НА ИЗЛЕТЕ, или В брызгах космической струи. Книга вторая

Анатолий Зарецкий

«Круглый идиот», – подумал я. С таким идиотизмом вряд ли подумаешь о других людях, даже близких. Как же! Ты вышел в астрал, ты поднялся над людьми, ты можешь знать прошлое Человечества в деталях. Интересно, а как насчет будущего? Наверняка и здесь есть перспективы, иначе зачем весь этот огород? А что же Валя? Это теперь всего лишь сущность. А тогда причем здесь скорбь?.. Что ж, похоже, это лишь мой удел – всю оставшуюся жизнь оплакивать мою Королеву, мою Валю-Валентину.

Глава 15. Оттохондроз

С уходом Кузнецова в комнате установилась гнетущая атмосфера. Теперь некому было осадить Мазо, когда, разговаривая по телефону, он буквально сотрясал воздух, подобно мощной звуковой установке, включенной на полную громкость. А его энергичные броски телефонной трубки после каждого такого разговора стали совсем небрежными. Все чаще многострадальная трубка падала на пол, а не на свое законное место. И Мазо чертыхаясь, вынужден был ее понимать, нередко сшибая с тумбочки свои телефонные аппараты.

Почти ежедневно вольно или невольно все должны были выслушивать одни и те же плоские шуточки о ком-то неизвестном, кто почему-то «упал намоченный», и о прочих подобных героях его ограниченного мирка. Шутки, повторяемые им многократно, как для тупых, превращались в свою противоположность и многими уже воспринимались откровенным издевательством.

Но едва Мазо утихал, наступала звенящая тишина. Все, уткнувшись в документы, старательно исполняли роль добросовестных работников. И всякий раз, стоило ему выйти из комнаты, раздавался всеобщий вздох облегчения. Люди невольно расслаблялись, сбрасывая психологическое напряжение, и этот вздох зачастую не только чувствовался, но и был слышен.

— Фу-у-ух, — невольно произносили вслух сразу несколько сотрудников «облегченной» от Мазо комнаты.

— Прокопыч, ты бы хоть увел его куда-нибудь на совещание, — часто обращалась к Гурьеву Вера Журавлева, — Ну, нет уже никаких сил так маяться.

— Хитрая ты, Вера, — добродушно улыбался Прокопыч, — Я и сам хочу отдохнуть от него… Да и не нужен мне больше «переводчик», — добавлял он.

Это давно заметили все, кроме Мазо. После моего памятного выступления в поддержку Гурьева, когда я разъяснил причину его языковых затруднений, люди стали относиться к нему терпимей. Почувствовав это, Прокопыч стал меньше волноваться при выступлениях, и его речь заметно улучшилась. А дальше, как цепная реакция, процесс совершенствования речи пошел настолько стремительно, что однажды Прокопыч взбунтовался. И когда Мазо, демонстративно не замечавший этих перемен, привычно заявил свое традиционное «перевожу», Гурьев резко оборвал его:

— Надоело!.. Нашелся переводчик с русского на русский… Говори сам, раз такой умник, — сказал он и сел.

Все смотрели на Мазо, который настолько опешил от неожиданного отпора своего покорного вассала, что от эмоционального стресса не мог произнести ни слова. Мгновенно покраснев от напряжения, он лишь судорожно глотал воздух перекошенным ртом. Наконец все-таки с шумом вдохнул полной грудью и тут же выдохнул одним словом:

— Наглец!!!

Отдышавшись, Мазо устало добавил, изображая глубокое разочарование:

— Хочешь помочь ущербному человеку, а он, — и, не закончив фразу, артистически взмахнул рукой.

— Сам ты ущербный! — в свою очередь взорвался Гурьев и от волнения прокричал еще что-то не по-русски.

— Товарищи! Успокойтесь, — вмешался кто-то из участников совещания, — Мы собрались решать технические вопросы, а не морально-нравственные. Давайте прервемся на пять минут. Решите, кто будет выступать, и продолжим совещание.

После перерыва Мазо исчез, а Гурьев продолжил свое выступление.

Оказалось, Мазо, как обычно, не был готов к совещанию, а уж тем более к выступлению по малознакомому вопросу…

— Афанасич, — подозвал как-то Гурьев, — Мазо сказал, ты теперь в моей группе… Что будем делать? — попытался он, судя по всему, договориться.

Я понимал, что с уходом Кузнецова нечто подобное рано или поздно должно было случиться. Но причем здесь несуществующая группа Гурьева?.. Причем здесь сам Гурьев, который ни дня не работал по новой тематике?.. Почему Мазо принял решение, не советуясь со мной? И почему, наконец, он лично не сообщил мне о своем решении?

Мне казалось, что разумнее всего было определить меня в группу Мухаммеда. Но, похоже, Мазо все еще не расстался с мыслью легализовать группу Гурьева. А для этого требовался определенный состав специалистов и соответствующий объем работы.

