Легенды нашего края. Арка небес

Анатолий Агарков, 2023

Южный Урал… Граница Европы и Азии. Рубеж культур Востока и Запада. Заповедный край природных аномалий. Чтобы объяснить непонятное, чего только люди не выдумывают:– в пещере Титичных гор, где по слухам скрыт пугачевский клад, существует провал во времени;– на дне озера Круглое есть калитка на Тот Свет;– Живая Вода Оленичева способствует реинкарнации;– после купания в озере Горьком снятся фантастические сны;– над озером Чекарево однажды зависла летающая тарелка…Как вам такая версия преступления – домовой зарубил свою хозяйку из ревности?Читайте, скучно не будет…

Некоторые видят все таким, какое оно есть на самом деле,

и спрашивают, почему оно такое.

Другим грезится то, чего нет, и не может быть,

но они вопросов не задают.

/Д. Б. Шоу/

1

Опять дорога, опять в пути… Что ж… может быть именной этой дороге суждено вывести к уготованному именно мне жизненному пути. А если нет…? В мире еще много дорог, готовых вести дальше, если сердце снова позовет в путь….

Меня зовут Анатолий. Анатолий Агарков. Слышали про такого?

Наверное, нет — я стараюсь не говорить громко. Фактически, вообще издаю мало шума: я — тихий человек. Когда говорю, меня переспрашивают. Когда смеюсь, никто не скажет, что оглушительно. Когда плачу, чувствую слезы на лице, но не издаю звуков.

Вот я такой — привыкайте: разговор будет долгим.

Я собирался в пещеру Титичных гор — и вот я здесь.

Найдя вход, был вынужден ползти на карачках до известного грота, где закончилось мое второе путешествие к этим горам и началось удивительное в страну, поцелованную временем. И вот он (грот) — внушительная почти круглая пещера с высоким сводом. С облегчением встал на ноги. Запахи прошлогоднего лета коснулись ноздрей — зеленой листвы, цветов и дождя. Когда-то здесь жили древние люди, и эхо шагов настораживало даже пугало, как отголосок былых времен.

Я обыскал каждый дюйм подземного помещения: весь пол закован в лед, с потолка свисают сосульки — ни намека на клад Пугачева.

Так и сказал ему (гроту), душевно страдая:

— Здесь нет никакого клада!

Однако мне не хотелось проигрывать. Несколько раз обошел по периметру, щупая стены и недоумевая, что же мне искать, что нащупывать — люк? потайной ход? нацарапанный знак?

Думай, чекист — приказал себе.

Медленно передвигаясь по ледяному полу, вел рукой по основанию стены, ища хоть какой-то символ, хоть малейший намек на то, что делать дальше. Боковым зрением заметил какое-то движение подо льдом, но проигнорировал его. Потом вернулся, нагнулся и стал изучать, подсвечивая фонариком. Не сразу, но понял — это пузырьки воздуха стремительно пролетают в потоке под прозрачным льдом. И куда они исчезают?

— Природа не будет так глупа, чтобы разместить дверь к своему драгоценному королевству на поверхности, — сделал открытие и озвучил себе.

Природа могла быть довольна своим мастерством: понял — вот он, заветный вход, и нежелание лезть под лед пробрало до самых костей. Но для чего-то же взял с собой заступ. Перед тем как пустить его в дело, тщательно изучил толщину льда, как будто он был одним из архитектурных элементов пещерной конструкции.

Я был на границе миров. Интуиция с прежним опытом подсказывали — поток вышвырнет меня в иную реальность. Но все же — где именно? На каком обороте витка земной истории? Как угадать?

Страшно? До жути. Даже холода не чувствую.

Снял с себя всю одежду, сел на кромку льда, опустив ноги в прорубь.

Чувствую стремительный поток воды, уносящийся под стену.

Это же верная смерть — куда лезешь ты, шизофреник?

Желудок свело от страха, сердце ныло нехорошим предчувствием, и я готов был захныкать от мысли, что мне все же придется это сделать. И остановиться уже не могу — давно отдал себя на волю случая.

— Господи, вразуми безумца! — крикнул и, оттолкнувшись, скользнул в полынью.

В одно мгновение меня затянуло в туннель, пронесло водоворотами, помяло и поцарапало о стены. Был момент, когда грудь начало жечь от недостатка воздуха, а перед глазами вдруг заплясала засасывающая чернота. Но тут солнце блеснуло — я хватил воздуха ртом и ухнул с вершины в пучину… спиной — да так больно!

