Сквозь огонь и лёд. Хроника «Ледяного похода»

Анатолий Алексеевич Гусев, 2020

Русские против русских. Гражданская война. Что может быть страшней? Поход Добровольческой армии Л.Г. Корнилова от Ростова-на-Дону до Екатеринодара и обратно. Шли, в полном окружении, терпя холод и грязь, теряя друзей и командиров. Потомки победителей должны знать о мужестве побеждённых.

3

В станице Петропавловской большой митинг у станичного правления. Приехали представители большевиков агитировать станичников вступать в ряды красной армии. Вначале они зачитали декрет-обращение Совета Народных Комиссаров РФ «Ко всему трудовому казачеству» от 9(22) декабря 1917 г.

Властью революционных рабочих и крестьян Совет Народных Комиссаров объявляет всему трудовому казачеству Дона, Кубани, Урала и Сибири, что Рабочее и Крестьянское правительство ставит своей ближайшей задачей разрешение земельного вопроса в казачьих областях в интересах трудового казачества и всех трудящихся на основе советской программы и принимая во внимание все местные и бытовые условия и в согласии с голосом трудового казачества на местах.

В настоящее время Совет Народных Комиссаров постановляет:

1) Отменить обязательную военную повинность казаков и заменить постоянную службу краткосрочным обучением при станицах.

2) Принять на счет государства обмундирование и снаряжение казаков, призванных на военную службу.

3) Отменить еженедельные дежурства казаков при станичных правлениях, зимние занятия, смотры и лагери.

4) Установить полную свободу передвижения казаков.

5) Вменить в обязанность соответствующим органам при народном комиссаре по военным делам по всем перечисленным пунктам представить подробные законопроекты на утверждение Совета Народных Комиссаров.

Председатель Совета Народных Комиссаров

В. Ульянов (Ленин).

Народный комиссар по военным делам

Н. Подвойский.

Управляющий делами Совета Народных Комиссаров

В. Бонч-Бруевич.

Секретарь Совета Народных Комиссаров Н. Горбунов.

Закончив читать, агитатор обратился к станичникам:

— Всякий трудовой казак, который сбросит с себя иго калединых, корниловых и дутовых, будет встречен братски и найдет необходимую поддержку со стороны Советской власти. Советская власть стои́т и стоять будет за трудовое казачество. Советская власть — это ваша власть, товарищи. Неужели вы против Советской власти, товарищи?

— Мы не против, — отвечали из толпы. — А землю вы нашу не тронете? А то ходят слухи, что отбирают её. Не вами дадена, не вам и отбирать.

— Да зачем Советской власти отбирать вашу землю? Разве мало земли у помещиков и коннозаводчиков? Вот эти земли и надо отдать малоимущим казакам и крестьянам.

— Это иногородним что ли?

— А что же они не люди, по-вашему? Земли на всех хватит.

— Так помещики и коннозаводчики тоже вроде как казаки.

— Казаки. Но, прежде всего, они классовые враги трудового казачества.

— Если у коннозаводчиков земли отобрать, то казаки без лошадей останутся.

— Не останутся, Советская власть не позволит. И скоро грядёт Мировая революция. Всех буржуев скинем и мирно заживём. Не будет войн, товарищи! А землю тракторами пахать будем, а не лошадьми.

— Так мы землю на волах пашем.

— Это не важно — будите на тракторах.

В толпе казаков стоял бывший военный фельдшер, а ныне бывший подъесаул Кубанского Третьего Линейного казачьего войска Иван Лукич Сорокин. Рядом с ним стояли и слушали агитаторов его отец Лука Илларионович, брат Григорий, жена брата, мать Дарья Фёдоровна и жена Лидия. Сорокин стоял, слушал, перекатываясь с носка на пятку и теребя пышные усы что-то обдумывая.

— Что ж, — сказал он, ни к кому не обращаясь. — Или лоб разобью или на всю Россию загремлю.

Сорокин пробирался сквозь толпу в своей чёрной черкеске с малиновой обшивкой, в чёрной папахе, при оружие, как будто только что вернулся с фронта.

— Станичники! Неужели мы позволим опять офицерью над собой изгаляться? Опять будем терпеть унижения или как?

— Ты же сам офицер, Иван. Подъесаул.

— Так что? Я эти погоны кровью добыл. А какой-нибудь прапорщик-мальчишка будет мне тыкать, что я не так делаю, он, видите ли, белая кость, дворянин, я простой казак.

В этом станичники засомневались: уж чего-чего, а помыкать собой Сорокин не позволит. Но так, по существу он прав.

— Короче, — продолжал Сорокин, — я считаю, что нужно поддержать Советскую власть. Слышали? Немцы идут на Дон, а кадеты на Кубань. Неужели мы это позволим? Я прямо сейчас начинаю формировать красных революционных казаков, под своим командованием. Тот, кто мне верит, прошу записываться. Но записываться лишь только тех, кто имеет строевого коня и может экипироваться для походной боевой жизни.

Сорокина его земляки знали хорошо, ему верили. Знали как он, офицер, не зазнался, а помогал своим. Когда летом 1917 года полк перебросили в Финляндию, а двое казаков по ранению находились в Петропавловской, так Сорокин добился, что бы им перечислили причитавшееся им денежное содержание.

