Мир Дзюдо. №5. 2023

Анатолий Владимирович Осокин, 2023

Российский спортивный журнал “Мир дзюдо” основан в 1990 году. На страницах нашего издания обсуждаются самые актуальные вопросы, касающиеся дзюдо. Для этого мы привлекаем к обсуждению организаторов дзюдо в России и его отраслях, ученых, ведущих тренеров, врачей, знаменитых спортсменов. Журнал рассчитан как на специалистов и профессионалов, так и на любителей дзюдо.В текущем номере:Чемпионат РоссииМировой турЧемпионат ЕвропыКсения ЗадворноваКАТА. Чемпионат мираОни были первыми. Анатолий ХмелёвСтуденческий спортНа пути к успеху. Адам ЦечоевМемориал Пушницы

Глава 1. Как я готовился и стал студентом

Кое-что про одесситов и Одессу

Весна 1966 года, после трагической зимы, когда в возрасте тридцати восьми лет не стало отца, ознаменовалась важным событием. Нам дали двухкомнатную квартиру на улице Гайдара. Это был район, который назывался «Юго-западный массив», а в народе «Черемушки». Уже много позже я узнал, что предшествовало этому событию.

Как оказалось, если у одного родителя было двое однополых детей (канцелярщина, нарушить которую было нелегко), то полагалась только однокомнатная квартира. И командованию части, где служил отец, стоило немалых трудов убедить квартирную комиссию нарушить это положение. А ещё оказалось, что облвоенком по фамилии Костров был членом квартирной комиссии. А до этого отец служил под его началом. Через несколько лет я опять встретил в свидетельстве о браке фамилию «Кострова». Супруга сослуживца моего отца регистрировала наш с Таней союз и подписывала свидетельство о браке.

Надо сказать, что сразу по приезде в Одессу мы встретились с замечательными людьми. Отец пошел в часть, а мы с мамой и младшим братом, с чемоданами сидели в сквере около проходной. В обеденный перерыв из проходной начали выходить офицеры и гражданские. Одна из выходивших женщин подошла к нам и, поздоровавшись, спросила: «Вы Виталия Ивановича Терехова семья?». Мама, поздоровавшись, ответила: «Да». Далее женщина в двух словах представилась и голосом, не позволявшим усомниться в искренности, просто сказала, что мы все вместе идем к ней.

— Я живу тут, рядом, пообедаем, отдохнете, что на солнце сидеть. А Виталий Иванович подойдет чуть позже, я его предупредила, — продолжила она.

Это было 13 октября 1965 года. Уже потом, много позже я вспомнил про эту дату, 13 октября. Конечно, все это случайность. Но, может быть, доберись мы до Одессы 12 или 14, все было-бы по-другому.

Нашу новую знакомую звали Капитолина Петровна Матюшина. Она работала машинисткой в штабе, куда перевели отца. Высокого роста очень полная женщина, она, как все большие люди, была очень доброй.

Мы пришли к ней в небольшую трехкомнатную квартиру. Дома была её дочь, Таня, полная девочка лет десяти. А через несколько минут после нас пришел сын, высокий парень лет восемнадцати, которого звали Алексей.

Мы только сели к накрытому в большой комнате столу, как пришел отец. Человек творческий, он быстро сходился с людьми, и с тетей Капой, как мы её называли, говорил уже как со старой знакомой. Отец рассказал, что служебной квартиры для семейных нет. Ему дали два дня на поиск съемного жилья.

Тетя Капа, накормив нас обедом, пошла на работу, предупредив, что пока мы не найдем «крышу над головой в частном секторе», будем жить у них. И никакие возражения и «идеи про гостиницу» к рассмотрению не принимались.

Отец ушел на поиски жилья, мама помыла посуду и пошла в ближайший магазин за продуктами. Сидеть ещё и на чужих продуктах мы не могли.

Вечером пришел муж Капитолины Петровны. Это был среднего роста худощавый мужчина лет сорока, звали его Владимир Нестерович, а мы называли его просто дядя Володя. Он уже знал про нас, жена позвонила, и тоже сказал, что мы их нисколько не стесним. Так с первого дня приезда в Одессу судьба свела нас с прекрасными людьми, которые помогли нам в первые дни, поддерживали и помогали, когда не стало отца. Увы, после отъезда из Одессы, я бывал у них всего пару раз.

Через день отец нашел комнату в частном доме. Нам с братом было все равно, где жить. А вот мама расстроилась. Дом был далеко от магазинов, автобус ходил редко. А самым неприятным было то, что недалеко было кладбище. Это было ещё одно обстоятельство, которое я потом включил в «список неприятностей», которые нам встретились в первые дни пребывания в Одессе.

Не знаю, что повлияло на дальнейшие события. То ли это была близость кладбища, то ли неприветливость и сварливый характер хозяина, но через несколько дней мы переехали в другой дом. Комната, правда, там была меньше. И небольшая прихожая выглядела весьма неприглядно. Но зато хозяева были приветливые, а прихожую отец за несколько дней так переделал, что теперь она превратилась ещё и в небольшую кухоньку. Руки у отца «росли из плеч», и он, разбив несколько армейских ящиков, сделал и кухонный стол, и шкафчики для посуды, и вешалки для верхней одежды, и новое крыльцо. Хозяева только ахали, увидев, как в руках отца преображается пристройка к дому.

Школа, в которой я проучился почти два года, была в десяти минутах ходьбы от дома. Это было одноэтажное здание с небольшой пристройкой. В «главном» здании находилась учительская, директор и большая часть классов. А наш 9 класс располагался в пристройке.

Все «удобства», а точнее деревянная уборная, были на улице. И на каждой перемене некоторые мои одноклассники бегали за уборную курить. И я несколько раз за компанию бегал туда. Но на второй день обучения меня остановил один из одноклассников, Валера Дудник. Он спросил, чего я туда бегаю, раз не курю. Так началась наша дружба.

Мои одноклассники, когда я коротко рассказал, кто я, из какой семьи и как оказался в Одессе, очень удивились. У некоторых родители были связаны с морем и бывали за границей. Но впервые они увидели человека, который долго жил, пусть и в социалистической, но, все — таки, Германии.

Больше половины одноклассников курили, и для них было удивление, что я не курю. А ещё больше они удивились, что я не знаю многих простых вещей, связанных с «заграницей». «Жеванина», так они называли жевательную резинку, которую продавали моряки в Одессе, была не такой, которую мы покупали в Германии.

И сигарет, которые они курили, я не видел, и пластинки, которые они слушали, я не слушал. И даже то, что по «телеку» там не показывали «клубничку», их очень удивило. И даже моя одежда была не сильно похожа на импортную.

А вот то, что моя успеваемость «выше среднего» многих порадовало. В школе, где я учился до Одессы, списывать было не принято. Никто никогда с таким вопросом ни к кому не обращался. А тут уже через несколько дней ко мне прямо с утра подходили ребята с просьбой «списать» что-нибудь. У меня всегда все было готово, а отказывать товарищам было неудобно. Правда уже недели через две об этом стало известно «классной» (так мы называли классного руководителя Анну Львовну Быстрицкую). Она несколько раз говорила со мной о том, что давать списывать нехорошо. Поэтому приходилось предупреждать желающих «сдуть» домашнее задание.

Мне нравилось учиться. Никакого труда на учебу я не затрачивал. Домашние задания я делал быстро, стихи заучивал сразу, читал рекомендованную литературу быстро. Но особенно мне нравились уроки математики. Звали учителя Александр Яковлевич Розанов. Он знал всех по имени, так к нам и обращался. Каким-то образом Александр Яковлевич смог нас убедить, что его систему очередности вызова «к доске» мы знаем. И, поэтому, всегда спрашивал, «кто сегодня должен отвечать». Чаще всего «очередник» поднимался сам и выходил к доске.

