В поте лица своего. Бесы

Анатолий Рубцов

Новая работа Анатолия Рубцова – последняя из цикла книг: «Боги», «Цари», «Люди», «Бесы», – являющихся частями романа «В поте лица своего», написанного в жанре исторической фантастики. В романе описаны приключения представителей цивилизации бессмертных – названных людьми богом войны Ареем и богиней любви Афродитой, – с времен сотворения мира до наших дней. В новой книге Арей путешествует во времени: пятьдесят третий, шестьдесят четвертый, две тысячи четвертый, две тысячи четырнадцатый – годы, в которые происходит действие книги и в которые, как известно, произошло немало исторических событий. Сюжет этой книги большей частью развивается в современном Киеве и в замке Кощея в тридцатом измерении.

Внуку Андрею, дочери Анне, ее мужу Ярославу и моей жене Маргарите посвящаю.

«… в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься».

Бытие: 3:17–19

«Все это противоречит истинной вере, утверждающей, что ангелы, низринутые с неба, превратились в бесов, что поэтому они, обладая большей силой, чем мы, могут также и достигнуть большего, и что те, которые им помогают в их делах, называются колдунами».

«Молот ведьм» («Malleus Maleficarum»)^[1]

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Был осенний день, пронизанный рассеянным желтым светом…

Преобладание желтого цвета в природе объяснялось не только тем, что листва всех его оттенков: лимонного и червонного золота — берез; темной охры — дубов и вязов; желто-зеленого — плакучих ив; желто-красного, вплоть до оранжевого, — кленов и каштанов — а также миллионов других (их не перечислить, им и названий нет) в изобилии украшала и деревья, и землю под ними; не только тем, что под кручей, на вершине которой привольно раскинулся парк, пузырились золотом купола церквей, а ниже, масляно поблескивая холодной водой, медленно ползла за горизонт река, — но и тем, что легкий туман, с ночи упавший на землю и пронизанный теперь полуденными солнечными лучами, окрашивал весь мир дрожащей желтизной, делая его чуть незнакомым, призрачным.

На одной из скамеек парка, подложив газету, сидел пожилой человек в потертом пальто, старомодной шляпе и суконных ботинках на молнии «прощай молодость». Скорее всего, одинокий пенсионер, один из тех, кто считает, что день удачен, если встретил в парке такого же бедолагу и перекинулся с ним парой слов. Он-то и стал свидетелем странного события, о котором в дальнейшем предпочел никому не рассказывать, дабы его не обвинили в старческом слабоумии. А произошло вот что.

Того, как в глубине аллеи задрожал и сгустился, слегка потемнев, воздух и как потом из темного облака вышла на землю, зашуршав листьями, женщина, он, к счастью для себя пребывая в легкой задумчивости, не заметил. Он услышал стук каблуков по каменным плитам тротуара и только тогда увидел ее. Увидев женщину, он несказанно удивился, потому что появление ее на этой аллее было необъяснимым. В конце аллеи, в той ее стороне, где беззаботно цокала каблуками женщина, была смотровая площадка и далее — обрыв. С обеих сторон аллеи был заросший кустарником крутой склон, постепенно переходящий в плато, на котором раскинулся парк и за ним — верхняя часть города. Человек сразу исключил мысль, что девушка в легких туфельках и капроновых чулках (или что они там теперь носят) могла преодолеть заросли кустарника и длинный, крутой склон. Он знал также, что она не могла прийти со смотровой площадки, потому что он сам, придя в парк, вначале побывал там, но, поскольку над кручей ощутимо тянуло холодным предзимним воздухом, он предпочел более тихое место на аллее. В общем, загадка была неразрешимой, и он готов был уже предположить, что, вероятно, задремал и прозевал момент, когда девушка прошла мимо, направляясь к смотровой площадке, но сразу забыл о своих мыслях, как только увидел ее ближе. Не девушка — скорее молодая женщина, не здешней какой-то, далекой, экзотической что ли, красоты, от которой у него, весьма пожилого человека, захватило дух и как будто даже слегка закружилась голова. На ней была ярко-красная разлетающаяся накидка, скорее похожая на сложенные крылья птицы, чем на привычное в эту пору осеннее пальто, отчего наверно, он и принял ее за девушку, которые и в мороз-то нынче ходят неизвестно в чем, с непокрытой головой и, опять же, в капроновых чулочках (или что они там носят). Шла она уверенно, хоть, видно, никуда не спешила, с ленивой грацией, как разминающаяся балерина, перебирая своими неимоверно длинными ногами (которые, казалось, как стебли цветов, должны были бы перепутаться одна с другой), снисходительно оглядывая туманные окрестности небесной синевы глазами, тонкой рукой в черной лайковой перчатке поправляя золотистую прядь волос, то и дело падавшую на покрытый заморским загаром лоб. Все это, вместе с ее необъяснимым появлением, настолько было не похоже на реальность, что он невольно оглянулся, проверяя, не снимают ли где-нибудь поблизости кино.

— Здравствуйте, — очень вежливо поздоровалась она, и ему показалось, что голос ее прозвучал «музыкой небесных сфер», а стандартное приветствие неожиданно приобрело свой первозданный смысл, а именно пожелание здоровья ближнему. Более того, он и в самом деле почувствовал вдруг мощный прилив энергии, небывалую бодрость и забытое уже ощущение здоровья в теле.

— Не подскажете, как пройти к Андреевской церкви? — спросила она.

— Да вот она, рядом, — оторопело ответил он, преодолевая необъяснимое желание бухнуться перед незнакомкой на колени.

— Спасибо, — сказала она, и ему вновь послышалось первозданное пожелание — «спаси Бог», — которым, прощаясь, наградила его женщина.

Афродита — а это, конечно, была она — прошла к церкви и перекрестилась, глядя на купола, устремленные в небо, в космос, — домой, на далекую Этерну. Она впервые увидела обитель Бога и подумала, что, наверное, неслучайно ее купола имеют форму космических челноков. Постояв так, она направилась вниз, не по-женски смело ступая по булыжной мостовой в своих туфлях на высоком каблуке. «Где тут школа?» — поинтересовалась она у прохожего. Он ответил, а потом долго смотрел ей вслед, пока она не скрылась за поворотом узкой улочки.

— Девушка, вы до кого? — раздался строгий голос, едва за ней закрылась массивная дверь школы.