Даже теперь неприятно вспоминать мои тогдашние впечатления.

После стремительного тоннеля и шумного водопада стихия вдруг успокоилась — пещера пропала, надо мной было небо, а вокруг вода. Теперь движение ее было медленным и торжественным, даже немного жутковатым в своем величии. Меня несло по реке, как… ну, что там, в проруби плавает?

Вся ширь ее открылась перед взором — чистая быстрина, бело-зеленый заберег кувшинок, камыши, осока, дальше лес. Безлюдным показался новый мир.

Некоторое время, пока выбирался со стремнины, мотало во все стороны, словно лодку, попавшую в бурю. Ближе к берегу течение почти незаметно, но стебли кувшинок хватали как чьи-то руки, тянули вглубь. Приходилось часто нырять, ибо сил не хватало протиснуться между огромных листьев.

В стене камышей открылся широкий проход к берегу.

— Туда, — шепнул себе прокусанными губами.

Нырнул и в полусумраке воды увидел змею перед лицом — черную с зеленоватым отливом треугольной головы. Она, даже не шелохнувшись, продолжала пристально смотреть мне в глаза. А ужалит — подумалось — за беззащитные гениталии….

Разъяренный, смущенный, испуганный рванул на поверхность и вытащил на себе целый клубок водорослей. Конвульсивно дергаясь всем телом, пытался избавиться от них, но тщетно — бился, бился, пока не понял, что угодил в сеть. Еще были силы — пытался вывернуться из нее, пытался порвать и ничего не хотел думать о том, что у реки есть дно.

Должно быть, страх лишил разума.

Устал — затих. Где вы, пиявки? Кушайте меня на здоровье, пока кровь горяча.

— Смотрите-ка!

Я поднял голову над водой. На берегу, как пень одинокий, торчал человек. Он был в подбитом мехом плаще — не современном, с рукавами, а как бурка у Чапая — и держал в руке копье наконечником в мою сторону.

— Чуда-юда какая-то…. Эй, подите сюда!

Сквозь водоросли, облепившие лицо, различил грубоватый и глуповатый лик, заросший густой черной бородой. Волосы у человека были чуть светлее и заметно — пострижены. На поясе висел длинный кинжал. Средневековый рыбак?

Тем временем, приблизились и другие.

— Чего тут у тебя? — раздался хриплый бас. — Эй, смотри, водяной никак запутался в сетях!

Голоса, смешки…. Всего их трое было — столпившихся на берегу. Они были похожи на медведей — бородатые, в меховых плащах.

— Может, Падающей Водой принесло?

Наступило молчание.

— Ты прав — пойди, распутай его.

На лице того, к кому обращались, появилась почти блаженная улыбка:

— Не ты ли хвастал, что храбрейший из храбрых?

Ответом было лишь недовольно ворчание, но, тем не менее, храбрейший из храбрых воткнул в землю копье, вошел в воду и сделал несколько шагов в мою сторону.

— Эй, — оглянулся он на товарищей. — Я достану, моим будет.

— Твоим, если за сеть заплатишь.

Я к тому времени утвердился ногами на дне, но выпрямиться сеть не давала — дрожал скрюченный то ли от страха, то ли от холода. От людей ждал помощи — боялся гадюки. И увидел гнездо в кусте камыша — белые яйца, похожие на речную гальку. Вряд ли гадюки кладутся здесь, но охотиться могут. И тут же заметил возле куста отблеск змеиной чешуи в солнечных лучах. Вот тогда я опять испугался. Мне показалось, что она способна плеваться ядовитой слюной, и потихонечку завыл от страха и беспомощности. Кроме того, чувствовал боль и ломоту во всем теле: проскочить в потоке узкий горный тоннель, шлепнуться с верхотуры, запутаться в рыболовецкой сети — все эти действия имели последствия.

Мало-помалу спасатель ко мне приближался. Вот вода достигла его колен — он снял плащ, свернул и бросил на берег. Вытащил кинжал из ножен — широким лезвием скорее похожий на нож мясника.

— Сеть придется резать, — хрипло крикнул он.

Хозяин ее на берегу промолчал — лишь плотнее запахнул полы плаща.

— Если водяной, я его прикончу, — он уже был в двух шагах от меня и, конечно же, разглядел, что никакой я не водяной.

Потом нахмурился и попятился:

— Это… у него гадюка на голове.

А ведь я даже не почувствовал, как она туда забралась. Впрочем, там целая куча водорослей. И еще на плечах. А руки спутаны. И ноги тоже.