Мы, накануне его уроков, определяли, кому отвечать. Чащу всего это проходило. Мудрый человек, он понимал, что те, кому надо, и так будут учиться. А паре «завзятых троечников», которым поступить в институт «не светило», он и ставил тройки.

Иногда он устраивал «быстрые контрольные». Это было несложное «хитрое» задание, состоявшее, как правило, из небольшого вывода формул и дальнейшей арифметической подстановки в ответ чисел. Отвечал первый, выполнивший задание. Если полученное число совпадало с его решением, вывод он не спрашивал. А вот если ответ был неверный, отвечал следующий. Получал свою пятерку, а потом на доске писал весь ход решения.

Мы с Валеркой быстро поняли, что тут можно схитрить. Обычно я писал решение, а он подставлял числа. Считал мой друг быстро. А ответ мы давали по очереди, но не подряд, а «без системно»: пару раз я, потом раза три Валера. Наши отличницы поняв, что мы работаем вдвоем, пытались нас остановить, мол «так не честно». Но мы говорили, что «А.Я.» не запрещает, и вы объединяйтесь".

Ещё оказалось, что некоторых «простых» для меня вещей из школьной программы они не знают. Для них было открытием то, что я умею пользоваться логарифмической линейкой. А то, что у меня их было две, большая и маленькая, их удивило ещё больше. А, когда я принес чертеж, выполненный тушью с помощью рейсфедера, они сначала вообще не поверили, что это сделано руками. Пришлось на следующий день приносить тушь и готовальню (пенал, в котором хранятся приспособления, для работы тушью, а слово «готовальня» они тоже услышали от меня) и показать, как этим надо работать.

Только однажды я не подготовился к математике. Причину этого сейчас, конечно, не вспомню. «Проанализировав» очередность выхода к доске я решил, что меня «не спросят». Каково же было мое удивление, когда Александр Яковлевич, поздоровавшись, сразу посмотрел на меня и жестом «пригласил» к доске.

Мне очень нравилась тригонометрия. Несложные преобразования формул выглядят красиво, а результат, путем этих самых преобразований получается часто в виде простого числа. Но стоит только пойти неправильным путем, и вместо простого преобразования получается нескончаемый процесс перетекания одной формулы в другую, более сложную и более далекую от конечного результата.

Когда я, быстро записывая на доске формулы, дошел до нижнего её края и попытался, стерев несколько строк сверху, продолжить, Александр Яковлевич остановил меня словами, что «на тройку этого вполне достаточно». Класс ахнул от удивления. Четверка для меня была редкостью, а тут…

Одна из отличниц подняла руку, вышла к доске и за полминуты написала решение. Это было единственное мое «фиаско» на математике в школе.

Однажды Валера предложил пойти заниматься в секцию классической борьбы. Правда, занятия наши продолжались недолго. Через пару недель на тренировке меня случайно ударили ногой по спине. Заниматься с полной нагрузкой я не мог, и тренер сказал, что нам лучше расстаться.

В начале апреля мы переехали из нашей комнаты в двухкомнатные «хоромы» на третьем этаже. Конечно, в Германии мы жили в неплохих условиях. Но это уже была «своя» квартира. Конечно, работы было много. Начиная от побелки потолка, оклейки новых обоев и до покраски окон и дверей. Но уже к лету все основные работы были закончены. Это был мой первый опыт самостоятельного ремонта.

Разговора о смене школы я даже не ставил. В этой меня все знали, и мы решили, что лучше я буду туда ездить. Дорога занимала около часа. Сначала до троллейбуса, иногда по грязи, потому, что тротуары были не заасфальтированы. Потом до «Пятой станции Фонтана» на троллейбусе, затем до «Девятой станции Фонтана» на трамвае и минут пять до школы пешком. Поскольку транспорт ходил плохо и, утром, как правило был «забит до отказа», я старался выехать пораньше. Зато у моих товарищей, желавших «списать» домашнее задание, появилось больше времени.

Кроме Валеры друзей в классе у меня не было. И он иногда приезжал к нам домой, особенно когда у нас родился Виталик. Ну а я иногда бывал у него.

В нашем новом доме было немного ребят одного со мной возраста. Я познакомился с Сашей Дьяченко. Невысокого роста крепкий паренек, как оказалось, тоже был сыном офицера. Летом 1966 года мы иногда ездили на пляж. Правда, ему больше нравился пляж «Дельфин», а я чаще ездил к Валерке на 9-ю станцию Большого Фонтана. Но когда на море не хотелось, бегали по соседним стройкам.

Иногда забредали в посадку и на близлежащие заброшенные сады, где «лакомились» кислыми ягодами алычи, иногда абрикос и очень редко персиков. У меня от отца остался велосипедный двигатель внутреннего сгорания. В журнале «Моделист-конструктор» мы увидели, как можно построить машинку с таким мотором. Идея была одобрена обоими. Инструмент у меня был. Для рамы решили поискать на свалках обрезки труб. Излазили все свалки в округе, но ничего не нашли.

Деньги все равно были нужны, и Саша высказал идею, что монеты могут ронять возле автоматов с газированной водой. И вот в один из летних дней мы сначала обошли все автоматы в нашем районе. Но ни вблизи, ни в районе Черноморской дороги ни копейки не нашли. Вечером, посовещавшись, решили, что деньги теряют только гости Одессы, а они ходят по центру и по пляжам.

На следующий день поехали в центр. Начиная от вокзала прошли по всем улицам до самого цирка. В рабочий день в жаркую погоду в центре города народа было немного. Денег мы, естественно, тоже не насобирали, а вот на воду потратили много. Так идея с машиной и заглохла.

Надо сказать, что наша дружба с семейством Матюшиных только укреплялась. Старший брат дяди Володи, Михаил Нестерович Матюшин, был преподавателем в Одесском институте связи имени Попова. И когда на одной из встреч, посвященных какому-то празднику, он спросил, чем я занимаюсь в свободное время, я ответил, что отец кое-чему меня научил в области радиолюбительства.

Михаил Нестерович (а я тогда ещё не знал, чем он занимается) задал мне несколько вопросов по радио. Я рассказал, что знал. Ответы его удивили и обрадовали. А следующий вопрос, что я думаю делать после школы, застал меня врасплох. Я, конечно, интересовался, какие ВУЗы есть в Одессе. Университет меня не интересовал. В политехническом было что-то, связанное с радио. Но Михаил Нестерович, услышав мои ответы, сказал, что мне надо обязательно поступать в институт связи.

Уже по одному названию «институт связи» я сразу понял, что другой дороги у меня нет. И вот все экзамены я сдал успешно и стал студентом факультета радиосвязи и радиовещания Одесского института связи имени Александра Степановича Попова.

О сложностях первого курса ещё будет написано. И, если бы не Михаил Нестерович, не знаю, когда бы закончилась моя учеба.

Конечно, связь с семьей Матюшиных не прерывалась. Приезжая в отпуск в Одессу я обязательно созванивался с Михаилом Нестеровичем, узнавал у мамы, как дела у Капитолины Петровны.

А когда я поступил в академию, я снова встретился с его сыном. Мне даже довелось побывать один раз у него дома — я опоздал к приходу поезда из Одессы. И за посылкой пришлось ехать к нему домой.

Увы, позднее встречаться ни с Михаилом Нестеровичем, ни с другими членами семьи Матюшиных мне не пришлось. Но память об этих замечательных людях, о моей «классной», Анне Львовне, об Александре Яковлевиче останется со мной навсегда.