Афродита обернулась и увидела старушку-вахтершу, которая, испуганно обомлев, извинилась тут же: «О, пробачтэ», — не понимая, за что, собственно, приносит извинения.

— Да что вы, за что? — удивилась и Афродита. — Я к Первозванцеву, Андрею. Учитель истории он, — добавила она.

— Що ж вы видразу нэ сказалы, що до Пэрвозванцева, — заулыбалась старушка. — Ну йдить до нього. Другый повэрх. Кабинэт историйи. Там вин мае буты. Там.

Едва прозвенел звонок, из всех распахнувшихся дверей вырвалась ребятня. С некоторой опаской переждав поток, Афродита заглянула в класс и увидела Арея, окруженного десятком учеников, которым он продолжал что-то рассказывать.

Конечно, внешне он не изменился, но в нем изменилось многое, и это чувствовалось по манере поведения, разговора, жестикуляции, по выражению лица — необычайно доброму, всепонимающему — при общении с детьми.

Он увидел ее периферическим зрением (благодаря своей способности замечать в бою и реагировать на все, что лежало в его поле зрения — в пределах чуть ли не 270 градусов), но не прервал разговора и, лишь закончив мысль, поднял голову и улыбнулся ей:

— Здравствуй. Ты не торопилась возвращаться, — сказал он.

— Здравствуй. О чем это ты рассказывал им? — спросила она.

— Ты ведь сама слышала.

— Я только смотрела на тебя и не слышала ни слова.

— Я рассказывал о Трое, о Древней Греции и о тебе. В сущности, я им всегда рассказываю о тебе.

— Кто это? Какая красивая! — восхищенно шепнула девочка, лет через пять сама обещавшая стать «Мисс мира».

— Это Афродита. Знакомьтесь, — улыбнулся Арей. — А это — 5-й «Б».

— Что, правда Афродита? — усомнился кто-то из детей.

— Правда. Именно так меня назвали родители, — сказала Афродита. — А теперь дайте-ка мне поговорить с вашим учителем. Больно давно я его не видела.

Возбужденно переговариваясь, то и дело оглядываясь, ребята медленно покинули класс.

— Так много хочется узнать, что даже не знаю, с чего начать, — призналась Афродита.

— Честно говоря, и меня интересует многое, — сказал Арей. — А главное, почему ты здесь?

— Ну, это просто. Элогим хочет посетить Землю. Ему надо оценить происшедшие изменения, понять, что мы еще можем сделать для людей. Он не желает оставлять их без опеки и надеется, что Земля еще будет полезной для нас.

— А ты…?

— За мной — предварительная оценка, контакт с тобой и подготовка решения о форме и методах нашего участия в жизни людей.

— Поскольку ты вошла в контакт со мной, этап предварительной оценки уже выполнен?

— Да, мы достаточно долго изучали Землю из-за пределов Солнечной системы. То что здесь творится в последнее время, нас никак не устраивает… Кстати, спасибо за маячок. Мы тебя сразу обнаружили.

— Ну, это ерунда. Я просто использовал то, что когда-то сделал Прометей. А всякой электроники здесь теперь, слава богу, хватает… Скажи-ка, — будто сомневаясь, он слегка замялся. — Вопрос осуществления опеки уже не обсуждается? Он что — уже окончательно решен?

Теперь замялась Афродита:

— Видишь ли, Элогим все еще имеет некоторую силу на Этерне…

— Понятно. Значит, скоро здесь появятся сотни бессмертных, чтобы подготовить базу к моменту его прибытия. Кстати, под каким видом вы собираетесь осуществлять влияние? Люди уже не такие легковерные, какими были когда-то раньше.

— Ну, не знаю, это еще предстоит решить. Возможно, какое-нибудь научное открытие, внедрение технической новинки… последующее бурное экономические развитие страны… образование мощного военно-политического блока… Да мало ли как можно влиять на глобальные процессы…

— Действительно. Только какова цель этого влияния? Какой эффект от него мы хотим получить?

Афродита задумалась.

— Понимаешь, мне кажется, Элогим чувствует свою ответственность за людей. Он создал их с помощью Прометея и теперь не оставит без своей опеки, пока не увидит, что они на верном пути, или не поймет, что больше не в силах позитивно влиять на их жизнь.

Арей скептически покачал головой:

— Сомневаюсь, — сказал он. — Ты уверена, что он не задумал новый эксперимент или не желает продолжить старый… Вот что, ты где собираешься остановиться?

— У тебя, — не задумываясь, ответила Афродита.

— У меня однокомнатная квартира в старом доме на Большой Житомирской. Комната семнадцать метров, зато вид — закачаешься. Окно выходит прямо на Пейзажную аллею. Но, конечно, это не мои римские хоромы, — усмехнулся Арей.

— Да, древнеримские учителя — например, Сенека — жили получше, — вздохнула Афродита. — Я и говорю: нас не устраивает то, что здесь творится. А насчет жилья не волнуйся. Я не из привередливых.

Арей вспомнил их последнюю встречу в Иерусалиме, небольшую кухоньку, спящую женщину в углу, храп десятка людей в соседней комнате.

— Что ж, тогда — милости прошу, — отбросил он все сомнения.

Они вышли из школы, сопровождаемые напутственным благословением вахтерши и не задумываясь направились вверх, в сторону церкви, названной в честь Арея.

— Люблю я этот город. Сколько уж лет здесь, а все не надоедает, — сказал Арей, задумчиво глядя вдаль, на открывшийся простор левобережья. Афродита шла рядом, держа его под руку, и он тесно прижимал ее крепкую ладошку к своему телу, словно боясь упустить ее.

— Ты с самого начала здесь? Как в Риме? — Чувствовалось, что Афродитой тоже овладело мечтательное, лирическое настроение, навеваемое своеобразием улицы, которой они только что поднялись наверх.

— Тю. Гораздо раньше… Мы пристали к берегу именно здесь, в этом самом месте. — Он указал рукой туда, где далеко внизу, вдоль набережной, бежали маленькие машины и незаметно перемещались карликовые пешеходы. — Там был лес, бурелом, дикие звери и до зубов вооруженная засада. После схватки, тяжело раненный, я поставил на склоне крест с памятной надписью. От креста сегодня ничего не осталось, зато надпись воплотилась в этом городе… Потом я ушел в Патрах, где меня распяли ахейцы, и тогда тоже был конец ноября, ровно две тысячи лет назад.

