Под свист пуль

Анатолий Полянский, 2020

Неспокойно на участке только еще обустраивающейся российско-грузинской границы, которую прикрывает отряд полковника Агейченкова. Дерзко пытаются прорваться через нее большие и малые бандформирования, где-то находится таинственный канал, через который проносятся фальшивая валюта и наркотики. День и ночь пограничники живут в состоянии постоянной готовности отразить нападение жестокого и коварного врага. Роман одного из старейшин отечественной остросюжетной литературы, удостоенного за свое творчество многих литературных премий.

Глава 3

Машина мчалась вниз по серпантину с бешеной скоростью. Так и казалось, что она вот-вот не впишется в один из крутых поворотов и с полуторатысячной высоты рухнет вниз, в Аргунское ущелье, — костей не соберешь. Но Агейченков не придерживал солдата, зная, что тот опытный водитель. Он ездил с ним почти два года и не раз попадал в отчаянные передряги, где только выдержка и мастерство шофера спасали их от бед. Да и машина была новенькая, всего три недели, как получили со склада; тормоза ее держали намертво.

Мысли Николая Ивановича были заняты двумя вопросами. И какой из них сейчас важнее для него, он и сам не знал; точнее, представлял слабо. Конечно, подрыв на мине пограничника — еще одно неприятное ЧП для отряда. Но все же это будни. Что бы там ни говорили, а идет война, суровая, беспощадная, и привыкнуть к ней нельзя.

«Зря некоторые бахвалятся, — рассуждал он — что ко всему, мол, притерпеться, привыкнуть можно, что им все нипочем и сам черт не брат».

Агейченков считал, что для настоящего человека, а не подонка, разрушения, кровь, потери — неизбежные спутники войны — никогда не станут обычным явлением. Для командира же, отвечающего за своих подчиненных не только перед начальством, родителями, а и перед Богом, — большой удар, тяжкая утрата, зарубка в сердце навсегда.

Однако и другой вопрос беспокоил его не меньше. Для чего приехала сюда Тамара? Ведь наверняка могла бы отказаться ехать в их отряд. Стоило только намекнуть начальству, что она бывшая жена командира, — тут же дали бы отбой. Но не сказала же! Почему?.. Только ли из упрямства? Есть такой у нее гонорок. Я, мол, как и другие медики, готова ехать хоть к черту на рога, несмотря ни на какие обстоятельства!.. И все-таки есть одна закавыка. Ежели бы она не хотела видеть его поганую рожу, сумела бы найти благовидный предлог для отказа. Мало ли других горячих точек сейчас на земле!

— А броник отстал, товарищ полковник, — вмешался в его мысли голос солдата-телохранителя, располагавшегося с автоматом в руках на заднем сиденье рядом с инженером и врачом.

— Надо бы охрану все-таки подождать, Николай Иванович, — осторожно сказал и Даймагулов. — А то вас же потом и обвинят, дескать, не думаете о безопасности, даже когда с вами женщина-врач.

Агейченков недовольно оглянулся. Уж не празднует ли труса его зам по вооружению? Но увидев напряженное лицо своей бывшей жены (а уж он-то знал, каким оно иногда бывает), понял, каково сейчас Тамаре на этих безумных виражах. У нее даже костяшки пальцев, которыми она вцепилась в рукоятку, торчащую позади его сиденья, побелели от напряжения. Значит, инженер был прав, и Николай Иванович приказал водителю умерить пыл.

Даймагулов одобрительно хмыкнул. Дошли его слова до Бога. Хотя, ему было, если честно сказать, очень хорошо от того, что на крутых поворотах машину мотало из стороны в сторону так, что они с Тамарой Федоровной поминутно соприкасались бедрами. Это было приятно и вызывало дрожь во всем теле. Дорого бы он дал, чтобы поездка продолжалась бесконечно. Но Даймагулов прекрасно понимал состояние человека, не привыкшего к езде с бешеной скоростью по сумасшедшим виражам. Поэтому он и подал свою реплику, заранее зная, что командиру она не понравится. Тот любил быструю езду. К тому же спешили они не на гулянку, и Агейченков мог резонно возразить: не суйся, мол, тише едешь — дальше будешь. Это была его любимая поговорка, к которой он непременно добавлял: «От того места, куда стремишься».