Чем же располагала мнимая группа Гурьева? Лишь двумя инженерами и тремя техниками. Мнимым был и объем работ, закрепленный за группой — она переиздавала документацию разгонного блока Д.

«А, пожалуй, Гурьев — не самый худший вариант», — взвесив все «за» и «против», подумал я.

— Ну, так как, Афанасич? — снова спросил Прокопыч. Надо было что-то отвечать. Что ж, из Толи я, похоже, превратился в «Афанасича». Именно так, без мягкого знака. Ну, а Прокопыч уже давно был «Прокопычем».

— Прокопыч, с твоими инженерами все ясно. Захаров — твой оруженосец. Носильщик документации… Мокшина еще с полигона знаю… А чем заняты твои техники?

— Да ими Жарова командует. Набивают перфокарты, а потом по графикам из ВЦ отбирают параметры.

— А почему они за телеметристов работают?

— Не знаю, Афанасич. У Мазо какая-то задумка есть. Они с Жаровой у Меди работали.

— Я знаю… Но в группе, Прокопыч, не Мазо, а ты должен командовать… Ну, и как будем делить работу?

— Да я уже прикидывал, — неуверенно начал Прокопыч, — Угощайся, фирменные, — пододвинул он горсть карамелек.

— Спасибо, Прокопыч, я такие не ем.

— Да ты попробуй. Мне с полигона привезли в подарок. Мои фирменные, — повторил он.

Я глянул на карамельки и невольно рассмеялся. Так и есть — «Чебурашка», производства Казалинского кирпичного завода…

Прокопыча уже давно за глаза все звали Чебурашкой за его большие оттопыренные уши. Оказывается, он не только наслышан о своем прозвище, но и относится к нему с юмором. «Надо же — мои фирменные», — подумал я. Что ж, с таким человеком можно работать.

— Ну, и как же ты прикидывал? — спросил, дегустируя фирменную продукцию производителей кирпича.

— Ты будешь заниматься носителем и «Бураном» в целом, а блоки раздадим ребятам. Центральный — Мокшину, боковушку — Захарову, а стыковочный — Жаровой. Идет?

— А Жарова тут причем? Она же техник.

— Да нет… Ее Мазо перевел в инженеры. Она вроде бы с год училась в каком-то институте.

— Надо же. И опять втихаря. Ну и Мазо… Ладно, инженер так инженер. Да и блок так себе. Думаю, справится. А Журавлева с Кабулиной?

— На подхвате… Они девушки добросовестные.

— Только, Прокопыч, пусть они заканчивают с перфокартами. Не наше это дело.

— Понял, Афанасич… И еще… Мазо сказал, что Бродский поручил тебе разработку отраслевого стандарта на огневые технологические испытания. Ты в курсе?

— Как всегда, нет, — ответил ему, невольно радуясь, что между мной и Мазо все-таки будет хоть какая-то прокладка в лице Гурьева, поскольку даже не представлял себе, как смогу бесконфликтно работать с ним напрямую…

Проект стандарта разработал неожиданно быстро. Собственно, основные соображения по огневым технологическим испытаниям блоков были изложены еще в нашем томе предложений Правительству. Оставалось лишь скомпоновать материал так, чтобы он приобрел качества нормативного документа. Кажется, это удалось. Не получив никаких замечаний руководства, разослал проект заинтересованным организациям и собрался в отпуск.

Впервые мы с женой решили провести его на нейтральной территории. Ехать в Харьков по известным причинам не хотелось, да и негативный опыт домашнего «отдыха» уже имели. К тому же наш отпуск пришелся на сентябрь. Лето кончилось, а тепла так и не увидели. И захотелось продлить то лето, оказавшись на морском побережье под нежарким ласковым солнышком. Даже не помню, как возникла бредовая идея поездки на юг «дикарями», да еще с четырехлетним ребенком. Странным по прошествии времени кажется и наш выбор места отдыха — ни много, ни мало город-курорт Сочи.

И вот мы приобрели билеты туда и обратно и вскоре двинулись в неизвестность, так и не ответив на многочисленные вопросы типа, где жить, как питаться, сколько надо денег и тому подобные. В Сочи, потолкавшись по агентствам, лишь убедились, что нас здесь не ждали. Самостоятельные поиски тоже ни к чему не привели. Нам демонстрировали жалкие коморки за бешеные деньги. Татьяна была в ужасе. Вернулись на вокзал, решив отъехать чуть подальше от этого слишком дорогого города. На вокзале увидели толпу людей, большая часть которых искала жилье, а меньшая — предлагала. Прислушавшись, поняли уровень цен. Он был ниже всего того, с чем сталкивались до сих пор, но все равно был для нас разорительным.

Растерянные и уставшие, мы стояли в стороне от ажиотажа. Сказывались десять часов, проведенные на ногах — с четырех утра, когда мы вышли из вагона московского поезда на платформу сочинского вокзала и до момента, когда снова оказались там же — в исходной точке наших поисков.

