Экстрасенс разбушевался

Анатолий Дроздов, 2022

После смерти пенсионер оказывается в теле молодого человека, который обладает необычным даром. Как все помнят, в девяностые годы был расцвет моды на экстрасенсов и нетрадиционные методы лечения. Разница в том, что герой не шарлатан и может исцелять реально, причём даже безнадёжно больных. Наличие таких способностей – золотая жила. Вот только герой не намерен монетизировать свой дар. Беда в том, что некоторые по-хорошему не понимают… Ну что же, кто хотел войны, тот её получит. Экстрасенс разбушевался.

1

Шух, шух, шух, шух… Лыжи легко скользят по мягкому снежку. В середине января 1991 года в Минске установилась настоящая зимняя погода. Мороз да солнце… Перед этим две недели было пасмурно, температура держалась около нуля. Выпавший в декабре снег слежался и напитался влагой — ходить по такому удовольствие малое. Накануне Крещения ударили морозы, и посыпался снежок — мягкий и пушистый. Он припорошил деревья и кусты парка, превратив их в зимнюю сказку. Рассекать в таком — красота. Да еще солнышко выглянуло. Хорошо просмоленные лыжи идут ходко. Монотонная работа рук и ног не мешает думать и вспоминать.

Со времени моего похищения бандюками минуло два насыщенных событиями месяца. Расскажу по порядку. Ну, во-первых, никто не связал смерть троих зэков в придорожном лесу близ Минска с целителем Мурашко. На меня никто не вышел и вопросов не задавал, хотя опасения были. Пронесло. А потом стало не до этого — затянула работа. Эксперимент с чернобыльскими детьми переформатировал мое целительство. На успешный результат обратили внимание в Министерстве здравоохранения республики. Для начала туда вызвали главного врача областной клиники, а потом пригласили меня. Состоялся непростой разговор с министром. Тот желал расширить практику, я не возражал, но выдвигал условия. После долгих споров ударили по рукам, и министр собрал в своем кабинете совещание в узком кругу. Он, я, главные врачи Минских областных взрослой и детской клиник плюс директор НИИ радиационной медицины, что в Аксаковщине под Минском. Институт после аварии на ЧАЭС специализировался на лечении заболеваний щитовидной железы.

— Значит так, товарищи, — начал совещание министр. — Как вам известно, в Минской областной клинике в Боровлянах уже несколько месяцев практикует наш известный целитель Михаил Иванович Мурашко, — он кивнул на меня. — До недавних пор специализировался на лечении детей с ДЦП. Добился колоссальных успехов. Это не фигура речи — счет исцеленных детей пошел на тысячи. Но с недавних пор Михаил Иванович занялся онкологией. У Семена Яковлевича, — взгляд на главного врача областной больницы, — есть отделение, где лечат пострадавших от аварии на ЧАЭС детей. Михаил Иванович начал с них. Эксперимент прошел удачно. Его повторили несколько раз — результат тот же.

— Это вы серьезно? — удивился директор НИИ радиационной медицины.

— Более чем, — кивнул министр. — Три-четыре дня после биоэнергетического воздействия — и детей можно выписывать. В том числе и тех, кого ранее считали безнадежными. Результаты неоднократно перепроверены. Исцеление полное. В связи с этим возникла мысль распространить практику на другие медицинские учреждения. От онкологических заболеваний страдают все дети, а не только те, что пострадали от аварии на ЧАЭС. Михаил Иванович любезно согласился помочь, причем — подчеркну — совершенно безвозмездно. Предлагается поступить следующим образом. Онкологическое отделение из Боровлян перевести в детскую областную клинику в Минск. Вместе с персоналом, естественно. Тот обладает необходимым опытом и знаниями. Вам, Сергей Сергеевич, — министр посмотрел на главного врача детской клиники, — придется сократить прием детей с другими заболеваниями — теми, которые не угрожают жизни. Мы перераспределим их по другим учреждениям. Возражения есть?

— Нет, конечно! — поспешил тот. — А Терещенко людей отдаст?

— Разумеется, — заверил Яковлевич. — А вот отделение для больных ДЦП оставлю. Михаил Иванович будет приезжать к нам раз или два в неделю.