Беспокоило Даймагулова и другое. Он был крайне удивлен, что командир с его богиней на «ты». Значит, они близко знакомы и, конечно, не родственники. А это уже не только настораживало, но и наводило на дурные мысли. Какие могут быть отношения между мужчиной и женщиной, если они по-свойски общаются. Может, любовниками были?.. Так ему бы, наверное, кто-нибудь уже шепнул на ухо… Хотя он и не допытывался. Поэтому и не предполагал, что Тамара Федоровна была в свое время женой Агейченкова. Иначе он бы все это по-другому воспринял, и бросившееся в глаза их близкое знакомство не вызвало бы отрицательных эмоций. Поскольку Даймагулов был в неведении, то и отношение его к происходящему на его глазах общению командира с врачом вызывало даже недоумение и яростную ревность.

На заставу к капитану Найденышу, где произошло ЧП, они добрались после обеда. Причем последние триста метров пришлось идти пешком, да еще по крутизне. Ночью прошел дождь со снегом, дорогу расквасило, и машина никак не могла подняться по скользкому склону. Хотя водитель и пытался пробиться поближе к заставе, ничего не получилось. Колеса буксовали, прокручивались, вздымая фонтаны воды и грязи.

— Отставить бесплодные попытки! — приказал шоферу Агейченков и обернулся к своим спутникам: — Ну что, други мои, дальше придется топать ножками. Извините за такой дискомфорт.

— Мы люди привычные, — усмехнулась Тамара Федоровна, весело, с прищуром глядя на командира отряда. Тот даже, как показалось Даймагулову, смутился под ее насмешливым взглядом.

«Нет, они определенно хорошо знакомы», — подумал ревниво инженер, первым выскакивая из машины.

— Прошу вас, дорогой доктор! — галантно протянул он руку, чтобы помочь выйти из уазика своей спутнице. Вокруг машины стояла липкая жижа, неприятно хлюпавшая под ногами.

Они шли медленно, тяжело. Тамара Федоровна с трудом вытягивала ноги из вязкой грязи, несмотря на то, что на ней были легкие хромовые сапожки. От предложения взяться за руку она отказалась, чем Даймагулов был очень раздосадован. Если бы можно было, он ее на руки подхватил и понес. И тяжести наверняка б не почувствовал, а уж блаженство такое ощутить… Только она вряд ли бы согласилась, тем более под пристальным взглядом солдат охраны.

Капитан Найденыш встретил их возле ворот заставы, у вышки, торчавшей на склоне горы. Пограничникам оттуда хорошо видно даже грузинскую заставу на той стороне. Это было единственное сооружение такого рода в отряде. Со временем, мечтал Агейченков, они сумеют установить вышки на всех заставах. И почти все тропы и ущелья будут перекрыты наблюдением в приборы. Вот тогда граница примет надлежащий вид. Но до этого было, как понимал Николай Николаевич, ой, как далеко!

Выслушав доклад офицера, Агейченков приказал немедленно провести доктора к раненому солдату — начальник заставы уступил тому свое место в крохотной землянке, где ютился вдвоем с женой. Кстати, тоже носившей погоны пограничника. Она была радисткой.

Майор Гокошвили был уже здесь: застава входила в подчинение его комендатуры.

— Ничего бы не случилось, понимаешь, — как всегда запальчиво сказал Гокошвили, хмуря свои широкие, черные, будто вымазанные сажей, брови. — Ходи там, где надо ходить! Зачем не там ходил!

— Хорошо, хоть жив остался, — осторожно вставил реплику Найденыш в горячий монолог коменданта. Был он высокий, сухопарый и плоский, как доска. Когда нагибался, казалось, что складывается пополам. Ноги у него были длиннющие.

— Да, это главное, — поддержал его Агейченков. — Куда его зацепило?

— Лицо пострадало и грудь, товарищ полковник.

— А плечо? — воскликнул Гокошвили. — Оно же совсем раздроблено. И крови много потерял, понимаешь!

Тамара Федоровна, между тем, в сопровождении жены начальника заставы скрылась в палатке. Теперь от ее слова все зависело.

Агейченков так и сказал:

— Дождемся выводов медицины. Не будем строить никаких прогнозов. А ты, прапорщик, — повернулся он к старшине заставы, стоящему тут же, — покажи-ка инженеру место, где все это произошло. Разберись там, что к чему, Николай Николаевич, — кивнул он Даймагулову.

