Чаронда. Город, не знавший колеса

Анатолий Ехалов

Путешествие в пространстве и времени в таинственный город Чаронду, овеянный легендами и преданиями, в образе которого и его судьбе зримо встает история самой России. Выстоит Чаронда, гласит древнее предание, выстоит и Русский Север.

© Анатолий Ехалов, 2022

ISBN 978-5-0056-3291-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЧАРОНДА

ГОРОД, НЕ ЗНАВШИЙ КОЛЕСА

Исторический вальс

Старый капитан Андреев, открывший для меня Чаронду, прислал телеграмму: «Приезжай срочно. Написал песню о Родине». И я поехал. Как не поехать, если человек песню написал о родине.

Я тоже родину люблю, а песни у меня не пишутся. Может, люблю недостаточно…

А вот и вы, наверное. не каждый песни пишет о своей родине? Тем более исторические вальсы в 28 куплетов с припевом у каждого куплета:

«Ой, ты Воже, Воже, Воже…

Воже — родина моя.

И Кириллов город древний,

Там живет моя родня…»

Сидим мы с Андреевым на крыльце, напротив у забора сложены стопочкой еловые мощные плахи, полы, видимо, решил менять….

— Видишь, плахи? — спрашивает он меня. — Каждая более центнера потянет. Можешь, такую плаху на плече унести?

— Зачем?

— Вот и ты, зачем? А просто так. Себя испытать. Я по весне их потаскал и сердце надсадил. Месяц в больнице лежал…

Я посмотрел на него с сомнением. Маленький, тщедушный…

Он взгляд мой перехватил.

— Что не веришь, что я такие плахи таскал? А хочешь, я их снова все обратно к сараю стаскаю?

— Верю, — остановил я его, — хотя и сомневаюсь…

— Это я сейчас такой хилый стал. А прежде… Я на Мариинке начинал грузчиком работать. Грузчики на реке в почете были и зарабатывали много. Так я на горбу своем по 200 — 300 килограммов таскал… — ударился Андреев в воспоминания. — У меня хорошая наставница была. Маруська.

Так эта Маруська любого грузчика за пояс заткнет. По четыреста килограммов грузы на спине таскала. Вот она меня и обучала, как правильно взять груз, как дыхание держать, как ноги ставить… Вот одеваешь на себя особый пояс, сзади на спине получается такая площадочка, на которую ставят груз и — пошел по трапу…

Хорошая была женщина. Она меня еще и целоваться научила… — Андреев разомлел от воспоминаний. Только я никак не мог представить целующихся грузчиков, которые перетаскивают на себе по 400 килограммов каждый.

— Да что там, Маруська! — разошелся Андреев. — У нас на Мариинке был грузчик Ваня Угольский. Так он на спор на пристани «Устье — Угольское» вынес бочку вина в 600 килограммов весом…

— А на что спорили-то?

— Как водится…

…Вечер догорает в зареченских лугах. Пахнет сенокосом и некошеной медовой таволгой.

— Так ты мне песню-то сыграешь? Споешь?

— Рано еще. Вот завтра на Модлону съездим, на озеро Воже — оно же Чарондское, вот тогда и спою… Чтобы ты глазами увидел, о чем песня…

В доме зажигается свет. Выходит на крыльцо жена Андреева.

— Веди гостя-то в дом, чай пить, Композитор…

По Модлоне

Олютинская стояла на берегу маленькой речушки, которая в тот год была настолько мелководна, что песчаные косы то и дело поднимались со дня и преграждали нам путь. Мы брали в руки весла и упирались ими в дно, чтобы преодолеть очередную преграду.

Мы отправились с моим самодеятельным композитором, прежде речным капитаном Анатолием Андреевичем Андреевым, смотреть его родину. Потому что песню, по его мнению, нужно было сначала увидеть. И вот мы плывем, как много столетий назад плавали наши предки, упираясь шестами-веслами в дно. Путешествуем.

Дорогами для наших предков до недавнего времени были водные пути. Отсюда и слово «путешествие». Путь с шестом. Плывет лодочка неспешно меж крутых бережков, вместо весел — шесты. Упирается лодочник этим шестом в дно и перебирается по нему руками. И так, порой, сотни, километров скользит суденышко по воде, пока река не закончится. Дальше — волок.

Отсюда и слово — Заволочье. За волоками, значит. Это про нас. «Волок да волок, да еще волок и будет — Вологда».

Волока делались на водоразделах, где одни реки текут чаще всего — на Юг, другие — на Север. Сухое пространство, между ними по которому лодки и суда надо перетаскивать, волочить, и называли волоком. Их было много в наших краях на Отрогах Северных Увалов, которые древний историк Геродот назвал Гипербореей, страной, лежащей за Северным ветром..

…Скоро мы выбрались с Андреевым в реку Модлону. Она была не широка, но вода ее была темна и глубока.

— У наших-то стариков в прежние времена прироботок был: из Кирилло-Белозерского монастыря сплавляли по этому пути паломников в Соловецкий монастырь. А во время гражданской войны сюда, вот к этому берегу, причаливали плоскодонные баржи

Антанты. Тут были у них понастроены склады. Я сам видел у одного рыбака лодочный американский мотор 1908 года выпуска. Все-то еще в рабочем состоянии.