Афродита покачала головой:

— Ненормальный. Нужно было улететь с нами. А ты зачем-то решил остаться…

— И ни разу не пожалел об этом. Я продолжал заниматься интересным делом. Что-что, а скучать здесь мне никогда не приходилось. Иногда, конечно, мучило одиночество, и это, надо сказать, переносить было непросто. Чтобы отвлечься, я начал исследовать возможности трансформации сакральных знаний, развлекаясь тем, что исследовал героев местного фольклора: вурдалаков, домашних и болотных кикимор, а также разнообразных леших в окрестных лесах.

— Хм. Интересно было бы познакомиться с вурдалаком. Или с Кощеем. Ведь, судя по сказкам, он тоже вроде бессмертен, — сказала Афродита.

— Вряд ли знакомство с Кощеем тебе доставило бы удовольствие. — Арей скорчил страшную гримасу. — Пренеприятная личность. К счастью, он покинул пределы нашей вселенной и вряд ли здесь когда-нибудь появится… — Он задумался, вспоминая былое. — Но что это мы все обо мне да обо мне. Расскажи лучше, что нового на Этерне.

— На Этерне… Теперь там всем заправляет Саваоф. После бурных перемен опять все остановилось. Бессмертным пришелся не по вкусу беспорядок и неудобства, которыми сопровождались перемены, и они снова голосуют за стабильность и комфорт. — Она разочарованно махнула рукой. — Элогим опять занялся наукой, и его потянуло на Землю… По правде говоря, ему еле разрешили. С условием, если что-нибудь снова пойдет не так, если будет хоть малейшее осложнение или опасность для бессмертного, наблюдатели, прилетевшие с нами, немедленно возвратят экспедицию, и это будет последнее посещение Земли. А все потому, что бессмертие опять провозглашено наивысшей ценностью на Этерне. Прометея оставили на Этерне — как заложника, что ли… Но он, молодец, сколачивает оппозицию, думает баллотироваться на выборах.

— Теперь понятно, какая ответственность лежит на тебе… Ну хорошо, а как там остальные? Что поделывает Дий? Как там Гера? Как Афина?

— Дий пишет мемуары. Геру он бросил. Зато ее полностью оправдали, наверно благодаря тому, что в результате ее невинных шалостей никто из бессмертных не пострадал. Афина теперь возглавляет Академию наук, вышла замуж за генерала от инфантерии. С Гефестом мы разошлись — как говорится, не сошлись характерами, — извини за непроизвольный каламбур. От Диониса с Ариадной тебе привет…

— Спасибо. Тронут… Поедем пешком или, может, на такси хочешь? Правда, ездить на такси школьному учителю не по карману…

— Что, тебе денег не хватает?

— Стараюсь жить по средствам. На зарплату то есть. Денег не печатаю. Я — законопослушный гражданин.

— Продал бы что-нибудь из старины. Тут вроде ценятся такие вещи.

— Не хочу выделяться. Живу как все…

— Ну давай облаком, что ли… Или тебе и энергии не хватает?

— Ну почему? Я научился заряжаться, как ты учила. Верить, значит. Я верю в себя, в то, что смогу — и все выходит… Но прошу тебя, не надо облаком. Еще заметит кто. Теперь ведь люди не те, что были. Раньше, например, сразу понимали, что божество летит, спешит по неотложному делу. А теперь сочинять начинают: энэло, мол, какое-то, фотографируют, в газеты пишут, порядок требуют навести.

— Ну тебя, скучный ты какой-то стал, — возмутилась Афродита. И озорно тряхнув головой, крикнула: — Догоняй! — исчезая и превращаясь сразу в дымчатое, постепенно светлеющее и радостно сверкающее облачко, более всего напоминающее огромный мыльный пузырь, уносимый ветром. Почувствовав давно не испытываемый восторг, Арей в свою очередь окутался облаком и взмыл в небо. Он быстро разогнался, догнал и мягко коснулся упругой поверхности ее облака, направляя в нужную сторону. Она ласково, как щекой о щеку, потерлась в ответ о поверхность его облака и, не теряя с ним контакта, скользнула вниз, чтобы пропустить Арея внутрь своего, — так, слившись в одно целое и обнявшись, они стремительно полетели вперед…

Собственная квартира, как только Арей распахнул дверь перед гостьей, показалось ему удручающе маленькой, неухоженной и неубранной — типичной берлогой холостяка, как это принято было изображать в кино и литературе шестидесятых.

— Ну вот, я же предупреждал, — сконфуженно пробормотал он и, опережая гостью, кинулся в комнату чтобы прибрать наиболее вопиющие свидетельства своей неопрятности.

Афродита вошла за ним и с любопытством огляделась. Да, небольшая комнатка, неубранный раскладной диван, занимающий почти всю ее площадь, у окна — письменный стол, заваленный книгами и тетрадками, книжные полки и подлинник Гогена — на одной стене, платяной шкаф — у другой.

Пока он, чертыхаясь, собирал разбросанные на полу книги и складывал диван, она заглянула в кухню. Сковородка со следами яичницы и стакан с недопитым чаем на маленьком кухонном столике, газовая плита, пенал с посудой у стены. Туалет, ванная — все миниатюрное, достаточно чистое, хотя везде следы утренней спешки: газета на полу, полотенце на вешалке в прихожей. И никаких следов женщины. Афродита пожала плечами:

— Ты что, в монахи постригся? — недоуменно поинтересовалась она.

— Сейчас я покажу тебе монаха, — Арей потянул ее к дивану.

— Зачем же ты складывал его? — удивилась Афродита. — Ну давай скорее! Что ж ты остановился?

— Погоди. К чертям этот продавленный диван! Ты заслуживаешь королевского ложа. Да и я, честно говоря, уже давненько не позволял себе понежиться на двуспальной кровати с балдахином.

Имея навыки, полученные в незабываемой «ванной» магаданской квартиры № 3, Арею ничего не стоило сотворить дополнительное пространство. Афродита, однако, не сумела скрыть удивления, когда он, широко распахнув перед ней дверцу платяного шкафа, с поклоном предложил ей пройти в опочивальню. Для этого, правда, пришлось полусогнувшись — как бы в поклоне, — миновать вешалку с несколькими костюмами, брюками и рубашками — аккуратно развешенным содержимым шкафа, весьма похожим в таинственном полумраке на старых, верных слуг, выстроившихся перед нежданно появившимися хозяевами. А миновав, окунуться в рассеянный свет большой комнаты с абсолютно белыми стенами и единственным предметом мебели — огромной кроватью под алым балдахином, — так как ничего другого в условиях крайней спешки Арей придумать не успел…

* * *

Вечером они выбрались в город.

