* * *
Май. Солнце уже вовсю светит, рассветает рано, и Петербург выглядит жизнерадостно, особенно учитывая, что в эту пору сюда приезжают толпы туристов. Я чувствую себя так, словно живу в декорации к фильму или прямо в центре какого-то разворачивающегося для них спектакля. В принципе я не далека от истины, не зря же весь центр Петербурга признан памятником архитектуры. Словом, летом он напоминает город-курорт, а зимой каждое утро в моей голове звучала строчка из старой песни: «…какая тьма и тишина царит под сводом склепа».
Вчера был замечательный день — мы с Танькой вырядились в платья и туфли на каблуках, чтобы пойти в какой-нибудь дорогой ресторан, но сами полезли на колоннаду. Поднимались вверх по лестнице и искренне смеялись над собой.
— Только мы так можем! — не прекращала веселиться Таня. — Оделись в ресторан, а полезли на колоннаду! В туфлях и платьях!
Но даже несмотря на то, что предыдущие дни были замечательным, этим утром я просыпаюсь помятой. Дурацкое ощущение, словно во сне я вижу ее душу, которая тянет меня к себе.
Звоню маме:
— Привет! Как там бабушка?
— Уже не встает. Теперь стали подкладывать памперс.
Я сжимаю челюсти. Мне страшно. Страшно и почему-то холодно, несмотря на то, что на дворе май.
— А как дедуля?
— Держится. Пять раз в день меняет повязки, все делает по дому, дает ей лекарства.
Поговорив с мамой еще немного, я стала варить кофе. Его аромат словно возвращает меня к жизни.
Открыла холодильник, чтобы найти что-то съестное, но в нос мне ударил запах тухлого мяса. Не переношу его! Просто не переношу!
В памяти сразу же возник дедушкин день рождения. Ему исполнялось 77. Вроде бы счастливое число. Он накрывал на стол, получше оделся и ждал в гости только нас. Мама предупредила меня, что запах будет стоять жуткий. Я была готова, но не знала, что будет жутко настолько. Едва дедушка открыл дверь, как в нос ударил душный запах тухлого мяса. Что-то гнило…
Мне приходилось чувствовать его и раньше, рядом с дохлыми животными или у прилавка магазина, где хозяином был недобросовестный человек. Был просто неприятный, даже где-то интересный запах, но сейчас меня просто тошнило. А еще было страшно, отчего тошнило вдвойне: ведь гниет моя бабушка.
Человек с самыми добрыми руками на свете, который приучил меня к массажу, варил вкуснейший грибной суп и красил яйца на Пасху, теперь лежит и гниет заживо. Я всегда знала, что рак — штука страшная. Это оказалось больше, чем страшная, это оказалось вообще жутко. Моя бабулька, которая всю жизнь любила красоту, чистоту и аккуратность, теперь гнила заживо.
Я задавала себе только один вопрос: за что?
Мы прошли в комнату и я поцеловала бабулю в щеку.
— Как ты? — спросила я, стараясь ничем не выдавать страха и отвращения. Если запах жуткий был в коридоре, можете представить себе, какой он был в комнате непосредственно возле бабули.
— Ох. Не спрашивай, пожалуйста, — ответила она.
Она уже два месяца говорила именно это. Но больше всего я забеспокоилась, когда впервые в жизни она попросила меня прийти в другой раз. Я знаю, как она меня любит, и всегда была рада видеть. Значит, ей было настолько больно и тяжело, что видеть она меня в тот раз не могла.
— Давайте за стол! — пригласил дедушка.
— А можно я полежу? — спросила бабуля, обведя нас извиняющимся взглядом.
— Конечно! — в голос согласились мы с мамой. Дедуля плохо слышит, а потому все понимал последним, но тоже сразу же согласился.
— Кушайте рыбку! Так, берите салат! Натуль, бери мясо, вот специально для тебя положил.
Мама есть не могла. Ее тошнило еще сильнее.
— Ешь, говорю, — шикнула я, пользуясь тем, что дедушка не услышит, а бабушка все-таки на небольшом расстоянии. — Я тоже не могу, но не порть деду праздник!
И я первая отправила в рот кусок красной рыбы. Я ела и ела, старалась запивать, заталкивать в себя больше еды, чтобы дед был доволен. Честно говоря, это трудно. Очень трудно жевать и глотать некогда любимую пищу, когда ноздри раздирает запах гниющей плоти.
Дедуля не чувствителен к запахам.
Больше всего мне было жалко бабушку. В другой ситуации она бы не перенесла этого запаха, стала бы проветривать комнату или делать что-то еще. А так она даже деться куда-то от этого запаха не могла. Это же ОНА гниет. Куда она уйдет? Ей уйти совсем некуда.
От этих мыслей мне становилось еще горше, еще противнее, еще жальче ее. Хотелось как-то утешить ее, но я не представляла как. Я против грубой лести и дежурных слов. Мне страшно.
Стали произносить тосты.
Первый произнесла мамуля, она поздравляла дедушку, второй произнесла я, тоже говорила, какой он у нас клевый и как же нам с ним повезло.
— А можно, я тоже скажу? — попросила бабуля. Это было формально, потому что, разумеется, ей было можно и нужно. Мы ее очень любим, мы хотим, чтобы она говорила.
— Я желаю тебе счастья! — сказала она. — Живи, дед, ЖИВИ! — она сделала ударение на последнее слово. — Наслаждайся жизнью!
— Спасибо, Нинуля! — ответил дедушка. — ТЫ мое все!
А я поняла, что она попрощалась, да только дедуля совсем не заметил, потому что не хотел замечать. Что еще хуже, даже мама не поняла, словно бабушка сказала это в пустоту. Поняла только я.
— Я тоже хочу еще один сказать, — вызвалась я, через силу закусив. Закусывать мне было не обязательно, так как я не пила алкоголь, но по традиции, чтобы «быть как все», «закусывала» свой сок.
— Конечно, — согласился дедуля, — а потом я ответный скажу.
— Я хочу вам обоим сказать. Тебе и бабуле!
Дедушка горячо это одобрял, он всегда подчеркивал, что нет отдельно его и бабули. Есть они — единое целое.
— