Пчелы острова Флибустьеров

Анатолий Агарков

В этой повести рассказывается об удивительном эксперименте пенсионера, наделенного замечательным воображением. Он обустраивает свою жизнь на необитаемом острове и с помощью пчелотерапии начинает борьбу за освобождение Американского континента от рабства и угнетения человека человеком.

© Анатолий Агарков, 2021

ISBN 978-5-0055-0878-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пчелы острова Флибустьеров

Чем больше в голове у нас извилин,

тем более извилиста судьба.

/И. Губерман/

1

Я хотел бы съездить в Лондон. Просто так, от нечего делать. Я завидую путешественникам. Хотел бы облететь земной шар на воздушном шаре. Представляете? — он летит, а я разглядываю, что там подо мной?

Читая книги, живо всегда воображаю место события, где бы оно ни происходило. Иные картины, заочно увиденные, преследуют всю жизнь. Взгляну на белоснежные объемные облака, и вижу себя на острове Робинзона Крузо. С вами бывает такое?

В «Смирительной рубашке» герой рассказа Джека Лондона путешествовал в пространстве и времени. Я жутко ему завидовал — нет, ни тюремному карцеру, а такой удивительной способности к медитации: он даже шрамы приносил в камеру из своих отлучек. У меня ж с медитацией никак. Вообразить могу, а вот чтобы полностью отключиться, где-то в кого-то преобразиться и что-нибудь действительно совершить мне не по силам.

Но недаром же говорят — если очень мучиться, что-нибудь обязательно получится.

Первые проблески медитации стали у меня проявляться в год переезда в Пятиозерье. Я снял квартиру в медгородке. За окнами лес и чуть дальше озеро Горькое — самое лечебное из всех пяти. Представьте, рассказывают: мужик намазался грязью с его дна, уснул на солнышке и не проснулся — а был здоровым. Так что, осторожнее с этим….

Я видел, как это грязь зарождается. На макушке лета в разгар «цветения воды» в озере появляются множество водорослей — миллиарды сексиллиардов зеленых «клеточек», которые окрашивают воду сверху донизу. Брал пробы на глубине — полна коробушка!

Что это? Планктон? Какая-то живая биомасса, которая, завершив активный период, оседает на дно, прибивается к берегу — и образуются знаменитые целебные грязи озера Горькое, которые буквально на глазах исцеляют все раны кожи. Существуют легенды, что грязям этого озера излечить под силу даже проказу.

Люди боятся в период «цветения воды» в нее заходить. А я не боюсь, и очень даже неплохо себя чувствую после купания — и сплю хорошо, и аппетит в порядке.

Вот тогда у меня стало получаться и с медитацией — если прилечь на воду, слегка пошевеливая конечностями, и отправить в путешествие свое сознание. Только боюсь увлечься и утонуть. Проще это делать на мелководье у берега — когда голова дна касается, а туловище почти все скрывает вода. Вот беда! — сделать это возможно не всегда. С берега на глубину пробит единственный проход в камышах, и по нему всегда снуют люди. Их не бывает, лишь когда вода холодна или цветет.

Может быть, энергетика цветущей воды помогает моей медитации, расслабляя не только тело, но и сознание.

Все будет хорошо — твержу я себе. Потому что я так решил. Я умею добиваться поставленной цели.

Это прелюдии или настрой, а потом отправляю сознание в заоблачные дали — через пространство и время, которые здесь и сейчас надо мною уже не властны. Отрываюсь от земли, погружаюсь в пучины — все мне по силам.

Миг — и путешествие началось!

Хотите со мной?

Сейчас мы посетим сераль турецкого султана. Знаете, что это такое? Смотрите во все глаза — руками не трогать! А то писку поднимется. Прибегут янычары. И не сносить нам любопытных голов.

Вам это надо?

О, как я счастлив был в эти моменты — покинув тело, устремляться куда-нибудь!

И, поняв, что мне надо, дальше уже твердо иду к намеченной цели.

Приобрел надувной плотик и уплывал на середину озера, где никому не мешал, где меня мог достать только лучший из пловцов. Надувал его ровно настолько, чтобы тело на нем было полупогруженным в воду. Ложился на спину, закрывал глаза, и….

Нет, это была не медитация. И, конечно, не сон. Не… буду гадать, а лучше расскажу об ощущениях.

Моя душа (сознание?) сгустком энергии — может, фантом? но точно не приведение (его же видят, а меня нет) — отправлялась в путешествия из тела. В ней оставались в этом состоянии способности живого организма — видеть, слышать, различать запахи. И в то же время появлялись новые — я мог в одно мгновение перенестись через века и континенты, вдруг оказаться где-то, но обязательно в кульминационный момент. Не могу понять и объяснить, как это получалось, но ужасно волновало и нравилось. Меня никто не видел: я был неразличим даже своим собственным глазам. Но я видел все и понимал увиденное.

К примеру, видел, как Берия душил умирающего Сталина, а потом наплясывал «лезгинку» вокруг его кровати — так ненавидел он Вождя Народов, поднявшего его из грузинского навоза к кремлевским звездам.

Я видел, как сжигал второй том «Мертвых душ» Николай Гоголь. Присев на корточки у пылающего огня камина, хлебнув спиртного из стакана, великий автор уставился невидящим взором куда-то в пространство. Возможно, он еще не принял решение. Вот улыбнулся какой-то мысли. Вздохнул судорожно и кинул рукопись в камин. Глядя на вспыхнувшее пламя, провидец, возможно, видел всю Русь в огне войны гражданской….

Я был у ложа умирающей Екатерины. В последние часы она была спокойна. Что-то напевала, готовясь на свидание с молодым офицером. Уже пошла… и тут удар! Подогнулись ноги, скрючились пальцы рук, царственное лицо исказила немая боль. Несколько хриплых вздохов, суета челяди…. Всё — душа великой императрицы отлетела. Напрасно натирает уксусом ее виски итальянский лекарь. Застонал неузнанный мною царедворец: «Все! Кончились покой с достатком. Россия обречена на разорение! Десятилетия бороться будем с подступающей к нам нищетой»….

Почему это происходит со мной? В чем смысл этих путешествий? Как увязать — озеро, миграции души и исторические картины воедино? Если не понять, можно с ума сойти. Надо думать, в этом есть какой-то смысл — указание мне или….

Томимый нехорошими предчувствиями решил впредь записывать то, чему стал свидетелем — может, так смогу понять, какая сила чего от меня хочет.

Попробовал порассуждать.

Скажем, озеро имеет удивительную способность — отправлять душу за временные грани. Его вода, как и любая жидкость, может проводить электроток (мой фантом), имеет неразрывность связи в пределах Земли и может хранить историческую информацию. Конечно, не только историческую — любую, но моя душа историей полна: она определяет направление. Может быть….

Постойте-постойте, может быть, не зря все это со мною происходит. Может, мне даровано судьбой на плотике в водах озера Горького познать таинственные загадки истории и пролить на них свет?

О, я счастливейший из смертных!

Определенно все надо записывать. Хоть прямо сейчас садись и пиши!

Но сдержался. Надо додумать все. Если понять механизм перемещений в пространстве и времени, то есть перспектива научиться ими управлять….

Вдруг ощутил странный холодок в груди. Господи, ведь я могу оказаться свидетелем сокрытия сокровищ и завладеть ими. Может быть, подобно графу Монте-Кристо, я откопаю клад, который сделает меня богатым и счастливым?

В конце концов, разве я не заслужил и не достоин?

Сердце неистово колотилось, голова кружилась — я до крови прикусил губу.

Как здорово, что я сюда переехал! Жизнь здесь могла преподносить всякие сюрпризы и удовольствия, причем в самый неожиданный момент!

Пускаясь в новое плавание на плоту по глади озерной, испытывал одновременно три чувства:

— уверенность и удовольствие от предстоящего путешествия;

— волнение по той же причине.

Полупогруженный в воду чувствовал, как душа обретает легкость — она счастлива, расстаться с бренным телом и пуститься в путешествие во времени и пространстве. Только тело почему-то чувствовало себя неуютно. Почему? Погода стоит прекрасная, вода достаточно теплая. Путешествие должно получиться восхитительным, куда бы меня ни занесло.

Мурашки побежали по коже. Где-то в дальних уголках мозга раздались звуки нездешнего происхождения. Подступили слабость и головокружение. Так всегда бывает перед отлетом души из тела.

И вот уже в ушах громко звучит музыка. То ли глаза я закрыл, толи… небо, солнце, вода вокруг куда-то исчезли — в подступившей темноте замерцали белые, синие и красные всполохи света. Что со мной происходит?

Я не в воде лежу, обласканный нежными волнами, а на песке, и короткий гладиаторский меч пронзил мою грудь. Я и не подозревал, что с такой глубокой раной еще можно жить — дышать и видеть окружающий мир.

Я уверен, что боль должна скрючить меня, исказить лицо, но я ее почти не чувствовал. Что кровь должна фонтаном бить из рассеченной груди, но она стекала медленной струйкой. Все же боль была — из-за нее я дышал с трудом.

Я — гладиатор?!

Разумеется, нет. Я знал, что нет. Я никогда не мечтал о боях до смерти на арене римского Колизея. Действительно не хотел! Тогда почему же я здесь очутился? Почему так ужасно себя чувствую? Почему мне не дали шанса защитить свою жизнь? Душа моя очутилась в умирающем от раны теле. Неужели в моей генной памяти, где скрыты тайные неизвестные истории жизни моих далеких предков, хранятся и такие?

Невозможно! Невозможно не то, что они были, а то чтобы я захотел этого воплощения. Я знаю себя. Мне чужды кровопролития. Мой конек — распутывать и находить решения сложных проблем.

Может быть, дана вводная, как сохранить жизнь в такой сложной ситуации?

Это скорее похоже на истину.

Оцепенение спало.

Снова ощущаю себя. Снова чувствую боль, чувствую, как из рассеченной груди ручейком сбегает кровь на песок. Слышу литавры и рев толпы на террасах амфитеатра. Где же противник мой? Где тот, кто рассек мою грудь и оставил в ране свой меч?