Гадюка, свернувшись кольцом, шипела, не замолкая ни на секунду — пойди, мол, прочь, плохой человек, это моя добыча. Из открытой пасти торчали два зуба, с которых сочился яд.

— Не сомневаюсь, что ты струсил, а гадюку придумал, — донеслось с берега.

— Кто мешает подойти посмотреть? — спасатель язвительно улыбнулся, но скорее мне — не змее же.

— Водяной со змеей — хороший улов. Если сварить их разом в котле, уха будет или похлебка?

— Я ее камнем убью, — сказал третий и, правда, нашел булыгу на берегу.

— Ты — меткий, известно, но как убьешь змею, не убив водяного?

— А ты собираешься варить его живым?

— Конечно.

Глаза рыбаков насмешливы — они уже втроем возле меня.

А мне остается бояться и психовать.

— Подразни ее копьем, — предлагает один.

— Если она нырнет, то вынырнет где — неизвестно. Может, в заднице у тебя.

— В воде с ней не справиться, — согласились товарищи. — Надо тащить сеть на берег.

Некоторое время они возились со снастью — отвязали концы от камышей, затянули к берегу, сузив до размеров невода. Я уже перестал скулить, но боялся не только змеи, но и траления, в ходе которого мог быть успешно утоплен.

И таки кувыркнули ногами вверх, и протащили мордой через грязь и песок. Но, слава Всевышнему — я не только не захлебнулся, но даже услышал что-то вроде извинений.

— Мы сделали все, чтобы этого не было.

Шаг за шагом исследуя сеть, рыболовы искали змею. Приободрились, не найдя.

— Мужики! — воскликнул один. — А это же не водяной.

Он протянул руку, указывая на меня. Остальные закивали в знак согласия.

— Мужики! — заговорил он снова, набрав в легкие побольше воздуха. — Давайте не будем его делить, пусть будет общим рабом.

Другой ткнул копьем в клубок водорослей у меня на голове.

— Сначала надо посмотреть — нет ли под ним змеи.

Медленно и осторожно они распутали на мне сеть. И вот на свободе я — смертельно уставший, с ломотой во всем теле, особенно ногах и спине.

Оставив попытки подбить меня на самодоставку, рыболовы из двух копий и свернутой сети соорудили вполне сносные носилки. По дороге советовали:

— Подумай о том, кто ты такой и каким трудом заплачено за твое спасение. И если говорить начистоту — не найдется готовый заплатить за тебя, быть тебе рабом до скончания жизни. Ты все молчишь, но хоть слушаешь?

Я разглядывал их, стараясь понять, в какую эпоху меня занесло.

Бронзовые нож и наконечник копья — что это? бронзовый век? Речь их понятна — славяне, видать. Три рыболова как братья похожи. Сеть из пеньковой нитки….

Вот и вся информация.

В поселке землянок рыболовов с уловом встретили изумленно-радостными возгласами мужчины, женщины, старики и дети — душ с полста, никак не меньше. Остановили братьев:

— Дайте разглядеть.

Нескоро в поселок вернулась тишина — все возвратились на свои места. Никто не захотел меня купить, лишив рыболовов надежды на прибыль. Немой, неходячий — стал и для них обузой.

Какой-то очень сильный мужик, заподозрил что-то — грубо схватил меня за плечо и, ругаясь, спросил, из-за какой такой болезни я держу свой язык на привязи. А я будто тюк или труп лежу и молчу — беспомощный, неподвижный.

Кстати, что с моей речью? Будто напрочь забыл, как она производится — только звуки ничтожные, стоны, мычание…

Бил озноб не от холода, но от боли в конечностях и спине. И никак не мог собраться с мыслями — может, в этом причина моей немоты?

Меня оставили там, где остановились — только носилки разобрали, опрокинув ношу на землю. Боль полыхнула в спине — все-таки позвоночник!

Сгрузили — забыли. Никто не собирался меня кормить, смотреть мои раны, переломы, ушибы. Зачем же тогда спасали?

Услышал фразу:

— Сдохнет — скормим свиньям.

Перспектива!

Девочка лет девяти поодаль остановилась. Увидев мой взгляд на себе, она вздрогнула. А я ощутил неловкость, почти досаду — не от беспомощности, а от наготы.

— Как тебя зовут? — спросил и сам удивился: речь-то вернулась!

— Жанка.

Длинные черные волосы спадали на ее плечи. Кожа лица белее мрамора, а зеленые глаза казались бездонными. Серое платье с чужого плеча укрывало ее до ступней.