Первый курс. «Колхоз»

Центральный вход в ОЭИС

Ура!!! Так, наверное, должен был я закричать, когда увидел свою фамилию в списке поступивших на факультет радиосвязи и радиовещания в ОЭИС (Одесский электротехнический институт связи имени Александра Степановича Попова). Но я был уверен, что поступлю и радость свою скрывал. Если бы я знал, что поступить — это самое простое из того, что мне предстояло за пять лет учебы.

Через пару дней нас, студентов первого курса факультета радиосвязи и радиовещания, собрали в одной из лекционных аудиторий. Выступил, должно быть, декан Лободзинский, зам декана Неля Александровна Ромащенко. Рассказывали, наверное, про учебу, про трудности и особенности. Затем представили нам старост групп.

В нашей группе «Р11» им оказался невысокого роста худощавый грузин Шалва Михайлович Кебурия. Он отслужил в армии и успел несколько лет поработать. Мы, школьники, восприняли это как должное. Староста должен иметь авторитет. Говорил он с легким акцентом.

Сначала он зачитал список всей учебной группы. Услышав фамилию, мы поднимались, чтобы сразу познакомиться со всеми. Одесситов в нашей группе было немного. Кроме меня ещё Саша Белоусов, Сергей Попов, Исай Дергун и Володя Олейник. Иногородние жили в общежитии («общаге», как все её называли). Но некоторым места в общаге не досталось. И эти ребята практически сразу после того, как увидели свои фамилии в списках поступивших, но не нашли себя в списках на общежитие, пошли по ближайшим улицам искать «угол».

Как правило, в одну комнату хозяева пускали сразу нескольких студентов. Это было выгодно и одним и другим. Хозяева получали больше денег, а студентам было дешевле. Плата за комнату обычно составляла рублей 40–50, в зависимости от площади и условий. Нельзя сказать, что студенты, снимавшие жилье, были из очень обеспеченных семей. Хотя именно материальное положение родителей было определяющим при назначении общаги. В Советском Союзе очень обеспеченных семей было совсем немного.

В общем, студенты как — то выходили из положения. При этом без общежития оставались не только ребята, но и девушки. И так продолжалось до третьего курса. Студентам третьего и более старших курсов общежитие давали всем.

Одесситов вопрос жилья не волновал. А вот стипендия, которая составляла 35 рублей, для меня была очень важна. Её и на первом курсе платили не всем. Один или два человека с курса стипендию в первом семестре не получали — семейный достаток был выше среднего.

После знакомства, староста рассказал, что через несколько дней мы поедем «в колхоз». Практика направлять студентов «на помощь в уборке урожая» была всесоюзной. Шалва, как он просил себя называть, рассказал нам про одежду для колхоза, время отъезда и отпустил по домам.

Уже на первой встрече с однокурсниками я познакомился с Сашей Белоусовым. Когда мы называли Шалве адрес проживания, выяснилось, что он тоже живет на Черёмушках. Поэтому домой мы ехали вместе. Так началась наша дружба.

В назначенное время мы пришли к институту. Наша учебная группа вместе ещё с одной должны были ехать в село Табаки, Болградского района Одесской области. От Одессы это примерно в ста километрах на юго-запад. Пока ехали, познакомились со всеми более подробно.

Поселили нас в большом зале. Все удобства, естественно, были на улице. На большом дворе стоял длинный стол, рядом была летняя кухня. Как только мы разместились, нас накормили очень вкусным обедом.

За месяц, пока мы работали в Табаках, самое хорошее впечатление оставила кормежка. Готовили местные поварихи очень вкусно и сытно, а порции были большие и всегда можно было попросить добавки.

Еда была, как это ни странно могло показаться, совсем не простой. На закуску, как правило, давали салат из помидор, огурцов и молодой капусты, заправленный ароматным подсолнечным маслом.

На первое подавали вкуснейший украинский борщ или куриный суп с домашней лапшой. Чаще всего многие были сыты уже после первого. Но отказаться от второго было сложно.

Если это была картошка, то, как правило, молодая, некрупная, вареная целиком, посыпанная зеленым лучком и укропом. А к картошке «прилагались» огромного размера котлеты или тефтели.

Иногда подавали домашнюю вареную лапшу, тоже с котлетами, жареным или тушеным мясом, или тефтелями.

Голубцы с замечательным соусом или фаршированные мясом перцы тоже были прекрасны. А на третье был либо фруктовый сок, либо компот.

Конечно, после такого обеда о работе речи быть не могло. Да и распорядок дня был такой, что обед был часов после шестнадцати.

Про завтрак не помню, но это были, скорее всего, те же блюда, что и на второе на обед. Но завтрак и обед никогда не повторялись. Иногда были творог и сметана, оладьи или сырники. А вот про ужин не помню. По-моему, всем было достаточно обеда.

Иногда нам предлагали вареную кукурузу.

Во время работы, часов в двенадцать, в час дня, предлагали полдник. Чаще всего это было молоко с хлебом. Иногда вместо молока привозили арбузы, и тоже с хлебом. Хлеб всегда был свежий, ароматный, с хрустящей корочкой.

Много лет прошло, но еду я помню отлично.

Наше жилище находилось на небольшом пригорке. А спустившись на улицу мы обнаружили на первом этаже этого здания небольшой магазинчик, где продавали местное вино на разлив. Надо сказать, что в то время я, практически не пил вина. А о более крепких напитках и говорить не приходится. Но иногда, с разрешения Шалвы Михайловича, мы позволяли себе по стаканчику вина.

Утром следующего дня, часов в восемь мы, уже позавтракав, поехали на работу. За месяц нас использовали на многих работах. Мы очищали от листьев початки кукурузы, собирали виноград или помидоры. Старосты учебных групп разделили нас на бригады по четыре человека, чтобы можно было оценить вклад каждого.

В нашей бригаде были Слава Вырлан, Саша Белоусов, Серго Нагапетян и я.

Слава, высокого роста молдаванин с кудрявыми волосами, жил в селе, в школе учился хорошо и по-русски говорил без акцента.

Саша Белоусов, крепкий блондин, жил в Одессе, на Черемушках. Отец его раньше плавал, но ко времени нашего знакомства уже работал на берегу.

Веселый, небольшого роста армянин Серго Барсегович Нагапетян, учился в Ереване, играл на скрипке и жил на частной квартире вместе со Славой.

Очищенные от листьев початки кукурузы бросали в ящик с ручками, типа носилок, который потом относили на весы. Весовщица, местная девчонка, долго не могла понять, почему, когда носилки приносит Серго, они весят на несколько килограмм больше, чем у других. Серго, заговаривая с ней, становился к весам и ногой слегка надавливал на ящик. Только недели через две она раскрыла эту маленькую «хитрость» и отгоняла его от весов.

Точно так же взвешивали и виноград, и помидоры. И там Серго тоже «хитрил» с весами.

Результаты нашей работы потом подсчитывали и начисляли деньги. Большую часть денег с нас удержали за питание и жилье, но по нескольку рублей в конце работы мы получили.

После работы мы отдыхали, как могли. Кто-то взял мяч, иногда мы гоняли в футбол. Местные достопримечательности не представляли интереса. Кроме винного магазинчика больше ничего не было.

У одного из наших однокурсников был небольшой переносной магнитофон. И владелец, имени которого я, увы, не помню, сразу получил прозвище «завмаг». Он всегда сам его включал. На пленках были «затертые» хрипящие и свистящие записи Высоцкого, Окуджавы, Визбора и других бардов. Там я с этими бардами впервые и познакомился.

Только одному из нас «завмаг» позволял пользоваться магнитофоном. Это был Володя Олейник. Естественно Володя сразу получил прозвище «помзавмаг», то есть «помощник заведующего магнитофоном». Чаще всего его называли просто «пом». И это прозвище держалось за ним до самого выпуска.