После обеда у Сорокиных разгорелся спор или дебаты, как выразился Иван. Споры эти вспыхивали от случая к случаю с тех пор, как Иван бежал из Новочеркасска от власти Каледина в родную станицу, а в Армавире, где Григорий служил жандармским офицером, установилась Советская власть и жандармов упразднили, чем вынудили его с семьёй переселиться к родителям.

— Зазря ты, Иван, в это ввязываешься, — сказал Григорий, — голову потерять можно.

— Не без этого, — отмахнулся Иван и добавил: — Доля казачья такая. Зато, если повезёт, большим человеком могу. На всю Россию греметь буду.

— Да как бы самому не загреметь, — с сомнением покачал головой Григорий. — Власть то она какая-то ненадёжная, всем всё обещает: крестьянам землю, рабочим — заводы, национальным окраинам — свободу. Казакам, видишь, послабление по службе. А сумеют всё выполнить?

— А что не так? Бедным казакам земля нужна? Нужна. А иногородние, что, не люди? Им тоже земля нужна.

— Нужна-то, нужна, да где её взять? У коннозаводчиков да помещиков? Ну, помещики, ладно. А у коннозаводчиков? Разоришь их, а потом где коней брать? С овцы шкуру можно только раз снять. Стричь её можно много раз, а вот шкуру содрать можно только один раз.

— Что ты мне как несмышлёнышу объясняешь? — возмутился Иван. — Сказали же, что Советская власть об этом позаботиться.

— Позаботиться… А если нет? Я боюсь, что твой Ленин казаков в глаза не видел. Откуда он знает их чаянья?

— Ты же, Гриша, слышал его декрет. Что там не так? Разве государева служба казаку не в тягость? Не все могут сына снарядить, в долги влезают. Помнишь, как Жидковы сына снаряжали? Не смогли снарядить, в пластуны Аким пошёл. Знает Ленин нужды казаков.

— Ой, Ваня, сомневаюсь. Он, почитай, генеральский сынок. Откуда ему знать? Он рабочих, чай, только на митингах и видел, а крестьян вообще не знает. Корнилов, я думаю, больше знает, он из низов. Ты сам же говорил. Только он почему-то за кадетов.

— Да, я с ним служил под Ашхабадом, умный казак. Чёрт его знает, почему он за кадетов? Так-то, по-хорошему, за большевиков должен был быть.

— Послушал бы ты Гришу, Ванечка, — сказала Дарья Фёдоровна, — никуда бы не ходил.

— Да как же это сделать, мама? Разберёмся. Думаю, правы большевики.

Сборы продолжались три дня и, наконец, отъезд. Ехать решили на Тихорецкую, там Автономов, знакомый Сорокина, комплектовал Юго-Восточную Красную армию.

Сорокин сел на лавку у окна, оглядел привычное своё жилище: иконы в красном углу, стол, керосиновая лампа на потолке, большой самовар. Именно из него дочка случайно облила себя кипятком и скончалась спустя несколько дней. После этого случая его отношение к Богу как-то поменялось. Ну, ладно, наказывает за грехи. А тут-то чем невинное дитя виновато? Умерла такой ужасной смертью. Как она кричала, Лида рассказывала, бедная девочка. Не прошеная слеза скатилась по щеке. Сорокин не прощал слабости ни себе, ни кому бы то другому. А всё внутри всё тряслось. Нет, не мог он простить Богу эту жуткую смерть своей дочери. Бог бы не допустил такого, а, значить, нет его.

Лука Илларионович встал первым:

— Ну, будет сидеть. Пора. И, Ванька, если вдруг Гришка к белым подастся, в бою встретишь… Смотри, прокляну.

— Да, батя, само собой. На братоубийство не пойду.

— Не пойду я ни к каким белым, — сказал Григорий, — не нравятся мне не белые, не красные. И ты, Ванька, зря лезешь в эту кашу. Погодить надо, посмотреть, чем дело кончиться.

— Да чего годить? Красные победят, я высоко залезу, если жив буду, а если кадеты, то, что мы потеряем? Ничего.

— Хорошо бы, если так, — сказал Лука Илларионович, — а если нет?

— Посмотрим.

— А голову свою береги, Ванька.

— Само собой, она же у меня одна, — улыбнулся Иван.

Простились в доме, до коня Ивана проводила только жена. Он вскочил на коня, нагнулся, поцеловал жену в щёку:

— Ну, Лидуль, не печалься, всё хорошо будет. Ты, главное, надейся и верь.

Ехали казаки весенней степью, снег с полей почти сошёл, лежал только на северных склонах холмов.

В одной из станиц, совсем близко от Тихорецка ещё на подъезде услышали выстрелы, истошные крики. Казаки пришпорили коней, в смысле огрели их нагайками.

У крыльца, перед раскрытой дверью нерешительно топтались трое черноморских матросов.

— Что здесь происходит? — грозно спросил Соркин.

— А ты хто такый, що б пытаты? — сказал один из матросов.

— Я командир красных казаков Сорокин. А вот вы кто?

— А мы революцийный отряд Чорноморського флоту «Чорна хмара».

— Какая ещё хмара?

— Отряд товарыша Осипенко.

— Что вы хотите от казаков?

Конец ознакомительного фрагмента.