— У тебя нет тряпки, чтобы прикрыться? — сказал, наблюдая за ее реакцией.

Она покачала головой.

— Я — раб твоего отца?

И снова единственным ответом было покачивание головой.

— Я поправлюсь, и буду работать. Не надо меня свиньям. Разве люди едят людоедов?

Девочка опустила голову. Блестящие глаза исчезли под длинными черными прядями. Не меняя позы, она не произносила ни звука — оставалась настолько безучастной, что я подумал: передо мной обыкновенная дурочка.

— Но ведь ты понимаешь, что я говорю?

— Да, — вздрогнув, прошептала она.

Я с трудом приподнялся на локте:

— Принеси мне покушать.

Девочка снова вздрогнула.

— Я поймаю лягушку, ты ее съешь?

— Если поджаришь на огне.

Чуть спустя жестом полным отвращения сунул запеченную квакушку в рот. Достаточно было одного неосторожного слова или смешка, чтобы нарушить эту ужасную трапезу. Более того — меня, наверное, вырвало.

Почувствовал сытость после второй попрыгушки и вместе с ней жажду — так бывает всегда. А девочка сама сообразила — принесла в завернутом кульком листе лопуха несколько глотков речной воды. Вкус ее я уже знал.

После еды боли вернулись — руки ломило, крючило ноги, спина полыхала паяльной лампой. Я весь дрожал, не хватало дыхания. Тем не менее, приложив ладонь к груди и кивнув головой, выразил свою благодарность кормилице.

Она скромно потупила глаза.

— Будем дружить? — сказал я. — Мне нужен друг.

Она кивнула, и я с того дня больше не думал о свиньях.

А в первый много часов подряд боролся не только с болью, но и усталостью — уверенный в том, что, как только усну, кто-нибудь из свиноводов перережет мне горло и скормит, кому обещал. Впрочем, из наблюдений вскорости заключил — люди землянок не более опасны, чем их ленивые собаки. Другое дело, что не очень-то гостеприимны — но, может быть, они за человека меня не считают? Водяным прозвали.

День закончился, ночь миновала, а я все еще был жив. Даже поспал, а меня не убили. По причине, которой не мог понять, все обитатели поселка меня просто не замечали — лежит и лежит; сдохнет — свиньям корм. Кроме Жанки, конечно. Однажды она принесла в горшочке горячего молока с медом. А потом кем-то выброшенный плащ, пропахший собачьей мочой. Жизнь налаживалась.

Девочка частенько сиживала подле меня с рукодельем — сети вязала сученой из пеньки ниткой. У нее был клубок, челнок и какое-то приспособление, на которое наматывалась готовая сетка. За несколько минут, освоив нехитрое ремесло, я стал ей полезен.

Однажды грубый мужик увидел челнок в моих руках и сделал рабом. Перенес меня под громадный тополь, который спасал от дождя и жары, загрузил работой, приносил еду. В первый раз — кусок вяленого мяса, твердого, как деревяшка, и такого соленого, что щипало язык. Хозяин (так теперь буду звать его) вытер еду рукавом прежде, чем предложить. Я грыз ее целый день. Дали штаны и рубаху до пят — отнюдь не застиранные: к запаху привыкнуть не смог.

На мое рукоделье смотреть приходили. А потом снова забыли.

Тревога, страдание и стыд, одолевавшие меня с первого дня мучительного состояния, понемногу рассеялись — остались немощь и боль. И тайная радость, что я жив, несмотря на все мерзости, пережитые за последние дни. Была и досада — ведь сам себя вырвал из цивильной жизни, расстался со всеми, кого любил, стал немощным (а может, калекой?) и потерял свободу. Но вместе с ней горел маленький и слабый фитилек, пламя которого согревало. Я верил: Бог меня хранит, Судьба благоволит, удача не оставит — здоровье поправится, и дела пойдут в гору.

С Жанкою мы дружили: она единственная знала мою тайну — я только с ней разговаривал. Почему молчал? Мне было то ли стыдно, то ли страшно, то ли…. Ну, не хотел я с ними общаться.

— Ты знаешь какие-нибудь песни, малышка?

Девочка подняла на меня глаза. Да, ей хотелось петь! Шум водопада, листвы в кроне тополя, птичий щебет — все это сливалось в красивую мелодию, и девочка принялась напевать медленную песенку, хлопая в ладоши после каждой строки.

Это была монотонная грустная песня, и слова непонятны. А может, и не было слов — одни какие-то восклицания. Но ее чистый голосок в унисон окружающим звукам глубоко тронул душу.