В колхозе я научился курить, и эта «страсть» была со мной до 18 апреля 2011 года. Именно в этот день, перед операцией АКШ (аортокоронарное шунтирование) я выкурил последнюю сигарету и теперь даже дыма табачного не выношу.

В селе был небольшой пруд. Однажды мы хотели искупаться. Но берега были глинистые и грязные, а вода зеленая, покрытая гусиными и утиными перьями. И никто не решился искупаться.

И что, скажет досужий читатель, только вкусная еда, работа, футбол…И это тогда, когда целый месяц рядом были молодые парни и девушки??? Воспользуюсь фразой из известной рекламы и скажу: «Ну…это уже другая история».

Больше мне ездить в колхоз не довелось. На втором курсе нас в колхоз не посылали, а на третьем, четвертом и пятом курсах я возвращался из стройотрядов в середине сентября.

Впереди было ещё пять неизвестных лет обучения, новые незнакомые слова «семестр», «сессия», «коллоквиум» и много чего ещё…

Первый курс. Учеба

День знаний, 1 сентября, в те годы не отмечали так, как сейчас. Да, первоклашки шли с цветами, выпускники школа, десятиклассники, шли гордые от того, что они теперь в школе самые старшие. А мы, студенты первого курса ОЭИС, по-моему, в этот день ехали в «колхоз».

И первый день занятий я не очень запомнил. Наверное, в этот день, как и всю первую неделю, были только лекции. И это было совсем новым для меня занятием. Главное, что я тогда думал, надо успеть записать за преподавателем как можно подробнее. И я старался все записать. Не отвлекаясь, подробно, понятно.

И на лекциях, вроде, все было понятно. А ещё в первые дни мы все активно посещали библиотеку и набирали кучу рекомендованной литературы. Помню, что несколько дней я приходил домой с тяжеленым портфелем, выкладывал кучу книжек и прятал их в шкаф.

На лекциях все было понятно, «домашних заданий» не задавали, поэтому правило «студент живет от сессии до сессии, а сессия всего два раза в год» я исполнял «строго». Экзамены в школе я тоже сдавал, всегда успешно…Если бы кто-то в свое время подсказал, что лекции надо не просто «прослушать», а потом не один раз ещё прочитать, понять, закрепить, запомнить…

Даже то, что и на практических занятиях по математике и начерталке (так мы называли «начертательную геометрию»), и на «лабораторках» по физике, и на семинарах по истории я отвечал, мягко говоря, не очень хорошо, меня нисколько не смущало. Я удивлялся. Как же так, вчера «просмотрел» методичку по «лабораторке», а сегодня ничего сказать не могу. Вроде все было понятно…

Это уже потом, и на старших курсах института, и когда начинал службу в армии, и когда учился в академии понял, что «повторение — мать учения». И не два и не три, а порой пять раз надо было прочитать и десять раз повторить, только тогда такой большой объем информации оставался в памяти надолго, а некоторые вещи навсегда.

После «колхоза» в учебной группе сложились некие «товарищества», многие из которых просуществовали до самого окончания института. Я подружился с Саней Белоусовым и Славиком Вырлан. Конечно, и Саня Дрыгайло, и Слава Сагайдак, И Володя Проценко, и Володя Олейник тоже были в «большом круге общения». Но Белоусов и Вырлан вместе со мной были в одной «бригаде» на «лабораторках» и многих практических занятиях. Ни разу они мне не высказали жесткое «фе» за плохую подготовку к занятиям.

Зная, что в школе я учился хорошо, думали, что взрослый, сам должен понимать… Нет, ни в коем случае я не осуждаю их за это. Они были одного со мной возраста, практически одинакового воспитания, одного образа мыслей…

Зато я не пропускал ни одного вечера отдыха. А вечера проводились в институте почти каждую неделю. И для меня было удивлением, почему они на вечера не ходят. Несколько раз перед вечером я заходил на квартиру, которую снимал Слава и Серго. Но они всегда отказывались, вечерами даже в хорошую погоду сидели домам, над книгами и конспектами.

Сессия прошла, как сон. Математика — «два», физика — «два», «начерталка» — «два». Конечно, сейчас уже не вспомнить всех подробностей этого провала. А на экзамене по истории КПСС преподаватель, развернув мою зачетку, спросил: «Почему нет оценок? Вы что, болели?» Я сказал, что экзамены я сдавал, но не сдал, и он очень удивился.

Перед этим экзаменом у меня был «мандраж». Я, наконец, понял, что могу распрощаться с институтом. Понял это и преподаватель. Он долго пытался получить от меня хоть сколько-нибудь внятные ответы, но все было напрасно. Наверное, и мой голос, и внешний вид показывали степень моего волнения. Он поставил тройку и сказал, что надеется увидеть меня в следующем семестре.

После экзамена меня вызвали к замдекана. Ещё в начале обучения старшекурсники сказали, что её надо бояться больше всех в институте. Как ни странно, она попросила меня передать, что хочет встретиться с мамой. Это было странно для института, но такой факт имел место быть. Мама, конечно, позвонила Михаилу Нестеровичу Матюшину. Совместное решение было очень простым. Мне надо было сделать справку о болезни, тогда появлялась возможность пересдать сессию.

Как я готовился к пересдаче, сейчас уже и не вспомню. А вот то, что на пересдаче «начерталки» преподаватель удивился, что я получил «двойку», это я помню. ««За такой ответ на экзамене я бы подумал и предложил «побороться» за «пятерку», — сказал он после моего ответа. Но на пересдаче он, в принципе, больше тройки не ставил.

Физику я пересдал в первые дни второго семестра. Чуть сложнее было с математикой, но и тут я «осилил». Помню, что мне сильно помогала готовиться наша «бабулька». Преподаватель, которая вела у нас практику по математике, пожилая, хрупкая дама, которая хромала и ходила всегда с палочкой. Она не только перед экзаменом, который принимал доцент Мильман Давид Петрович, прогоняла меня по всему курсу, но и «натаскала на его «любимые» вопросы.

Надо сказать, что я изменил систему своих занятий в семестре. Да и к «вечерам отдыха» стал относиться спокойнее, посещал их значительно реже.

Когда появилось сообщение, что начинается набор в стройотряды, я сразу пошел в комитет комсомола. Но меня сразу спросили про сессию, а узнав, что я получил три двойки, сказали, что заявление даже рассматривать не будут. И то, что я все пересдал, не имело значения.

Волнение перед экзаменами летней сессии было очень серьезное. Но все прошло успешно. В зачетке даже появилось две четверки.

Первый курс завершился, можно было отдохнуть. Мой школьный друг Валера Дудник, студент медицинского института, тоже сдал сессию успешно, как, впрочем, и зимнюю. И несколько дней мы с ним отдыхали. Но он устроился на «скорую», да и я начал искать работу. Денег на жизнь не хватало. Зато мне опять стали платить стипендию.

А впереди было ещё четыре года обучения.

«Грузчик»

Как я радовался, когда сдал летнюю сессию на первом курсе. Причин тому было несколько. Во-первых, просто потому, что закончился такой непростой первый курс. Во-вторых, впереди было лето. А в-третьих, мне опять платили стипендию, которая была существенной частью нашего семейного бюджета.

Первые несколько дней я просто «балдел». С утра я уезжал к своему другу Валере Дуднику, который жил недалеко от моря. Мы вдоволь купались и загорали. А когда «уставали» от отдыха, шли к нему домой. У его отца был частный дом на улице Толбухина. А на участке всегда было много работы, которую мы делали, понимая, что надо. Но самое главное, что его бабушка, мать Валеркиного отца, отменно готовила. И отказать себе в удовольствии вкусно и сытно поесть я не мог.