— Информирую, что своих больных с ДЦП мы практически исцелили, — пояснил министр. — Разумеется тех, кого можно. Остаются пациенты из других республик, но, как понимаете, это не острая проблема. Об угрозе жизни речь не идет. Онкология куда более актуальна.

Собравшиеся за столом закивали.

— НИИ радиационной медицины сохранит свою специализацию, — продолжил министр: — Дети с поражением щитовидной железы.

— Почему только дети? — насупился директор.

— Таково условие целителя. Объясните, Михаил Иванович!

— Организмы детей и взрослых реагируют на воздействие по-разному, — сказал я. — Проще говоря, чтобы исцелить взрослого, понадобится день, да и не факт, что получится. А детей за это время могу исцелить до двух десятков.

— Сколько?! — изумился директор НИИ.

— Вы не ослышались, — подключился Терещенко. — Подтвержденный результат.

— Потому никаких взрослых! — продолжил я. — Менять жизни двух десятков детей на одну, пусть даже близкого кому-то человека не собираюсь. Приметесь пихать блатных — развернусь и уйду. Таково мое условие.

— А еще полная секретность! — подключился министр. — Участие в исцелении больных Михаила Ивановича должно остаться тайной.

— Почему? — удивился директор НИИ.

— Потому что к нам повалят пациенты со всего СССР. Возле ваших учреждений встанут толпы. В этой ситуации Михаил Иванович откажется работать — он об этом предупредил. У него был случай, когда толпы встали у конторы, где он принимал пациентов. Случилось это после публикации статьи о нем в «Советской Белоруссии». Ажиотаж еле удалось погасить. Поэтому никаких публикаций — ни в газетах, ни в журналах. Персоналу прикажите держать рот на замке. Если кто откроет — уголовное дело о нарушении врачебной тайны. Я добьюсь, чтобы его возбудили и довели до суда. За молчание будут премии — издам приказ. Разумеется, с другой формулировкой: за успехи в лечении онкологических заболеваний у детей.

— А еще добавим от моего кооператива, — подключился я. — Будем хорошо сотрудничать — не обижу.

— Удивительный вы человек, — покачал головой директор НИИ. — В первый раз слышу, чтоб платили за право исцелять. Почему-то у других наоборот.

Я усмехнулся и развел руками.

— Что будет делать персонал? — поинтересовался главный врач детской клиники. — Если исцеляет Мурашко?

— Странный вопрос, — удивился министр. — Обследовать и вести больных. Вот представьте: вы получили новое лекарство. Его применение дает поразительный эффект. Разве это отменяет участие врача? Наблюдение, поддерживающее лечение… Кстати, о лекарствах. Химиотерапию применять прекращаем, высвободившиеся препараты отдадим в клиники для взрослых. Всем все ясно?

Участники совещания закивали. Так я стал работать по трем адресам. В понедельник отправлялся в Аксаковщину, два последующих дня практиковал в Минске, четверг и пятницу проводил в Боровлянах, где исцелял детей с ДЦП. Не скажу, что все шло гладко. Более всего хлопот доставлял рак крови. Не лимфома с ее четкой локализацией, а лейкозы. Муторное дело. Для начала долгий поиск патологии в органах кроветворения, затем помощь им в возвращении прежних функций. Если деток с «обычным» раком мог исцелить два десятка в день, то с лейкозами — троих или пятерых. По моей просьбе в клиниках ввели сортировку больных. Для начала шли тяжелые в терминальной стадии, после их исцеления занимался остальными. Но процесс шел и приносил радость. Как и прежде, я являлся к деткам с гостинцами. Пока те жевали конфетки, работал. Но с тяжелыми номер не проходил — времени требовалось больше. Я облачался в халат и бахилы, надевал перчатки и хирургическую маску. Врачи отводили меня к больному, где выдавали за коллегу из Москвы. Я делал вид, что обследую пациента, сам же занимался исцелением. Иногда это занимало час или два.

Разумеется, сохранению тайны это не способствовало; тем не менее, ее блюли — и врачи, и средний медицинский персонал. Не из страха. Как сказала мне заведующая отделением онкологии: «Как иначе, Михаил Иванович? Вот узнают в Москве — и заберут вас. Кто станет исцелять наших деток?» Информация все же протекла, но об этом позже. Для начала любопытная история.