Афродите здесь все было интересно — не только в связи со служебными обязанностями, но и просто как всякой женщине, сгорающей от любопытства при виде множества нарядно одетых фигур: людей, идущих мимо, и манекенов, стоящих в витринах больших и маленьких магазинов. Она шла по Владимирской, то и дело оглядываясь на прохожих, останавливаясь у витрин, разглядывая рекламные вывески кафе и ресторанов.

— А что, мне здесь нравится! — объявила она. Молодой, коротко стриженный человек спортивного вида ухмыльнулся во весь рот, случайно услышав эти слова из уст ослепительно красивой девушки, идущей навстречу, и, несмотря на ее спутника-великана, счел возможным развязно подмигнуть ей — как-никак его́ сопровождали два́ амбала. Ничуть не смутившись, Афродита оценивающе взглянула на коротко стриженного. Мало кто из бессмертных мог выдержать ее заинтригованный взгляд — что уж тут говорить о земных мужчинах. Любой из них, заметив адресованный ему огонек чувственности, никогда не угасающий в ее глазах, ощущал его как удар берца воздушного десантника, пришедшийся точно между ног. Миновав скорчившегося от боли беднягу и его недоумевающих, тревожно оглядывающихся спутников, Арей попросил Афродиту по возможности быть поосторожней — и в словах, и во взглядах, — иначе им придется ограничить свои прогулки по городу исключительно ночными часами.

— Я что-то уже забыла: неужели здешние мужики всегда были такими слабаками?

— Никогда не интересовался возможностями людей в подобном аспекте. Думаю, дело в том, что раньше никто из них не осмеливался глядеть на тебя или другую незнакомую женщину таким образом, — сухо пояснил Арей. Ему была непонятна причина своего раздражения. Возможно, он устыдился поведения людей перед своей спутницей. Но вряд ли — ведь он никогда не брал на себя обязательств по воспитанию хороших манер у каждого встречного.

— Значит, они все-таки изменились в худшую сторону? То есть, стали хамами?

Арей секунду подумал.

— Ну, если ты помнишь, первый хам был еще библейским Хамом — сыном Ноя, — тем, что по-хамски обошелся со своим отцом.

— Я не настолько стара, чтобы помнить библейских хамов, — отрезала Афродита. — Ты ведь знаешь, мои интересны ограничивались более поздними временами. Я действительно была участницей кое-каких событий, описанных в евангелиях. Но к библейским — никакого отношения не имею.

— В данном случае это не имеет значения, — ухмыльнулся Арей. — Я просто хочу сказать, что хамство появились на Земле при нашем непосредственном участии, как только человек вышел из Эдема. И нет смысла приписывать людям сомнительную заслугу его изобретения исключительно собственными силами. Нет, моя дорогая, хамство — это исконно наша черта характера. Вспомни Дия и его неповторимую манеру проведения рабочих совещаний. Так вот, это мы занесли вирус хамства на Землю, и это мы инфицировали людей этим заболеванием.

— Но ты ведь сам сказал, что раньше никто из них не осмелился бы оскорбить женщину даже взглядом…

— Потому что в них жило рациональное чувство страха. За хамство можно было мгновенно поплатиться. Все были при оружии. И закон не осуждал участников поединка. А законы неписанные даже поощряли их. Теперь же — все ровно наоборот.

— Похоже, тебе больше нравятся старые порядки.

— В чем-то — да, в чем-то — нет… — Арей задумался на мгновение; в этот момент в него врезалась девчушка, должно быть чуть старше шестнадцати, — с сигаретой в руке, то ли в юбке, то ли в набедренной повязке, едва достающая ему до груди, — она, увлекшись беседой со своей подругой, точно так же, как и Арей, не заметила приближения встречного человека, а возможно, посчитала, что он должен уступить ей дорогу.

— Извините, — Арей успел поддержать девушку за руку, чтобы та не упала. — Я не заметил вас.

— Хам! — ответила та, даже не оглянувшись.

Афродита рассмеялась, заметив смущение Арея; тот грустно покачал головой:

— Откровенно говоря, я иногда понимаю, отчего у современных мужчин падает уважение к женщине или, во всяком случае, меняется отношение к ней. С одной стороны, она требует равноправия и, соответственно, с успехом осваивает не лучшие мужские манеры поведения, а с другой — настаивает на сохранении нежных и трепетных чувств к ней как к представительнице слабого пола.

— Уверена, что и женщины пересматривают свое отношение к современным мужчинам.

— Конечно. Все в мире связано. Однако ни к чему хорошему этот пересмотр не приведет. Тебе знакома история с Лилит?

— А как же: первый случай «любви в шалаше».

— Ну вот. Тогда ты знаешь, что́ разрушило райскую любовь.

— Ты хочешь сказать, что это было ее нежелание «возлежать снизу»?

— Вот именно. Это якобы нарушало равноправие — ее и Адама. Хотя на самом деле такое положение является самым удобным и физиологически оправданным для женщины. Для козы, может быть, иначе, а для женщины — так.

— Ты рассуждаешь как типичный мужчина… Кстати, не забывай, что Прометей тоже мужчина. И такую физиологию он придумал, руководствуясь вашей, мужской, логикой. А отсюда и возникло это самое положение.

— Должен сказать, что ты рассуждаешь как типичная феминистка… Известно ли тебе, что Прометей рассматривал самые разные варианты решения полового вопроса? Среди них — конструкцию человека с мужским и женским туловищем на одном основании, оснащенном ногами; или с одним туловищем, образованным в результате сращения мужского и женского в области спины, — варианты, обеспечивающие максимальное равноправие той и другой компоненты человека. К сожалению, отсутствуют документы, подтверждающие это. Зато остались соски на груди мужчины. Их полная функциональная непригодность — лучшее свидетельство творческих метаний автора. Конечно, если бы Прометей знал, что его начнут упрекать в организации гендерного неравенства, он бы свои проектные материалы разрабатывал не на песке. Единственное, в чем его можно упрекнуть, то это в недальновидности.