— Подожди-ка! — неожиданно воскликнула Жанка. — А ты ведь еще так и не сказал, как тебя зовут! У всех есть имена, кроме рабов.

— А я не видел в селении рабов.

Она колокольчиком рассмеялась.

— Они быстро становятся членами семьи, в которой работают — мужчины мужьями, женщины женами. А настоящие рабы есть только в городе.

— Далеко до него?

— Скоро узнаешь — тебя повезут на невольничий рынок. Там кто-нибудь купит.

— Кому нужен калека?

Девочка вздохнула и пожала плечами.

— Сетей сколько навязал!

— Не хочу быть рабом, хочу стать вашим правителем — я много знаю и у меня имя есть. По вашим законам не могу быть невольником — меня зовут Анатолий.

Жанка снова запела, и новая песенка звучала воинственно.

— Звучит неплохо. Это чей язык? Кто тебя научил?

Девочка невольно покраснела под моим пристальным взглядом.

— Я не знаю. Эти слова рождаются сами внутри меня именно так, как они звучат.

— Тогда в чем смысл твоих песен?

— Это новый мир, другая жизнь…. В ней достаточно захотеть, чтобы все считали тебя свободным.

Мысль догнала:

— Ты не здесь рождена? Ты рабой была? А теперь?

— А теперь я жена старшего сына хозяина.

При первых всполохах утренней зари ветерок бежал от леса к реке, вздымая гнилостные испарения нечистот поселка. Вечерний бриз приносил сладковатый запах тины и камыша. В эти мгновения я просыпался и отходил ко сну. У меня был кров из листвы и сухая трава под лежанку, я научился ползать в кусты по нужде. Если бы у меня ходили ноги, я мог стать членом семьи и жить в землянке бок о бок с немытыми и вонючими ее обитателями.

Сама мысль ужасала.

Тем не менее, не желал быть больным и слабым — превозмогая боль, тренировал спину с ногами, мечтая когда-нибудь встать. Сидеть я уже научился.

Иногда мною занималась Жанка. Когда она приказывала, в ее зеленых глазах вспыхивал огонь, не допускавший ни возражения, ни отсрочки, и появлялась какая-то внезапная суровость, из-за которой она казалась старше, чем была на самом деле. И даже старше меня, не отважившегося на возражения. В такие моменты и боль притуплялась, и многое удавалось.

Иногда она пела на родном языке, и хотя слова песен были непонятны, в них словно чувствовался запах леса, журчание ручья, шорох ветра в листве деревьев. Жанка могла часами сидеть и вязать сеть, и на лице ее не отражалось никаких чувств — ни малейшего волнения, ни интереса. Я приставал к ней с расспросами.

Пытал по поводу религии, но, похоже, она даже не понимала, о чем идет речь.

В каком же я веке? — черт его раздери!

У них даже идолов нет. И рабство какое-то ненастоящее. Суровы? — да! Но не жестоки. Заболел — вынесли из землянки, положили в тенек — жди судьбы. Так же они умирали.

Жизнь в деревне землянок текла размеренно. Каждое утро, позавтракав скопом, но каждый свое, ее обитатели расходились с невозмутимыми выражениями на лицах — кто в лес, кто на реку, кто занимался ремонтом или строительством жилья, кто правил снасти или оружие. Правителя не было — да и надобности в нем, похоже, тоже. Свары бывали редко и только среди отдельных личностей, никогда не перерастая в массовые потасовки. Лес и река кишели дичью — еды всем хватало, так что делить было нечего. Женщины — через одну беременны, но детей не сказать, что много. Возможно, зимы были голодными — слабые не выживали.

К чему это я?

Не смотря на прыжок в прорубь, я по-прежнему тот человек, который не любит сюрпризов и неожиданностей — все как хочу, все по плану. Каждая минута рассчитана для дела. Ну и что, что рабом считают, что ноги в отказе, что сети вяжу, на еду зарабатывая — голова-то иными мыслями занята.

А мысли такие — хочу стать лидером у этих людей. Только еще не решил каким — светским или духовным? Допустим, светским…. Заведу охрану, обложу налогом, заставлю построить себе избу. Все будут приветствовать меня при встрече или делать вид, что рады видеть. В глаза взгляды уважительные, обожающие… в спину — ненавидящие, предостерегающие. Буду наказывать — власть, знаете ли, надо доказывать. Хотя я терпеть не могу насилия — предпочитаю решать все умом. То есть просто загноблю и все.

М-да… Проблем с этой светской властью!

