Повести Пушкина

Анатолий Белкин, 2019

К вам в руки попала необычная книга. У нее не только интригующее название, но и не менее захватывающий текст. Смесь вымысла, сказок и фактов из жизни реальных субъектов истории разных стран и народов связаны между собой таинственными существами. Непревзойденный мастер Средневековья Бенвенуто Челлини и генерал-фельдмаршал Эрвин Роммель, римский император Тиберий Клавдий Нерон и народный герой, генеральный секретарь Коммунистической партии Югославии Иосип Броз Тито – всё и всех в этой книге объединяют сотворенные человеком монстры… Стоящие на довольствии как кандидаты в члены ЦК любимцы Сталина – гигантские улитки-мутанты на службе у чекистов… Вот как далеко зашла неуемная фантазия автора! А может, и не фантазия? Может быть, он знает то, что было сокрыто от людских глаз, чего никто раньше не обнародовал? В любом случае чтение не будет скучным. Вы будете удивляться, улыбаться, возможно, где-то гневаться и отрицать, но точно не останетесь равнодушным. Вас ждет прекрасный живой язык, узнаваемые персонажи, смелые выдумки автора, здоровая доля сарказма и тонко подмеченные подробности из жизни, изящно вплетенные в канву повествования…

V

Друзья животных. Киров

Легенды гораздо удобнее, чем правда. И живут они дольше. И в бытовом, обиходном, застольном смысле они вполне комфортны. Ну невозможно же в семье вечером, за чаем рассказывать о том, как твоих друзей, многолетних товарищей, добрых соседей утром забирали из теплой постели, а уже днём избивали в подвалах, чтобы потом лишить жизни пулей в затылок или отправить на медленную смерть куда-нибудь в Экибастуз или Воркуту. Совсем другое дело, когда погладишь вернувшегося из школы внука по стриженой головке и расскажешь ему историю наших побед и про тех, кому мы обязаны всем, что имеем. Про наших вождей, скромнейших в быту верных ленинцeв.

В народе, особенно среди ленинградцев, переживших тридцатые годы и чудом уцелевших в блокаду, прочно укоренилось мнение о добром и человечном Сергее Мироновиче Кирове. Он и детей любил, и рабочего человека понимал как никто, и жил скромно, и даже по городу ходил (подумать только) без охраны. Жил Сергей Миронович на Каменноостровском проспекте, дом № 26–28, в барской квартире, куда специально для него выписали из Америки и поставили на кухню настоящее техническое чудо — холодильник «General Electric». Именно из этой квартиры он каждое утро и выходил и, не садясь в машину, любил пройтись пару сотен метров по одной из самых красивых улиц города. Зная об этой привычке главы Ленинграда, десятки дворников всю ночь зимой подметали и убирали снег, а летом чистили и поливали водой тротуар. Сергей Миронович с удовольствием шагал по блестевшему асфальту, как простой ленинградец, «совсем без охраны», и думал о предстоящих на сегодня делах. За ним на почтительном расстоянии бесшумно двигался чёрный правительственный лимузин. Но как только открывалась дверь его квартиры и он входил в лифт, служба его охраны уже начинала работать.

Возможно, в то время это была самая эффективная служба безопасности. Как только Киров появлялся на улице, метрах в тридцати впереди от стены дома отделялся пьяный матрос с гармошкой, а иногда с барышней. Он обычно шёл, шатаясь из стороны в сторону, лузгая семечки или куря папироску и смачно сплевывая на тротуар. За ним, как бы преследуя его, шли два милиционера. Они нагоняли матроса и просили предъявить документы. На самом деле это были короткие совещания с рекогносцировкой на местности, а вместо документов матрос быстро передавал бумажки со следующим изменением маршрута, а затем, снова изображая пьяного, уходил вперёд. Пожилая мать с ребёнком-дебилом также появлялась недалеко от дома минут за пять до выхода Сергея Мироновича. ребёнком-дебилом был старый большевик-конспиратор Н. Ольшанский (1895–1937), которому Киров доверял безоговорочно. Ольшанский до революции прославился тем, что, находясь в ссылке, отказался справлять нужду в тот же нужник, который посещал осужденный за растрату казачий ротмистр. Он заявил, что «политические» не могут сидеть орлом над «уголовным говном!». И добился, что для него и его товарищей вырыли отдельную яму и соорудили над ней будку из досок. Но строго-настрого запретили оставлять на стенках антиправительственные надписи и похабные стишки. Его «матерью» работала лучший снайпер ОГПУ Ольга Вескова (1905?–1936). На «прогулке» она левой рукой держала «ребёнка», а правой в кармане юбки сжимала миниатюрный, но мощный браунинг. Замыкали группу «обыкновенных прохожих» два профессора в приличных пальто с накладными бородами и в специальных очках. Один из них шёл, изящно опираясь на трость, внутри которой находился тонкий стилет, пропитанный смертельным ядом, а за всеми ними задумчиво шагал огромного роста дворник-татарин с метлой на плече. Конечно же, это был никакой не татарин, а японский коммунист, борец сумо, переправленный в Советский Союз по линии Коминтерна. Под тюбетейкой на бритой голове у него находилась рация, а метла служила антенной.