Ранним утром, сдав багаж в камеру хранения, полные радужных планов, отправились бродить по безлюдному городу. Было необычно тепло. Прямо на улицах росли пальмы, причем не в кадках, а в земле, как обычные деревья. Даже я, прошедший побережье Крымского полуострова пешком, видел подобное лишь в ботаническом саду. Что же говорить о жене и дочери, ни разу не видавших южных морей. Светланка с удивлением разглядывала «меховые ноги» пальм и их роскошные «прически» в виде пучков узких и длинных зеленых листьев.

— А где море? — спросила дочь.

— Скорей всего там, — показал я в сторону чернильной тьмы в полнеба, где кроме звездного неба не просматривалось ни огонька.

— Пошли к морю, — нетерпеливо предложила она, и мы двинулись в выбранном направлении.

Мы вышли к морю на рассвете. Меня разочаровали сочинские пляжи, покрытые галькой и разделенные на секции нелепыми бетонными стенками. Жена и дочь еще не осознали подвоха и обе радовались от души. Им просто не с чем было сравнивать. Ну и хорошо…

— Вы ни квартиру ищете? — вдруг обратилась к нам молодая женщина.

— Квартиру. Вот только как ее найти? — равнодушно ответил ей.

— Могу предложить… Мне кажется, вам должно подойти. Маленькая комната с койкой для вас и кроваткой для ребенка. Но все удобства на улице и далеко от центра, — сообщила она.

Нас в нашем состоянии уже устраивало все, что только подходило по цене.

И через полчаса неспешной поездки на автобусе мы добрались до наших коек, где уснули до утра…

Утро встретило нас ярким солнышком и погожим днем. Наш приют, похоже, располагался в самой высокой точке города. Неподалеку виднелась телевышка. А весь город был, как на ладони. И, конечно же, во всей красе перед нами расстилалось море.

Сентябрь в том году выдался на славу. По ночам гремели грозы. Мощные громовые раскаты, усиленные горным эхом, поначалу пугали, не давая уснуть. Но вскоре стали привычными, и мы, уставшие за пляжный день, уже ничего не замечали. Зато каждое утро было точно таким же, как и памятное первое.

Лишь однажды пришли на пляж и не узнали знакомых мест. Море штормило, и пляж был пуст. А вся толпа, обычно равномерно по нему распределенная, сгрудилась у самой дороги. Огромные волны с шипением прокатывались почти через весь пляж. Купаться было нельзя, и отдыхающие в основном загорали и любовались картинами разбушевавшейся стихии.

Постепенно море успокаивалось и отступало, а покидаемую его волнами территорию тут же осваивали наиболее смелые. Вскоре море вернуло людям половину пляжа, и мы расположились у самой границы, куда добирались волны. Светланка с интересом наблюдала, как приходит и уходит вода, оставляя на границе пену и мелкий мусор. И чего только ни выносило море — дочь уже набрала себе гору всякой всячины.

Неожиданно какая-то волна выбилась из общего ритма и стремительно ринулась за пенную границу. Мы с Таней мгновенно вскочили на ноги, чтобы нас не накрыло взбесившейся волной.

— Вещи спасайте! Вещи! — крикнула Светланка, которую волна едва ни сшибла с ног, пройдя на уровне ее пояса. Мы глянули и рассмеялись — свои вещи она уже держала, подняв над головой. Только они и остались сухими. Наши оказались в воде.

— Вот тебе и ребенок, — смеялись вокруг люди, которые, как и мы, не уследили за морем. Многие даже не успели вскочить, — Такая маленькая, и такая хозяйственная. Вещи, кричит, спасайте… Молодец, свои спасла… И о других побеспокоилась… Ну и ну, — удивлялись они…

И вот мы уже едем в обратный путь вдоль морского берега. Мы видели его впервые, поскольку, направляясь в Сочи, ехали здесь ночью. С грустью прощались с морем, подарившим незабываемые впечатления и чудесный загар. Вот оно мелькнуло в последний раз и скрылось до следующей с ним встречи. Плавная езда сменилась крутыми виражами под пронзительный визг колес, жестоко фрезерующих рельсы. Мы втягивались в горы.

Харьков проехали ранним утром. Я вышел на перрон родного города. После южного тепла здесь было заметно холодней. Я никого и ничего не ждал. Было грустно. Когда еще попаду сюда? Или так и буду проезжать мимо, словно это маленькая станция Покатиловка?

Москва встретила пронизывающим ледяным ветром, несущим заряды снега вперемешку с дождем. Кошмар. Погремели последней мелочью. Денег осталось лишь на метро и автобус. Фу-у-ух! Уложились…

— Афанасич, тут тебя завалили замечаниями по стандарту, — вместо приветствия сходу озадачил Гурьев, — Плохо работаешь, — тут же дал оценку моей «стандартной» работе. «Надо же. Уже Чебурашке не угодил. Быстро», — подумал я.