Ага, вижу — он, вскинув руки вверх, обходит арену по периметру и срывает аплодисменты зрителей.

Как же мне выжить в такой ситуации?

Надо найти способ спасения.

Прикинуться мертвым?

Собраться с силами, выдернуть меч из своей груди и поразить противника, когда он наклонится за ним?

Смириться и ждать конца? — ситуация не имеет положительного решения.

Чем я сражался? Наверное, трезубцем и сетью. Тогда такое решение. Пока его меч в груди моей, а трезубец где-то валяется, выбитый из моих рук — мне надо из последних сил подняться, с трезубцем или мечом напасть на него безоружного.

Или такое — наверное, мне по силам встать на колени и воздев руки к толпе попросить снисхождения. Пощадят или нет? Господи! За что же ты меня так?

Все дело в выборе толпы. Не угодишь, большой палец правой руки опустится вниз — а это не шутки. Это означает смерть!

Тому, кто затевает подобные путешествия, не мешало бы снабдить меня каким-то оберегом перед головокружительным падением в водоворот Истории. А то вот теперь придется умирать. Что за напасть!

Бормоча ругательства неведомому Никому, призвал на помощь образ мужественного Спартака, чтобы смелости себе придать. Человек, способный путешествовать во времени, не должен пасовать перед толпой ничтожеств!

О, да! Ведь я сегодня в вечном городе! Приветствую тебя, великий Колизей!

Я поднял руку и помахал ею беснующейся толпе.

На народе смерть красна! — считает русский народ. Это для меня!

Есть вещи, которые даже вдохновляют на смерть. К примеру, женщины.

Есть вещи, которые презирают все мужчины. К примеру, страх.

В чем смысл этой ситуации, который мог бы стать разгадкой к тайне — почему я здесь и почему ранен? А почему толпа казнит большим пальцем правой руки? Ужель левая — рука сомнения и смуты? Кто-то сказал? Нет, я только что придумал сам! Круг замыкался на арену — на которой я, мой будущий убийца и еще многоликий судья, что так неистово приветствует его, сидя на трибунах цирка Рима.

Но судьи могут пощадить меня, если их пронять.

Чем? Как? Что в их душе сейчас творится? Чем полнится душа античного плебея?

Страсть к зрелищам… легковерный ум… может, суеверия…

Между тем, победитель мой арену всю обошел кругом, сорвал аплодисменты и цветы с мелкими монетами — подошел ко мне. Сейчас свершится самое отвратительное из всего, что может случиться — мне выпустят на свободу душу, а тело станет истекающим кровью мясом.

Я вздрогнул, когда победитель мой схватил меня за волосы и рывком поставил на колени. Я сразу перестал паниковать — только эта тварь так завернул мне голову назад, что я ничего не видел кроме неба голубого и его предплечья.

Толпа снова взвыла. Может, пощадят? Пустая надежда.

Но что же он медлит? Он смотрит на сенаторскую трибуну, где кто-то один из всех в бело-пурпурных тогах узаконит мою судьбу большим пальцем правой руки, руководствуясь мнением толпы. Ох, уж этот мне республиканский Рим! Пожалуй, с императором было бы попроще.

Оглушительно взревела толпа — решение принято!

Противник мой потянулся к своему мечу, торчавшему в моей груди.

Я опередил его буквально на мгновение. Схватил за рукоятку, выдернул и всадил ему меч в живот, ощутив рукой, как лезвие уперлось в позвоночник.

— Будь ты проклят! — я закричал, ощущая в душе дикую ненависть к убийству. — Будь проклят Рим!

Рим откликнулся новым взрывом восторга!

Мой новый яростный нажим рассек таки его позвоночник — почувствовал это рукой, сжимавшей рукоять меча, почувствовал это шевелюрой, вдруг вырвавшейся из его ладони. Он застонал и рухнул на колени. Теряя жизнь или сознание, уткнулся носом мне в ключицу.

Я его обнял — мы оба умираем, брат! Ни ты, ни я не виноваты в этом.

Толпа еще шумела на трибунах, когда к нам подбежали служители Колизея.

Ухо, приложенное к груди, разделило наши судьбы — меня унесли на руках, его с петлею на ногах уволокла лошадь.

Не знаю, спасли ли доктора моего перевоплощенного героя — я практически сразу, как на руки был поднят, сознания лишился. А пришел в себя на плотике в центре озера.

Какое-то жестокое испытание, увенчанное великим смыслом — борьбы за жизнь до конца: до последнего вздоха и движения. Прошел ли я его? Кажется, да.

Но на сегодня довольно грез — направил плотик берегу.

Это был мой первый шаг к познанию мира грез. До этого я был идиотом.

Ну, ничего, время и испытания лечат. Посмотрим, останусь ли я прежним — благородным рыцарем, неутомимым тружеником, заботливым покровителем всех нуждающихся. Посмотрим. Ждать осталось недолго. Еще один Колизей, и мои жизненные устои рухнут, как Золотые Ворота Киева под напором монголов.

Мне не хочется быть гладиатором, воином или полководцем — в лучшем случае, простым путешественником. Незнакомая местность, незнакомые люди, незнакомое время и я, пребывающий в безграничном умилении от окружающего прекрасного, где все женщины желанны, а мужчины — душевные симпатяги.

К счастью, в жизни случаются чудеса: девушки почти никогда мне не отказывают — и здесь, и там. Сам не знаю почему. Надо сказать, женский вопрос всегда меня интересовал больше других. Скоро я стану невероятно богат, не пожалею времени — найду всех, кто одаривал меня своей любовью и по-царски вознагражу. Никто из тех, кто побывал в моей постели, не будет забыт и обижен.

А кое-кто считает, что женщины погубят меня. Как римский император Клавдий стал посмешищем из-за своей третьей жены, а четвертой позволил убить себя. Об этом не следует забывать….

Утро. Я снова на плотике греюсь на солнце. Мне не хочется путешествовать, мне хочется понять, кто и как направляет их. Конечно, можно в Риме вина попить сейчас или поглазеть на стройных тамошних женщин в коротких туниках. Но только не в гладиаторский бой! Сколько же можно?

Хотя, в сущности, мне плевать — мне и тут хорошо: я загораю. Всему свое время. Желание немедленно броситься в пучину неизвестности напрочь отсутствовало. Я бы сказал — было не больше его во мне, чем в каменной глыбе острова Пасхи.

Вообще-то я любитель долгих размышлений с развернутой аргументацией и логическим обоснованием различных версий. Вот и займусь сейчас…

Когда солнце дошло до зенита, я все еще улыбался собственным мыслям. Грести к берегу и тащиться домой на обед не хотелось — пропускаем. Следующий пункт в распорядке дня — Адмиральский час.

Поудобнее улегся на плотике полупогруженном в воду и закрыл глаза. До вечера еще успею помедитировать. А может, возьму отгул на сегодня? По крайней мере, вздремну полчасика, а там видно будет.

Этот очень жаркий день мне казался печальным, и я не понимал почему. В голове замелькали какие-то неясные образы — они мучили и доставали, но не мог им найти названия и не знал, как от них избавиться. Один таки уперся откуда-то из глубины сознания, и выдержать этот чертов взгляд было решительно невозможно — хотелось смыться куда-нибудь к чертям собачьим да поскорей. Главное — лицо с плотно сжатыми губами было мне незнакомо.

Пытался заснуть — да где там! Так долго и сильно стискивал зубы, что заныли челюсти. Попытался разжать их, расслабив мускулы подбородка, но они сами собой сжались опять. Должно быть, это от страха. От страха перед неизвестным, что таращится изнутри меня самого.

Вскоре от страха этого охватило желание умчатся куда-нибудь в неведомое — пусть даже на песок Колизея. И пусть трибуны заходятся в реве, пусть будут вопли и стоны, боль, кровь и кишки из вспоротого живота — лишь бы не этот взгляд. Взгляд изнутри меня самого, выматывающий силы и сковывающий волю.

А ведь я лишь хотел вздремнуть! Теперь готов кого угодно порвать на куски лишь бы вытравить из себя самого то ли страх, то ли боль души, то ли черте что непонятное. С ним вряд ли найдется общий язык.

Я вдруг почувствовал отчаяние — а не подхватил ли эту заразу в одном из своих путешествий? Теперь, угнездившись в душе, она будет портить мне жизнь.

И что делать?

В подобного рода делах (имею в виду душевные муки) возможно все. Наверно, лучше всего, предоставить событиям идти своим чередом, а не пытаться что-то исправить.

Одно было замечательным — во всех своих изысканиях на озере Горьком вновь ощущал себя романтическим юношей и был этому рад: что это значит, я еще помню. Это было время желаний секса, внутреннего исследования и познания других. К тому добавилось новое восприятие воды и солнца. Солнечные лучи я впитывал, как сытая рептилия, без остатка. А вода уносила меня в мои мечты. Еще бы научиться управлять этим движением, и счастливей меня не было никого на Земле.

Умудренный опытом пожилой человек внутри меня был в это время зрителем и бесценным инструктором. То, что я нервничал все больше и больше по поводу неуправляемости моих путешествий, в первую очередь раздражало его. Он был уверен, что это возможно, и отговаривал меня идти в поводу у событий. Он убеждал, что я волен направить себя, куда захочу. Он убеждал — отдаваясь во власть воды, думать о том, где бы я хотел появиться.

Я попробовал, но ничего не вышло: целый день проплавал, думая о Канарских островах, но так и не побывал там. На другой день думал о лазурной лагуне кораллового острова где-нибудь в Тихом океане. На третий день пришло понимание — только ненормальный моряк отправится в открытое море на надувном плоту. Надо придумать себе корабль или другое подходящее плавсредство.

Я стал думать. Вернее выдумывать.

Это будет парусник, но без мачт — скорее всего тримаран. В центре лодка типа корабельной шлюпки с каютой в средней части и складским помещением на баке. На кокпите во всю ширину транцевой доски баночка рулевого — здесь же румпель, компас на пиллерсе не выше баночки, штурвалы и вороты управления всеми механизмами судна.

Балансирами две грузовые гондолы с герметично закрытыми крышками люков.