— Ты знаешь, как я отношусь к Прометею, — с пробудившейся фанатичной ноткой произнесла Афродита. — Однако мне кажется, что его следует упрекнуть в обыкновенной мужской лени. Ему лень было изобретать что-либо новое, и он воспользовался существующим вариантом, а потом в собственное оправдание придумал, что, мол, создал человека по «образу и подобию своему». Неужели нельзя было «свой образ» хотя бы немного подкорректировать?

— То, что ты называешь «мужской ленью», я бы назвал рациональностью. Он просто выбрал наиболее целесообразный вариант. И оказался прав: представляешь, если бы сейчас нас окружали двухголовые мужчино-женщины или одноголовые, но двусторонние муж-щины?

— Или женщино-мужчины и жен-чи́ны! — расхохоталась Афродита. — Кстати, муж-щин здесь и так полно. Я уже научилась отличать их от мужчин настоящих. Они кругом. Просто, хорошо маскируют оборотную сторону под волосами.

— А я тут вижу множество женчи́н, отлично замаскированных под женщин. Есть, правда, и такие, что не слишком озабочены маскировкой… Мы, кстати, еще не обсудили возможность сотворения однополого мира. Как тебе такая идея?

— Уж-ж-жасно! — наморщила нос Афродита. Арею были известны обвинения в адрес Афродиты не то чтобы в страсти, но, скажем, в наличии некоторого интереса к однополой любви, а также в том, что их сын Эрос в результате воспитания Афродиты имел не только дружеские отношения с Антэросом, а потому с некоторым недоверием воспринял ее категоричный тон. — Уж-ж-жасно, — повторила она. — Если они и дальше пойдут таким путем, если и дальше будут идти путем усреднения половых различий — превращения в мужщин или женчин, — то как собираются размножаться? — с помощью пробирки, что ли?

— Ну да, возможно и так.

— Тогда это будут уже совсем не люди, — безапелляционно заявила Афродита. — Тогда это будет совсем другая цивилизация. Что-то вроде той, которую мы нашли на Дельте, — помнишь, где размножаются почкованием?

— Разумеется, другая, — ведь со способом зачатия связаны не только половые различия, но и одно из фундаментальных понятий человечества: любовь. Потому что любовь у людей — это не только способ совместного проведения времени в постели, но, главное, возможность произвести на свет наиболее жизнеспособное потомство, каковым и является ребенок, рожденный в любви. А раз так, то вопрос двуполой любви напрямую связан с безопасностью их цивилизации.

— Как бы то ни было, но мне совершенно не по нраву дельтянские «мужщины», — презрительно махнула рукой Афродита.

Они зашли в кафе. Продолжая обсуждать окружающих «мужщин» и «женчин», выпили бутылку шардоне. Курить здесь запрещалось, но дым в воздухе стоял коромыслом, так что пришлось поспешить на свежий воздух. Воздух, кстати, и на улице был не слишком свежим, поскольку его отравляло множество машин, обреченно выстроившихся в плотную колонну «тянучки» без начала и без конца.

— Вот это мне тоже совершенно непонятно, — сказала Афродита. — Я знаю, что их цивилизация пошла по техническому пути развития. Но теперь, когда они уперлись в тупик, следует одуматься, внести какие-то коррективы, изменить направление движения в конце концов. Ведь уже понятно, что дальше так продолжаться не может. И эта прорва еле передвигающихся машин — наглядный тому пример. Больше всего поражают люди в этих машинах. Они ведь сели в них, чтобы добраться в нужное место в определенное время. А вместо этого двигаются с черепашьей скоростью, по сути дела — в никуда.

— А я бы сказал, наоборот, мчатся в пропасть. Смотри, если к этой апокалиптической картине застывшего движения добавить картины военных конфликтов, неумолимо приближающегося энергетического и продовольственного кризиса, глобального потепления, повышения уровня мирового океана, экологической катастрофы, иссякания невосполняемых природных ресурсов, демографического взрыва, появления заболеваний вроде СПИДа, вызванных вторжением людей в основы их собственного бытия, то возникает ощущение того, что все человечество со страшной скоростью движется в направлении пропасти, если уже не летит в нее…

Ну вот, приехали, — сказала Афродита. — Не слишком ли мрачная оценка, вызванная — вспомни, с чего начался разговор, — случайным столкновением с девушкой, не подозревающей, что она задела бога войны…

— Не только задела, но и обозвала хамом, — хмыкнул Арей. — Но если уж быть точным, то наш разговор начался с непочтительного взгляда молодого человека, не подозревающего, что он ненароком оскорбил богиню любви.

— Возможно, им это дорого обойдется, — сказала Афродита.

Арей нахмурился:

— Что ты имеешь в виду?

Афродита посмотрела по сторонам, вздохнула.

— К перечисленным тобой угрозам следует прибавить еще одну, пожалуй, самую серьезную…

— Перестань, — сказал Арей. — Даже не смей думать об этом.

— Надеюсь, ты помнишь, что цель моей командировки — анализ сегодняшнего положения дел на Земле, — дернула плечиком Афродита. — Ты сам только что оценил его чуть ли не катастрофическим. Спасти все человечество нам не удастся. Но некоторую часть — можно…

— Извини, а кто будет определять счастливчиков? И по каким критериям?

— По правде говоря, они уже определены. Мы ведь давно наблюдали за вами. Отобрано около полутысячи человек. Предварительно, конечно. На всякий случай.

— Поня-я-я-тно, — протянул Арей. — Значит, полтысячи. А остальные?

— Слушай, только не надо излишне драматизировать. Все будет идти своим чередом. Мы просто извлечем отсюда полтысячи людей. Конечно, это будут не рядовые люди. Тем не менее их исчезновение вряд ли сложится в единую картину инопланетного заговора. Ведь это будут люди разных профессий, разного возраста и национальностей, подданные разных государств. К тому же наша акция растянется на несколько десятков лет, поэтому не думаю, что она будет заметной. Дополнительно мы примем кое-какие меры во избежание паники…

Арей присвистнул:

— Полтысячи людей. Вот это — действительно угроза. Ведь вы хотите извлечь не просто людей. Это — элита человеческой цивилизации. И ты уверена, что с их исчезновением все будет идти своим чередом. Странная мысль. Ведь эти люди могут повлиять на дальнейший ход истории. Кто знает, может, они придумают выход из создавшегося положения…

— Выход из чего? — Афродита остановилась. — Посмотри кругом. Все спокойны. Смеются. Веселятся… Их все устраивает. Они не видят никакой опасности. Они не хотят ее замечать. И они не станут предпринимать никаких действий, пока беда не войдет в дом каждого из них.