— Прокопыч, а ты сам замечания смотрел?

— А мне зачем?

— Ну, и как же ты можешь судить мою работу? Бред какой-то, — возмутился я.

Замечаний было действительно много, но лишь потому, что исходили из множества организаций. Реально их оказалось не больше полусотни. Половина из них отметалась с порога, с десяток были неплохими предложениями, а оставшиеся полтора десятка — просто спорными. Уже к концу рабочего дня доложил Бродскому результаты анализа замечаний.

— Прекрасно, Зарецкий. Хорошо, ты вышел из отпуска, а то я уже у Шабарова на контроле по этому стандарту. Пойду, доложу.

Через час Бродский вызвал к себе.

— Собирайся в командировку в Днепропетровск. Разработку стандарта передали им. А пока проведешь вместе с ними согласительное совещание по всем замечаниям организаций.

Что называется, с места в карьер.

— Куда ты поедешь? — узнав мою новость, недовольно спросила Таня, — Мы же только с дороги. Хоть бы отдохнуть дали.

И вот снова еду мимо Харькова. «Ну, здравствуй», — мысленно приветствую родной город, прогуливаясь по перрону его вокзала глухой ночью.

В Днепропетровск попал впервые. От города не в восторге, а вот Днепр произвел впечатление. Пять дней мне показались пятнадцатью. В основном, из-за неприкаянных вечеров. Через день уже вполне ориентировался в городе. Ранняя осень не давала разгуляться. И я с нетерпением ждал пятницу, потому что давно купил билет на автобус до Харькова.

Он довез меня почти до дома, высадив в самом начале улицы, на которой жили родители. Пятнадцать минут пешком, и я на месте. Радость встречи через полтора года разлуки. Вопросы, вопросы, вопросы…

И как три года назад ранним утром отправился на кладбище навестить мою любимую Людочку… Лучше бы этого не делал в тот мой короткий приезд…

Моя святыня была разорена. Кладбище разделили надвое какой-то скоростной трассой, причем она прошла по кварталу, в котором была могилка Людочки. «Где ты теперь, любимая?.. Тебе и после смерти не дают покоя… Как же я отыщу тебя, милая моя?» — безнадежно метался по дорожкам изуродованного погоста.

Лишь в десять открыли справочную кладбища. И тут выяснилось, что захоронение перенесено на другое кладбище.

— На какое такое другое? — попытался узнать у администратора.

— В документе не указано, — ответил он.

— Почему, интересно, не указано? Обязаны указывать, — возмутился я.

— Указываем, когда останки перемещают на харьковские кладбища. А когда, по просьбе родственников, за город, не обязаны.

Говорить о чем-то еще было бесполезно. Не теряя времени, отправился к маме Людочки. Как же я забыл об этом? Конечно же, она все знает.

Я летел, как на крыльях. Сколько же лет не видел маму любимой? В последний раз мы виделись, когда еще учился в училище. Тогда, в годовщину смерти Людочки, я пришел в квартиру, где когда-то жила моя невеста. Был накрыт стол. За столом увидел много незнакомых людей. Едва вошел, мама, взглянув на меня, горько расплакалась. Ее увели в комнату Людочки и еле успокоили, отпаивая валерьянкой. Я чувствовал себя виновником того, что случилось. Ведь именно я так и не смог спасти ее дочь.

За столом «царил» отчим Людочки, которого она не переносила еще с детских лет. Где же он был все то время, пока она болела?.. Весь вечер он крутился возле меня, расспрашивая о делах и пытаясь угодить во всем. Может, он был неплохим человеком, не знаю, но я, как и Людочка, испытывал к нему лишь неприязнь. Похоже, на поминках в основном были его «гости». Насколько понял, многие из них никогда не видели Людочку. Вскоре поминки стали напоминать заурядную пьянку. И я ушел по-английски, не прощаясь.

Перед уходом хотел, было, зайти к маме, которая так больше и не села за тот стол, но не решился, опасаясь ее невольных слез… Я навестил ее через неделю, и мы с ней и Светланкой тогда съездили на кладбище к Людочке…

Увы… Простояв под дверью больше двух часов, так никого не дождался… Домой попал лишь ближе к вечеру. Меня давно ждали и уже беспокоились, куда пропал. Мы отметили мой приезд. Много говорили, но я почти ничего не воспринимал, удрученный своей новостью, которой не с кем было даже поделиться…

Мы долго сидели на кухне с младшим братом. Он непрерывно курил и как всегда морочил голову рассказами о художниках. Я его почти не слушал, занятый своими мыслями. «Где же теперь твой последний приют, Людочка?.. Кто за ним ухаживает?.. И ухаживает ли?» — задавал себе вопросы и мучился, не в силах на них ответить…

Вторая неделя в Днепропетровске прошла незаметно. Я намеренно изматывал себя на работе с тем, чтобы не тяготиться свободными вечерами. Ко мне подселили двух командированных — больших поклонников Бахуса. И вскоре свободных вечеров, по сути, не стало. И хотя в моральном плане это почти не помогало, зато убивало время…

Днепропетровск проводил обильным снегопадом. Снег в городе стал стихийным бедствием. Он рвал электрические провода, ломал огромные ветви покрытых листвой деревьев, создавал транспортные проблемы. Из-за них чуть было не опоздал на поезд. Наконец посадочная лихорадка позади, я забрался на верхнюю полку и под стук колес уснул.