Но «балдеть» все лето было нельзя. Валера, студент — медик, устроился работать санитаром. А одному отдыхать было неинтересно. И я начал искать работу. Это только говорили, что в Советском Союзе каждый может найти дело «по душе». Но, во-первых, к «душе» ещё надо было иметь что-то делать. А, во-вторых, мне нужна была работа на месяц. А кто возьмет работника на месяц?

Я долго обивал пороги больших и маленьких предприятий с разной сферой деятельности, пока не «наткнулся» на организацию, которая называлась «Гастроном торг». Оказалось, я им подхожу. Оформление не заняло много времени, и меня направили на склад, который находился практически на территории одесского рынка, всем известного как «Привоз». Название говорило о том, что товары туда «привозили». Писать о «Привозе» коротко бесполезно, а писать много не могу, тем более что до меня уже много и хорошо написано.

Работавшие на складе четыре человека были раза в два старше меня. Все коренные одесситы, они даже были немного похожи друг на друга. Среднего роста, склонные к полноте, седовласые, они сразу показались мне похожими на тех «биндюжников», которые вставали, когда Костя входил в пивную. Особенно запомнились мне руки этих «коллег». Мощные мышцы, которые были видны даже сквозь рукава, короткие толстые пальцы говорили о том, что эти люди всю жизнь занимались тяжелым физическим трудом.

Я жил в Одессе уже почти три года и немного освоил одесский язык и одесское произношение. Но они сразу меня вычислили. Я рассказал, кто я, где учусь и живу. А когда я рассказал, что у меня нет отца, не стали жалеть, мол «сиротка». Но, со временем я почувствовал какую-то теплоту, которую они проявляли в разных формах.

Надо сказать, что коренные одесситы не любили ругаться матом просто так, для связки слов. А поскольку двое из четверых моих «коллег» были евреями, они тем более не ругались. Не знаю, как сейчас, а тогда одесситы не делили себя по национальному признаку. Гордое звание «одессит» было выше национальности. И если в разговоре иногда звучали слова «это твои хохляцкие штучки» или «как ты, старый еврей, мог…», то это было не со зла, не в укор национальности, а в «шутейном смысле».

Работа была совсем не трудной. Приезжала машина с фруктами, виноградом или овощами, которые надо было разгрузить. Но самое главное, что этот товар надо было ещё рассортировать по качеству. Что получше — в одну сторону, что похуже — в другую. Это мне объяснили в первый день. Причем первую машину я разгружал, но определять, в какую часть склада ставить, мне показывал один из старших товарищей. Освоил эту науку я быстро. И уже с третьей или четвертой машины сам определял, куда что ставить.

Когда подходило время обеда, все прекращали работу, садились к столу, доставали свою снедь и молча «кушали». Именно «кушать», а не «есть» или другими, более грубыми словами назывался прием пищи. Фрукты или овощи из дому не приносили. Каждый брал из ящиков помидорку, огурец или несколько «стрелок» зеленого лука и присоединял эти овощи к котлете, куску мяса или рыбы, которые составляли основу обеда. Никакого алкоголя или даже пива на работе мы себе не позволяли.

Меня учили не только «сортировке» овощей и фруктов, но и, к моему стыду, чистоплотности и «одесскому патриотизму». Однажды, на второй или третий день работы, привезли виноград «дамские пальчики». Красивые грозди издавали такой аромат, что я не устоял. Поставив очередной ящик, я оторвал от гронки пару ягод и отправил их в рот. А когда я сделал то же, поставив очередной ящик, один из «старших товарищей» отозвал меня в сторону и сказал: «Вова, не надо так больше делать. Ви же интэллигэнтный человэк, студэнт. А кушаете немитый виноград. Если захотели покушать, возьмите гронку, помойте вон там, под краном и скушайте. А гразный виноград кушать некультурно. Кроме того, этот виноград будут покупать гости нашей Одессы. А шо воны подумають, кода на Дэрибасовской увидят гронки, которые уже до них кто-то кушал? Воны подумают, шо одесситы некультурные люди.»

Он говорил это тихо, так, чтобы его слышал только я, чтобы не показывать остальным, «шо он воспитуэт нэкультурного студэнта». Я оценил это сразу и больше таких «ляп» не допускал. А в конце дня он же сказал мне: «Володя, возьми себе домой фруктов, угостишь маму и брата». Каждый из моих старших товарищей перед уходом с работы набирал небольшой пакет овощей и фруктов: пару помидор и огурцов, гронку винограда, пару яблок, груш или персиков, немного зелени, в зависимости от того, что было на складе.

Между собой «старшие товарищи» почти всегда обращались на «вы» и по имени-отчеству. И меня, иногда, тоже называли на «вы».

Бывали, конечно, и сверхурочные работы. Однажды после обеда пришел сотрудник из «управления» и сказал бригадиру (а это был один из «старших товарищей»), что сегодня привезут несколько машин «компота», которые надо разгрузить. Мы сразу пошли на склад, который располагался неподалеку. Пришли вовремя. К складу уже подъехала машина с длинным прицепом, доверху загруженным ящиками, в которых находились трехлитровые банки с компотом.

Бригадир осмотрел склад и рассказал, что и как делать. Все, конечно, было просто: один в кузове подавал ящик, а четверо внизу брали ящики и носили на склад. Каждые полчаса по команде бригадира устраивался перерыв на пять минут. Часов около восьми вечера устроили перерыв на ужин. Бригадиру выделили деньги, он сходил в магазин, купил колбасы, хлеба, сыра и масла. А запивать все это распорядился компотом. То, что произошло потом, меня удивило. Открыли одну банку, бригадир попробовал и отставил её в сторону. Открыли другую, и снова в сторону. Только третья банка ему понравилась. Компот был из персиков, очень вкусный.

Закончили разгрузку часам к одиннадцати. А домой каждый взял по банке компота. Оказалось, что на погрузке и разгрузке «предусмотрен бой» банок. А мы получили все банки целыми, и сами не разбили. Но «бой» предусмотрен, значит можно «его» унести домой.

А на следующий день меня назначили грузчиком на машину, которая развозила продукты по магазинам в центральной части города. Водитель, он же экспедитор, предупредил меня о том, что я уже слышал: «Гости нашего города должны видеть только самое лучшее. Ничего не должно упасть или повредиться».

Мы возили самые разные товары: масло, сыр, ящики с компотом, овощи и фрукты. Работа была несложной. Но, самое главное ждало меня после разгрузки. Водитель сел в машину, достал из кармана деньги, отсчитал часть и отдал мне, сказав, что это премия. И так было возле каждого магазина. Я не знаю, сколько он оставлял себе, но к концу дня у меня в кармане было рубля четыре. Да ещё около рубля я потратил на обед в столовой.

Домой я принес кучу продуктов: колбасу, сыр, масло, печенье, конфеты, какие-то консервы. Это были не деликатесы, но при нашей небогатой жизни мы и этому были рады.

Мне очень понравилась такая работа. Судя по всему, водителю тоже понравилось работать со мной. Я носился с продуктами, как метеор, а значит мы обслуживали больше магазинов, значит и «премия» была больше. Так с этим водителем я работал всегда, когда не было «авралов».

Увы, продолжалась моя работа всего три недели. Но и тем небольшим деньгам я был очень рад. А следующим летом я уже ехал в стройотряд. И тоже не переживал, что летом надо работать, а не отдыхать.

Иван Степанович

Может быть у кого-то было по-другому, но мне в школе и институте не очень везло с изучением иностранных языков. В пятом классе мы начали изучать английский. В это время наша семья жила в ГДР. Вроде бы правильно было немецкий учить. Но школа решила: надо учить английский. Надо сказать, что учить английский мне нравилось. И учителя, помнится, тоже нравились.