Поразив меня новыми познаниями, Андреев запустил наш, отечественный «Вихрь».

Дальше мы пошли на моторе. Кругом были топкие берега, заросшие камышом и кустарниками. Невеселый, надо сказать, пейзаж. Но для птицы, зверя, эти камышовые джунгли могли быть раем.

Модлона попадала в охраняемую зону заповедника «Русский Север». Я знал, что здесь где-то рос можжевельник, возраст которого определялся тысячей лет.

Однажды мне подарили спил такого можжевелового дерева и сказали, что ему тысяча лет. В поперечнике спил был около тридцати-сорока сантиметров, но на нем ясно видно было бессчетное количество годовых колец. Я начал было считать, дошел до пятисот и далее, утомившись, поверил дарителю на слово. Тысяча, так тысяча.

Большая «Советская энциклопедия» говорит, что при раскопках свайного поселения на реке Модлоне археологи обнаружили в глиняной корчаге семена культурного льна, возраст которых определялся двумя тысячами лет до нашей эры… Поразительно! Четыре тысячи лет здесь сеяли лен, ткали себе льняную одежду, которая сегодня считается не просто модной, но и целебной…

…Модлона петляла, временами распадаясь на рукава, то снова соединяясь. Местность была совершенно дикой. На несколько часов пути мы не увидели ни одного человека на ее берегах, ни одной встречной лодки.

Я представил, что в древности здесь был оживленный торговый путь: из Белого озера через реку Ухтомицу до Волоцкого озера, далее лодки и суда перетаскивали в озеро Долгое, а из него попадали в реку Модлону, по которой мы плывем сейчас. Из нее в путь шел в озеро Воже, бывшее в те поры озером Чарондским., а уж из этого озера через реку Свить торговые караваны шестались в озеро Лаче, из него в реку Онегу и так до Беломорья…

Уже в сумерках достигли мы места, где стояла Андреевская избушка.

Левый берег Модлоны был низок и зарос камышом. Какой-то ручей или малая речушка впадали в реку тут, слышно было сонное крякание уток, плеск воды в камышах. Река кипела жизнью.

А противоположный берег, на котором стояла избушка, был высок. На нем росли сосны.

В потемках я распустил леску короткой удочки, наживил червяка и опустил удочку за борт. Наверное, насадка не достигла и дна, как я почувствовал, что на мой крючок попала большая рыба. Я подсек и вытащил в лодку крупного леща. Я забросил снасть снова. И снова крупный лещ оказался у меня на крючке.

— Достаточно, — сказал Андреев. Уха будет знатная.

Потрогать Луну

Мы спали на еловом лапнике. Под бок мне забралась андреевская лайка и посапывала в ухо, и сам капитан тоже похрапывал. Я проснулся часа в три от криков совы.

Спать уже не хотелось. Я вышел на волю. Огромная красная луна зависала между сосен и казалось, что можно подойти к ней и потрогать рукою. Летучие мыши черными тенями метались по лунному диску, потом, как в замедленной съемке пролетела сова.

Удивительно было, как луна оказалась в лесу? Рядом с избушкой…

Я пошел к ней. Но через несколько шагов загадка открылась. Избушка стояла на высокой песчаной гриве, поросшей сосняком. Грива закончилась, передо мной внизу текла река, видимо, это был рукав Модлоны. А дальше шла низина, заросшая осокой и камышом. Луна, все такая же багровая и огромная все так же зависала над миром.

Я вернулся к другому краю нашего соснового пристанища. Занимался неуверенный рассвет, отблески его играли в темных водах реки. В том месте, где я вчера ловил лещей, в устье ручья шла какая-то неустанная работа. На воде плавились круги жирующей рыбы, тростник, хотя ветра не было, волновался. Из глубины зарослей доносилось чмокание и чавкание. Это кормились лещи, подрывая на дне корневища.

— Вот бы здесь бросить сетку, — подумал я. — Вот это был бы улов!

Андреев неслышно подошедший, стоял рядом, взволнованно поглядывая на устье ручья.

— Давай, бросим сетку, — сказал он. — Поботаем!

Мы напились холодной ухи и пошли ставить сетку. Но я остановил капитана:

— Давай для начала попробуем половить на удочки. Порадуемся.

Казалось, что я вернулся в детство. Рыба клевала беспрестанно: крупные окуни, плотва, лещи. Щука жадно хватала наши блесны.

Когда солнце полднялось над Модлоной, у нас была полная шарманка рыбы: килограммов двадцать. Дальше ловить не было смысла. Нужно было спасти эту рыбу.

Мы вычистили ее, посолили, переложили крапивой и осокой.

— Теперь едем на Воже, — сказал капитан, он же композитор, создатель песни о родине. — Ты, думаю, никогда не был в городе Чаронде. Едем…

О Чаронде я не только слыхал, но даже летал над нею, когда мы снимали с Сашей Сидельниковым фильм о судьбе крестьянства в 20 веке. Кто не поленится может найти в интернете фильм «Преображение». Селение это в два десятка домов, с церковью на берегу гигантского озера Воже, с огородами с другой, зажатое болотами и отрезанноеый от мира реками, поражало своей отрешенностью от мира.