Дуги балансиров из легкого прочного сплава имеют три степени свободы — могут подтягивать гондолы к борту шлюпки и раздвигаться на максимальную ширину тримарана.

Парусом служит прозрачный и плотный целлофан. Он свернут в скатку на максимальную ширину тримарана, крепится к форштевням шлюпки и балансиров. Парус поднимается рычагами, установленными на внешних бортах гондол. На шлюпке верхушка паруса крепится тонким и прочным тросиком за огон на транцевой доске.

Парус поднимается вращением рукоятки механизма подъема на кокпите шлюпки.

Давление ветра на парус передается тримарану в шести точках крепления.

Высота подъема паруса определяется необходимой скоростью.

Скорость движения такого судна на порядок выше любого парусника.

Остойчивость на слабом ходу до семи баллов волнения моря.

Непотопляемость при убранном парусе — абсолютная.

Тот, кто ничего не смыслит в навигации, скажет — ну, черте что!

Тот, кто ничего не смыслит в кораблестроении, скажет — ни фига себе!

Стояла безлунная ночь, когда я пустился в плавание на своем детище. Посмеивался про себя, представляя, как откроется океан во всем своем великолепии при свете дня. Но потом понял, что совершил ошибку — ночью надо спать, чтобы бодрым воспринимать день, наслаждаясь его красотами.

М-м-м…. Какое сегодня число? А год? Пусть будет….

И я задумался. Сделав успешно первый шаг, задумался над вторым.

Черт возьми! Пусть будет шестнадцатый век — век географических открытий, ограбления колоний, золотых конвоев, пиратов и робинзонов….

Закрепив румпель «контролером» в пазу, я лег на кокпите, подложив ладони под голову. Бесконечные звездные скоплении покачиваются надо мной. Они такие же, как у нас. Для звездного мира четыре земных столетия ерунда — песчинка в бесконечной пустыни.

Каков будет остров для жилья? Я обустрою его по собственному вкусу. Главное, что он мне должен дать, это независимость от моего реального мира. Если все будет так, как хочется, готов прожить на нем тридцать лет. Да хоть всю оставшуюся жизнь, лишь бы без напряжений души!

Не буду скрывать, что решил заняться пиратским промыслом. Поэтому остров, на котором решил устроить базу, должен отвечать определенным мерам безопасности. В то же время он должен быть тропическим раем, вобравшим в себя все цвета радуги. То есть холмы, вздымающиеся до кучевых облаков, пальмовые деревья целыми рощами и бесчисленное количество благоухающих цветов. В центре острова должна быть лагуна, как гавань даже для океанских судов, не считая пирог или шхуны.

Вы ведь меня понимаете? Вижу, что понимаете.

Этот остров — плод моего творческого воображения, но построен с соблюдением всех законов природы. Основу ему дал вулкан, вдруг разверзнувшийся неподалеку от материкового побережья Южной Америки. Я люблю порядок во всем, и. если тектоническая деятельность земной поверхности — это хаос, то пусть это будет маленькое допущение. В остальном строгий порядок — нужную мне форму острову придали колонии кораллов. Они же возвели от северной оконечности берега барьерный риф, поставив судам ловушку в море — люблю, знаете ли, кораблекрушения.

Никто не будет мотыжить мой остров — благословенная земля щедра урожаями. Я засадил его дикорастущим хлопком, кукурузой, бобами, рисом и ячменем, дынями и арбузами. В изобилии произрастали на нем цитрусовые, виноград, сахарный тростник, гранат и табак. К вольно пасущимся козам добавил индейских куриц и диких свиней.

Разохотившись и не поленившись, вообще извел с моего острова бесполезную растительность и несъедобную живность — все должно служить человеку, идти ему в пищу или в дело.

Мне всегда хотелось иметь такой вымечтанный остров — остров красной земли. Теперь думаю, что мечтал бы о нем, даже если во мне оставалась лишь одна, последняя капелька жизни. Ну, что ж! Рано или поздно у настойчивых людей мечты всегда сбываются.

Я собираюсь быть не простым флибустьером — добытчиком золота и драгоценностей. Цель моя — создать общество свободных людей, объединенных общим промыслом. Этакий прототип марксистско-ленинского коммунизма без диктатуры пролетариата. А кто был героем того времени на рубеже шестнадцатого и семнадцатого веков? Кто умел без страха смотреть жизни в лицо? Кто упорно боролся, преодолевая возникающие на пути препятствия? Кто штурмовал их решительно, не думая о возможности поражения? Кто продолжал бороться, даже когда поражения не избежать? Конечно же, флибустьеры — бесстрашные воины и мореходы!

Моя мечта — собрать этих людей вместе, поселить на райском острове, чтобы отсюда с их помощью начать завоевание всей Земли! На которой мы установим свой порядок — равенства, братства и чести свободных людей. Кипучее воображение представило мне, как было бы здорово всей планете — имею в виду ее население. С помощью «берегового братства» я бы навел на Земле нужный порядок.

Дальше начиналось путешествие в страну грез….

От природы я не был драчуном или забиякой. Не морские баталии и рукопашные схватки увлекали меня. Я всегда был политиком. Перспектива поединка умов, схватки словесные с любым оппонентом по поводу мироустройства вдохновляли меня. Больше скажу — встретиться лицом к лицу с этакими цицеронами «берегового братства», которые, как известно, те еще болтуны и философы, которых мне предстоит собственным умом и эрудицией вышибить из седла, наполняло душу бурлящей энергией.

Впрочем, это все — перспектива. А пока остров….

Представьте вечное лето. Над головой синее полуденное небо. Лежишь на земляничной лужайке и сквозь полуприкрытые веки смотришь на белоснежные причуды облаков, вдыхаешь пряные запахи ягод, а в ушах приятно гудят пчелы. Полдень, тишина, лишь издали доносится монотонный шум прибоя — успокаивающий, усыпляющий…

Такой остров сам по себе стоит трудов и внимания.

В жизни нет прочного фундамента, если у человека нет дома. Вот этой проблемой я и решил заняться сразу после создания острова. На экваторе нет атмосферных чудес в сторонах света север и юг — солнце в зените. Мне надо выбрать, что хочу больше лицезреть — восток или запад? Красно-оранжевый цвет на закате или нежно-голубые тона восхода? Какие мне больше часы по душе — когда корабль жизни выходит из гавани тьмы или туда возвращается? И, кроме того….

Два чувства должен обеспечивать дом — безопасности и комфорта.

За основу взял пещеру в высокой скале. Вокруг ее входа огородил площадку «живой» изгородью из деревьев с колючим вьющимся, как лианы, кустарниками — для животных и человека практически непроходимая стена, скрывающая все, что за ней. В густой листве кроны спрятана лестница, которая поднимается и опускается веревкой, перекинутой через толстую ветку.

В центре огороженной площадки две парусиновые палатки — одна над другой. В нижней — гамак, стол и стул. Палатку я обычно использовал для дневного отдыха в разгар жары, так как она хорошо продувалась прохладным воздухом из пещеры. В углу «двора» очаг для приготовления пищи.

Пещера была в гранитной скале, довольно обширная с высоким потолком и тремя отдельными гротами. В одном я устроил оружейную, собрав все образцы современного стрелкового оружия — от барабанных револьверов Кольта и автоматов Калашникова до ручного гранатомета. В другом была сокровищница с сундуками набитыми золотыми и серебряными монетами, украшениями, а также драгоценными камнями и жемчугом. В третьем был гардероб…

В центре пещеры был бассейн с прохладной питьевой водой, подпитываемый родником. Куда-то в недра скалы уходил её избыток.

Винтовая лестница по стене пещеры вела на второй этаж — я назвал его «мансардой». Здесь было уютно и чисто. Широкий выход под скальным козырьком открывал вид на мою усадьбу и окрестности, а ночью на полусферу звездного неба — я восхищался этими видами. Устроил здесь спальню, поставив кровать, стол и стул, и поближе к выходу соорудил очаг.

Винтовая лестница здесь выходила на внешнюю сторону скалы и вела к ее пику. На его площадке устроил наблюдательный пункт, с которого была видна вся панорама острова и лагуны. А сам пик назвал Подзорной Трубой.

С захватывающим дух чувством божественного откровения любовался я из постели ночным небом, чувствуя свою сопричастность к вселенной. Такие ночи одиночества питали мою надежду на успех задуманного предприятия. Странного рода, смутную, не до конца еще продуманную — надежду без всякой уверенности, просто надежду саму по себе. И эти замечательные мгновения я называл счастьем собственного существования, как живого существа, способного мыслить и ощущать.

Мне казалось, всматриваясь в звездное небо, я видел границы вселенной — они были в форме радуги. Радуга, как предвестница грозы. Возможно, что мир сожмется и рухнет под напором этого урагана. Но мне почему-то было не страшно. Наверное, потому, что звездное небо и радуги-границы представлялись мне океаном человеческого сознания, накопленного за миллионы лет миллиардами душ. Смерти не будет — думал я — будет переход из собственного узкомыслия в общее понимание всего происходящего.

Звезды мигали, а чудилось мне, что по небу двигаются какие-то темные фигуры, то ускоряясь в одном направлении, то меняя его. Придет время, я научусь с ними общаться. У меня возникло странное чувство, что здесь я могу заняться изучением и более серьезных проблем, чем та, над которой сейчас тружусь. Вот если бы не было ее в голове, я ухватился обеими руками за любую другую. Прекрасный дом, отличный остров — что еще надо для успешной работы разума?

Какие другие? Людей, прежде всего, должна интересовать человечность — ее истоки и пути развития. К примеру, в основе конфликта России с Западным миром лежит слово «свобода». Однако весьма вероятно, что, отрицая сложившуюся культуру в погоне за абсолютной свободой, люди превращаются в ее рабов.

Звучит философски, но стоит времени, потраченного на выяснение.

Пожалуй, настало время пригласить вас на прогулку по моему острову.

Чувствуете, как пахнет морем воздух, не слишком горячий и не слишком прохладный. Семь минут хода от моей «крепости», считая время преодоления живой изгороди (опустить и поднять приставную лестницу), и мы на побережье. Ветер чуть чувствуется, а длинные волны прохаживаются туда-сюда вдоль линии прибоя.