Проснулся оттого, что поезд стоял на какой-то станции. Выглянул в окно и обомлел — на дальних путях увидел знакомые открытые платформы, на которых, как и тогда, мелом было написано: «Ст. назн. Коробочкино».

«Какая удача! Я должен, во что бы то ни стало, узнать, наконец, где это загадочное Коробочкино», — обрадовался я, быстро оделся, выскочил на платформу и помчался прямиком к вагонам.

Я уже долго бежал через многочисленные железнодорожные пути, но заветные вагоны, казалось, не приближались, а удалялись. На мгновение остановился, оглянулся и не увидел своего поезда. То ли он уже ушел без меня, то ли его заслонил подошедший поезд. Но его уже не было. «Плевать», — махнул рукой, — «Главное — Коробочкино. Там моя Людочка». Меж тем товарняк тронулся и, набирая скорость, двинулся к своей цели.

— Лю-ю-дочка-а-а! — закричал в отчаянии и проснулся.

— Что случилось? — волновались вокруг проснувшиеся пассажиры, а я лежал на своей полке, не в силах понять, что же все-таки действительно случилось. Как я снова попал в свой вагон? Приснилось это, или было на самом деле? Постепенно приходя в себя, понял, что это все-таки сон. Но какой реальный! «Моя Людочка в Коробочкино», — наконец успокоился я, измученный целой неделей бесплодных размышлений…

Пока отсутствовал, в группе появился новый сотрудник, точнее, сотрудница — инженер Люба Степанова.

— Афанасич, я ей передал боковушку. А Захаров будет заниматься только разгонным блоком, — познакомил со своими планами «начальник» группы.

— А она справится? — усомнился я.

— Бойкая девица… Да и ты поможешь… Справится, — бодро определил он.

— Прокопыч, да мне проще все сделать самому, чем обучать бойких девиц, — возмутился я, вспомнив, как Гурьев сходу оценил мою работу над стандартом, даже не вникая в нее. Способности Степановой, похоже, прикинул так же — лишь по ее темпераменту. Ну и ну.

— Да, чуть не забыл. Мазо сказал, чтобы ты съездил на Новостройку и посмотрел стенды. Можно ли там проводить огневые испытания блоков?

— Где хоть эта Новостройка, Прокопыч? И кто меня туда пустит без мандата?

— Зайди к Мозговому. Он туда часто ездит, — посоветовал Прокопыч…

— Здравствуйте, товарищи ракетчики! — поприветствовал группу Бойкова, в которой работал Мозговой, — Сидите, сидите. Не буду мешать плавному протеканию ваших путаных мыслей, — пошутил я.

— Как ты сказал, ракетчик? — рассмеялся Мозговой, — Надо записать. «Не буду мешать… плавному протеканию… ваших путаных мыслей», — процитировал он меня, помечая меж тем что-то в блокнотике, — Метко сказано. В точку попал, ракетчик, — продолжил он смеяться.

Меж тем остальной «коллектив», казалось, даже не заметил моего прихода. Никто не ответил на приветствие. Все сидели молча, уткнувшись в бумаги.

Мы договорились с Мозговым о поездке, и я покинул негостеприимную группу.

Так я впервые попал на Новостройку. В тот, тогда еще закрытый городок, автобус доставил нас с Олегом из Загорска минут за сорок. Рядом с городком, на огромной отчужденной территории, располагалась база для стендовых испытаний изделий ракетной техники. Олег был здесь своим человеком. Он прожил в городке большую часть своей сознательной жизни. Это была его малая Родина. Он знал тут все и всех.

Он показал стенд, где испытывали вторую ступень ракеты Н1. Это был самый большой стенд в стране. Увы… Мне показалось, без существенной реконструкции его нельзя было использовать для наших целей. Свой отчет я передал Мазо.

С той самой поездки на Новостройку между мной и Олегом установились приятельские отношения. Мы понимали друг друга и в спорных вопросах, часто возникавших в нашем непростом коллективе, действовали заодно.

Меж тем Мазо продолжал усиливать группу Гурьева. И однажды за столом Кузнецова появился старший инженер Саша Отто, молчаливый, очень серьезный молодой человек.

— Афанасич, будешь работать в паре с Отто, — дал указания «начальник группы».

— Как это? — не понял я.

— Как с Кузнецовым, — уточнил он.

— Как с Кузнецовым не получится, Прокопыч. Отто далеко не Кузнецов.

— Кузнецовым будешь ты, — неожиданно «повысил» меня Чебурашка.