Это случилось в декабре. Как-то вечером в нашей съемной квартире долго и протяжно зазвонил телефон — межгород. Этот номер знали многие — нет смысла таить, все равно скоро в свою квартиру переберусь, потому звонок не удивил. Я снял трубку.

— Господин Мурашко? — спросил мужской голос. Неизвестный абонент говорил по-русски, но с заметным акцентом.

— Да, — подтвердил я.

— Меня зовут Серхио — Сергей Иванович, по-вашему, — представился собеседник. — Я потомок русских эмигрантов. В настоящее время — советник посольства Аргентины в Москве. Наслышан о вас. У меня такой вопрос: вы исцеляете слепоту?

— Не доводилось, — признался я. — Хотя можно попытаться. Сколько лет пациенту?

— Пациентке. Это девушка, восемнадцать лет.

— Слепота полная или частичная?

— Различает день и ночь, а еще фигуры людей.

Значит, зрительный нерв не умер окончательно.

— Тогда стоит попытаться. Привозите, посмотрю. Но гарантий не даю — до сих пор этим не занимался.

— Договорились, Михаил Иванович, — обрадовался Серхио. — Сколько это будет стоить?

— Консультация бесплатна, гонорар обсудим на месте. Не волнуйтесь, не разорю.

— По этому поводу беспокоюсь меньше всего, — сообщил Серхио. — До встречи!

Он позвонил спустя неделю — тоже вечером.

— Мы в Минске, — сообщил, поздоровавшись. — Что делать?

— В первый раз в городе? — поинтересовался я.

— Да.

— Тогда, видимо, захотите осмотреть достопримечательности белорусской столицы. Предлагаю начать с площади Победы. Берите такси и приезжайте. Встретимся возле Вечного огня.

— Будем! — заверил он, догадавшись о причине такого предложения. — С вас — рассказ о памятном месте.

Спустя час я вышел к монументу. Возле Вечного огня стояли двое: невысокий мужчина лет сорока в коричневом пальто и фетровой шляпе и девушка в шубке из голубой норки и такой же шапке. Белые сапожки обтягивали ее икры до колена. Не бедные клиенты. Я подошел и поздоровался.

— Рад познакомиться, господин Мурашко! — Серхио пожал мне руку, не снимая перчатки. — Разрешите вам представить сеньориту Анну.

Он произнес несколько слов по-испански.

— Буэнос ночес! — звонким голосом сказала Анна и протянула руку в белой кожаной перчатке. Я ее осторожно пожал, заодно рассмотрел аргентинку. Красивая девушка. Правильные черты лица, маленький ротик с пухлыми губками, большие черные глаза под пушистыми ресницами. Нос слегка великоват, но это только придает шарма. Цвет волос под шапкой не разглядеть, но наверняка черные, как и брови. Жгучая испанская красота. Впечатление портил только взгляд — неуверенный, без огня во взоре.

— Синьорита говорит по-английски? — поинтересовался я, перейдя на язык Шекспира.

— Йес, ай ду! — улыбнулась Анна.

— Предлагаю прогуляться в парке, он совсем рядом, — сказал я на английском. — Там расскажу вам о Минске. Да и памятник оттуда лучше виден.

— Хорошо, — кивнула Анна. Молодец, понятливая.

Серхио аккуратно взял девушку под руку, мы спустились в подземный переход. Выбравшись наверх, зашагали к парку. Серхио вел девушку осторожно, периодически предупреждая о чем-то по-испански. Интересно, кто она ему? Вряд ли дочь или родственница — слишком уж почтителен. Ребенок начальства? Тогда почему Анну привез он?

Гуляющих в это время в парке не было. Мы без труда нашли свободную скамейку, где устроились втроем. Я сел рядом с Анной, Серхио — с другой стороны от девушки. Я осмотрелся по сторонам.

— Опасаетесь слежки? — спросил Серхио по-русски.

— Да, — кивнул я. — КГБ нервно реагирует на мои контакты с иностранцами.