Присядем, посидим на плотном влажном песке, слушая шум прибоя. Доктора считают, что это полезно. Верно сказано — смотреть на огонь костра, слушать прибой и думать о женщинах можно вечно. Кстати о женщинах. Именно под шум прибоя почти всегда вспоминается только самое светлое — например, волнение и радость школьных романтических отношений.

Лес начинается сразу за пляжем. Причем в этом месте со старого дерева с толстыми переплетающимися голыми ветвями, белыми от морской соли. Иногда я взбираюсь на него, сажусь на горизонтальную ветку, очень удобную для сидения, напоминающую раскрытую ладонь, и смотрю в даль океана, которая будто бы замирает у горизонта, принимаю белые облака на краю небосвода за паруса кораблей. Это те самые паруса, что зачаровывают во сне.

Деревьев с зеленой листвой и прочей цветущей растительности целые чащи по всему острову. Если не считать высохшего старого великана на опушке сельвы вся растительность острова, как я уже говорил, окультурена и приносит исключительно полезные плоды. Ведь согласно Платону, идея — это совершенная форма бытия. Я задумал, а Природа сама приготовила этот цветущий коктейль.

Мне нравится, когда в лесу полумрак и прохлада. Густые кроны кокосовых пальм, сомкнувшиеся над головой, спасают от палящих лучей солнца. А духота в роще всего лишь временное неудобство до первого дуновения ветерка. В любом случае лето на экваторе предпочтительнее зимы за полярным кругом, когда живешь на природе — в палатке или пещере. К одинаковой продолжительности дня и ночи быстро привыкаешь. Мне нравится спать в часы полуденного солнца и бодрствовать после полуночи, если есть тема для размышлений.

По образованию я инженер и журналист, а цель жизни моей — понять, что творится внутри меня, и в том, что меня окружает. В школе и институте мне легко математика давалась. Ее-то и положил в основу мироздания. Когда, познав точные законы построения вселенной, мы увидим упорядоченность в ее хаосе, когда не останется противоречий между математически выраженными законами природы и ее беспорядочностью, тогда и откроются нам ответы на вопросы «как?» и «почему?»

Мне бы хотелось в голове разобрать весь мир по винтику, разложить детальками на столе и собрать снова, но уже гармоничным, без элементов хаоса и жестокости. Я не стану утверждать, что Бога нет вовсе — где-то наверняка существует некая высшая сила. Но так, как ее объясняет современная религия, мне не приемлемо.

Как ни странно, у меня почти все задуманное получилось на этом острове. Чтобы сделать это даже на голливудской «фабрике грез» надо сильно постараться. А я сумел одной силой разума.

День еще не закончился. Было довольно жарко, но легкий ветерок охлаждает кожу. И вдруг — бах! — как это бывает на экваторе, неожиданно и стремительно налетела гроза.

Беззащитно ежась под стремительными атаками холодного дождя, который казалось, возникал отовсюду, спешу в свою «крепость», чувствуя себя простыней в стиральной машине. Нет ничего страшней, оказаться в мокрой одежде под палящими лучами солнца, которые обязательно будут после короткой грозы. Парниковый эффект и стопроцентно — тропическая лихорадка. А ведь как радовался жизни буквально несколько минут назад, до начала природного катаклизма. И сейчас бы радовался, окажись в укрытии — я люблю капризы стихии, но только сторонним наблюдателем. Я и лодку свою — тримаран — придумал так, чтобы в случае шторма или грозы в открытом море, можно быстро свернуть снасти и закупориться в каюте, отдавшись на волю стихии. Сейчас же, прорываясь сквозь пелену дождя, стремился успеть до окончания грозы вернуться в свое жилище. Переодеться в сухое, и не страшны будут солнца лучи!

Простите, что прогулка наша по острову не удалась — в следующий раз продолжим.

2

Кое-что остров мой скрывал от меня. Но все тайное рано или поздно всегда становится явным. Однажды на внешнем побережье (внутреннее — это в лагуне) не очень далеко от своего жилища прямо на песке обнаружил следы пиршества каннибалов.

Да как они смеют! — была первая мысль.

А когда закапывал останки несчастных, пришла вторая — это я во всем виноват. Тут моя вина — остров создал ввиду материкового побережья, вот они и повадились сюда, вершить свои кровавые дела. Я в ответе за этих людей, чьи останки сейчас закапывал.

Дело, конечно, было не в этом. И то, что они будут людоедами, люди, с которыми предстоит работать, знал заранее. Но одно дело знать, другое — видеть. Чертовы каннибалы. Как их отучить от вредных привычек? Уверен, что скоро увидимся.

Каждый день перед и после «адмиральского часа» я взбирался на скалу, где был устроен наблюдательный пункт, и в бинокль рассматривал все доступное ему пространство. Раньше дикари не смогли бы приплыть, позже — не успели вернуться. Так что ежедневно взбирался дважды на скалу, но пока безрезультатно. Росло раздражение — я ощущал себя акулой, угодившей в сети. Да, именно так я себя и чувствовал — не спасал даже уют моего жилища.

Иногда поднимался в наблюдательный пункт и ночью. Смотрел без подзорной трубы на побережье — нет ли костра? На черную воду океана, в которой отражались звезды, и в бездонное небо.

Однажды я засиделся там, и меня застиг рассвет. Горизонт окрасился в волшебные — розовые и оранжевые — тона. Как прекрасен этот мир! — на сердце легла печаль, светлая, умиляющая. Но был еще и приятный сюрприз.

Примерно в миле от входа в лагуну, покачивался на волнах небольшой корабль, на одной из двух мачт которого развивался британский флаг. Носовые и кормовые фонари отражались еще в темной воде. И, похоже, на палубе бурлила жизнь — «гость», пользуясь приливом, решил пройти горловину лагуны.

Я даже покрылся испариной от возбуждения. Ведь не мечтал о такой удаче — должно быть, Всевышней решил помочь моим планам.

Очевидно, судно было торговым — чистенькое и ухоженное, оно сверкало в лучах восходящего солнца. Капитан уверенной рукой вел на полных парусах, но при слабом бризе быстроходное судно, не боясь, что сядет на мель.

Это будет первый корабль свободной пиратской республики! Я назову его «Пенитель моря» и стану его капитаном.

Спустившись в нижнюю пещеру, прошел в Арсенал (грот, где хранилось оружие) и после некоторого раздумья нацепил пояс с патронами, в кобурах которого были два кольта. За пояс камуфляжных бриджей сунул пистолет Макарова и прикрыл его рубашкой.

Когда корабль вошел в лагуну, я был уже на берегу. «Дельфин» — прочитал я его название на борту. Гости поставили судно на якорь и спустили на воду шлюпку. Семь человек сели в нее, и гребли они прямо ко мне. Я вышел на берег и помахал им ковбойской шляпой.

— Добрый день, уважаемые! Пожалуйте к берегу. Я местный фермер.

Тот, что за румпелем сидел, поднялся и сказал мне:

— Нам бы пресной воды набрать. Покажите где?

— Конечно, сэр, — растянул я губы самой приветливой улыбкой. — Я вас прекрасно понимаю: в море колодцев нет.

По словам, жестам и взгляду рулевого понял, с кем имею дело — передо мной был человек крутого нрава, даже жестокий и несправедливый, и гребцы, по всей вероятности, ненавидят его. И, кроме того, я заподозрил, что этот джентльмен не прочь был погреть свои руки чужим добром, если его легко можно взять — об этом свидетельствовала его ухмылка.

Что ж, это к лучшему — будут душевные основания лишить его власти.

Когда шлюпка причалила к берегу, все сомнения исчезли — тот, кто командовал ею, был подл и жесток, и команда его боится. Он протянул мне руку навстречу, а я ему два револьвера дулами в брюхо.

— О! — выдохнул он, и совершенно другим голосом объявил. — Если вы против, мы уйдем.

— Отлично, — буркнул я. — Вы лично можете убираться хоть к дьяволу. Мне нужны корабль и команда.

— Я сразу почувствовал, что вам нельзя доверять — только взглянув на вас.

— Вы абсолютно правы — вам не следовало заходить в мою лагуну, тем более в такую рань. Теперь топайте в чащу и не делайте резких движений. А вы, ребята, следуйте все за мной — скроемся с берега и поговорим по душам.

Плененный мною офицер шлюпки сделал несколько шагов, остановился и повернулся. Стволы револьверов вновь уперлись ему в брюхо. Он тут же отпрянул назад.

— Я никуда дальше не пойду. Пусть с корабля увидят, какое зло вы здесь творите.

— Вам ничего это не даст, кроме двух пуль в живот. Видит Бог, я не хотел вас убивать, но раз без этого нельзя, то придется. Впрочем, ребята! кто хочет стать пиратом, волоките этого придурка в лес.

— Значит, придурок я?

— Вы ведете себя придурком с той минуты, как сошли на берег.

— А вы подлый пират, заманивший в ловушку нас, — он отступил на шаг и окинул меня презрительным взглядом. — Из вашей затеи ничего не получится.

— Хотите посмотреть? — прищурившись, сердито осведомился я. — Эй, ребята, что присудите — прикончить эту гниду здесь или повесим его на рее, когда захватим корабль?

Я заметил, что мое поведение скорее вызывает у остальных моряков недоумение, чем согласие или испуг. Мне захотелось пристрелить этого чертова офицера, чтобы шокировать их по-настоящему. Но не хочется крови. И матросы молчат. Щекотливое положение.

Разрядил его офицер. Неожиданно он бросился бежать, и я чуть было не нажал курок, чтобы убить его и насладиться местью. Он должен был вот-вот добежать до опушки. В принципе, он делал то, что я и хотел, но тут кто-то из матросов спросил:

— Что же вы медлите, сэр? — он сейчас скроется.

Дождавшись, когда офицер скрылся в чаще, я безоглядно кинулся в бой:

— бой, который должен был перевернуть мою мирную жизнь;

— бой, ради которого и было затеяно это приключение;

— бой за команду.