Но самая надежная защита у Кирова всегда оставалась при нем, в его рабочем кабинете — это сокол-сапсан, которого он в детстве подобрал выпавшим из гнезда птенцом. Маленький Серёжа выходил птенца, который превратился в его верного и преданного друга. Всем известно, что эта птица свободно летала по длинным коридорам Смольного, никому не позволяла себя трогать, никогда не брала корм из чужих рук и имела право залетать в кабинет Кирова и днём, и ночью. В аппарате Смольного к птице привыкли, а высшие партийные чины в Москве посмеивались над такой связью и в шутку даже просили Кирова одолжить им сокола для охоты. Но Сталин как горец и грузин терпеть не мог эту степную птицу. Он лишь улыбался в усы, курил трубку и, как всегда, до поры до времени скрывал свои истинные намерения. Огромный аппарат ГПУ тщательно следил за сапсаном, но даже не мог приблизиться к нему. Ежедневные подробные отчеты шли в Москву. Генерал Власик лично приносил их Сталину, а затем подшивал в особую папку с надписью фиолетовыми чернилами «Воздушный змей» и оставлял на столе у Хозяина.

Сокол никого не подпускал ни к себе, ни к Миронычу. Oн сразу замечал появление рядом с Кировым незнакомых людей, мгновенно обнаруживал слежку или засаду. Сапсан с огромной высоты, как молния, внезапно падал с неба на голову очередного топтуна и впивался ему острыми когтями в голову и глаза. Храбрая птица не раз спасала своего хозяина. Наркомат внутренних дел терял своих лучших сотрудников, а Коба был в ярости. Ленинград — огромный и не родной ему город, родина всех революций и переворотов, сам Киров, ставший слишком уж популярным, да ещё эта чертова птица! В его маниакально подозрительной голове сплетались в единый нехороший клубок. Пора было им напомнить, кто есть настоящий хозяин в стране. Эндшпиль закончился. Операция «Воздушный змей» вступала в завершающую, конечную и кровавую стадию.

Для роли убийцы-одиночки выбрали Леонида Николаева, партийного, никому не известного мелкого функционера, заведующего Лужским отделом Всесоюзного общества «Долой неграмотность». Николаев — бывший комсомольский вожак, таксидермист, хулиган и голубятник — придумал план. Он решил использовать заложенные самой природой охотничьи инстинкты сокола-сапсана и взять птицу на живца. Практическое руководство поручили секретному отделу «специальных операций» и его начальнику (тогда ещё не генералу) Павлу Судоплатову. Судоплатов, как всегда, принялся за дело тщательно и не торопясь. Он лично обошёл по крышам весь огромный комплекс построек Смольного института, делая пометки в блокноте. Наконец он нашёл то, что искал. Точно над кабинетом Кирова между двух труб за два дня построили небольшую голубятню, совершенно не заметную с земли. На всякий случай ещё одну, точно такую же, устроили на одной из крыш хозяйственного заднего двора. Из «внутреннего почтового управления Кремля» выделили десяток голубей «почтарей» и турманов, посадили в клетку и ночным поездом в пломбированном вагоне тайно отправили в Ленинград (до 1963 года секретные документы внутри Кремля доставлялись специально обученными голубями скоростных пород). Также из Москвы доставили и посадили в одну из голубятен старого орла-перепелятника. Его предварительно прооперировали лучшие нейрохирурги в клинике на Лубянской площади, где в присутствии ограниченного круга из высших чинов НКВД орлу удалили мозжечок.

Грозный хищник стал абсолютно безопасным. Через месяц голуби совершенно привыкли к нему. Понятно, что на всех приготовлениях стоял гриф «абсолютно секретно» и сам Хозяин зорко следил за развитием событий.