— А не хочешь ли ты́ зайти в гости к кому-нибудь из них? — Арей также остановился, как будто ему в голову пришла интересная мысль. — Например, домой к одному из моих знакомых? Он наверняка не входит в ваш список. Вот и посмотришь на человека, приговоренного вами к гибели.

— Андрюша, я ведь просила не драматизировать, — засмеялась Афродита. — Мы никого не приговариваем. Просто ковчег, как обычно, имеет ограниченные размеры… А насчет сходить в гости, то я не против.

Конечно, они никого не приговаривают, подумал Арей. Приговаривают суды. А в данном случае достаточно решения одного Элогима. Или Саваофа. И это решение уже принято, не ему его отменять. Времени осталось не так много. Мессия уже ждет своего часа — в космосе, на подступах к Земле. А поскольку решение принято, он вряд ли станет дожидаться естественного развития событий. Он подстегнет их. Так что тем или иным способом здесь будет устроен искусственный Армагеддон. Хотя, возможно, и так все неприятности последнего времени — дело рук пришельцев с Этерны, включая и Люцифера… «Хорошо, что мне удалось извлечь эти сведения из Афродиты. Для этого пришлось несколько сгустить краски, хотя перечисленные проблемы и правда ждут решения. Однако будем надеяться, что, если Элогим не вмешается, люди как-нибудь выкрутятся из трудного положения, как они не раз это делали…»

* * *

Дом оказался из новых — за высоким забором, с охраной, преодолеть которую, как и бдительного консьержа за стойкой в сверкающем чистотой холле, для пары бессмертных труда не составляло.

Дверь открылась сразу после первого звонка. Из нее выглянул приятной наружности мужчина лет тридцати, в очках и спортивном костюме, служившем, как это было совершенно ясно, в качестве предмета домашнего гардероба, неглиже, а вовсе не одеждой для занятий спортом. Ни слова не говоря, он вопросительно поднял бровь и неторопливо оглядел пришедших.

— Извините нас, бога ради. — Арей привычно приподнял шляпу. — Мы к вам с довольно необычной просьбой. Надеюсь, вы не принимаете меня за представителя канадской торговой фирмы…

— Ну что вы, ни в коем случае. Вы не похожи на коммивояжера. А ваша спутница — тем более. — Тон человека был любезным, хотя и не без легкой иронии, направленной, видимо, на откровенно старомодную манеру поведения Арея, вступающую в противоречие с его внешностью молодого человека.

— Моя спутница… Она телережиссер, собирает материал для фильма, приехала издалека. Собственно, этим и объясняется наша просьба…

— О господи, дай я сама объясню, — вышла вперед Афродита. — А то ты так говоришь, будто я на ночлег напрашиваюсь.

Человек улыбнулся и широко распахнул дверь:

— Проходите в квартиру. Что за разговоры на лестнице?

— Ну вот: все двери перед ней распахиваются сами собой, — в очередной раз удивился Арей. — А между тем вы ее совершенно не знаете.

— Ее, к сожалению, нет. А вас, простите, где-то видел. Но вот никак не могу припомнить. Возможно, вы тоже связаны с телевидением?

— Вполне возможно, — пожал плечами Арей. — Иногда меня приглашают на передачу «На перекрестках истории».

Они вошли в прихожую, превосходящую по площади всю квартиру Арея. Да и в целом она по сравнению с этими апартаментами выглядела настоящей конурой.

— Раздевайтесь, — предложил человек, отодвигая зеркальную дверь в стене, за которой открылась внутренность встроенного гардероба. — Итак? — Он долгим взглядом обвел обоих гостей, когда они расселись в кожаных креслах напротив огромной панели телевизора, закрепленной на стене метрах в двадцати от них.

— Итак, — как бы продолжая разговор, начатый на лестнице, сказала Афродита, — я режиссер CNN Афродита Каллипига^[2], собираю материал для будущего фильма, посвященного сегодняшнему дню вашей страны и ее связям с Грецией — современной и древней. Хотела бы просто взглянуть, как сейчас живут украинцы… А это мой консультант по истории, — она кивнула в сторону Арея. — Андрей Первозванцев.

— Александр, — представился хозяин квартиры. — Очень приятно… Ваше имя, — он заинтересованно обратился к Афродите, — скорее, греческое…

— Так и есть. Мои предки по отцу — выходцы из Греции. За океаном, знаете ли, большая греческая диаспора.

— И притом прекрасно говорите по-русски.

— Спасибо. Все очень просто. Корни моей матери — в этой земле. Отсюда возник и мой интерес к теме фильма.

— Простите, я не знаток греческого… Если не секрет, что означает ваша фамилия?

— О-о-о, это очень интересно. — Афродита чуть порозовела. — Буквальный перевод моей фамилии на русский — «прекраснозадая».

Арей ухмыльнулся. Александр сконфуженно помолчал.

— Могу я вас чем-нибудь угостить? — спохватился он. — Я люблю в это время слегка перекусить…

— О, это было бы весьма кстати… В еде, знаете ли, лучше всего проявляется национальный характер.

— Тогда, извините. — Хозяин поднялся. — Мне нужно буквально на минуту отлучиться на кухню.

— Ты ведь, кажется, говорил, что он твой знакомый, — шепнула Афродита, едва тот вышел.

— Ну да, — кивнул Арей. — Однако он этого не знает.

Вскоре Александр вкатил в комнату сервировочный столик. На нем теснились тарелки с колбасой, сыром, маслинами; на блюде была уложена груда дымящихся охотничьих сосисок; окруженная фужерами, как полководец генералитетом, над всем возвышалась бутылка вина.

— Честно говоря, мы не смели надеяться на такой прием и тем не менее захватили с собой бутылочку калифорнийского. — Жестом фокусника Арей извлек бутылку откуда-то из-под ног. — «Ridge Monte Bello» 1971 года, — торжественно провозгласил он, протягивая ее хозяину. — Это презент от Афродиты.

— Ничего себе. Похоже, вы знаете толк в винах, — обратился тот к Афродите.

— У меня хороший учитель, — кивнула Афродита в сторону Арея.

— Ну, я-то всегда предпочитал Фалернское, — пробормотал Арей.

— К сожалению, у нас винная культура только лишь формируется. Мне, например, никогда не доводилось пробовать Фалернское. Однако, по-моему, у Булгакова есть упоминание о нем.