Меня передернуло непроизвольно.

А дни текли тем же муторным чередом и серой обыденностью. Я лежал под тополем, сонно наблюдая, что происходит в поселке — его обитатели мне казались насекомыми, занимающиеся бессмысленным существованием — и репетировал суровые жесты и взгляды будущего их начальника. Вспоминал самые отвязные ругательства, которые где-либо когда слышал, надеясь запугать ими простодушных обитателей землянок. Еще мне хотелось иметь свирепый вид и мерзкий голос.

Эти мечты и мысли вносили какую-то приятную тревогу в душу калеки-раба.

Я должен стать их правителем! Ведь я на целую милю умнее всех живущих здесь, взятых скопом. Они должны меня слушаться. Слишком тупыми и тормознутыми казались все эти люди, чтобы противиться. Ну, а тех, кто поумней, следует выявить и приручить.

Да, именно с этого и надо начать — найти преданных сторонников.

— Послушай, — как-то ненастным днем Жанку попросил, — ты не можешь для меня развести огонь? Конечности зябнут.

Девочка покачала головой:

— Хозяина надо спросить.

Я решился — пора начинать:

— Ну-ка зови его сюда — человек же я, а не зверь.

Интересно, как они добывают огонь — искрой высекаемой? трением дерева? или борются как уламры? С каким бы удовлетворением полежал сейчас у костра, вздохнул запах дыма. Дождь ли идет, светит ли солнце, огонь — добрый кум, возвращает силы, создает уют под открытым небом. А еще фляжка выпивки — некстати (?) подумалось.

Жанка убежала за свекром, а я размечтался — научу их готовить настойку.

Явился хозяин мой суровый — сурово взглянул, сурово спросил:

— Ты выучился нашим словам — правильно она говорит?

— Правильно, — ответил я, кивнув головой. — А теперь послушай-ка человека, который повсюду почти побывал и почти все повидал. Заставляете меня вязать сети, хотите подарить башмачнику, кормите впроголодь — впрочем, спасибо, что кормите, а не скормили. Однако лучше было бы использовать мои знания, а не руки. Хотите, я научу вас готовить веселящий напиток — выпил, и ноги сами пускаются в пляс. Небо дало вам в руки случай стать счастливыми. Вы сто тридцать раз закинете в реку свою сеть, а такого еще раз не выловите.

Глаза хозяина моего на мгновение остекленели: видимо, с такой интенсивностью он обдумывал информацию, что даже позабыл жить. Потом шевельнулся:

— Ты не врешь?

— Можешь проверить.

Хозяин с удивлением рассматривал разговорившегося раба.

— Нечего удивляться — принесите мне ягод, каких только соберете. Но сначала одежду неношеную, а эту, — вытащил из-под себя Жанкин подарок — сожгите.

Хозяин ушел и скоро вернулся с холщовой парой — штаны и рубашка.

— Вот, — сказал он, — для тебя. Надевай!

Тряпье я с себя стянул, но обновы примерять не спешил.

— Отнесите к воде — мне надо помыться.

Хозяин кинулся буквально исполнять мое указание.

— Э, брат, — остановил его я, — так ты меня всего изломаешь. Зови других мужиков, делайте носилки. Клянусь — чем больше заботы вы проявите, тем крепче будет напиток и веселей голова.

Бородатый плут скорчил забавную рожу и помчался за рыболовами. И как мне не претила сомнительная роль шута, не удержался и захохотал. Жанка вторила серебряным колокольчиком.

Я помыт, переодет, в полутора метрах от меня горит веселый костерок, а рядом гора всевозможных ягод и горшок ведер на пять — самый большой на все селение, обитатели которого собрались вокруг и с любопытством взирают.

Приказал женщинам сыпать ягоды в горшок и мять толкушками — слой за слоем, чтобы сок появился. Потом сосуд заполнили водой.

— Все?

— Нет. Нужно заклинание.

Хозяин мой облизнулся:

— А ну, друг, скажи это слово, рождающее веселящий напиток.

— Никто не может знать его, кроме колдуна. У вас есть такой?

— Чур, меня! — зашептались в кругу.

— Теперь будет! Я — знаток белой магии, которая связана с таинственными свойствами всего сущего.

Повадил руками над котлом, пошевелил губами, зажмурив глаза:

— А теперь накройте его и ступайте по своим делам. Когда народится новая луна, веселящий напиток будет готов.

— Что это значит? — требовательно спросил мой хозяин.