Наконец голуби были готовы. Первого декабря 1934 года, ранним утром, проникший накануне в Смольный Николаев выпустил голубей в коридор на втором этаже.

В ту же минуту из кабинета Кирова вылетел сокол. Но турманы, привыкшие не бояться орла-инвалида, не проявили к нему никакого интереса. Сапсан бросался от одной птицы к другой, но те даже не пытались спастись. Они, окровавленные, падали на пол, как агнцы, обречённые на заклание, даже не успев понять, что происходит. Обезумевший сокол прекратил охоту, опустился на столик дежурного и, наклонив голову набок, крепко задумался. Удивленный долгим отсутствием друга, из кабинета вышел нахмуренный Киров. Последнее, что увидел Сергей Миронович, — белые перья, летавшие по пустому коридору «колыбели революции», а на плитах бывшего Института благородных девиц, виднелись капельки голубиной крови. Раздался выстрел, и через секунду к ней прибавилась ещё и человеческая. Кровь белых турманов смешалась с кровью верного ленинца… «Эх, огурчики, помидорчики… Сталин Кирова пришил в коридорчике…»

Кроме верного сокола, у главного ленинградского коммуниста были ещё животные. В приемной в том же Смольном устроили специальный вольер для улиток. Этот странный зверинец, конечно, вызывал разные разговоры за спиной и даже шутки ближайшего партийного окружения, пока один из товарищей не спросил: «Слушай, Мироныч, зачем тебе эти твари?». И он кивнул в сторону вольера. Киров засмеялся и сказал, что улиток ему прислал Сталин, что они обладают острым классовым чутьём и что настоящим коммунистам их бояться не стоит. Кроме того, «они совсем ручные», добавил Киров. После этого партийцы интересоваться животными перестали. В 1933 году после убийства Кирова и начала так называемого «Ленинградского дела» всех близких к Кирову животных (кроме старого орла из голубятни, которому оторвали голову сразу после выстрела Николаева) вывезли под конвоем в Москву и поместили на Лубянку. Таким образом, история «зоопарка» в Смольном закончилась, но в протоколах допросов свидетелей по «Кировскому делу» есть кое-что для нас интересное. Так, некая Нина Розовская, проходившая одновременно по нескольким делам о «троцкистском» заговоре и член партии РСДРП с 1912 года, после применения к ней «специальных мер воздействия» призналась, что «она долго подбиралась к этим тварям, пытаясь их приручить, чтобы потом заминировать и взорвать в нужный момент». Бедная Розовская была не одинока в своих стремлениях. Так, бывший помощник Кирова по фамилии Белых, повиснув с перебитыми ногами на дыбе, сознался, «что по заданию английской и японской разведки специально разбил в приёмной своего начальника медицинский градусник, вылил из него ртуть в кормушку для улиток, решив таким изуверским способом умертвить личный подарок тов. Сталина». Также он признался, что «много раз стрелял в сокола-сапсана отравленными кнопками из рогатки, переданной ему Зиновьевым. Но ни разу не попал». Вывод из всего этого очевидный: бедный Сергей Миронович жил и работал среди изуверов-заговорщиков, для которых убийство улитки, человека или птицы было делом привычным и плёвым.