С пятого по девятый класс я поменял четыре школы. Не знаю, как должно было быть на самом деле, но за четыре года обучения я мог прочитать только два десятка слов в учебнике. А уж если удавалось послушать песни на английском, то понять что-то было невозможно. Хотя, что касается произношения, я, на своем уровне, оценивал наших преподавателей очень высоко. Сравнение строилось на том, как говорил преподаватель и как звучал голос в песнях.

Из школьных педагогов особенно запомнилась Анна Львовна Быстрицкая. В её «девятый» класс, а она была классным руководителем, я попал в октябре 1966 года. Отца перевели в Одессу, и я пошел учиться в школу № 82. Анна Львовна была полной дамой, не особенно следившей за своей внешностью. Одевалась она просто, без лоска, чем напоминала домохозяйку, которую срочно пригласили на прием к врачу. Почему к врачу, а не к какому-нибудь руководителю? К руководителю она бы приоделась, накрасилась, а к врачу можно и так. Ей было далеко за сорок, перспектив по работе, как и для многих других учителей, никаких.

Говорила она, как и все одесситы, с «одесским говорком». И уже на первом уроке я обратил внимание на её произношение, как преподавателя английского. На мой взгляд, оно было «никаким». Так, например, фразу «where are you from» она произносила примерно так: «выер арэ ю фром». После преподавателя, который был у меня в восьмом классе, а также после того, как появилась возможность слушать песни, а иногда и тексты, на английском, это меня немного коробило. Но я с этим скоро смирился.

Понимая, что «английский» на одной школьной программе выучить невозможно, она не сильно «заморачивалась». Такого слова в то время мы не знали, но сейчас оно совершенно точно отражает её стиль преподавания. Наверное, главной задачей, которую она ставила для нас на уроках, было полностью прочитать учебник.

Конечно, мы, в пределах школьного курса, в довольно общих чертах имели представление о настоящем, прошедшем и будущем времени. В то, что есть ещё «тонкости» в этих «временах», мы не особенно вдавались. Знаний «английского» за время обучения в девятом и десятом классах у меня не прибавилось.

Прочитав эти строки, может сложится впечатление, что Анна Львовна мне не нравилась. Это совсем не так. Я хорошо успевал по многим предметам. Почти все учителя это отмечали с первого моего появления в школе. Естественно, они рассказывали об этом «классной» (так все тогда сокращенно называли классного руководителя). И она относилась ко мне очень хорошо. А я, как воспитанный человек, отвечал ей взаимностью. А когда у меня умер отец, она мне очень помогла. Нет, она не утешала меня и, тем более, не жалела. Я сейчас и не вспомню, что конкретно и как она делала. Но только мне с её помощью удалось сгладить это горе, за что я ей до сих пор благодарен.

А ещё она ругалась с несколькими преподавателями. В школе я был человек очень спокойный и ни с кем не ругался. Чем я не понравился «географу», «чертежнику» и «русичке», сейчас уже не вспомню. Но, только у меня не то, что серебряной медали не было, а появилась даже «тройка» в «аттестате». И это была «тройка» по русскому языку.

Я не учил «украинский язык и литературу». Несколько раз учительница пыталась меня спрашивать, но я, наверное, ответил, как ей казалось, «недостаточно уважительно». Она «взъелась» на меня, требовала, чтобы я на уроках присутствовал и, хотя бы, слушал «язык того народа, на территории которого я живу». Я сказал, что не понимаю этого языка, поскольку не изучал его. А выучить за год невозможно. В общем, мы на каждом уроке «скандалили». Когда была возможность, я с уроков уходил, сидел на улице. Но когда погода была плохая, приходилось сидеть на уроке. Я всегда занимался другими предметами. И это ещё больше раздражало «украинку».

Наверное, вот из таких людей и появились потом «нацики», которые ненавидят все русское. Некоторые «шедевры» современной, на тот момент, украинской «поэзии» я запомнил: «Трактор у поли дыр-дыр-дыр, ты за мир и я за мир» — Павло Грыгорьевич Тычина.

Нет, конечно это не Шевченко. И, наверное, были и среди современных украинских литераторов люди, достойные называться «народными украинскими поэтами и писателями». Но, почему-то, я запомнил только «дыр-дыр-дыр». Наверное, так преподавали. А ещё «украинка» дружила с преподавателем «русского». И вот результат. Как ни боролась Анна Львовна, «трояк» по «русскому языку» в аттестате у меня появился. А по русской литературе «пятерка»! Преподаватель был другой, и на уроках я отвечал, надо полагать, с любовью к предмету. Ну, да, Бог им судья. Вот Анну Львовну жаль, она переживала за меня больше всех, и на выпускном утешала маму, и говорила, что я все равно поступлю, и выучусь. И так, как и я, любили нашу «классную» все без исключения. Даже завзятый двоечник Толя Нечипоренко на выпускном говорил ей слова благодарности за то, что его не выгнали, а вручили «Аттестат». А то, что мы не знали «английский», так тогда задачи такой не было в стране, учить иностранные языки.

Когда я уже учился в институте, я несколько раз заходил в школу и обязательно встречался с Анной Львовной.

И в институте изучение «английского» тоже было «не на уровне». Некоторые мои знакомые, которые хотели изучать английский или учились на «ин язе» в университете, занимались факультативно с преподавателями. Знание языка в то время было делом небольшой группы людей, которые либо работали преподавателями, либо экскурсоводами у иностранцев.

Ещё в Одессе, как приморском городе, знание языка необходимо было морякам, точнее капитанам судов, радистам и ещё некоторым категориям моряков, которым необходимо было общаться с иностранцами по долгу службы.

Преподаватель английского в институте Иван Степанович Луценко — пожилой, несколько склонный к полноте мужчина, носивший очки на краешке носа. Почему-то мне запомнилось, что он в любое время года приходил на занятия в сером пиджаке «в мелкую клетку» и галстуке «на резинке». Причем галстук всегда «висел» под воротником рубашки не «по центру» и был не затянут, так, что всегда была видна застегнутая верхняя пуговица. За «глажкой брюк» он тоже не особенно следил.

В руках, точнее под мышкой, он носил потертый портфель желтого цвета. Позже, когда на сцене появился Михаил Жванецкий, я вспомнил этот портфель. Мне даже казалось, что одессит Луценко передал портфель одесситу Жванецкому.

Положив портфель на стол, он доставал учебник и тетрадь, которая служила журналом. Найдя в тетради нужную страницу, он поверх очков оглядывал класс.

Никакой системы в выборе «отвечающих» у Ивана Степановича не было. Он просто с первого занятия начал опрос «по алфавиту». И то, что одни отвечали лучше, а другие хуже, его нисколько не смущало.

Любимчиков у него не было. И, когда отвечал последний по списку, следующим отвечающим всегда был первый. Мне ни разу не удалось заглянуть в его «журнал», но, думаю, что против моей фамилии большинство оценок были тройки. Увы, на первых курсах моя успеваемость, в том числе и по «английскому» была не на высоте.

Конечно, зная систему, можно было подготовиться и получше. Но, когда я увидел, что независимо от того, как я отвечаю, похвалы не будет, интерес к предмету у меня пропал. Конечно, я читал и переводил все, что задавали. Но были предметы поважнее, и желания тратить время на английский у меня не было. А ещё меня смущало произношение Лученко. Он не особенно напрягался и иногда просто"читал русским языком английские буквы".

Он быстро запомнил каждого из нас по фамилии. Этому в немалой степени способствовало то, что занятия почти всегда проходили в одном классе, а мы садились на одни и те же места.