— Сей момент, — козырнул тот. — Посмотрим, что за пакость установили эти сволочи. Веди, прапорщик.

Они ушли, а трое офицеров присели в курилке, оборудованной сбоку от недостроенного еще помещения заставы. Строилось оно трудно, с перебоями — материалов не хватало. Тем более, что многие камни, валявшиеся вокруг, Найденыш по-хозяйски пустил на баню, выстроенную почему-то в первоочередном порядке.

Дело в том, что поначалу, когда отряд только начал обстраиваться, у Агейченкова не хватало ни сил, ни времени уследить за всеми сооружаемыми объектами, разбросанными на высокогорном участке более чем на восемьдесят километров. На заставе Найденыша, расположенной на самом левом фланге, он бывал крайне редко. Добраться туда было нелегко: тогда дороги, проложенной к вышке, еще не существовало. Руководством строительства здесь занимался сам капитан Найденыш. И прежде всего он задумал соорудить баню. А люди еще жили в палатках.

Когда Агейченков позже спросил, почему именно такое решение принял начальник заставы, тот сказал:

— Эх, товарищ полковник, не понимаете, как нужна солдату баня. Не только для тела — это само собой: грязь, пот, холод в горах, — а и для души. Когда попаришься как следует, и хвори от тебя отскакивают, и на сердце светло.

И он рассказал, что в детдоме у них ванной не было, где-то раз в месяц их, завшивевших, водили в городскую парилку. И это был праздник.

— Вы и представить себе не можете, товарищ полковник, — воскликнул капитан, — как ждали мы этого дня. Ведь чесались же все, коросты обдирали.

Найденыш сызмальства воспитывался в детдоме. Родители его погибли в автокатастрофе, когда он был еще совсем кроха. Года полтора со стайкой таких же беспризорников скитался по стране. Фамилию, конечно, если и знал, то позабыл. Вот ему и дали новую в детдоме.

Баня уже достраивалась, когда Агейченков выбрался наконец на заставу Найденыша. Изменять что-либо было глупо. Сооружение получилось на славу: из природного крепкого камня, намертво схваченного высококачественным цементом. Оно даже имело подводку воды из близлежащего в горах ручья. Первое время воду из него таскали даже в столовую. Здание же самой заставы, особенно спальное помещение, стояло до сих пор в лесах. Не хватало бревен, досок, кровельного железа, гвоздей и, естественно, камня. Его теперь приходилось везти издалека.

— Ну, докладывай, Григорий Данилович, — нетерпеливо сказал Агейченков капитану, когда они удобно устроились в курилке, сделанной тоже на совесть. — Как же все это произошло?

— Неясно, как все вышло, товарищ полковник, — словно оправдываясь, сказал Найденыш и нахмурился. — Ну, убейте, не пойму, кто и когда умудрился поставить растяжку. Ведь часовой все время на вышке. У него приборы ночного видения есть. Несут службу слухачи хорошие. И ведь рядом с заставой!

— Давайте-ка подробнее, — попросил Агейченков.

— Тропа у нас тут боковая есть. Мы ею почти не пользуемся. Так, иногда кто за дровами в ту сторону сходит. После сильных ветров там много бурелома. Вот солдат из наряда на кухне и решил прогулться в то место. Он этот путь хорошо знал. Никак не ожидал, что на «сюрприз» наткнется. И совсем светло было.

— О бдительности забыли. Совсем забыли, понимаешь! — поморщился Гокошвили.

— А когда по этой тропке кто-нибудь ходил? — спросил Агейченков, не обратив внимание на гневную реплику коменданта. Тот был, конечно, прав. Растяжку, правда, нелегко в траве заметить, но если ты настороже…

— Даже не знаю, товарищ полковник, — признался капитан. — Могу уточнить у солдат. Обычно-то мы за дровами к реке спускаемся. Там тоже и бурелом есть, и в заводи можно топляк выловить.

— Ну а все же, может, припомнишь? — вмешался снова Гокошвили. — Два, пять дней, неделю? Тут, понимаешь, каждый час важен! Кто-то же побывал недавно возле заставы, установил эту пакость, значит, знал, собака, что кто-нибудь тут пойти должен, понимаешь. Не иначе кто из местных. Они же тут каждый клочок земли знают!