— Кстати, ребята, вы не сказали, — насмешливо сказал я, — по душе ли вам мое предложение?

Эти слова заставили их переглянуться.

— Хотите поселиться на моем острове? У него есть все условия для безопасной стоянки и ремонта судов. Слышали о капитане Флинте? Так вот, если бы он знал, что есть такая земля в океане, то непременно захотел создать здесь свободную пиратскую республику. Но мы не будем его ждать, и все сделаем сами. Хотя у вас есть выбор — можете убежать в лес вслед за этим придурком. Хотя, если вы так поступите, буду считать, что в жизни не встречал более тупорылых ослов. Итак, вы будете осматривать мой остров или нет?

Ответили несколько голосов.

— Нет, сэр. Мы верим вам — это действительно райское место для вольных людей. Мы с вами, и давайте обсудим, как нам захватить «Дельфин». Возможно, на борту догадались, что здесь что-то произошло и будут настороже.

— Мне видится так. Вы набираете в бочку пресной воды и возвращаетесь на корабль. Про офицерика беглого скажите: его укусила пчела (здесь их тьма-тьмущая) — он от боли сошел с ума и убежал в джунгли. Ночью взбунтуете остальную команду и арестуете несогласных. Спустите с мачты английский флаг, и я жду вас в гости. Постарайтесь обойтись без крови.

— Для пирата вы слишком милосердны, сэр.

— Я не собираюсь стать грозой морей. Моя цель — создать республику свободных людей. Поверьте мне, злато-серебро и драгоценности не приносят человеку счастье. Только свобода и вольная жизнь по-настоящему сделают нас счастливыми.

Меня потрясло их поведение. Они вернулись с питьевой водой на корабль. Подговорили к бунту остальную команду. А ночью вошли в каюту капитана и убили его.

Утром я ни свет, ни заря поднялся на скалу и убедился, что английский флаг с мачты исчез. Дальше все было проблематично. Похоже, они дорвались до выпивки и изрядно все накачались. Я наблюдал в подзорную трубу последствия отчаянной пьянки. Позабыты были все мои наставления. Да, похоже, что и я сам. Мои наблюдения лишь укрепляли мои подозрения. И ничего не оставалось, как только ждать, когда они проспятся и облагоразумятся. Пришлось уступить непредвиденной игре обстоятельств.

Я спустился в пещеру, занялся своими делами, и уже оттуда взгляд мой, как взор ловчей птицы, то и дело обращался в лагуну, на одинокий корабль в ней. А в глазах застыл сакраментальный вопрос — мне это надо?

Томительный день медленно полз через зенит к своему завершению. На борту ничего не менялось. Похоже, что экипаж обрел долгожданную свободу и на большее не соглашался. А я уговаривал себя — все будет тип-топ. Через день, максимум через два они выпьют все спиртные запасы корабля и протрезвеют. Через четыре-пять дней они захотят встречи со мной. Все будет хорошо и просто, как дважды два.

Неизвестно почему, мне не удавалось убедить в этом себя самого.

Помощник капитана, убежавший в сельву, был слишком напуганным, чтобы быть честным. Где-то он сейчас бродит по острову в поисках моего жилища. Он непременно попытается убить меня, если я не убью его прежде. Он не попадался мне на глаза в подзорную трубу на вершине скалы, и это было тревожно. Он мог в любой момент прервать спокойную жизнь его превосходительства губернатора острова (то есть меня).

Солнце склонилось к горизонту. С приближением сумерек я почувствовал себе незащищенным — обязательно надо завести хищное животное (например, пантеру черную) для охраны жилища.

Поужинав, набил трубку нарезанными и высушенными листьями табака. Флибустьер должен курить, и я вернулся к изжитой привычке. Прикурил от лучины, подожженной в углях очага, втянул дым в легкие — чистый опиум! Пустил в потолок закрученное колечко дыма. Потом сел в кресло-качалку и решил взять быка за рога — то есть обдумать создавшуюся ситуацию.

Юмор и терпение — это все, что я могу пожелать себе сейчас. И первым делом постарался не улыбаться. Для этого надо было держать фигу в кармане.

Я снова выдохнул облачко терпкого дыма и подумал — не плохо бы пива.

С улыбкой язвительного самодовольства из крана в чане набрал литровую кружку пива, изготовленного автоматом на основе холодной ключевой воды. Полный комфорт! — а те пусть страдают с похмелья, а помощник капитана от насекомых сельвы. Я настраивался на неспешный вечер в раздумьях.

Тема, которую хотел обдумать, была весьма деликатного свойства. Раскрывая ее, я до некоторой степени нарушаю условия негласного соглашения с тою силой, что поддерживает меня в путешествиях в пространстве и времени. Поэтому позвольте мне не детализировать некоторые моменты.

Видите ли, мне захотелось поэкспериментировать в области человеческой психики. То, что все хомо сапиенс беспрестанно хотят славы, золота и секса не для размножения это понятно. Почему же природа устроена по-другому? Надо признать, она отлажена более разумно, чем общество двуногих людей. Почему люди так верят в фатализм и боятся его? Почему они так зациклены на пороках, перечисленных выше? Почему животные, не наделенные, как известно, совестью, зачастую поступают разумнее людей?

Понимаете, к чему я иду?

Мне захотелось воссоединить в единое положительные качества животных инстинктов с человеческим разумом и создать новое общество людей. Как это сделать?

Если мне это понять, тот, кто помогает мне, сумел бы это реализовать.

Да, если понять….

Подступавший с востока фронт грозовых туч не мог успокоить мою тревогу. Адреналин зашкаливал в крови от долетавшего грохота грома. Вечернее солнце играло на пока еще далеких дождевых струях, перебирая разноцветные струны небесной арфы.

Небо на горизонте стало красно-фиолетовым — солнце только что опустилось в пучину океана. За ним устремились подсвеченные снизу темные облака. А над островом уже воцарилась свинцовая туча.

Гроза бушевала всю ночь. Наутро пошел гулять по острову, как это делал обычно до прихода в лагуну гостей. И на внешнем берегу острова наткнулся на помощника капитана, в беспамятстве валявшегося на границе пляжа и сельвы.

Это был высокий мужчина, с кожей, огрубевшей от солнца, воды и ветра, с худым, помнится, лицом, а теперь распухшим от укуса пчел. Как это его угораздило? Пчел на моем острове полным полно. Они селятся в глиняных мазанках, размером с дыню, которые подвешивают на ветках деревьях или под нависшими скалами — как ласточки. Всем ульем построят из глины дом, армированный ветками и соломой, набьют его медом для будущего потомства, заложат личинки в соты, и летят дальше — вечные труженики.

Мой беглец сунулся, наверное, в непокинутый (недостроенный улей) и получил по заслугам. Он был жив. Распухшая кожа лица придала ему сходство с Чеширским котом — непрошеная веселость появилась в уголках губ.

— Как тебя угораздило?

Ответом был рев океана, еще волновавшегося после шторма.

Интересно, где он бросил сорванный улей? Далеко ли ушел от рассерженных пчел — а то ненароком и мне попадет. Теперь помощник капитана не был моим врагом — он был пострадавшим, нуждавшимся в помощи, и чувство заботы о беспомощном человеке заполнило мое существо.

Когда я его за ноги поволок в тень, под защиту от солнечных лучей, он застонал и открыл глаза. Помощник капитана хотел, было задать какой-то вопрос, но промолчал, только облизнул распухшие губы. Я сказал:

— Несмотря на прежние обстоятельства, я испытываю чувство радости от встречи с вами. В противном случае вы бы изжарились на солнце, вас бы съели крабы или пчелы добили.

— Благодарю, — сказал он коротко.

Устроив его в тени, предложил:

— Сейчас я принесу вам бульону, подкрепить силы. Могу и мяса, если вы сможете его прожевать.

Покусанный пчелами погримасничал:

— Наверное, не смогу, но попробую.

Принеся из пещеры вчерашний бульон, я уселся поодаль поудобнее.

— Думаю, вам есть, что мне рассказать.

Он кивнул головой — да-да, мол — и принялся через край миски хлебать бульон. Потом сунул руку, выловил кусок мяса, сунул за щеку и стал жевать, отчаянно гримасничая. Не проживал, выплюнул и снова принялся прихлебывать бульон.

За двое суток на острове он здорово оголодал.

Я достал из кармана трубку и набил ее табаком. Выпустил одно за другим несколько колечек голубого дыма, которые тут же развеял свежий бриз.

Кастрюля была большая и полная — помощник капитана решил передохнуть. Отставив ее, он сделал глубокий выдох, сопровождаемый утробным рыком.

— Я только не понял — как вы меня нашли?

— Совершенно случайно. Люблю, знаете ли, утрами гулять по берегу. Но поскольку в лагуне стоит ваше судно, вышел на внешний.

— Что на судне?

— Бунт. Капитана застрелили и выбросили за борт. По крайней мере, я видел, что он не поплыл, а утонул.

— Вот видите, что вы натворили. Ну да ладно, дело сделано — дальше что?

Он снова взял кастрюлю в руки, прихлебывал мелкими глотками и навострил уши, готовый слушать (слушаться?) меня. Что-то с мужчиной происходит не то — подумал я — не мог помощник капитана, проголодавшийся и покусанный пчелами, напрочь преобразиться за кастрюлю супа. Просто Пятница какая-то получается — повелевай, Робинзон!

— Послушайте, ничего, если я задам вам один вопрос? — я старался говорить нормальным тоном.

— Меня зовут Ферран, Аугусто Ферран.

— Тем не менее я вам задам его. Вы довольны были своей службой на вашей посудине?

— Причем тут доволен или нет? Если есть работа, ее надо исполнять, а удовольствия в кабаке за столом или с девкой в постели. Вы-то какую цель преследовали, подбив матросов на бунт?

— Хочу захватить корабль и поднять на нем «Веселого Роджера». Как вы на это смотрите?

— Если будет вакансия помощника капитана в вашей команде, готов приступить к обязанностям. Или матросом.