— Это значит, горшок зачал младенца, и ему надо дозреть. Я буду за ним приглядывать, а вы меня кормить и носить валежник для костра — веселящему напитку нужно тепло.

— Я полагал, что мы сейчас будем пить, — сказал мой хозяин.

— Если будешь ворчать, он прокиснет, — остудил его я.

Хозяин с мрачным видом удалился. Остальные тоже были разочарованы.

— Думаю, — сказал Жанке, — хватит тебе вязать сети: будешь моей помощницей.

— Ты сделаешь меня колдуном? — обрадовалась девочка.

— Я научу тебя многим полезным вещам. Только обещай, что никому не расскажешь о них, пока я здесь: эти знания не всем можно доверить. Обещаешь?

Погладил девочку по густым, грязным и спутанным волосам.

— Твой народ учить да учить: он непоседлив, упрям, своеволен — ему нужна твердая рука. Ты поможешь мне ими править? Ты ведь прирожденный командир.

Раззадорившись, внушал молчаливой собеседнице идею грядущих преобразований — кроме собак и свиней легко приручаются кони и козы, еще утки и кролики. А жить надо в избах — не под землей, а на ней. Я научу их строить.

Родилась новая мысль — у меня будет колхоз! Идея понравилась — не управлять, а направлять. Здорово, черт возьми! Будем выращивать плоды-овощи-злаки, и возить в город на продажу. Ах, если бы не моя немощь, каких делов можно натворить!

— Отличное место — река, лес, поле — будто создано для процветания колхоза «Светлый путь»! Такие дела завернем! Ты только верь мне и помогай. Ты не боишься?

— Нет-нет, — Жанка головой помотала.

Выглядела она бледненькой, но глаза горели настроением — ей не хватало озорства, характерного для детей ее возраста.

Надо подкормить помощницу — решил.

Потребовал трехразовое питание, и в первый же полдень Жанка притащила от хозяина печеную рыбу. Умяли с юной помощницей обед и задремали в тени под тополем.

Жизнь повернулась другим коленкором!

На третий день настойка ягодная зашипела, запузырилась и покрылась пеной.

Я попробовал ложкой из березовой коры и сплюнул.

— Ишачья моча! Сахару не хватает.

Жанку просветил:

— Нас убьют, если что-нибудь не придумаем.

— А что придумать? — побелевшими губами прошептала девочка. — Жаль, конечно… как-то оно наперекосяк пошло… лучше бы мы сети вязали.

— Хоп! Я придумал — сходи в лес, принеси мухоморов: такие красные грибы с белыми пятнышками. Знаешь?

— Да, но… от них болеют и умирают, — совсем растерялась Жанка. — Так нельзя.

— Помрут, не убьют. Но не помрут — я же колдун, а ты моя помощница и должна мне верить. Иди — принеси.

Девочка перестала упираться и побрела в лес.

Принесла в подоле пять больших шляпок весьма ядовитых грибов.

— Ты только не клади их целыми — догадаются.

— Маленькая, а уже умная, — согласился с доводом. — Давай нащипим кусочками. Я так думаю, все, что растет, от Бога — он не захочет, никто не умрет.

— А кто это?

— Хочешь, расскажу?

С именем Господа на устах мы укрепили настойку ягодную мухоморами.

И славно так прокатило!

Когда время пришло, стойбище так назюзюкалось — и плясали, и пели, и, блаженно улыбаясь, вели бесконечные разговоры. Никого не оставил равнодушным веселящий напиток: от стара до мала все сияли — вот что поганки с людьми делают.

— Пейте, ага…, — подливал я им в чаши, благосклонно кивая.

— Ты красивый, — полезла какая-то баба целоваться.

— Красота мужчины в характере, а не в том, куда ты руками лезешь, — остудил ее я.

Ни я, ни Жанка приготовленную нами гадость не пили, но, должно быть, нанюхались и разговорились.

— Не жалеешь, что девочкой родилась?

— Мужчиной жить тяжело. А мне сейчас достаточно прикинутся дурочкой и никто не трогает.

Умничка! И молодец, что поверила мне — впереди у нас великие свершения. Если я стану королем, сделаю ее принцессой.

— Хочешь принцессой быть? Есть шанс.

Пока другие упивались, мы с помощницей объедались — было из чего выбирать.

И в какой-то момент вдруг понял, как преуспеть в этом благословенном мире. Надо составить кодекс законов и заставить всех поклясться их выполнять — за чарку веселящего напитка селяне мне в чем угодно присягнут.

Вот только почему хорошая мысля всегда приходит опосля? Блин! Как минимум две недели потеряю до следующей попойки.