— А где они, эти местные? — уныло качнул головой Найденыш. — В поселке за рекой всего несколько человек живет. В основном старики, женщины, дети. И все в один голос говорят, что эта война им осточертела. Кончать ее надо.

— На словах-то они все овечки, понимаешь! — возмущенно всплеснул руками Гокошвили. — А на деле… С двенадцати лет уже стрелять умеют, подлецы. А с наступлением темноты отрыл оружие — и на дело!

— Да не горячись ты так, Арсен Зурабович, — попытался урезонить не на шутку раскипятившегося коменданта Агейченков. — Не все же здесь люди плохие.

— Как не все, понимаешь?! — взвился горячий Гокошвили. Слова командира только подлили масла в огонь. — Война давно бы закончена была, если бы не тут живущее условно мирное население.

— Как ты сказал? — засмеялся Агейченков. — Условно-мирное… Это хорошо придумано.

— И верно, понимаешь, — подхватил комендант. — Кто как не сам народ дает пополнение в ряды боевиков?

— Ну, там и наемников полно, — заметил Найденыш. — Арабы, азербайджанцы, эстонцы, украинцы — разные там попадаются.

— Эх, брось! — отмахнулся Гокошвили. — Если бы я не хотел никого на свою землю пускать, никакой дядя чужой сюда не сунулся!

Из землянки, где лежал раненый, вышла Тамара Федоровна. На полных, слегка покрытых нежным пушком щеках ее горел яркий румянец. Глаза возбужденно поблескивали, оттого, должно быть, казались еще более сумрачными и глубокими.

Волнуется, сразу определил Даймагулов, значит, плохи дела. Сейчас она была такой, как после тяжелой и не совсем удачной операции в госпитале (он как-то подсмотрел за ней случайно в один из таких моментов). Расстроенное выражение лица, однако, не портило ее, а скорее наоборот, придавало красоте этой женщины какое-то трагическое, неотразимо действующее на мужиков влияние. Для того чтобы привлечь к себе, покорить такое обаяние, Даймагулов был готов на все!

Мужчины заторопились к доктору. Попытались спросить: «Ну как там он? Выживет? Есть ли опасные для жизни повреждения?»

Она посмотрела на них печально и со вздохом сказала:

— Я не оракул и не господь бог, чтобы предсказывать смертный час человека. Но положение очень… очень тяжелое.

— Неужели настолько, Тамара, что даже ты ничего не можешь сказать? — воскликнул Агейченков.

И снова эти «Тамара» и «ты» резанули Даймагулову по сердцу, как острый нож. Он пристально поглядел на них обоих. Но ничего особенного не заметил. Лица были озабоченными, сумрачными, как и подобает в трагической ситуации. Никаких иных, более интимных эмоций на них не отражалось. И он попытался успокоить себя. Мало ли как могли пересекаться пути служивых людей? Не исключено, что Тамара Федоровна лечила командира, возможно, делала операцию, как и Даймагулову. В жизни каких только парадоксов не бывает.

— Уж кому-кому, а вам-то, Николай Иванович, прекрасно известно, что медицина не всесильна, — отпарировала Квантарашвили. — А я всего лишь рядовой хирург.

И то, что она называла командира на «вы» и по имени-отчеству еще более успокоило Даймагулова. Он решил, что они все-таки не так близки, как ему показалось вначале.

— Солдат нуждается в срочной госпитализации, — сказала Тамара Федоровна.

Агейченков поглядел вверх и угрюмо покачал головой. Небо над горами хмурилось, приобретая темно-лиловый предгрозовой характер. Вокруг заснеженных вершин клубился густой серый туман, не предвещавший ничего хорошего.

Командир высказал свои опасения. Но врач осталась неумолимой.

— Надо вызывать вертолет, — твердо сказала она. — У парня тяжелая черепно-мозговая травма. Его надо оперировать, причем в стационарных условиях. Иначе я ни за что не отвечаю, товарищ полковник.

Ее строгость и принципиальность Даймагулову очень понравились. «А она держит с командиром дистанцию, — подумал он, — не меньшую, чем со мной».

Однако Агейченков оказался прав. На запрос Гокошвили по рации диспетчер с аэродрома ответил, что погода не позволяет выпускать борты.