Следующий секретарь Ленинградского обкома Андрей Жданов, в отличие от Кирова, — бесцветный и бессовестный холуй. Он прочёл за жизнь несколько книг и полгода учился играть на фортепиано. Этим он выделялся в Политбюро среди совершенно неграмотных кагановичей, маленковых, буденных и молотовых. Он считался знатоком и экспертом по вопросам культуры. Сталин благоволил своему новому фавориту, по любому поводу вызывал Жданова в Москву и требовал его присутствия на ближних и «дальних» дачах, где, зная о его больных почках, заставлял пить вино и вести бесконечные ночные разговоры, в том числе и об искусстве. На следующий день Жданов просыпался отёчный, с изжогой, мучительной отрыжкой и головной болью, но стол уже вновь накрыт. Хозяин уже курил трубку и ласково приглашал: «Садысь, Андрей, в ногах правды нэт», любезно отодвигая плетёное кресло. И всё начиналось сначала. Купаясь в фаворе, Жданов иногда терял бдительность. Это было чрезвычайно опасно. Все члены кровавой банды искренне ненавидели друг друга и только ждали момента, чтобы подписать вчерашнему лучшему другу смертный приговор. А над всеми их смертельными шалостями зорко наблюдал усатый, с изъеденным оспой лицом пахан в скромном партийном френче, которого эти закалённые реками пролитой крови и предательствами мужчины боялись, как впервые беременная — выкидыша. Андрей Жданов расслабился. Произошло это в Ленинграде. И не где-нибудь, а у себя дома, когда он был один. Случилось это в резиденции на Каменном острове. Уже убрав грамм 600 «Столичной» под белужью икорку, он краем глаза заметил, как из специального загона на клумбу из анютиных глазок медленно вползла крупная улитка. Как она смогла преодолеть прочную железную сетку и бетонную, с отрицательным наклоном стену, оказалось совершенно непонятно. Минуты две член Политбюро и секретарь ЦК молча смотрел на ползущее в лучах заходящего бледного северного солнца животное, шевелил мокрыми губами и что-то соображал. Затем он резко опрокинул рюмку и вызвал начальника охраны. Молодой, с бабьим лицом полковник госбезопасности бесшумно возник справа от кресла и замер, взяв под козырек. «Видишь эту херовину? — Жданов кивнул в сторону лужайки. — Поймать и на кухню! На бифштекс её, живо!» — «Есть, товарищ Жданов!» — откликнулось приведение и исчезло. В этот же момент почти военная система «специальной» дачи красного наместника уже заработала. Не прошло и десяти минут, а на столе уже дымился правильно поджаренный кусок мяса, сервированный классическим зеленым горошком с майонезом и веточкой петрушки. Справа от тарелки лежал старорежимный серебряный нож, а слева, ему в пандан, вилка из того же набора. Но новый советский князь презрел эти мелкобуржуазные условности, он надежно, по-мужицки схватил кусок с тарелки, понюхал его, как овчарка, и только потом впился в него ещё крепкими жёлтыми зубами. Мясо таяло во рту. Оно было восхитительным. «Хороша, сволочь». Жданов ладонью вытер губы и потянулся к рюмке. Заботливые невидимые руки уже наполнили её. Жить было хорошо и совсем не страшно. Он чувствовал себя вторым человеком в стране, настолько тесно связанным с Первым, что, случайно скользнув взглядом по аппарату прямой связи, стоявшему отдельно на казённом дубовом столике, решил просто позвонить Самому и поделиться по-дружески, как партиец с партийцем, новым кулинарным рецептом. Слегка пошатываясь, он подошёл к «вертушке» и снял трубку. «Слушаю», — совсем рядом раздался знакомый голос, от которого замирала вся огромная страна. Он мгновенно протрезвел, но отступать уже было некуда. «Товарищ Сталин, — стараясь не икнуть, начал он бодро, — я тут улитку зажарил… Вы знаете, мясо ну прямо куропатка, даже ещё лучше! Нежная, сволочь, как телятина…» Трубка молчала.

«Вы слышите меня, Иосиф Виссарионович?» — «Много съел?» — сухо, без всяких эмоций спросили в трубке. «Да нет, один кусок всего, вот, решил Вам позвонить…» — «Смотри, нэ обожрись», — буркнул Сталин и бросил трубку. По-видимому, именно в этот момент дальнейшая судьба Жданова уже решилась.

Сталин проявлял к улиткам трогательное внимание. Может быть, это объясняет его патологическую недоверчивость к народам, употребляющим в пищу различных моллюсков, — англичанам, японцам и особенно французам, для которых поедание улиток — национальная традиция. От них он ожидал любого вероломства, не то что от немцев с их по-человечески понятным пивом с сосисками. Сталин испытывал к улиткам какое-то мистическое чувство, и чем больше по размеру было животное, тем больше внимания ему уделял вождь.

В Кремле по его распоряжению огородили газон, сразу прозванный «улиткин луг», на котором мирно паслись несколько животных. Дети партийных небожителей, живших на территории Кремля, часто играли с ними, приносили им свежие веточки, пытались накормить улиток сыром и колбасой и обижались, когда животные отворачивались от жареных пирожков с повидлом или луком. Охранники, как могли, уговаривали детей не бросать пирожки и мороженое на газон, они отвечали за улиток головой, но что они могли сказать дочке Сталина Светлане или сыну Берии Серёже.

Старшее поколение также хорошо относилось к диковинным животным. Анастас Микоян, показывая на них рукой, смеясь, говорил Ворошилову: «Смотри, Клим, покрепче твоих танков будут, где хочешь проползут, и ремонтировать не надо. Слушай, Клим, нарисуй на них звезду и поставьте на границу. Поляки от страха обо-срутся!». — «Ты, Анастас, дурак! Как же я их на границу пошлю, они ж службы не знают, уползут, шельмы!» — отвечал маршал и хлопал друга по спине. Лаврентий Берия не любил улиток и как-то обронил начальнику сталинской охраны Власику: «У меня и так людей не хватает, а тут, б…, слизняков охранять надо». Но пока улиткам в Кремле ничто не угрожало. Великий вождь и Учитель велел их кормить и охранять, всем остальным следовало исполнять.