Я полез в справочники, которые утверждали, что Чаронда — бывший город… Вот ка

Заволочье

Историческая справка

Не зря Андреев назвал свой вальс историческим. И мы от него не станем отставать. Считается, что это селение было организовано в 13 веке на торговом пути из Волги в Беломорье Скорее всего рыбацкая деревня была здесь всегда. Чего ж не жить здесь человеку, коль рыбы полно, зверя в лесу хватает, и даже землицы клочок есть, чтобы наростить овса да репы… Но вот с развитием торгового пути, а это был кратчайший путь на Север с выходом на заграницу, Чаронда стала быстро развиваться.

На этом пути стояло два селения, жизнь которым дала эта удивительная дорога. Самый известное — Каргополь. Но трехсот километровый участок от Белого озера до Каргополя был пустынным. Единственная рыбацкая деревня — Чаронда, отвоевавшая на топких берегах озера Воже песчаный уголок, стала опорным, перевалочным пунктом этого пути. Ее жители промышляли рыбой, проводили караваны по Модлоне и Свити, занимались торговлей.

Такое положение обеспечило Чаронде развитие. Ее расцвет пришелся на XVIII век — в 1708 она получила статус города, став центром Чарондской области, которая была включена в состав Архангелогородской губернии. В те времена здесь было более 1000 дворов, около 10 000 населения.

Но XVIII век стал концом водно-волоковых путей. Была построена Мариинка, потом Северо-Двинский канал герцога Александра Вюртембергского. Сухопутные дороги стали достаточно совершенными, чтобы доставлять грузы.

Городом Чаронда была всего пол века — в 1770-х годах она снова стала селом, а к революции 1917 года здесь жило уже менее 1000 человек. Город, ставший «неперспективной деревней», постепенно умирал.

В устье Модлоны…

Андреев завел мотор, и мы снова поплыли по Модлоне, пугая уток и петляя средь бескрайних просторов осоки и камыша… Часам к десяти Модлона распустила многочисленные свои рукава и мы вышли в озеро. Просторы его поражали.

Пятьдесят километров в длину, до пятнадцати в ширину. Где-то справа в озеро впадала самая крупная река — Вожега, на которой километрах в десяти от Устья начинались деревни. Все остальное пространство подчинено было воле озера, превратившго ближайшие территории в топкие и непроходимые заросли

Слева должен быть тот самый мифический город Чаронда.

Но мы увидели другой город, поразивший наше воображение. В обе стороны от устья Модлоны по границе тростника роились свайные домики рыбаков и охотников. Их было великое множество, они соединялись друг с другом переходами из жердей и необрезных досок, образуя целые улицы, бесконечно длинные и обжитые. Только вот людей в этих домиках не было. Видимо, не сезон.

Мы походили улицами этого удивительного селения. Домики были открыты, можно было затопить печки, сварить еды, погреться и хорошо отдохнуть на нарах под плеск волн.

Я закинул удочку с мостков и тут же поплавок скрылся под воду. Окунь, второй, третий. Клев был сумашедшим настолько, что я смотал удочку.

А между свай тем временем покатились, пришедшие со стороны Чаронды волны. Мы с Андреевым переглянулись. Налетевший ветерок быстро раскачивал озеро, по которому понеслись стада белых бурунов.

Мы ночевали в свайном домике.

Всю ночь за окошком нашей избушки вздыхало тяжело озеро Воже.

И мне казалось, что оно повторяет и повторяет раз за разом одну фразу:

— Не — Во — же — я — а — а… Не — Во-же — я — а — а.

Наконец. я встал и пошел на берег. Волны бежали под моими ногами, словно озеро пыталось дотянуться до меня…

— Ну, хоть ты-то скажи людям: «Не Воже — я — а, не Воже-э-э», — шептало оно устало.

— А как? Как зовут тебя, водяное ты, чудо?

Озеро снова вздохнуло, откуда издалека набежал белый барашек волны, обдавший меня фонтаном брызг:

— Ча-ро-ндское я, Ча-ро-ндское… — Услышал я.

Я вспомнил легенду про водного духа Чарандаке. Про того, который жил сначала в озере Чарондском.

Чарондак-водный дух

Так вот, на берегу того озера, где стоял город Чаронда, самый загадочный, скажу я вам, город в мире. По городу этому никогда ни одно колесо не проезжало, никогда этот город электрической лампочки не зажигал. Жили в этом городе рыбаки, плавали во все концы на лодках, а зимой на санях ездили. А Чарондак в озере за пастуха был: русалок пас.

Но вот наступило время, и огромное озеро обмелело, стало тиной да травой зарастать, люди из города разбрелись, русалки в леса подались, и Чарондак ушел, в озеро Белое перебрался. Подрядился в пастухи, белых коров в озере пасти. Ему без свежей проточной воды, как и без дела — не жизнь.

Конец ознакомительного фрагмента.