Я посмотрел на него внимательней — вроде не врет. Хотя, конечно, лучше быть офицером на пиратском корабле с возможностью сбежать в первом порту, чем искусанным пчелами на необитаемом острове. Будь у меня в подчинении команда, я бы поставил этот вопрос на их усмотрение. Лично меня преобразование подверженного нападению пчел не убеждает — что-то здесь не то. Но на корабле бунт и пьянство. Помощник капитана Аугусто Ферран — единственный, кто изъявил желание мне служить. Выбора нет.

Ты сделал все, что мог, утешал я себя, глупо мучиться от мнимой вины. Но убедить себя не удавалось. Мысль о том, что бунт пошел не по задуманным правилам, и уже убит капитан, причиняла почти физическую боль.

Почаще купаться: морская вода лечит, — посоветовал я Феррану Аугусто и, пообещав принести ужин, отправился в свое жилище.

Уже подходил к непроходимой стене леса, окружавшей мою палатку, как вдруг увидел на высоком шесте матросскую рубаху. За этим что-то должно скрываться. Или кто-то. Меня выследили? Мне угрожают?

— Это что за фигня? — крикнул я. — Что это такое? Намек? Какая-то угроза? Расчет на то. что я наложу в штаны от страха?

— Ничего из перечисленного вами, — услышал я голос, и два моряка, уже виденных мною на вельботе, поднялись с травы из-под куста с мушкетами в руках. — Это всего-навсего мы. Вас видели на верхушке этой скалы. Наверное, вон в той пещере вы живете. Но подхода к ней мы не нашли. Сидим и ждем — поставили знак, чтобы вы мимо не прошли. Принимаете гостей, сударь?

Я, побледнев, смотрел на них.

— Мой дом — моя крепость, туда никому ходу нет.

— А если вот так? — они дружно взвели курки у мушкетов и направили их стволы в мою грудь.

— Вас не затруднит объяснить цель вашего визита? — уже более вежливо попросил я и сел на траву, по-турецки сложив ноги.

Один из визитеров тоже сел, положив рядом мушкет. Второй стоял за его спиной, так и не опустив собачку ружья.

— Мы пришли пригласить вас на корабль, как губернатора этого острова. «Дельфин» уже полностью в нашей власти — как вы того и хотели.

Казалось, обычное дело — визит вежливости губернатора на пришедшее из океана судно, но к чему здесь мушкеты?

— С чего бы это? Никак намерены организовать вечеринку, но припасы спиртного кончились? Если так, то поговорим об этом как-нибудь в другой раз, сейчас я немного устал.

Я закрыл глаза, надеясь, что вооруженные визитеры исчезнут как видение, но это не помогло. Когда я открыл их вновь, они все еще присутствовали, и было видно, что просто так они не уйдут.

— Итак губернатор, либо мы к вам, либо вы к нам — третьего не дано. Учитывая обстоятельства, я полагаю, что для вас сейчас не самое подходящее время упражняться в остроумии, — проскрипел тот, что сидел напротив меня. — Вы ведь один живете на острове — никто к вам на выручку не придет.

Развивать эту тему дальше не хотелось.

— Ну, если приглашаете, то к вам.

— А как же еще? — приглашаем.

В шлюпке у берега было еще несколько человек. Я оглядел их лица. Свобода делает людей счастливыми и красивыми. Порок — злыми и раздражительными. Порок на свободе — так бы я назвал полотно, представшее моему взору. Жутко страдающие от жары и похмелья, наэлектризованные убийством капитана без пяти минут пираты выглядели ужасно. В первый день они показались мне симпатичней.

Я всегда считал, что умение читать по лицам о чувствах и мыслях людей, даровано мне свыше. Сейчас оно будто бы притупилось — одно желание и одна мысль читалась у всех без исключения: выпить и умереть. Люди, доведенные до такой крайности, возможно очень опасны. Когда заводишь знакомство, очень важно не ошибиться в человеке с первого взгляда.

Вот я ошибся — принял пьяниц и лоботрясов за романтиков моря и разбоя. Ни при каких условиях не хочу открывать своего убежища этим проходимцам — там есть еда и выпивка, но не для них: никому не позволю разрушить хрустальную мечту свою, созданную собственным воображением. Тогда понятно, что ждет меня на корабле у этих людей — пытки и издевательства.

Вспомнилась судьба Иисуса Христа — ведь мог бы избежать всего, но Батя повелел, и он исполнил. Меня кто заставит терпеть страдания? А что делать?

Конечно, не исключена возможность, что мне удастся договориться с этим сбродом. Но уж больно народ ненадежный. Маловероятно, что они будут держать любое данное ими слово.

Ну что, сукины дети, садитесь за весла — идем на корабль!

Задумчиво наблюдая за полетом бакланов и чаек, я сидел на носу шлюпки. Матросы дружно гребли, сидя ко мне спиной. Только тот, кто держал румпель в руке, сидел ко мне лицом и смотрел на меня. У них были кортики и абордажные сабли, пистоли кое у кого за поясом и даже два мушкета — один как раз у того, кто на румпеле. Если прыгнуть за борт, смогу ли удрать? — вопрос может стоить мне жизни.

Жаль, конечно, что я оставил помощнику капитана свой кольт — как бы он мне сейчас пригодился.

Предвидеть события я не мог, но предчувствовать иногда получалось. В конце концов, этот мир мой — плод моего воображения — и мне представлялось, что покуситься на жизнь мою, здоровье мое или даже просто причинить мне боль, он не мог. Однако я чувствовал — негативная энергия от этих людей достигла высокого уровня. Очень опасное состояние, если не соблюдать осторожность.

Но зато какой подъем! какое возбуждение! — просто море разливанное адреналина. Полтора года спокойной жизни пенсионера — достаточно большой срок, чтобы успеть забыть это сладостное ощущение.

И такая мысль…. Они меня не посмеют убить — ведь я их Создатель. А вот мне стоит попробовать для начала — может, понравится и буду лепить их и стрелять по нескольку штук в день, как мальчишки воробьев из рогатки.

В каждом человеке сидит ангел и бес; я своего рогатого редко выпускал на Белый Свет — мне даже кажется, никогда. Стоит попробовать хоть раз — убить и ни о чем не жалеть: под предлогом, что очищаем Землю от зла. Положительная или отрицательная энергия: какая разница? — это все тот же адреналин.

Все! Решился! Убью! Пусть восторжествует сила!

Лодка ткнулась в борт корабля — конец пути и бравурным мыслям.

На палубе меня встретил незнакомец в красной бандане — в жилетке на голый торс и матросских штанах с босыми ногами. Сброд!

— Здравствуйте, господин губернатор! Я рад приветствовать вас от лица всей команды на борту нашего корабля. Как ваше здоровье драгоценное? Не болит ли животик?

Команда дружно заржала.

Встреча, прямо скажем, не из учтивых.

— Может, прекратим этот цирк?

— Почему? Вы не рады, господин губернатор, нашему визиту в вашу лагуну? Или вашему визиту к нам на борт?

— Я не хочу, чтобы передо мной кривлялся какой-то клоун в маскарадном наряде. Если вы, сударь, представляете сейчас команду, то будьте добры привести себя в надлежащий вид и представлять экипаж судна надлежащим образом.

Вожак в красной бандане заржал, и команда дружно поддержала его.

— Спасибо, что напомнили о надлежащем виде. И поскольку в гостях у нас вы — будьте добры привести себя в надлежащий вид.

— Не понимаю.

— Сейчас поймете.

По его знаку два молодца схватили меня за руки, а вожак разорвал мою рубашку от горла к поясу брюк. И рукава порвал. А какой-то упырь плеснул мне в лицо из бокала… боюсь, что это было не вино. Желтые капли расплылись по белой рубашке. Глаза стало резать. Я заморгал.

Когда проморгался, взглянул на атамана — странная улыбка блуждала по его лицу. Часто бывает очень сложно проникнуть в тайный смысл чужих мыслей.

— Простите, что не предложил вам кружку эля. Его нет, нет и рома, и вина никакого — все подчистую выжрали эти олухи, которых вы подбили на бунт. Может, у вас найдется, а, губернатор? Пойдем к вам с ответным визитом?

Я смотрел на этот сброд и ругал себя последними словами. Надеялся сделать людей свободными, а получил распоясавшихся скотов. Какое глубокое разочарование.

Атаман подступал ко мне с кинжалом в руке.

— Можно, конечно, вас килевать по обычаю джентльменов удачи. Можно кишки выпустить наружу, и тогда вы заговорите. Вопрос один и очень простой — где находится ваша резиденция? Что вы прячете там от нас — золото? выпивку? женщин?

— Джейк, да мы знаем, где пещера его. Чуток бы пошарили и нашли вход — пойдем попробуем. Не бери греха на души.

— Одним больше, одним меньше, — атаман потыкал мне мышцы ножом.

— Джейк!

— Хрен с тобой — живи, но пока. Киньте его в форпик — пусть потешится напоследок.

Атаман был явным садистом, но команда уже грузилась в шлюпки, и ему стало не до меня. Меня швырнули в форпик — помещение на баке для запасных якорей и канатов, задраили люк. Только утихли топот ног, стук о борт и скрип уключин, как раздался тихий стон в темноте.

— Кто здесь?

— Я Мадлен, жена капитана.

— У вас все в порядке?

— Они изнасиловали меня всей командой и бросили умирать.

Снова стон полный страха и боли.

— Я могу вам помочь?

— Кажется, да. У меня начались роды.

О, господи! Я потыкался во все углы и в пустом канатном ящике обнаружил женскую руку, а вместе с ней женщину, нуждавшуюся в срочной помощи. Она была миниатюрна и беременна.

— Вы знаете, что надо делать? Чем я смогу вам помочь?

Мадлен ничего не сказала, но застонала от новой схватки.

Скоты! Как они посмели тронуть женщину, когда она собирается произвести на свет нового человека? Как я буду принимать у нее роды в этой грязи и тесноте?

Женщина закричала.

— Вы держитесь молодцом, — сказал я, чтобы что-то сказать. — Дышите глубоко и не обращайте внимания на боль: она скоро пройдет. Просто дышите глубже и все.

Помещение форпика было настолько низким и тесным, что я мог передвигаться лишь ползком.