— Я и так и эдак пробовал уговорить, — расстроенно сказал комендант. — А он ни в какую, понимаешь! Чтоб ему… — выругался Гокошвили и виновато посмотрел на доктора. — Простите, товарищ военврач!

Она грустно улыбнулась:

— Ничего, майор, бывает. Я понимаю ваше состояние. Мне самой хочется выругаться. Считайте, что я не слышала ваших богохульств.

— Да бросьте вы! — досадливо сказал Агейченков. — Нашли время для церемониальной вежливости. Тамаре Федоровне, дорогой Арсен Зурабович, и не такое приходилось выслушивать. Когда человека режут по живому, он, знаешь, каким благим матом орет? Не будет же врач закрывать уши. Верно, доктор?

А он словно поддразнивает ее, мысленно отметил Даймагулов. И им снова овладели ревность и волнение. Не бывает же такого между малознакомыми людьми. Подкалывать только своих можно. А командир не с отрядной шатией-братией разговаривает, где допустимы разные вольности.

— Что будем делать, товарищ полковник? — спросил подошедший Найденыш. — Медлить-то нельзя!

— А ты что предлагаешь, Григорий Данилыч? — задал встречный вопрос Агейченков. Он любил, чтобы подчиненные принимали самостоятельные решения.

— Против небесной канцелярии не попрешь, — развел руками начальник заставы. — А раз так, то раненого надо бы в санчасть отряда доставить. Там все же есть кой-какие условия. Верно, доктор?

— Только не для таких сложных операций, — с сожалением сказала Квантарашвили.

— Но действовать все равно надо! — загорячился Гокошвили. — Нельзя, понимаешь, солдата без помощи оставлять! Отрядный лазарет — место более подходящее!

Он посмотрел на врача. Она пожала плечами: я, мол, все уже сказала.

— Решено! — подытожил Агейченков. — Спустим раненого к палатке — и вперед. Дай бог, довезем.

Она не стала возражать, только развела руками. Другого выхода все равно не было…

Назад ехали медленно и осторожно. Носилки с раненым поставили в кузов полуторки, вызванной Гокошвили из комендатуры. Рядом на открытой скамеечке пристроилась Тамара Федоровна, ни на минуту не отходившая от перебинтованного солдата. Несколько раз она просила остановить машину и делала ему очередной укол. Но боец только однажды пришел в сознание и попросил пить.

— А вот этого тебе как раз и нельзя, дорогуша, — мягко сказала доктор. — Ранение в живот — потерпи уж, пожалуйста, немного.

Смочив чистый бинт водой, она обтерла сперва губы, а потом и все лицо раненого.

— Так тебе будет легче, — сказала тихо, успокаивающе. И по ее грустным затуманенным глазам Даймагулов, ехавший с разрешения командира в полуторке — мало ли какая помощь может понадобиться в пути, — понял, что дела у пострадавшего неважные. И хотя доктор ничего не сказала о состоянии раненого, он догадался, что шансов выжить у него мало.

Даймагулов смотрел на безвольно обмякшее, но еще не утратившее былой мускульной силы тело пограничника, и горькие мысли все больше овладевали им. Сколько их еще, вот таких здоровых молодых парней, покалечит эта проклятая война? Ведь конца-то пока ей не видно, а ведется она все более изощренными, подлыми методами. Засады, ловушки, нападение из-за угла… Враг действует с таким коварством, и очень трудно бывает разоблачить его. Днем он — простой крестьянин с лопатой в руках, а ночью — бандит с автоматом. Но кому-то ж это выгодно! Вот узнать бы да добраться до него… Собственными руками придушил бы. И хотя он по натуре был человеком не злым и не кровожадным, скорее мягким, — тут, ей-богу, не дрогнул бы!

Блеск снежных вершин постепенно тускнел. Горы темнели, очертания их сливались, затягивались плотными сумерками. Ночь, глухая и непроницаемая, медленно заползала в Аргунское ущелье. Скоро в двух шагах от дороги ничего нельзя было разглядеть. Даже свет ярких автомобильных фар и тот быстро рассеивался, становился каким-то тускловатым, не способным, как прежде, пробить тьму. Вскоре над водой заклубился туман; выползая из реки на дорогу, он еще больше ухудшил видимость.