— Фалернское теперь не достать ни за какие деньги. Владелец хозяйства давно отдал богу душу, а наследники что-то там не поделили — в общем, обычная история, а в результате погиб уникальный виноградник.

Они помолчали, будто в знак траура по усопшему виноделу Фалернусу и гибели его виноградника.

— Хм, а ваше каберне имеет прекрасный букет, — нарушила паузу Афродита, отдав должное вину, предложенному хозяином.

— Вот вам и связь с Древней Грецией, — оживился он. — Именно греки заложили первые виноградники в Тавриде. Так что нельзя сказать, будто бы винная культура у нас «только формируется»… Известно, что Херсонес в пятом веке до новой эры вырабатывал до ста тысяч литров вина и торговал им по всей ойкумене. По крайней мере обломки амфор с печатями Херсонеса находят даже в Египте. Впрочем, думаю, вы это прекрасно знаете.

— И в самом деле, я собираюсь об этом упомянуть в своем фильме. Хотя не все и не всегда было безоблачно во взаимоотношениях греков и славян. Мой консультант, — она кивнула в сторону Арея, — может привести на память некоторые документы, подтверждающие это обстоятельство.

— Любопытно… — Хозяин с нескрываемым интересом взглянул на Арея. Тот, с независимым видом потягивавший вино, кивнул и поставил бокал на стол.

— Действительно. Вот вам хотя бы несколько строк из сказаний о чудесах святого Дмитрия Солунского. — Он задрал голову, будто разглядывая крону высокого дерева, и медленно заговорил «потусторонним» голосом:

«И вот, как сказано, в епископство благочестивой памяти Иоанна случилось, что поднялся народ славян, бесчисленное множество, состоявшее из дрогувитов, сагудатов, велегезитов, ваюнитов, верзитов и других народов. Прежде всего они решили изготовить суда, выдолбленные из одного дерева, и, вооружившись на море, опустошить всю Фессалию и острова вокруг нее и Эллады и Кикладские острова, и всю Ахайю, Эпир и большую [часть] Иллирика и часть Асии, сделать безлюдными, как сказано, множество городов и провинций. Они единодушно решили выступить и против нашего упомянутого христолюбивого города и разорить его, как остальные. Затем, придя единодушно к такому решению и подготовив огромное число судов, выдолбленных из одного дерева, они расположились лагерем на побережье; остальное же неисчислимое множество на востоке, севере и западе со всех сторон окружило этот богохранимый город, имея с собой на суше свои роды вместе с их имуществом; они намеревались поселить их в городе после [его] захвата…»^[3] — ну и так далее.

— Думаю, небезынтересно знать, — собственным уже голосом сказал Арей, — что Дмитрий Солунский был проконсулом в греческом городе Фессалонике во времена императора Максимилиана. Это в конце третьего — начале четвертого веков. За проповедь христианства он был казнен, за что и получил сан святого великомученика. В шестом-седьмом веках его культ стал известен по всей Византии, а в девятом солунские братья Кирилл и Мефодий принесли легенды о нем южным и восточным славянам, у многих из которых от также стал популярен в роли защитника. Фессалоника — это современные Салоники, а Солунь — старорусское название этого города. События, описанные в процитированном отрывке, относятся, насколько я помню, к началу седьмого века. Упомянутый в отрывке «народ славян» — это племена, жившие на территории современного Подунавья, Македонии, Хорватии и северной Греции. Прошу только обратить внимание, что этноним «дрогувиты» созвучен с восточнославянским племенем дреговичи, чье название связано с понятием топи, трясины.

— Точно. «Дрыгва» по-белорусски — это трясина, — кивнул Александр. — Но что это доказывает? — Его явно заинтересовала тема разговора, и он не отрываясь смотрел на своего собеседника.

— Пока лишь то, что славянские племена, расселяясь по Балканам, в седьмом веке оккупировали часть Греции, вытесняя местное население на острова. Но зададим себе вопрос, была ли это первая славянская экспансия на Балканском полуострове, и вообще — откуда они появились в этом районе?

— Действительно, насколько я знаю, родиной праславян принято считать территории Подунавья, междуречья Вислы и Одера, а также Буга и Среднего Днепра. Причем их расселение происходило с третьего тысячелетия до начала нашей эры как часть общего движения индоевропейских племен. Это — очень обобщенно, если не вдаваться в подробности, откуда и куда они двигались.

— Выходит, три тысячелетия им не сиделось на месте — так, что ли? — удивилась Афродита.

Практически так, — согласился Арей. — По крайней мере по Балканам у нас получается следующая картина^[4]. Приблизительно в средине третьего тысячелетия до нашей эры прагреки, прамакедонцы, прафригийцы^[5] движутся из западных областей Северного Причерноморья со стороны Подунавья в Северо-Западную Грецию. Какая-то часть прагреков, достигнув Пропонтиды, отклоняется от общего пути, переходит проливы и пытается освоить район Троады. В то же время прапрагреки, отступившие из Анатолии^[6] на Балканы и вторгнувшиеся в Македонию и Фессалию, оказываются в тесной близости с осевшими в Эпире прадорийцами. Тогда же праионийцы достигают Ионийского моря и по его водам перебираются на Пелопоннес и в Аттику, вступая в свою очередь в контакт с прааркадийцами и пракиприотами. Такая вот доминошная цепная реакция падений-передвижений прагреческих этносов. Какой же из них — упавший (двинувшийся) первым, — послужил начальным импульсом в этом процессе?

— Не удивлюсь, если вы скажете, что это были праславяне. Просто исходя из логики нашего разговора, — не удержался от соблазна предсказания Александр.

— Немного терпения, пожалуйста, — мягко улыбнулся Арей. Он помолчал, собираясь с мыслями, выпил глоток вина. — В случае отсутствия материальных источников часто помогают источники лингвистические, — задумчиво сказал он. — Вспомним, что древнейшее название греков — данайцы. Не буду утомлять вас изложением всей цепочки специфических лингвистических доказательств, но можете мне поверить, что та же самая морфологическая основа отражена в названиях рек Дон, Дунай, Днепр, Днестр и связана с индоиранским «дану», что означает «река», «жидкость». Поэтому совершенно естественно напрашивается мысль об участии в движении прагреческих племен в конце третьего тысячелетия до нашей эры этноса, принявшего данное индоиранское название. Скорее всего, это объясняется первоначальным проживанием интересующего нас этноса на какой-то из рек, в наименовании которых представлена основа «дану», на стыке прагреческого и праиндоиранского ареалов. Это обстоятельство достаточно определенно указывает на приход прагреков со стороны причерноморских степей. Был ли данный этнос родствен праславянам, согласитесь, пока не ясно.