— Дышите глубоко, дышите ртом, не стискивайте зубы, — уговаривал я женщину, гладя ее по лицу.

Как раз в этот момент Мадлен открыла рот и издала низкий протяжный крик от приступа сильной боли.

— Может, вам выбраться из ящика: в нем я вам ничем помочь не смогу, — сказал, совсем не зная, чем смогу ей помочь вне ящика. Вы не молчите — кричите или говорите, так вам будет легче.

Мадлен не ответила.

— Я попробую выбить люк. Если удастся, выберемся на палубу. Или кто из команды на борту остался — услышат, прибегут, помогут.

— Мне все равно, — отозвалась Мадлен.

Я лег на спину, подтянул согнутые ноги к груди и ударил подошвами сапог в крышку форпика.

— Мне кажется, она подскочила в запоре — есть шанс ее выбить. Вы слышите меня? Мадлен!

— Что? — слабый голос из темноты.

— Взгляните-ка сюда — щель стала больше. Еще пару хороших толчков, и мы на свободе.

Я сделал их — эти два удара, но люк оставался на месте.

— Мадлен, не молчите, пожалуйста….

Да что это такое? — подумал, сердясь. — Лучше бы она истошно вопила.

— Мадлен — не будьте самоубийцей.

— Я засыпаю — так хорошо….

— Вы отключаетесь, а это опасно в таком положении.

Да твою же мать! — я саданул по крышке с такой силой и ненавистью на обстоятельства, что ноги чуть не вылетели из суставов вместе с крышкой, загремевшей по палубе.

— Все, Мадлен, вылазьте из ящика — путь к свободе открыт. Как вы себя чувствуете? Мадлен! Мадлен!!

— Хорошо.

— Почему не кричите? Схватки кончились?

— Нет, но не больно.

— Тогда вот что… Можете подняться из своего ящика? Я не смогу вас поднять — мне там не распрямиться. Мадлен?

Она опять замолчала. Я, с самого начала ее странного поведения почувствовавший себя неуверенно, окончательно утратил почву под ногами.

— Ящик же ваш не прибит… Я подтащу его к люку и подниму вас на руки.

— Правда поднимите?

— Такую куклу как вы? — одной рукой. — Я уперся в борт ногами, пихая плечом ящик с Мадлен к люку форпика. Надо как-то разговорить женщину — она теряет сознание. Но говорить, напрягаясь во весь рост, было ни с руки.

Длина моя кончилась — ящик еще не под люком. Я попытался тащить ее за руку.

— Может, попробуете выбраться?

Она немножечко подняла свою голову и прошептала мне в лицо будто на последнем издыхании:

— Скажи мне — спи спокойно, Мадлен, и успокойся.

Я подсунул ей руку под голову и притянул к своей груди.

— Разумеется вы будете спать, но сейчас вам надо родить.

Я попытался подняться до подволока и поднять Мадлен, но не смог. Другой вариант пришел в голову — перевернуть проклятый ящик, чтобы роженица из него вывалилась. Одну ее мне будет проще доволочь до люка.

У ящика были брусья внизу — так понимаю, для вентиляции от сырости и строповки при такелажных работах — в эту щель и засунул ладони.

Ящик перевернулся, женщина вывалилась из него, я вздохнул с облегчением. Но потом напряжение вновь овладело. Теперь больше злился, чем беспокоился — Мадлен была без сознания или спала. Или эта чертовка наврала, что рожает, или дела совсем хреновы. Вернулся страх за самого себя.

Оставив в покое женщину и пустой ящик, осторожно выглянул в открытый люк. Палуба была пуста. Эти идиоты ушли на шлюпке (ах?) штурмовать мое жилище. Но не могли же они оставить корабль без надзора — где-то должна быть охрана.

Некоторое время я торчал из люка форпика, осматривая верхнюю палубу и прислушиваясь. Мне удалось выбить крышку, женщина молчит недвижима, и все равно мое положение трудно назвать завидным. Можно тихонько скользнуть за борт, доплыть до берега и спрятаться на острове. Но как быть с Мадлен?

Интуиция подсказывала, что схватиться с неизвестным количеством вооруженных охранников не самая лучшая идея. Но куда деваться…

Я разулся и снял камзол. Босиком в разорванной рубашке и брюках прошел вдоль борта с бака на ют по безлюдной и неприглядной от мусора палубе. На корме, перебравшись через фальшборт, цепляясь за что попало, по-обезьяньи повиснув вниз головой, заглянул в открытое окно кают-компании. В ней за столом играли в кости четверо мужчин. У всех — грубые, оплывшие, недобрые лица, словно они приходились друг другу близкими родственниками. И еще у них были кремневые пистолеты. С упавшим сердцем подумал, что Мадлен мне не спасти, если хочу остаться в живых.

Подглядывая в кают-компанию, буквально чувствовал, как свинцовая пуля крупного калибра вонзается мне в лицо. Как, оказывается просто отнять у человека жизнь! Гораздо проще, чем оживить потом мертвого. Что же все-таки произошло с людьми? Почему они стали такими?

В томительном наблюдении и размышлениях прошло, наверное, полчаса. Потом один из них поднялся из-за стола и решительным шагом направился к двери. Этого было достаточно, чтобы сообразить — сейчас их станет на одного меньше. Было только не ясно, где он собирается отлить — пойдет в гальюн или прямо через фальшборт? В любом случае, купания ему не избежать.

Подкравшись к справляющему нужду через фальшборт, одним движением двух рук свернул парню шею и столкнул за борт. Потом вернулся к окну кают-компании. Прошло еще полчаса и второй охранник отправился вслед за первым, повторив его судьбу. Вообще-то он вышел не по нужде, а на поиски пропавшего приятеля, но заворота головы и падения трупом в воду не избежал.

Я вернулся на свой наблюдательный пункт и вдруг увидел прямо перед собой нахмуренное лицо еще одного охранника — он смотрел на меня. Устного замечания дожидаться не стал, поняв, что у меня есть лишь единственный шанс взять ситуацию под контроль. Я прыгнул в открытое окно и сбил парня с ног. Мы покатились по полу каюты, сцепившись намертво. Парень оказался здоровяком — мне не удалось с ним разделаться сходу. А ведь был еще и четвертый, который мог выстрелить мне в голову или спину.

Мы барахтались, стараясь задушить друг друга, когда раздался выстрел — пуля выбила щепки из пола за моей спиной. У него еще три пистолета — помнил я — уже из второго он сможет попасть.

Ударил своего противника головой в лицо — тот захрипел, забился в моих руках, брызгаясь кровью. Я мог бы его задушить, но недвижимым был хорошей мишенью для стрелка. Паника шевельнулась в моей груди — сейчас будет выстрел. Черт побери! что же делать? Страх и прилив адреналина заставили быть ловким и быстрым.

Сначала я откатился в сторону. Потом увидел на спинке стула пояс и на нем кортик в ножнах. Прикрывшись стулом, выхватил предмет холодного оружия. Что же он не стреляет?

Четвертый охранник с пистолетом в руке медленно пошел ко мне, обходя стол. Я обреченно следил за его ногами. На мгновение мне даже захотелось сдаться — с кортиком против пистолета не устоишь. Но потом пришло в голову, что новоявленные пираты вряд ли простят мне погибших товарищей. Могут устроить такую казнь, что пуля в сердце из пистолета покажется раем.

М-дя… Хотел мятежа — получил революцию. А бунт на корабле — эта стихия страшнее шторма. В воздухе пахло насилием, смертью и кровью. Кроме того, в любом корабельном экипаже всегда ощущается тоска по анархии. Яркий пример берегового братства вдохновлял, предавая забвению, тот факт, что практически все его участники жизнь свою закончили с веревкой на шее. Тосковали и по более давним временам — славным походам викингов, наводившим ужас на всю Европу от Балтийского моря до Средиземного.

И какое убожество на этом фоне представляет собой корабельная служба под флагом английского короля — ни славы, ни величия, ни жажды добычи и приключений: одна лишь всеобщая убогость в море и беспробудное пьянство на берегу.

Флибустьерское море, некогда простиравшееся от Ньюфаундленда до устья Амазонки, от мыса Майн до Азорских островов усохло до размеров баланды в ложке, которой потчуют современных моряков. В южных морях Тихого океана прохода нет торговым судам от пиратских шхун и бригантин, а в Карибском море истлели на реях трупы последних джентльменов удачи. Нищета в каждом доме, в каждой лачуге, но никто не отваживался выйти в море под черным парусом. Не было лидера, подобного Флинту или Черной Бороде, способного вдохновить моряков на подвиги. Все ждали чего-то, понимая, что хуже уже быть не может.

Попробовал я поднять революцию, и в результате — сижу с кортиком, прикрывшись стулом, а ко мне крадется смерть. М-дя… оптимизм поубыл. Попробовать заговорить — убедить малого с пистолетом, что мы с ним одной крови. Мысль единственная, но малоутешительная.

3

Я видел его ноги в башмаках и коротких штанах. Чего же он медлит?

— Эй, приятель, зачем нам друг друга убивать?

— Вы первый начали, господин губернатор.

— Поражаюсь твоей смекалке — вы меня сцапали, привезли на корабль, закрыли в форпике с умирающей женщиной — и я «первый начал»…

— Вы, господин губернатор, от меня-то чего хотите?

— Прекратить охоту друг на друга — сесть и договориться.

— С какой стати? Двое уже куда-то пропали, третий вон лежит, ослепший от крови — как я могу вам довериться?

Ну, раз говорить начал, значит, не выстрелит. Я поднялся с пола и сел на стул, за которым прятался, положив кортик себе на колени.

— Давай садись, — пригласил я. — Нам предстоит долгий разговор.

Он сел, положив взведенный пистолет перед собой. С полки, правда, просыпался порох, но он этого не заметил. Теперь ничто не мешало мне проткнуть его кортиком. Беспечный парень — едва не убил меня, а теперь имеет наглость улыбаться застенчиво.

Я покосился на другого, которого оставил на полу. У него были разбиты обе брови, и кровь заливала глаза — он тщетно протирал их кулаками и чертыхался.

— Где наши ребята, Билли и Боб? — спросил тот, что напротив.