Поговорив с Отто, выяснил, что по окончании института он ни дня не работал по специальности.

— Странно, — не удержался я, — Практически, Саша, ты молодой специалист, а по должности уже старший инженер. Как так получилось? — спросил, даже не рассчитывая на ответ.

— По блату, — вполне серьезно ответил «специалист». «Хорош напарник. Блатная сыроежка. Теперь только и жди подвоха», — подумал я.

Порасспросив, понял, что подготовку напарника надо начинать с азов. Для начала дал простейшее задание — переписать начисто мои черновики технических условий на ракету-носитель. Я подготовил этот документ еще до командировки в Днепропетровск, но машбюро не приняло его к печати — слишком много было правок и сносок.

— Задачка простая, — инструктировал напарника, — В первом отделе заведи свой спецблокнот и внимательно перепиши в него все из моих блокнотов. Тщательно проверь, чтобы не было ошибок, а то потом придется перепечатывать. Заодно потихоньку осваивай материал. Привыкай к терминологии и постарайся вдуматься в смысл каждого пункта документа. Не торопись. Времени достаточно. Что непонятно, спрашивай.

И мой напарник надолго исчез для меня. Исчез, разумеется, условно. Он молча сидел за спиной и совсем не беспокоил вопросами. Он переписывал и переписывал. Материала действительно было много…

— Афанасич, вот как надо работать! — примерно через неделю вдруг радостно воскликнул начальник группы. Я оглянулся и увидел рядом с ним Отто, а на столе начальника его раскрытый спецблокнот, — Всего за неделю разработать такой документ. Учись, — восхищался Прокопыч нашим новым сотрудником.

— Александр Михалыч, — подчеркнуто официально обратился я к Отто, — А где мои блокноты, которыми я разрешил вам пользоваться?

— Я их сегодня не брал, — растерянно ответил шустрый «напарник».

— Так возьми, а потом продолжим представление, — сказал я и отвернулся от блатного выскочки и нашего горе-начальника.

Не знаю, что происходило за моей спиной, но минут через пятнадцать меня снова окликнул Гурьев:

— Афанасич, подойди. Отто принес твои блокноты.

Я подошел к столу начальника группы.

— Александр Михалыч, покажите, пожалуйста, в вашем документе все отличия от оригинала, с которого вы переписывали, — попросил я.

— Отличий нет. Я все переписал один к одному, — растерянно ответил Отто.

— Тогда что вы разработали, Александр Михалыч?

— Ничего, — помолчав, ответил он.

— А тогда какого хрена ты вылез с чужим документом к начальнику? А если бы он тебя о чем-то спросил? Ты же ни на один вопрос толком не ответишь, разработчик хренов… Вам все понятно? — обратился я к Гурьеву.

— Понятно, — растерянно ответил он…

— Никогда больше так не делай, — сказал я Отто, едва тот сел за стол Кузнецова.

— Я все понял, Афанасич, — тихо ответил он. Похоже, тот случай стал ему уроком, потому что за все время нашей совместной работы подобных прецедентов больше не было.

— Кабулина, что случилось? Почему так поздно? — спросил Гурьев опоздавшую на час сотрудницу.

— Я не опоздала, Прокопыч… Я в поликлинике была.

— Могла бы позвонить. А то я не знал, что подумать.

— Не могла, Прокопыч. Так прихватил этот оттохондроз проклятый… Не до того было.

— Что за болезнь? Сроду не слышал.

— У Отто спросите… Наверняка кто-то из его родственников придумал.

— Александр Михалыч, что скажешь? — обратился Гурьев к Отто.

— Ничего. Я не медик… Может, кто и придумал… У нас в роду были медики. Даже известные.

— Как же… Знаем, — проснулся Мокшин, как всегда, после вчерашнего, — Отто Юльевич Шмит, — сообщил он под дружный смех присутствующих.

— Ну, Леня… Ты в своей тарелке, — не удержался я, уже изнывавший от едва сдерживаемого смеха по поводу «оттохондроза», — Надо же. Перла мудрости… Отто Юльевич… Оттохондроз, — и я рассмеялся в гордом одиночестве.

— Зря смеешься, Афанасич, — продолжил меж тем Мокшин, — Недавно где-то прочитал, что в Южной Америке поймали какого-то военного преступника… Тоже Отто… Михалыч, случайно не твой родственничек? — спросил он под очередной взрыв смеха. Не смеялся лишь Отто.

— Может и мой, — мрачно ответил он, — Отто фамилия редкая… В тридцатые годы много наших сменили фамилию… У деда были два брата. Так они собрались и решили, старший станет Пушкиным, средний — Лермонтовым. Моему деду предложили стать Гоголем. А ему фамилия не понравилась… Был, говорит, Отто, Отто и останусь.

— Вот и отвечай теперь за оттохондроз Кабулиной, — пошутил я.