Вот взгляд Луценко остановился на мне, и далее следовало: «Comrade Terekhov. Read and translate, perhaps, the text, page fifty-four». Это так должно было быть. А звучало примерно так: «Ну (небольшая пауза), камрид Терехов, рид энд транслейт пэрхэпс зы тэкст, пэйдж фифти фор».

Я поднимался, брал в руки книгу, заранее открытую в нужном месте, и начинал читать. Прочтя нужный текст, я переводил его на русский. С произношением при чтении у меня проблем почти не было. Но когда я к занятиям не готовился, с переводом иногда были проблемы. Точнее, не с переводом, а с расстановкой времени.

Возможно, на начальном этапе обучения я чего-то не понял или не запомнил. И поэтому никак не мог взять в толк, как это в настоящем (и других тоже) времени можно ещё что-то выделить, от чего и слова будут звучать по — разному, и перевод будет разный. И если смысл текста мне всегда был понятен, то разницу в том, что, например, «действие совершается постоянно, или сейчас, или продолжается или…ещё чего-то» я вроде и понимал, но зачем вся эта, извините, «галиматья» в толк взять не мог.

Учебники, которые нам предлагались, были, как и положено, ориентированы на специфику ВУЗа. И если мы эту специфику понимали, то для Ивана Степановича, по-моему, это был такой же «темный лес» как для меня «времена».

Конечно, он знал, что «ток бывает переменный и постоянный». Но объяснение, почему «трамвай для движения использует постоянный ток» нас, извините, Иван Степанович, насмешило. А он «на полном серьезе» считал, что, если бы трамвай «попытался» двигаться на «переменном токе», то «он бы дергался туда-сюда с частотой пятьдесят герц».

Выслушав перевод он, считая, наверное, что оценку моих знаний «по-английски» я (как, впрочем, и другие) не пойму, делал разбор ответа по-русски. Сделав после ответа небольшую паузу, он протяжно произносил примерно такую фразу:

— Да а а, камрид Терехов, слабовато.

— Я старался, Иван Степанович, — с тоской произносил я в ответ.

— Не сильно старались, камрид Терехов, ситдаун.

Так я и закончил изучение английского языка в институте, не сумев понять «их», английскую, разницу в настоящем, прошедшем и будущем времени.

Мои институтские друзья запомнили фразу Ивана Степановича, и когда у меня что-нибудь не получалось, иногда звучало: «Не сильно старались, камрид Терехов».

«Штангист»

Первое сентября 1968 года у меня началось, как у всех студентов: с лекции. Появились новые предметы, появилось и новое увлечение.

Во дворе главного учебного корпуса располагался спортзал. Точнее, здание, переоборудованное в спортзал. И было это здание, до тех пор, как его не переоборудовали, кирхой. Ки́рха или ки́рка (нем. Kirche) — германизм, обычно используется для обозначения лютеранских культовых сооружений. Оригинальное немецкое значение — церковь, как таковая, во всех смыслах, как сообщество, так и здание, без какой-либо конфессиональной окраски.

Так все спортзал и называли «кирха». Здание классической готической архитектуры, построенное в начале 19 века снаружи, как я полагаю, не ремонтировалось к тому времени, очень давно. Но то, что оно очень красивое, было видно и без ремонта. Все внутреннее оборудование, которое, наверное, было в здании, отсутствовало. Центральный вход с крыльцом был закрыт, а входили мы через боковую дверь, которая располагалась напротив общежития, в левой (если смотреть с фасада) стороне здания.

Кирха-спортзал. Слева — пятиэтажная «общага»

А внутренние помещения представляли собой вот что: сразу от входа был большой зал, где по краям располагался ряд скамеек. На противоположной части были установлены помосты для штангистов, перекладины, брусья и другое спортивное оборудование. Центральная часть представляла площадку для волейбола. А если постелить маты, то это был огромный ковер для борцов. В районе центрального входа были оборудованы душевые.

Самым интересным был балкон, который располагался внутри по периметру всего зала на высоте около трех метров. Подняться туда можно было по двум лестницам. Там обычно тренировались велосипедисты. Конечно, они не ездили по балкону. Велосипеды были установлены в специальные станки. Передние колеса были зафиксированы, а задние стояли на специальных приспособлениях. Педали можно было крутить, колеса крутились. А для дозирования нагрузки имелись специальные устройства. Иногда удавалось покрутить педали, но у каждого велосипеда был хозяин, и не все любили, когда посторонние пользовались этими тренажерами.

Физподготовка была таким же обязательным предметом, как и все остальные. Когда было тепло, мы занимались на улице, а зимой, естественно, в зале.

Когда я летом работал грузчиком, я понял, что надо «подкачаться». И самым простым способом было занятие тяжелой атлетикой. Пришел я в зал самостоятельно. Переоделся, как мог размялся и подошел к помостам, где были штанги. На одном из помостов никого не было, штанга, по виду, была не тяжелой, и я решил её поднять. А после того, как опустил, меня окликнул мужчина: «Молодой человек, а ты что тут делаешь?»

Я подошел, поздоровался и сказал, что хочу заниматься «штангой». Мужчина лет сорока пяти, кряжистый, волосы с легкой сединой, внимательно оглядел меня. Это оказался тренер институтской секции тяжелой атлетики. Фамилии его я, увы, не помню, а звали его Георгий Амбросимович. Он спросил, чем я занимался раньше. История моих занятий спортом была небольшой. В школе я с товарищем бегал на средние дистанции, под его руководством. Потом была классическая борьба и бокс. Никаких успехов, естественно, не было.

Но про бег тренер попросил рассказать подробнее. А потом попросил раздеться до трусов. Ноги мои ему, явно, понравились. Я и на занятиях по физо с удовольствием бегал и пять, и даже десять километров. А когда он спросил, смогу ли я присесть со штангой в сорок килограмм, я ответил утвердительно. По его указанию мне на плечи положили штангу, я присел и легко встал. Вес увеличили. Потом ещё. Я встал, и улыбнувшись, сказал, что и ещё смогу. Но тренер был мужчина и умный, и опытный.

После нескольких минут беседы, указания по поводу тренировок, одежды, питания, Георгий Амбросимович представил меня всем спортсменам и поручил одному из них в этот день заняться со мной. Мой наставник, совсем небольшого роста и хрупкого, как мне показалось, телосложения паренек учился на четвертом курсе и имел первый разряд по штанге. Узнав это, про разряд, я искренне удивился. Но, когда он рассказал, сколько «делает», а, по-простому, «поднимает», в каждом движении, я удивился ещё больше.

Тренировки были три раза в неделю: в понедельник, среду и пятницу. В эти дни я, как правило, обедал с друзьями в столовой, занимался в читальном зале, иногда немного гулял по городу и часам к шести вечера шел в зал.

Уже в первый день мой наставник, а звали его Саша и он взял надо мной шефство не на один день, показал свой дневник. В тетради, разграфленной по видам «движений» стояли цифры. «Движения» — это не только «жим», «рывок» и «толчок», классические движения тяжелоатлетов того времени. Сюда входили и многие «движения» подготовительные: «тяга рывковая», «тяга толчковая», «приседание со штангой», «жим лежа» и ещё много разных «названий», которые имели целью подготовить спортсмена к выполнению «основных» движений. И большая часть тренировки была посвящена именно этим «подготовительным» движениям.

На следующее занятие я тоже пришел с тетрадкой, где разграфил несколько страниц. Вот только названия «движений» я с первого раза не запомнил, а осваивал постепенно.