— Сомневаюсь, что есть причина беспокоиться. Аргентина мало интересна КГБ. Да, в Москве присматривают, но без рвения. Я согласовал поездку в Минск в министерстве иностранных дел, там охотно дали разрешение. Слежки не заметил.

— Ну, раз так, займемся исцелением, — я достал из кармана шарф. — Завяжите сеньорите глаза.

— Для чего? — удивился он.

— Чтобы яркий свет не повредил исцеленную сетчатку.

На пути к парку я определил причину слепоты Анны. Атрофия зрительных нервов ишемического происхождения. Нарушен кровоток к нервам, что и привело к потере зрения. Следствие перенесенной болезни, скорее всего.

Серхио сказал Анне несколько слов по-испански, та кивнула. Он завязал ей глаза.

— Сидите смирно! — сказал я по-английски и положил ладонь ей на ближнюю глазницу. Нужды в том не было, но зачем светить возможностями? Для начала расширить кровоток. Теперь запустить процесс восстановления сетчатки…

Анна внезапно сказала что-то по-испански.

— Говорит, что в глазу покалывает, — перевел Серхио.

— Объясните, что нужно потерпеть. Идет процесс исцеления зрительного нерва, — сказал я по-английски.

Девушка успокоилась. Я немного подождал, чтобы быть полностью уверенным, и предложил ей снять повязку. Порывистым движением она сорвала шарф.

— Диос мио! — воскликнула девушка и затараторила по-испански. При этом она вертела головой и тыкала пальчиком в нас, окружающие деревья, входную арку.

— Анна говорит, что все видит, — перевел, наконец, Серхио. — Нас, деревья и вон то сооружение. Видит хорошо, как в детстве, до того, как перенесла болезнь. Сокрушается, что только одним глазом.

— Будет и второй, — сказал я. — Не хотите прогуляться, Сергей Иванович? Нужно кое-что обсудить. Анна пусть подождет здесь.

— Хорошо, — кивнул он и встал. Мы отошли на пару десятков шагов.

— Поговорим о гонораре, — сказал я. — Деньги мне не интересны. Хотел бы получить аргентинские паспорта — для себя и своей супруги.

— Хм! — задумался он. — Необычная просьба. Собираетесь эмигрировать?

— Нет, — покачал я головой. — Но пусть будут.

— Полагаю, не откажут, — сказал он. — Если исцелите Анну окончательно. Она дочь… как это по-русски? Большого человека в нашей стране. Мне понадобятся ваши фотографии. Вышлете их обычным письмом по адресу, который продиктую. Запомните?

Я кивнул. Он продиктовал. Ничего сложного. Москва, Главпочтамт, до востребования, Клавдии Михайловне Ивановой.

— На конверте укажете адрес, по которому желаете получить паспорта. Их вышлют почтой. Это самый безопасный способ, — улыбнулся он. — КГБ не перлюстрирует письма обычных людей.

А не прост ты, Серхио, совсем не прост. Сомневаюсь, что советник посольства — твоя настоящая должность. Погоны на плечи так и просятся.

— Пожелания насчет новых имен есть? — спросил он. — Или хотите сохранить свои?

— Пусть будут новые, — сказал я. — Что-нибудь из наиболее распространенных. Например, Мигель Санчес или Рамирес. Для жены Виктория…

— У аргентинок нет такого имени, — поспешил он. — Привлечет внимание. Более того, вызовет неприязнь. Это имя английской королевы, а у нас после войны за Мальвинские острова отношение ко всему британскому неприязненное. Предлагаю: Мария. Фамилия: Гомес.

— Почему не такая, как моя? — удивился я.

— У нас женщина, выходя замуж, не меняет фамилию.

— Хорошо, — кивнул я.

Мы вернулись к Анне, где я довершил исцеление. В этот раз процедуру она выдержала без звука. На обратном пути девушка крутила головой, разглядывая все подряд, и трещала по-испански. А потом обратила внимание на меня.

— Вы красивый мужчина, мистер Мурашко, — сказала по-английски. — Высокий и сильный. У вас есть жена?

Я стащил с правой руки перчатку и продемонстрировал ей обручальное кольцо.