— Да, Михалыч, — внезапно поддержала меня Кабулина то ли в шутку, то ли всерьез, — Твои предки выдумали болезнь, вот и помоги вылечиться.

— Обязательно, — буркнул Отто.

Недели две Кабулина ежедневно задерживалась в поликлинике. И всякий раз едва она входила в комнату, кто-то из присутствующих непременно спрашивал:

— Кабулина. Ну, как твой оттохондроз?

— Все также, — устало отвечала Кабулина, — Михалыч обещал помочь, но уже забыл о своем обещании, — иногда добавляла она под дружный смех сотрудников.

— Михалыч, помоги Кабулиной, — всякий раз просил Мокшин. К моему удивлению пару раз с такой же просьбой выступил сам Гурьев.

Мне эта шутка давно надоела. Поглощенный работой, я не включался в длительные обсуждения медицинской проблемы Кабулиной, затеваемые сотрудниками группы, скучающими от безделья. Как ни странно, «оттохондроз» неожиданно обрушился на мою голову в виде бурного начальственного гнева самого Мазо.

— Зарецкий! Вам не надоело издеваться над Отто? — грозно спросил он, вызвав в коридор.

— Не понял, Анатолий Семенович, — искренне удивился я.

— Ваша шутка с оттохондрозом уже давно выводит его из себя.

— А я здесь причем?.. Меня ваши шуточки тоже выводят из себя. Я же не бегаю жаловаться Бродскому.

— Как причем? Вы же культурный человек, Зарецкий. Это невежественная Кабулина и такие же Мокшин и Гурьев могут не знать правильное название болезни. Но вы же, надеюсь, знаете?

— Остеохондроз, — машинально ответил я, — Ну и при чем здесь я и Отто? Каким это образом я над ним издеваюсь?

— А почему вы не остановите эту вакханалию невежества в группе?

— Я-я-я?! — выразил искреннее удивление, — Да мне это до лампочки, Анатолий Семенович. Я от блокнота головы не могу поднять, а люди от скуки развлекаются. Что Отто сам за себя постоять не может?

— Александр Михайлович скромный человек. Ты должен был урезонить всех, — высказал свое мнение Мазо.

— Отто скромный? Что-то не заметил… К тому же я не Гурьев, чтобы урезонивать группу. Почему вы со мной говорите, а не с ним? Заодно бы просветили.

— Гурьев такой же болван как Мокшин, Кабулина и все прочие.

— Зачем же тогда вы его тащите в начальники, если такого о нем мнения? Не логично, Анатолий Семенович.

— Тащу, не значит, сделаю, — загадал загадку Мазо, заставив надолго задуматься над стойким «оттохондрозом» юридически не существующей группы Гурьева…

— Прошу внимания, — обратился к сотрудникам группы, дождавшись, когда Отто куда-то вышел, — Болезнь Кабулиной называется остеохондроз. Всем ясно?.. Наши шуточки надоели не только Отто… Надеюсь, все поняли? — закончил я свое обращение. Повторять не пришлось. С «оттохондрозом» было покончено раз и навсегда.

Меж тем «скромный» Отто подал заявление с просьбой о приеме в партию. Как ни странно, заявление тут же было рассмотрено, и он стал кандидатом в кандидаты. «Михалыч», как теперь звали Отто в группе, тут же получил партийное поручение — стал политинформатором отдела.

— Ну, Прокопыч, не быть тебе начальником группы, — заявил как-то Мокшин.

— Почему не быть? — удивился Гурьев, — Тебя что ли поставят или Афанасича?

— Беспартийный ты, Прокопыч, да и Афанасич тоже. А меня нельзя по другим причинам.

— Тут ты, Леня, не прав, — включился я в беспредметный спор, — Откуда ты знаешь, что я беспартийный? — продолжил я свою давнишнюю игру в «особиста».

— Понял, — мгновенно сориентировался Леня и смолк. Зато засуетился Прокопыч, соображая, что и у кого еще спросить, а это уже мне было совсем ни к чему. И я взял инициативу в свои руки.

— Группа, Леня, это не мой уровень. Я сразу сектор возглавлю, — шутя, нафантазировал, даже не подозревая, что достоверно спрогнозировал свою перспективу, — А вот с Прокопычем ты в точку попал. Он действительно никогда не станет начальником, — снова предугадал я развитие событий.

На Прокопыча было больно смотреть. Он покраснел и мгновенно взмок, поглядывая то на меня, то на Леню и не понимая, шутим мы, или говорим серьезно, и откуда у нас такая информация.

— Какой ты сектор возглавишь? А Мазо куда? — наконец пришел в себя Гурьев.

— Свой создам, — не задумываясь, брякнул я и опять угадал свое будущее.

— А кто же возглавит мою группу? — не унимался Прокопыч.

— Отто, — сходу ответил ему и, как оказалось, снова угадал.

— Слышал, Прокопыч? Не я это тебе сказал, — подал, наконец, голос Мокшин…

Что ж, похоже, наш блатной Отто успешно стартовал в гонке на приз в виде заветной должности начальника группы.

