Несломленные

Анастасия Юрьевна Иерусалимская, 2021

Каждый прожитый день дается с трудом. Каждый прожитый день на шаг приближает к такой важной, такой нужной – Победе. Для маленькой девочки, живущей в блокадном Ленинграде, каждый прожитый день – уже подвиг. И она уверена: обязательно настанет день освобождения, день спасения, День Победы, который она тоже будет приближать каждой минутой.

Я говорю: нас, граждан Ленинграда,

не поколеблет грохот канонад,

и если завтра будут баррикады —

мы не покинем наших баррикад…

И женщины с бойцами встанут рядом,

и дети нам патроны поднесут,

и надо всеми нами зацветут

старинные знамена Петрограда.

(О. Берггольц)

Раннее утро. Я открываю глаза, просыпаясь, и первое, что чувствую — холод, пронизывающий до костей, безумный, сводящий с ума, постоянный, невыносимый и жестокий холод. Градусник за окном показывает минус тридцать пять по Цельсию. Некоторые стены в нашей квартире покрыты изморозью, они промерзли насквозь. Мы давно уже спим в одежде — всё теплоё, что нашлось в доме, сейчас надето на мне и маме, но я не могу согреться. В нашем городе нет электричества — а это значит, что нет света, но если бы и был, его запрещено зажигать — нарушение светомаскировки, фашистские люфтваффе бомбят Ленинград почти непрерывно, и даже крохотный огонёк во тьме — наводка для врага. В окнах нашей квартиры, как, впрочем, и всех квартир в городе, нет больше стёкол — они забиты фанерой, поэтому в комнатах вечный полумрак. Но даже хуже отсутствия света — отсутствие тепла, водопровод замёрз, нет воды, у нас осталась только маленькая печурка-времянка — её сложил папа перед тем, как уйти на фронт. Я топлю её обломками мебели: стульев, тумбочки, небольших книжных полок, шкафчика, паркетных плиток пола — всего, до чего смогли добраться мои руки, которым ещё хватает сил держать маленький кухонный топорик. А когда закончится мебель, в ход пойдут книги.

К сожалению, поддерживать огонь в печке весь день не получается — на это нужно очень много топлива, которого у нас нет, да и теплоотдача у нашей маленькой спасительницы невелика. Впрочем, и за то спасибо! «Мы выживем!» — повторяю я маме каждый день — «Во что бы то ни стало, выживем и дождёмся папу!». Она согласно кивает, но, как мне кажется, уже не верит в это. Ничего, я сумею позаботиться о ней и о себе. В январе 1942 года мне исполнилось четырнадцать лет, и я чувствую себя невероятно взрослой, хотя из старого потрескавшегося зеркала в прихожей на меня всякий раз испуганно смотрит худенькая, почти прозрачная, замерзшая большеглазая девочка, закутанная в папин полушубок и валенки. Это зеркало лжёт — я взрослая и я справлюсь.

Конец ознакомительного фрагмента.