— У нас носят на левой, — сообщила она. — Прилетайте к нам в Буэнос-Айрес. Вас там встретят оркестр и почетный караул.

Это чью же дочь я исцелил?

— В самом деле, Михаил Иванович! — поспешил Серхио. — Моя спутница преувеличила, но теплый прием вам обещаю.

На том и расстались. Назавтра я отвел Вику в фотоателье, где получил снимки нужного формата. Вике объяснил, что для заграничного паспорта, не став уточнять, для какого. Снимки отослал по указанному адресу и из-за навалившихся дел забыл. Велико же было мое удивление, когда спустя десять дней достал из почтового ящика плотный конверт. В нем оказались аргентинские паспорта на имя Мигеля Рамиреса и Марии Гомес. На главных страницах — наши с Викой фотографии. И еще в конверте лежала короткая записка. «В аэропорту пограничник спросит, почему в паспортах нет советской визы и штампа о въезде. Объясните, что паспорта вам выдали в посольстве взамен утраченных в СССР. Отметка об этом в них есть. Спросит: чем занимались в Советском Союзе, отвечайте, что вы врачи и проходили стажировку в клинике Склифосовского. У нас есть об этом договоренность с Министерством здравоохранения СССР, стажировки идут постоянно. Удачи!»

Записку явно писал Серхио или кто-то под его диктовку. Я пожал плечами и сжег листок в пепельнице. Паспорта спрятал. Улетать по ним из СССР не собираюсь. «Для чего тогда выдурил?» — спросите. Объясню. В прошлой жизни у меня были знакомые — брат и сестра. В 90-е годы они занимались выездным туризмом, а я редактировал туристическую газету. Познакомились в одной из поездок. Симпатичные, открытые в общения люди. Вот они и рассказали. Дети советских дипломатов родились в Аргентине. По законам этой страны автоматически приобрели возможность стать ее гражданами — так называемое право почвы, которым знакомые и воспользовались, когда СССР рухнул. Обратились в посольство Аргентины, предъявили свидетельства о рождении, получили паспорта. Из Минска брат и сестра вылетали по белорусским документам, а оказавшись за границей, прятали их в чемоданы. Далее путешествовали по аргентинским. Гражданам этой страны виза в страны Европы не нужна. И не только там. Зачем упускать возможность? Для меня же это — задел на будущее. Вдруг пригодятся? Я и предположить не мог, как скоро случится это «вдруг»…

* * *

В тот день в клинику я опоздал. Утром, как обычно, повез Вику в Боровляны — она продолжала трудиться у Терещенко. Ночью выпал снег, дороги не расчистили, ехал осторожно — шины-то летние. О зимних здесь понятия не имеют. Довез, попрощался и отправился обратно в Минск. Колею на асфальте к тому времени успели раскатать, в ней нарос ледок, «Ауди» пару раз занесло. Справился, но в детскую клинику опоздал. Припарковав автомобиль на улице, вышел и заспешил к калитке.

Возле нее стояла «Волга», а рядом — мужчина в импортной дубленке. На голове — пыжиковая шапка. Богатый прикид. Мужчина курил. Увидав меня, швырнул сигарету под ноги. Я невольно проводил ее взглядом и увидел на снегу несколько окурков. Поморщился — не люблю нерях. Если куришь, отойди в сторонку — урна в трех шагах. Гадь в нее.

— Михаил Иванович Мурашко? — неряха шагнул ко мне.

— Да? — отозвался я, остановившись.

— КГБ СССР, подполковник Родин, — он махнул у моего носа красной книжечкой.

— Извините, не верю, — буркнул я и попытался его обойти.

— Погодите! — он ухватил меня за рукав. — Почему не верите?

— Документ не показали толком.

— Хорошо, — хмыкнул он и вновь достал свою книжечку. Раскрыв, поднес к моему лицу. — Читайте.

Так… Родин Валентин Семенович, Первое Главное управление КГБ СССР. Эти-то с чего мной заинтересовались? Они, вроде, внешней разведкой занимаются.

— Убедились? — он спрятал удостоверение. — Мы могли бы поговорить?