Однако через неделю оказалось, что это снова был фальстарт, уже второй по счету. Первым провалом я счел его выходку с моим документом. Но тогда мое мнение о новом сотруднике разделили лишь сам Гурьев, да пара свидетелей события. И только.

Второй провал Отто произошел на глазах всего отдела и оказался необратимым по последствиям — он разрушил его партийную карьеру. Казалось бы, заурядное событие — получасовая политинформация. Что может случиться? Тем не менее, случилось.

Зачитывая газетные новости, Михалыч неожиданно выдал свое видение политической проблемы лагерей палестинских беженцев в арабских странах. По его мнению, предприимчивые палестинцы стали вытеснять с местных рынков «глупых арабов», что и явилось причиной кризиса палестинского движения сопротивления.

— Каких таких арабов? — мгновенно среагировал генерал Халутин, наш «профессиональный» политинформатор, — Что за отсебятину вы несете? Кто вам поручил вести политинформацию?

— Это партийное поручение, — пояснил Отто, — И это не отсебятина, а мое личное мнение по данному вопросу, — заявил он, вызвав бурный обмен мнениями среди наших партийцев и решительное возмущение генерала.

— Ваше мнение никого не интересует. Политинформация — важное политическое мероприятие. Вам его нельзя было поручать. Вы политически безграмотный человек. И вам не место в партии, — поставленным голосом мгновенно вынес свой приговор генерал.

— Не вам решать этот вопрос. Кто вы такой? — полез в бутылку Михалыч, очевидно не представлявший себе, кто такой генерал Халутин.

Ответом был дружный смех сотрудников отдела. Все тут же самовольно вскочили с мест и направились к выходу, сообразив, что протестовать по этому поводу никто не будет. Вскоре стало известно, что Отто отказали в приеме в партию.

— Не переживай, — успокаивал я его, — Есть еще профсоюз. Можешь там отличиться. А лучше займись делом, а ни общественной деятельностью.

Меж тем над группой Гурьева вновь сгустились тучи. Осенью женился Боря Захаров. Но это важное событие его личной жизни отразилось на группе самым неожиданным образом.

Из всех сотрудников отдела на свою свадьбу Боря пригласил только меня, разумеется, с Татьяной. Обиженный таким непочтением своего оруженосца Гурьев долго ворчал по этому поводу и не разговаривал с ним почти неделю. А мы с Таней впервые попали в знаменитый ресторан «Славянский базар», где и прошло то памятное торжество. Казалось, там все еще витал дух Гиляровского, а снующие официанты, независимо от их возраста, все как один служили в этом ресторане с тех самых пор. Нам понравилась невеста, родители и гости. Свадьба прошла чинно, с размахом и без происшествий. А мы с Таней были приглашены к молодоженам и на следующий день.

Вскоре Боря подал заявление об увольнении по собственному желанию.

— Ну и куда же ты собрался? — спросил сразу заговоривший Гурьев.

— Какая вам разница, Прокопыч, — ответил почувствовавший свою независимость Боря, — Главное, там буду получать в полтора раза больше, чем здесь.

— Где же такие деньги дают молодым специалистам? — удивился Мокшин.

— А там я не буду молодым специалистом. Это здесь, сколько ни работай, все буду считаться юнгой, и носить за Прокопычем документы.

— Чем ты, Боря, недоволен? — обиделся Прокопыч, — Ты же сам себя так поставил.

— А теперь вот выставляю, — завершил разговор Боря. Вскоре его уволили…

Следующим беглецом стал наш ветеран Леня Мокшин. Его уход был скандальным. Много суеты, бесплодных разговоров и уговоров. Леня стоически прошел все инстанции и вскоре исчез. А через месяц неожиданно объявился ведущим инженером в группе Коли Корженевского.

Группа Гурьева была обескровлена. Снова встал вопрос перераспределения работы. В результате центральный блок Мокшина передали Отто, а разгонный блок Захарова перекочевал в группу Бойкова. И я опять оказался в гордом одиночестве, но с гигантским объемом работы.

Всю зиму работал, не поднимая головы, а когда поднимал, видел вокруг лишь разброд и шатания. Группа занималась, чем угодно, но не работой.

— Люба, как идет разработка документации блока А? — спросил как-то Степанову.

— Прорабатываю исходную документацию, — профессионально ответила Люба.

— А поконкретней? — попытался хоть что-то уточнить.

— А конкретней… Честно говоря, даже не знаю, что делать, — прямодушно отметила она то, что было видно невооруженным глазом.

— А что Гурьев?

— Говорит, жди Афанасича. Он разработает, а мы все потом по образу и подобию.

— А как же план?

— А в плане пишем — проработка исходной документации.

— Хоть прорабатываете? — спросил я, а в ответ — тишина…

Примерно так же ответили и другие «разработчики» — Отто и Жарова. Ну и ну.