— Я их выбросил за борт — они направились к берегу.

— А там могут случиться акулы, — он помрачнел.

Я улыбнулся уголками разбитого рта:

— Если случились, то ребят ваших нет.

Наблюдая за игрой чувств на его лице, я убеждался, что парень — простак.

— Послушай меня — как тебя звать? — я губернатор этого острова. Ни убить, ни низложить ваша команда меня не сможет. Рано или поздно они поймут это и начнут договариваться. А потом будут повиноваться мне, ибо ваше благополучное здесь нахождение полностью в моей власти. Тебе советую — как тебя звать? — начать меня слушаться прямо сейчас.

— Меня зовут Джаспер, сэр, но этого быть не может.

— Чем позже ты это поймешь, тем хуже для тебя.

— Но с какой стати мы должны вам подчиняться? У вас ни солдат, ни пушек…

— Нет солдат и нет пушек, это ты верно, Джаспер, подметил. Но я наделен изощренным умом и природным коварством. Смотри, что я сейчас сделаю….

Взял кортик в руку и одним движением смел его пистолет со стола. Он упал, щелкнул спустившейся курок, но выстрела не последовало.

Джаспер уставился на меня в изумлении.

— Я с самого начала хотел с вами мирно договориться, а вы натворили черте что — капитана убили, беременную жену его изнасиловали… Скоро подсчет поведем убитым и раненым. Вы что, ребята, хотите — стать пиратами берегового братства или убийцами и насильниками? Вы не люди, а карикатура на человеческий род.

Вдруг на стол упала тень. Кто-то про торенному мною пути пытался проникнуть в кают-компанию через открытое окно. Я оглянулся. Помощник капитана Аугусто Ферран мокрый с непокрытой головы до босых ног с моим кольтом в руке собственной персоной. С опухшим лицом, искусанным пчелами, он производил жуткое впечатления. Но обратился вполне дружелюбно ко мне:

— Увидев с берега, как вы расправляетесь с этими негодяями, я приплыл к вам на выручку, сэр.

— А остальные где? Штурмуют крепость мою?

— Нет, сэр, бегают по острову, спасаясь от пчел.

— Вы их на них натравили?

Ферран попытался улыбнуться, но опухшее лицо деформировалась от этого движения мышц в нечто отвратительно чудовищное.

— Нет, сэр, много пчелиных гнезд было в живой изгороди, защищающую вашу крепость.

Я и не знал об этом, но сказал:

— Понятно. Слушай, Аугусто, там на баке лежит жена капитана Мадлен — эти твари ее изнасиловали. Ты поможешь перенести ее в каюту и оказать помощь?

— Что?! — взревел помощник капитана и, сунув кольт за брючный ремень, бросился из каюты.

— За ним! — приказал я Джасперу и обернулся к тому, кто еще был на полу.

На его разбитом лице застыло непонимающие выражение. С кровотечением он, наконец, справился и теперь смотрел на меня.

— Что стало с нашими ребятами?

— Двоих, что были здесь, я утопил. Остальные бегают по острову, атакованные пчелами. Видел какая у Феррана рожа — у них будут еще ужаснее.

Он бессильно опустил подбородок на грудь, потом вскинул голову, посмотрел на меня, и лицо его исказилось, выражая что-то среднее между печалью и покорностью судьбе.

— Что теперь будет с нами, господин губернатор?

— Не знаю. Как себя поведете. Ферран и Джаспер уже служат мне — ты как?

— К вашим услугам, сэр!

Сильный порыв теплого воздуха ворвался через окно в кают-компанию, на реях захлопали незарифленые паруса.

— В медицине что-нибудь смыслишь?

Он отрицающе покачал головой.

— Тогда полезешь на реи зарифлять паруса — кажется, шторм надвигается. Назови свое имя.

— Андре. Керис Андре. Я на Тортуге родился. Мать моя была индианкой.

Мы вышли на верхнюю палубу. Керис сам без команды полез на грот-мачту.

С бака Ферран и Джаспер принесли Мадлен на руках. Ее пышные волосы касались палубы.

— Что с ней? Она жива?

— Да, сэр, но без сознания. Мы отнесем ее в каюту капитана. Я осмотрю ее.

Он улыбнулся. Это придало его искалеченному пчелами и поросшему щетиной лицу нечто пиратское. Потому как он держит Мадлен и переживает за нее, было видно, что Аугусто не равнодушен к этой женщине.

— Будет Джаспер тебе не нужен, отсылай его на палубу: надо крепить паруса и снасти — кажется шторм надвигается.

На юго-западной стороне неба клубились ослепительной белизны облака.

Тропический шторм! Ведь это классическое приключение!

Хоть я и усмехнулся при этой мысли, она мне понравилась.

Завидя приближение бури, может, и моряки с корабля перестанут носиться по острову, прячась от пчел, и на борт вернутся. Но с какими мыслями? Они ведь убеждены, что я охраняем и сижу под замком. А я на свободе, и у меня уже есть послушная мне команда. При нынешнем положении вещей, пожалуй, наверное, удастся вернуть себе роль всемогущего губернатора.

Я нашел подзорную трубу и стал осматривать берега. Шлюпки нашел, но людей рядом нет. Прилив их может унести от берега, а шторм потопить на высокой волне.

Я стал ждать.

Шторм уже грохотал милях в пяти от острова на зюйд-вест. Но над нами светило солнце, и волны по-прежнему качались уныло. Иногда прорывались порывы ветра, вспенивая белые гребешки, но погоды они не делали. Лагуна, защищенная со всех четырех сторон, являла собой райское затишье.

Матросы, сделав свою работу на реях, спустились на палубу.

— Теперь осмотрите помещения: все, что плохо лежит — принайтуйте.

Они вернулись с сыром и хлебом, а еще большой оловянной кружкой воды.

— Закусите, сэр.

— Где Ферран?

— Он не пустил нас в каюту.

— Помощи не просил?

— Нет.

Я стал есть, запивая пищу теплой водой.

— Люди на берегу, сэр.

Посмотрел в подзорную трубу. Действительно, четверо человек столкнули лодку в воду и, размахивая руками, окунаясь в воду с головами, пытаются утянуть ее от берега.

— Что это они — потеряли весла? — удивился Джаспер.

— От пчел спасаются, — пояснил я.

Керис сплюнул за борт и выругался:

— Этак они их сюда приведут.

Я повернул трубу на шторм. Впервые видел такое явление — разыгравшаяся стихия не расползалась во все стороны, как обычно, а строгой стеной шла на север. Вид ее был ужасен — клубящиеся облака, дождь и воющий ветер, гром и молнии, и рев бушующих волн. У нас по-прежнему было тихо, и солнце светило.

— Вы закусили уже? — спросил матросов. — Тогда идите и почините люк форпика: я его сломал, выбираясь наружу.

Они ушли, прихватив инструменты из рундука плотника.

Я наблюдал за квартетом, спасающихся от пчел моряков. Они уже сидели в лодке и, вставив весла в уключины, отчаянно гребли к кораблю. Полчаса не прошло, как форштевень шлюпки глухо стукнулся о борт.

— Эй, на палубе! Сбросьте шторм-трап, — крикнули с лодки.

Я перегнулся через борт с пистолетом в руке:

— А свинца не хотите?

— Господин губернатор! Господин губернатор! Простите нас. Мы больше не будем.

Вид их ужасен был. От укусов пчел распухли и лица, и руки, и лодыжки ног, не прикрытые гачами коротких штанов.

Подошел Ферран с моим кольтом в руке.

— Что за шум?

Перегнулся через борт.

— А, команда возвращается… Вы им можете верить, господин губернатор, они действительно больше не будут: укусы ваших пчел лечат от дурных замыслов и манер.

Он протянул мне мой кольт и улыбнулся распухшим лицом.

Мне понадобилось какое-то время, прежде чем я понял, что это была улыбка.

Внезапная мысль ударила в голову — это все, что осталось от команды? И поскольку я пожизненный поклонник иронии, спросил:

— Остальных слопали пчелы?

Один матрос покачал головой:

— Нет, сэр, но им тоже досталось.

Как уже упоминалось прежде, я — человек не из этого мира. У меня совсем по-другому сложен чувственный аппарат — уж не говорю о складе ума. Мне надо на берег. Эти ребята едва вырвались из ада, который им устроили дикие пчелы острова. Какое правильное выражение лица принять, какие слова нужно сказать, чтобы заставить этих людей отвезти меня на берег.

Я сделал глубокий вдох и попытался собраться.

— Ферран, мне надо вернуться на остров.

Он кивнул мне в ответ и скинул веревочный трап для тех, кто в шлюпке.

— Поднимайтесь, ребята!

Охая и чертыхаясь, те друг за другом полезли на борт корабля.

— А вы, — помощник капитана обернулся к Джасперу с Керисом, — доставите господина губернатора к берегу.

Это нечестно, не правда ли? В смысле, такое решение моей проблемы лежало на поверхности, и я ее мог бы решить сам. А теперь должен признать быстроту ума старшего помощника капитана Аугусто Феррана.

Подходящее ли сейчас время оставлять борт корабля, который практически в моей власти? Что в этот час творится на острове? Отчего сбесились его пчелы? Очередная серия неуютных ощущений нахлынула на меня словно предвестник гриппа.

Пошли версии и предположения.

Может быть, с ума сошедшие пчелы это дар той силы, что до сих пор курировала мой проект? Ведь помощник капитана уже заметил, что покусанные пчелами моряки становятся более послушными и управляемыми. С пчелиным ядом в них входит очеловечивание? Было бы здорово! Сколь ни ужасен опыт, перерождение упырей в добрых и сознательных людей того стоит.

Решил поэкспериментировать — верно ли то, до чего сейчас додумался?

— Сэр, — сказал Керис. — Мы к берегу не будем подходить, от греха. Вы налегке — немножко проплыть вам не составит труда.

— А я думаю наоборот — один-два укуса пчелы вам только на пользу пойдут.

— Что это значит? — Керис поднялся, вынул весло из уключины явно не для увеличения скорости шлюпки.

Конец ознакомительного фрагмента.