— Не сейчас, — покачал я головой. — Меня ждут больные дети. И без того опоздал. Это первое. И второе. В белорусском КГБ у меня есть куратор — Николай Сергеевич Хилькевич. Все беседы исключительно в его присутствии.

— Даже так? — сощурился он.

— И никак иначе, — подтвердил я, обходя чекиста.

Спустя несколько минут я забыл о визитере. В клинику привезли детей с лейкозом, да еще троих. Где только нашли? Договорились ведь с минздравом, чтоб таких — вне очереди. Полагал, что в Белоруссии исцелили всех. И вот на тебе — откопали. Провозился до обеда. Только сел пить чай в ординаторской, как зазвонил телефон. Заведующая отделением подошла.

— Вас, — сказала, протянув мне трубку.

Недовольно отложив надкушенный бутерброд, я взял.

— Михаил Иванович, здравствуйте, — раздался в наушнике знакомый голос. Хилькевич. — Не отвлекаю?

— Очень даже отвлекаете! — ответил я сварливо. — Только сел перекусить. Кусок изо рта вытащили.

— Извините, не знал. Тут такое дело. Коллега из Москвы желает с вами побеседовать. Вы с ним встречались возле клиники. Сможете ко мне подъехать? Или заняты?

На мгновение я задумался. Этот прыщ московский не отстанет — лучше уж разобраться сейчас. Пациентов с лейкозом исцелил, остальные могут подождать — ничего опасного. Мне еще Вику из Боровлян везти. Будем надеяться, что дорогу почистили.

— Через час устроит?

— Ждем, — сказал он и положил трубку.

Ровно через час я вошел в кабинет Хилькевича. В нем плавал дым. Родин сидел за столом хозяина и курил, пуская дым к потолку. Вот же хам! Сел в чужом кабинете, согнал с места хозяина — Хилькевич обнаружился на стуле в уголке и тоже смолил. Что-то раньше я за ним такого не замечал.

— Наконец-то! — отреагировал на мое появление Родин и загасил сигарету в пепельнице, полной окурков. — Присаживайтесь, Михаил Иванович! — он указал на стул.

Я сел.

— Так, — он придвинул к себе лежащий на столе блокнот и достал из кармана авторучку. — У меня к вам будет несколько вопросов. Первый. Перечислите болезни, от которых исцеляете.

— Врачебная тайна.

— Не городите ерунды, Михаил Иванович, — сморщился он. — Я ведь не спрашиваю, кого и от какой болезни вы исцелили. Просто перечень.

— Не скажу.

— Почему?

— Не хочу.

— Так, — он положил на стол авторучку. — Не желаете сотрудничать с органами?

— Не понятен ваш интерес ко мне. Законов СССР не нарушаю, лечу деток. При чем тут КГБ, да еще Первое управление?

— Объясню, — кивнул он. — Слух о вашей целительской деятельности разошелся за пределами страны. Иностранцы, в том числе из капиталистических стран, проявляют интерес. Выражают желание получить от вас помощь, готовы заплатить. В связи с этим есть мнение организовать процесс надлежащим образом. Вы будете исцелять, страна — получать нужную ей валюту.

Так я и поверил про страну! Генералы КГБ решили нарубить баксов, пока есть возможность. СССР трещит по швам, наиболее умные чины ищут запасные аэродромы. В той жизни у меня был знакомый — работал слесарем на тракторном. Заочно учился на юриста. После третьего курса его пригласили на службу в КГБ. Интеллектом знакомый не блистал, но зато рабочий и член КПСС — подходящая биография. Много лет спустя я встретил его в подземном переходе. Постаревшего, одетого в потертую одежду.

— Выперли на пенсию, — пояснил знакомый. — А ее едва хватает. В то же время некоторые… — он оглянулся и зашептал мне на ухо: — Еще при СССР присмотрели себе лакомые куски, что-то приватизировали, где-то акционерами стали. Живут и беды не знают. Меня к этому не подпустили. Эх! — он махнул рукой и ушел, не оборачиваясь.

Так что не надо про страну…

— А что получу я? — спросил Родина.

— Достойную зарплату, уважение и признание государства. Наградами не обойдем. Вы их заслужили.

Точно на свой интерес нацелились. Даже валютой поделиться не обещают.

