Предчувствие

Анатолий Рясов, 2022

В мире, где даже прошлое, не говоря уже о настоящем, постоянно ускользает и рассыпается, ретроспективное зрение больше не кажется единственным способом рассказать историю. Роман Анатолия Рясова написан в будущем времени и будто создается на глазах у читателя, делая его соучастником авторского замысла. Герой книги, провинциальный литератор Петя, отправляется на поезде в Москву, а уготованный ему путь проходит сквозь всю русскую литературу от Карамзина и Радищева до Набокова и Ерофеева. Реальность, которая утопает в метафорах и конструируется на ходу, ненадежный рассказчик и особые отношения автора и героя лишают роман всякой предопределенности. Все, что остается, – предчувствие. Анатолий Рясов – писатель, поэт, исследователь, музыкант. Автор книг «Три ада. Роман-антипутеводитель» (2003), «Пустырь» (2012), «Сырое слово» (2015), «В молчании» (2020), «Беккет: путь вычитания» (2021), а также книги «Едва слышный гул. Введение в философию звука» (2021), вышедшей в «НЛО» в серии «История звука».

© А. Рясов, 2022

© Н. Агапова, дизайн обложки, 2022

© ООО «Новое литературное обозрение», 2022

Пролог,

что попытается выступить в роли камертона

Чем бы завершить?

Нет, так не пойдет. За раскаленную печную дверцу ведь тоже не станешь браться голыми пальцами. Потому-то вечно поблизости все эти прихватки, полотенца, платки, кочерги, пусть даже отмычки, чего уж там. В конце концов они, конечно, начнут раздражать, и все равно схватишься рукой. Назло себе. Но тогда уж и вопрос забудешь. Особенно если дверца окажется холодной. А пока что не так. И придется спрашивать, хотя причина понуки весьма смутна. Как вкрадчивый, но, увы, неразборчивый шепот сквозь дымную штору. Бесконечно тусклый, восхитительный. Никому не принадлежащий. Но чтобы уж совсем не запутаться, можно выбрать другую формулировку, попроще. Сделаем вид, что это подходящее слово.

Ну вот, к примеру: как назвать этот город?

Действительно, сами посудите, поистине чудоватое местечко, будто бы намеревающееся притвориться неразрушенными декорациями. Представьте все эти негодные театры с их пыльным реквизитом, дырявым занавесом, несуразными костюмами, нелепым фиглярством, зевающей публикой. Взглянув на сцену, зрители не станут признаваться в том, что это единственный для них шанс узнать хоть что-то о своей жизни. Что сцена реальнее повседневности. Да, это тоже станет частью всеобщего притворства. Словно лишь в обличье лукавого, наигранного фарса вся эта невнятная текучесть сможет получить повод для извинения. Но скажите на милость, неужели проклятие навеки нависнет над худосочными, сиротливыми плечами? Разве обвиняемый так и останется стоять в этой скорбной позе — со склоненной, обвислой, словно наполовину срубленной головой, неспособный избавиться от чувства состоявшейся обезыменности?

Да, наверное, несчастный городок так и застынет на кривом взгорье, на берегу замерзшей речки — перед блеклым, выдуманным, ледяным полуотражением, словно восковая кукла, съежившись от обязательного холода. И не сдвинется с места даже после того, как последний воображаемый прокурор покинет площадь Правосудия. Неумелый, хворый актер, надеющийся, само собой, не на аплодисменты, но хотя бы на подобие снисхождения. Так и будет вслушиваться в трепетную тишину, в коварную торжественность, в безответность. В какой-то морозной, анонимной оторопи. В смутном сиянии. Не решится раскрыть глаз, не сумеет заметить, что зал давно пуст. Сколько же он простоит на неуютной, постылой сцене? Или уже через мгновение упадет с подмостков, как шахматная фигурка, сметенная с миниатюрной доски рассердившимся ребенком, которому надоест разучивать правила игры. Кто сможет ответить?