— Вот. Запомним это, — сказала Афродита.

— Но ведь те же греки, пришедшие в Трою, чтобы отвоевать Елену, называли себя еще и ахейцами, — живо напомнил Александр. Казалось, этот достаточно скучный для неспециалиста разговор занимает его все больше.

— Действительно. И это очень интересный факт — он позволит нам сделать совершенно неожиданный вывод, достойный захватывающего детектива… Опять же, не буду утомлять вас сложными лингвистическими выкладками, скажу лишь, что формы «Аххия» и «Аххиява» до прихода греков изначально представляли название области, находившейся на северо-западе Анатолии, в которую входил и район Троады… Ну что, не правда ли, неожиданно?

— Вот это да… Выходит, троянцы это и есть ахейцы? Что же, ахейцы воевали сами против себя?

— Ахейцы — да не совсем, — ухмыльнулся Арей, довольный произведенным эффектом. — Нельзя забывать, что между проходом праахейцев через Троаду по пути в Грецию и началом Троянской войны прошло не менее тысячи лет. Из Причерноморья они принесли с собой имя «данайцы». После пребывания на северо-западе Анатолии в память о стране Аххия-Аххиява, они стали «ахейцами». А поселившись в Арголиде^[7] в долине Пенея, обрели прозвище «аргивяне».

— И все прозвища употребляются Гомером в «Илиаде», — сказал Александр. — Он считал это нормальным. А мы тут вынуждены гадать, отчего одни и те же герои у него называются то ахейцами, то аргивянами, то данайцами. Теперь понятно… Но что все-таки случилось с прагреками, оставшимися в Трое? Мы как-то о них совсем забыли.

— Ну что с ними могло случиться? — развел руками Арей. — Естественно, они слились с той человеческой и языковой средой, которая их там окружала и которая принадлежала протофракийцам, дав таким образом начало новому полиэтническому конгломерату, образовавшемуся за тысячу лет в этом районе^[8]. Поэтому ни о каком военном противостоянии греков в данном случае не может быть и речи.

— Хотелось бы узнать о роли самой Трои во всех этих событиях. — Голос Александра отчего-то взволнованно дрогнул. — Очевидно, что Троя для греков была не просто одним из вражеских городов. Скорее, наоборот: ведь Гомер сказал о ней, кстати устами самого Зевса:

…под сияющим солнцем и твердью небесною звездной

Сколько ни зрится градов, населенных сынами земными,

Сердцем моим наиболее чтима священная Троя.

— Верно подмечено, — одобрительно кивнул Арей. — У них было совершенно противоречивое отношение к этому «священному для многих греков, вписанному в фамильные легенды греческих династий и в то же время разнящемуся от греческого мира и в обрядовой сфере, и во многих культурных предпочтениях, дразнящему к тому же греческих правителей своей древностью»^[9] городу. Им было обидно, что они оставили некогда этот город, поддавшись чувству, заставлявшему их идти в неизвестность. Очень похожее отношение на то, какое сейчас у русских — к Киеву.

— Не стало ли такое отношение — где смешались и любовь и ненависть, — настоящей причиной Троянской войны? Не может быть, чтобы все началось из-за женщины, пусть даже очень красивой.

— А ты как считаешь, Афродита? Была ли Елена истинной причиной похода ахейцев на Трою?

— Вы что же, думаете, что, рассматривая причины начала Троянской войны, можно обойтись без учета женского фактора? — удивилась Афродита. — Да многие войны начинались из-за гораздо менее серьезных причин, нежели оскорбленная честь царственного супруга. К тому же Елена была действительно красива, и Менелай ее безумно любил… Я уверена в этом… Я знаю это.

— Согласен, — сказал Арей. — В те времена понятие чести очень много значило. Автократическая власть обычно держится на понятиях, а не законах. Что ж, приплюсуем и вероломство Париса к причинам начала войны. И все же, думаю, желание наказать его, беднягу, было не основным, хотя, безусловно, он со своим везением вовремя подвернулся Микенам, которым давно хотелось — по причинам, высказанным выше, — поставить на место священную Трою. И, обосновывая свои притязания на земли Троады, микенцы с возрастающим чувством национального шовинизма именовали себя аргивянами, однако при случае все чаще назывались не только ахейцами, но и данайцами, намекая как бы на то, что и берега Тавриды должны принадлежать им. И ведь будут принадлежать — мы знаем это!^[10]

— Ну а кто все-таки, какой народ, послужил импульсом в начале общего движения прагреков из Причерноморья? Какой народ толкнул первый камень упавшей цепочки домино? Вы вроде хотели что-то сказать на эту тему — и вдруг ушли в сторону, — напомнил Александр.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

«Молот ведьм» — труд монахов-доминиканцев Якоба Шпренгера и Генриха Инститориса, изданный в 1487 году по поручению папы Иннокентия VIII. В последующие 200 лет этот трактат выдержал 29 изданий и, благодаря тщательно описанным свойствам ведьм, использовался для формализации судебных допросов.

2

Одно из многочисленных прозвищ Афродиты.

3

«Чудеса св. Дмитрия Солунского», по изданию: Свод древнейших письменных известий о славянах. Том 2. М. Восточная литература. 1995

4

Использованы статьи «Прагреки в Трое» и «Троя и Пра-Аххийява», Гиндин Л. А., Цымбуровский В. Л.; Вестник древней истории, 1994 № 4 и 1995 № 3.

5

Фригия — историческая область на западе Малой Азии (на территории современной Турции).

6

Малая Азия (территория современной Турции), в бронзовом веке населялась хеттами — индоевропейским народом.

7

Область Греции, где находится город Аргос — самый древний город Европы, в котором, начиная с 2000 г. до н. э., постоянно живут люди. Здесь находились центры культуры бронзового века города Микены и Тиринф.

8

Фракия — историческая и географическая область на востоке Балкан. Ныне разделена между Болгарией, Грецией и Турцией.

9

«Троя и Пра-Аххийява», Гиндин Л. А., Цымбуровский В. Л.

10

Это писалось задолго до аннексии Крыма Россией, а потому может послужить примером того, как история дает ответ на самые злободневные вопросы.