— Ты работай, дурачок, мы дадим тебе значок?

— Как-то странно вы себя ведете, — нахмурился он. — Не по-советски. Не хотите зарабатывать валюту для страны?

— Для нее или вашей конторы?

Он дернул щекой.

— Я не разделяю эти понятия.

— А вот я — да. Валюта СССР действительно нужна — для закупки тех же лекарств, к примеру. Я готов зарабатывать ее для таких целей. Но тогда должен получить контроль над валютными потоками.

— Как вы себе это представляете? — сощурился он.

— Моему кооперативу открывают валютный счет. Все заработанные деньги поступают на него. Министерство внешней торговли заключает контракт на поставку лекарств, после чего обращается ко мне. Мы оплачиваем покупку.

— Исключено, — покачал он головой.

— На других условиях работать не буду.

— Вы о себе слишком много возомнили! — хмыкнул он. — Мы ведь можем и заставить.

— Это как? — усмехнулся я. — Арестуете? Так уже пытались. Это стоило постов секретарю ЦК и министру МВД.

— Есть другие способы. У вас ведь семья? Жена ждет ребенка?

Зря он это сказал…

— Только попытайся, сволочь! — прошипел я. — Отверну голову! Будешь ходить, как кузнечик, коленками назад.

— Николай Сергеевич! — Родин повернулся к Хилькевичу. — Задержите этого гражданина! — он ткнул в меня пальцем.

— Нет оснований, — пожал тот плечами. — Михаил Иванович прав: нам не нужен бунт в Минске.

— Он угрожал расправой сотруднику КГБ!

— Перед этим вы угрожали его семье. Недостойное поведение для офицера. Я отражу это в рапорте председателю комитета.

Ай да Николай Сергеевич! Молодца. Я-то думал: будет лишь поддакивать.

— Спелись! — Родин встал. — Ничего, управу найдем. Не один вы умеете писать рапорты.

Он быстрым шагом вышел из кабинета. Перед дверью, правда, запнулся и захромал на левую ногу. Что-то прошипел под нос и скрылся. Давай, двигай, пока ходишь. Скоро на вторую захромаешь. Ты ведь куришь, подполковник? Это плохо отражается на сосудах ног. Артериосклероз, синдром перемежающейся хромоты. В дальнейшем — некроз тканей с последующим их гниением. А не надо было угрожать! За свою семью я любого порву.

— Сволочь!

Хилькевич перебрался за стол, открыл ящик и извлек из него пачку «Родопи». Стал искать в ней сигарету. Пальцы его подрагивали.

— Угощайтесь! — я протянул ему пачку «Мальборо» с уже выбитой из нее сигаретой.

Он ухватил ее за фильтр и сунул в рот. Я щелкнул зажигалкой. Он затянулся и выдохнул дым.

— Точно напишет, — сказал со вздохом. — У него папаша — один из руководителей ПГУ^[3]. Сволочь редкостная. И сынок такой же.

Эк, как его торкнуло! Откровенничать стал, служебные тайны разглашает.

— Выпрут меня со службы, — заключил Сергеевич и снова затянулся.

— Пенсию выслужили? — поинтересовался я.

— Не полную, — он вздохнул. — Для нее три года не хватает.

— Ну, и плюньте! — посоветовал я. — Увольняйтесь и идите работать ко мне.

— К вам? — изумился он. — Кем?

— Начальником службы безопасности. Очень нужная работа. Этот вот наезд, — я указал на дверь, — только первая ласточка. Скоро криминал подтянется. Желающие запрячь целителя найдутся. Слишком лакомый кусок. Потому и нужен человек вроде вас: информированный, со связями, знающий, что делать в сложной ситуации.

— Неожиданно. Не знаю, что ответить, — он развел руками.

— Пять тысяч рублей. В месяц.

— Сколько?! — вытаращился он. — Да у нас председатель комитета в разы меньше получает.

— Председатель не нужен, а вот вас зову. Подумайте, посоветуйтесь с супругой, — я встал и протянул ему разовый пропуск. — Отметьте, пожалуйста. Задержался я у вас, а мне еще за женой ехать…

Примечания

3

ПГУ — Первое главное управление КГБ СССР.