Как-то на даче Сталина в Крыму, на веранде, после десерта из лесной малины со сливками и коньяком Сталин, казалось, задремал в кресле. Рука с потухшей трубкой покойно лежала на коленях. Он откинулся в кресле, подставив голову чудесному сентябрьскому крымскому солнцу. Белая полотняная фуражка с козырьком покрыла тенью лоб, глаза и часть носа. Тихо, тепло, как бывает после пяти вечера в Крыму на старых дачах недалеко от моря, в сентябре. За столом на веранде, как обычно, «ближний круг». Глядя на Хозяина, все старались говорить тише. Обед давно закончился, но подняться и уйти никто не смел. Так и продолжали все сидеть, разморенные тяжёлой смесью водки, красных и белых вин с полировкой коньячком, с набитыми животами и потными подмышками, вяло отмахиваясь от прилетевших с пляжа белых мотыльков. В этот момент Берия, наклонившись к Кагановичу, очень тихо, одними губами спросил: «Скажи мне, Лазарь, что ты думаешь об улитках? Я понимаю, умные, конечно, животные, но на кой хрен их у нас в Кремле держать?». Насторожившийся Каганович ещё не успел открыть рта, как над притихшим столом раздался такой родной до ужаса голос: «А чем тэбэ, Лаврентий звэри в Крэмле мешают? Тебэ что, жить нэгдэ?». Хитрый Лаврентий тут же нашёлся: «Да я подумал, Иосиф Виссарионович, что, может, им в зоопарке лучше будет и веселее, там звери кругом». Сталин вставил потухшую трубку в рот: «Это тебэ, Лаврентий, в зоопарке спокойней будет, у тэбя тоже звери вокруг». Сталин на удивление легко поднялся с кресла и ушел в дом. До ужина можно было перевести дух и остальным. В полном молчании гости покинули веранду.

В июне 1939 года три большие улитки принесли приплод. На свет появились семь маленьких детёнышей. Всем присвоили номера, поставили на довольствие 2-й категории (как кандидатов в члены ЦК) и дали имена. Звали малышей так: Ликбез^[1], Звёздочка, Конармия, Пухляк, Кавэжэдэ^[2], Ласточка и ОСОАВИАХИМ^[3]. Сталин утвердил список и велел передать всех улиток на баланс Сельскохозяйственной академии. Ему было некогда, приближались тяжёлые времена, но он продолжал держать эту ситуацию на контроле, как и тысячи других. Видимо, в отношении улиток он имел долгосрочные планы, о которых не знал никто, даже всемогущий Берия. В сентябре 1942 года он приказал эвакуировать животных в глубокий тыл и выделил для сопровождения роту охраны из железнодорожных войск. Есть некоторые данные, свидетельствующие, что Сталин думал как-то использовать улиток в создании или испытаниях нового оружия — будущей атомной бомбы.

Интересен разговор, состоявшийся между академиком Курчатовым и генерал-лейтенантом НКВД Лерманом.

Курчатов. Мне пришла шифровка из Москвы. Принять груз и разместить в новой лаборатории. И знаете, что за груз?

Лерман. Что?

Курчатов. Улитки! Огромные улитки, и ещё детёныши! Вы не знаете, для чего они их присылают?

Лерман. По нашей линии они не проходили. Это точно, иначе я бы знал.

Курчатов. Кто же мне их присылает? Они там что, с ума посходили?!

Лерман. Тише, прошу вас. Это с самого верха приказ, больше некому.

Курчатов. Вы что говорите… Сталин мне улиток… шлёт?

Лерман. Я, заметьте, этого не говорил. Но улитками только товарищ Сталин распоряжается.

Курчатов. И что прикажете с ними делать?

Лерман. Да вы не волнуйтесь, Игорь Васильевич. Придёт груз, поступит и распоряжение.

Сталин долгие годы готовил улиток для Большого дела, но для какого? Какую судьбу он им определил? Успел ли он осуществить задуманное?

Примечания

1

Ликбез — ликвидация безграмотности.

2

КВЖД — Китайско-Восточная железная дорога.

3

ОСОАВИАХИМ — Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству (1927–1947 гг.).