Только с третьей или четвертой тренировки Георгий Амбросимович начал сам показывать мне то, к чему стремился я: к выполнению ГЛАВНЫХ движений. Как оказалось, самым сложным был «жим»! Вроде, чего проще: поднял на грудь, а дальше «со всей дури» жми руками вверх. И тут оказалось, что сила рук — не главное, а есть много законных способов «помочь» себе спиной, «прессом» и другими частями тела. Но, при этом, было ещё столько «прибамбасов», когда, например, отклоненные назад плечи портили попытку, вес не засчитывали. Да ещё и руки у меня были слабые.

Зато я сразу «схватил» «толчок», а больше всего мне нравился «рывок». Там, кроме силы, главным была резкость и сила ног, которой у меня было достаточно. Не секрет, что, когда что-то человеку нравится, он делает это не только с удовольствием, но и с азартом. Именно с азартом я занимался. Даже курить стал меньше, хотя тренер рекомендовал бросить совсем, но Саша сказал, что «курение на результат не влияет, вот он курит и ничего». Но «Амбросимович» его, естественно, не слышал.

Как рекомендовал тренер, я, во-первых, все «движения» записывал, а во-вторых, внимательно смотрел на то, как и что делают другие.

Кроме институтских спортсменов, часто на тренировки приходил ещё один парень. Высокого роста очень крепкого сложения грузин был «персональным учеником» Георгия Амбросимовича. Говорил он с сильным акцентом, а тренера называл по отчеству «Морозович». Он имел звание «кандидат в мастера спорта», хотя и «делал» все «на мастера». Но звание присваивалось после соревнований, а попасть на нужные он долго не мог. Он был веселым человеком, как все грузины. Любил пошутить, посмеяться и не обижался, когда шутили над ним. Могучая его фигура ни минуты не сидела спокойно. Он всегда двигался, но не бесцельно. И я часть с восхищением смотрел, как он работает со штангой.

Было ещё одно «движение», которое мне очень нравилось. Это было приседание со штангой на плечах. Это упражнение было из категории «подготовительных». Так «качались» ноги и развивалось чувство равновесия, когда центр массы тела существенно поднимается вверх. Несмотря на то, что ноги у меня были в «хорошей форме», это упражнение было обязательным. И я сразу понял, что тут у меня тоже есть к чему стремиться. Вес шестьдесят и семьдесят килограмм «покорился» мне быстро. И я сразу понял, что главная цель в этом движении — сто килограмм.

После первых тренировок состояние мое было отвратительное. Болело все тело, от пяток и до макушки и спины. По ней, по спине, что иногда случалось и у опытных спортсменов, прокатилась «перетянутая» назад штанга. Хорошо, если уже почти выпрямился, но синяки были от плеч и до «ниже поясницы». Через месяц стало легче. А месяца через два случилось вот что.

После примерно часа тренировки я, в соответствии с планом, отрабатывал «рывок». Вес на штанге был совсем небольшой, килограмм сорок. Подошел Георгий Амбросимович и сказал добавить килограмм десять. Я добавил и сделал «рывок». «Добавь ещё пять», — сказал «Морозович». Я снова поднял. Тогда он подозвал грузина и сказал ему: «Смотри, как надо». Я думал, что кто-то покажет, но Георгий Амбросимович сказал: «Володя, покажи ещё раз «рывок». Слова тренера — закон. Я «попудрил» руки «магнезией» подошел к штанге и «рванул». Грузин внимательно смотрел на меня, когда я «выполнял движение». «Слушай, да, маладэц. А больше сможешь?» Я посмотрел на тренера, он молча кивнул, и я добавил ещё килограмм пять. Поднял. Потом ещё пять. С таким весом я ещё не работал. Но воодушевление и поддержка всех ребят, а они подошли и тоже наблюдали за мной, сделали свое дело. Штанга замерла вверху, а встать, с моими подготовленными ногами, не составило труда.

Остался доволен и Георгий Амбросимович. Он похвалил меня, но сказал, что повторять этот вес можно не ранее, чем через месяц. Все разошлись, только Саша подошел, пожал руку и сказал, что «рывок» у меня шикарный и так никто у нас не делает. Его похвала была не менее приятна, чем оценка тренера.

На сессию, с разрешения тренера, сделал перерыв. Только дома с утра делал зарядку и немного занимался вечером. В сессию опять получил «два раза по два шара»: по математике и ТОЭЦ (теоретические основы электрических цепей). ТОЭЦ сдал быстро, а вот математику сдавал семь раз. Доцент Мильман Давид Петрович знал меня лучше всех студентов. Мы с ним, как, впрочем, и с другими педагогами, здоровались. Он, после второго раза, даже не спрашивал направление. А замдекана, если память не изменяет, Нелли Александровна, тоже не беспокоила. Об этом её попросил очень хороший человек, с которым наша семья давно была знакома, а он занимал солидный пост в институте. Наконец к концу марта и с математикой «было покончено».

Тренировки я продолжил сразу после начала четвертого семестра. Увы, моя «успеваемость» опять сыграла злую шутку. Я опять остался без стипендии. А отсутствие денег далеко не способствовало тренировкам. Точнее, скуднее стало питание. И приходя вечером после тренировки я прекрасно понимал, что если мне добавят «ещё одну котлетку», то мама останется с одним гарниром.

В начале апреля Георгий Амбросимович сообщил, что через две недели состоятся соревнования по тяжелой атлетике на первенство института, и выступать будут все. Как ни странно, самым большим моим недостатком была моя комплекция. При росте 178 см вес был на границе полусреднего (67,5 кг) и среднего (75 кг). А разница в пять килограмм по «движениям» была весьма существенной.

Если не сбрасывать, то мой вес был примерно 68 килограмм, а иногда и выше. Скидка веса в бане всегда сопровождалась снижением силы и появлением некоторой вялости. Это знает любой, кто хоть раз посещал парилку. Но и это было не главным. Самой большой моей проблемой был жим. Сил было мало, а технические «способы» увеличения жима были достаточно сложными и, как правило, судились очень строго. Жим не любил никто из спортсменов.

Поднять вес, который больше твоего собственного с помощью «жима» было задачей не из легких. И мой результат в этом движении с трудом приближался к 65 килограммам. А вот рывок и толчок давались нормально. И для категории «полусредний вес» я почти выполнял эти нормативы третьего разряда.

Главным успехом, к которому я стремился с начала тренировок, было приседание и вставание со штангой весом сто килограмм на плечах. И, однажды, мне покорился и этот вес. Цифра «сто» это некий магический юбилей для всех начинающих спортсменов. Для «тяжеловесов» с этой цифры только начинается работа. Для спортсменов моего веса эта заветная цифра «светилась» высокими разрядами. А для меня приседание со штангой весом сто и более килограмм была маяком к высоким результатам в других «движениях». И к лету вес штанги, с которой я приседал и вставал, достигал ста десяти, а иногда и ста двадцати килограмм,

Соревнования начались с самых легких спортсменов. После выполнения первого подхода в жиме ко мне подошел Саша и протянул маленькую плоскую бутылочку. Там был коньяк. «Двадцать грамм будут полезны», — сказал он. Я отказался, а Саша, со словами, что ему больше достанется, сделал маленький глоток и пошел к помосту. Он, при весе существенно ниже, чем у меня, «поднимал» во всех движениях больше.

Увы, как и следовало ожидать, никаких «рекордов» я не установил. В рывке я повторил свой результат в 72 кг, а в толчке 95 кг. Тренер, да и ребята, меня похвалили. Я знал над чем работать и продолжал тренировки. Подошло время досрочной сдачи экзаменов, я собирался в стройотряд. Вот и сессия сдана, стройотряд «Байкал», работа в Бурятии, возвращение домой. И снова я пришел на тренировку. А в ноябре стал тренировки пропускать. Одна, другая, а потом и вообще забросил занятия. Сейчас трудно вспомнить, почему. «Штанга» мне нравилась, но…

Конец ознакомительного фрагмента.