завершения войны, это невозможно. Шанс более — менее достойного окончания войны, хотя бы без огромных потерь, полного разгрома и позорной капитуляции. Известие об Октябрьском перевороте в России придало барону очередную порцию оптимизма и вызвало полное недоумение у пленных офицеров. Что за орган власти — Совет? Какой декрет о мире во время войны? Что, что происходит в России? Однако именно после известий об октябрьских событиях наступили кардинальные перемены в их положении. Прибывший в имение барона правительственный чиновник объявил пленным сногсшибательную новость: господам офицерам предоставляется возможность возвращения на Родину. Каких-либо объяснений со стороны чиновника не последовало, поэтому пленные офицеры пришли к общему мнению — события в России приняли такой оборот, что германским властям по каким-то соображениям представилось выгодным отказаться от рабского труда пленных и переправить их в Россию.

Дальнейшие события напоминали фильм с ускоренной съемкой. Доставка на пароходе в Кенигсберг, затем по Куршской Косе в Мемель и, наконец, Петроград. И только оказавшись в Петрограде, оглушенные, потерянные и никому не нужные офицеры, окончательно осознали, что они стали бывшими офицерами канувшей в Лету Империи. Осознали, что страна, погруженная в пучину хаоса, стоит на пороге кровавой внутренней войны, которая, конечно же, окончательно поставит крест на любой возможности продолжения войны с Германией. Что же делать? На юг, на юг! Там создается ядро борьбы с этой непонятной, гипнотически завораживающей толпу властью, призывающей разрушить все до основания, чтобы затем построить что-то новое. Что можно построить на руинах? Что, что это может быть? Нет ответа. На юг, на юг!

События последующих лет сложились в страшную мозаику кровавой братоубийственной мясорубки. Армия Деникина, затем Каппелевский корпус армии Колчака, надежды и поражения, и кровь, кровь и полный мрак в душе от непонимания происходящего, от неразрешимого вопроса — зачем все это? И постоянная мысль, от которой невозможно избавиться ни днем, ни ночью — мысль о семье.

Все эти годы полковник ничего не знал о своей дочери, не знал даже, что его жены уже нет в живых. Не раз Николаев вспоминал барона Хоффа и его пророческие слова: «Знать, что будет, нам не дано, но прочувствовать придется. Каждому — свое. Действительно пришлось».

Разгром Белого движения означал для полковника одно: борьба не закончена. Закончен, и закончен бездарно и бесславно, первый военный этап. Предстоит затяжная, упорная борьба с этим красным наваждением, но, чтобы полностью посвятить себя ей, нужно найти и вывезти семью из этой новой, непонятной и страшной России. Цель была обозначена — Харбин. Там есть родственники и представительная русская колония.