Потом еще подумал и довольный гоготнул. Ну, в каком-то смысле….

И еще. В пьяном разговоре кто-то обмолвился о местах выхода Силы — на него прицыкнули, но я услышал и спросил — о чем это?

— Кому надо, тот про места выхода Силы знает, — сказал болтун и приложил палец к губам.

Я задумался — и, наверное, это главный итог пиршества для меня.

В селении же вот что сотворилось. Один мужик в реке на мелководье захлебнулся, где и курицу не утопить. Другой с дерева упал, переломался — не жилец, и скоро скончался. Остальные драку учинили — то ли стенка на стенку, то ли каждый за себя. Друг друга по мордасам били, одного до смерти запинали — испокон веку такого здесь не было.

На следующий день оклемались, подсчитали потери, крякая, поскребли сферы лохматые и ко мне — надо бы повторить.

— Анархия кончилась, — объявил селянам. — Командовать парадом буду я.

И начал новый порядок устанавливать.

Бывшего своего хозяина назначил заместителем. Он подумал, но так и не понял, гордиться ли ему оказанной честью или вовсе наоборот. На всякий случай принес мне новехонький плащ, соответствующий моему статусу председателя.

И дальше все пошло просто замечательно — я объявлял о формировании бригад, а он назначал бригадиров. Артельно стали трудиться рыбаки, охотники, собиратели меда, ягод, птичьих яиц и прочих даров природы. И славно трудились! Женщин организовали в поваров, мастериц пошива верхней одежды, заготовительниц зимних запасов. Результаты труда стали общими — вместе питались, запасали продукты, мастерили утварь.

Подобное предполагалось. Но как быть с избами? Я — малоподвижен, у них опыта нет, инструмента. Но бригаду создали и стали валить деревья бронзовыми топорами.

Жили, работали, но сомнения множились — зачем это нужно, если нет веселящего напитка? И как эти сомнения рассеять, не очень понятно. Не получается структуры власти, как аппарата насилия: сказано — сделано, не сделано — а-та-та. У нас пока: сделают и смотрят на меня — когда же, начальник, веселящий напиток? И что делать?

На Родине моей родной считается — если решение не найдено вечером, оно обязательно само явится утром в виде некой мудрости. Но если следовать желаниям подданных, то утром могло явиться разве только похмелье.

Собрал бригадиров на совет.

— Ну, смелей, проявляйте разумную инициативу!

Они откуда-то догадались, что бывает за инициативу, и дружно так замолчали.

Запустил угрозу:

— Здесь кто-то должности не соответствует?

Намек поняли, и все принялись энергично советовать, как нам организовать работу, не поощряя людей на выпивку.

— Надо пороть неисполнительных бригадиров! — наконец просиял самый затюканный, а потому изворотливый. — А те будут пороть людишек своих.

Зам мой набычился:

— С тебя и начнем — выпорем прямо сейчас, на совете.

А мне идея понравилась — она давала право завести карающий орган, который мог стать и моей охраной. Сейчас прольется чья-то кровь… но я промолчал. Зато пробило на откровения бывшего моего хозяина, обычно сдержанного — видимо накопилось.

— Не понимаю! — прошипел он. — Почему веселящий напиток под запретом? Ягоды кончились или наш уважаемый правитель забыл заклятие?

Он закатил глаза и сел.

Рыкнул я:

— Повторяю для безграмотных — веселящий напиток только в праздники.

— Но когда же он будет? Бабы еще ягоды не толкли!

Я открыл рот и закрыл. До меня вдруг дошло, в каком жутком одиночестве я среди бригадиров — всем нужен веселящий напиток, а я чего-то вдруг упираюсь. Они тут комедь предо мною ломают, в бригады организовались — ждут, а я упрямлюсь. Может, зря?

— Нажраться хотите? Ну, хорошо — завтра ставим напиток.

Назавтра случилась революция.

Искали горшок, а нашли его полным напитка — и отбродившим, и, должно быть, приправленным мухоморами. Селение тут же упилось до риз со всеми известными выкрутасами.

Я лежал под тополем — одинокий, несчастный. За реформами забыл о своей помощнице, и Жанка, подлючка маленькая, предала меня — к гадалке ходить не надо. Что теперь будет со мной и затеей? Ждал самого худшего, но народ, проспавшись, связал плот из бревен для моего дворца, уложил меня — в гребцах зам председателя и три известных рыболова.

Напутствуя, с берега кричали:

— Забери, река, то, что дала — нам без надобности.

Такие дела.