Агейченков приказал шоферу сбросить скорость и посигналить, подавая тем самым следовавшим за ним машинам сигнал: делай, как я. Командирский газик возглавлял колонну. Николай Иванович знал дорогу как свои пять пальцев. Столько по ней ездил, что изучил каждый ее изгиб. Впереди нужно было преодолеть трудный участок: крутой подъем с лихо закрученным серпантином.

Агейченков, как и Даймагулов, тоже думал о войне. Их мысли пересекались, однако командир не только анализировал события и извилистый ход боевых действий. Делая далеко идущие выводы, он пытался ответить на давно мучивший его вопрос: что нужно противопоставить противнику, его коварным методам? Не могут они действовать по старинке, как бы ни отстаивал свою точку зрения Ерков. Начальник штаба прав в одном — бдительность им нужно повысить и осмотрительность тоже. Ведь проверили бы люди на заставе Найденыша еще раз маршрут — не подорвался бы сегодня солдат на мине, не произошло бы в отряде это кровавое ЧП, за которое ему придется отвечать. Надо… непременно надо действовать по мудрой пословице: семь раз отмерь, потом отрежь. Методы охраны границы должны быть иными. Нельзя двигаться группами в двадцать и более человек по одним и тем же маршрутам, как это принято издавна. Боевики их уже знают и благополучно обходят. Им известно расположение застав, комендатур, постов. Знают местность они лучше пограничников — все-таки местные, могут проложить пути следования, неведомые пришлым людям.

Из-под колес выскочил заяц и, петляя по дороге, побежал в лучах светящихся фар. В другое время Агейченков непременно бы подстрелил косого: было б свежее мясо к завтраку. Но сегодня — ни времени, ни настроения, и он только усмехнулся, глядя вслед удирающему зверьку.

Мысли продолжали лихорадочно работать в том же направлении. Что менять конкретно? Как усилить охрану границы, сделать ее непроходимой?

Теоретически-то Николай Иванович представлял, что надо сделать. Необходимо создавать рубежи охраны по горным хребтам и руслам рек, вытягивая туда пограничные заставы. Непременно нужно возродить систему визуального наблюдения. А службу наряда надо организовывать так, чтобы его место и путь продвижения периодически менялись и не были ни в коем случае известны боевикам.

Обо всем этом Агейченков написал докладную Ермашу. Ответа пока нет. Видно, в штабе регионального управления все еще раскачиваются. А время не ждет. Гибнут люди. Боевики и наемники мелкими группами продолжают проникать в Чечню тайными тропами. Улагай не зря встревожился и прилетел в отряд. Его беспокойство по поводу усиления ввоза в этот район фальшивой валюты и взрывчатки было основано не на пустом месте. О том свидетельствовали реальные факты, полученные из разных источников…

Поредевший было туман снова опустился и стал вдруг очень плотным. Агейченков понял, что они въехали в облако. Так не раз бывало. Плывущие на небольшой высоте облака натыкались на горы и окутывали их, как ватой. Видимость даже в свете мощных противотуманых фар падала до трех-четырех метров. Ехать приходилось буквально на ощупь, что становилось крайне опасным. Николай Иванович хотел было остановить колонну и выслать вперед солдата с сильным фонарем, чтобы он указывал дорогу. Лучше ползти черепашьим шагом, чем свалиться в пропасть. Однако дать команду он не успел, сзади послышался длинный хриплый гудок.

— Никак с полуторки сигналят? — прошептал водитель.

Гудок повторился.

— Точно, об остановке просят. Что-то случилось, — забеспокоился солдат.

— Остановись, — буркнул Агейченков и открыл дверцу, намереваясь выпрыгнуть.

Взвизгнули тормоза, и машина встала как вкопанная. Покинув ее, Николай Иванович размашисто зашагал по дороге. На душе стало тоскливо. Он подумал, что шофер его, вероятно, не ошибся: что-то произошло. Из кузова полуторки выпрыгнула Тамара Федоровна. Агейченков узнал бы ее статную изящную фигуру из тысячи других. Сердце екнуло.

— Товарищ полковник… — вскинула руку к головному убору и осеклась.

В свете фар он увидел ее искаженное болью лицо и все понял. Не довезли…

— Не надо слов, Тамара, — тихо сказал он и рывком привлек ее к себе. Она уткнулась ему в плечо и заплакала.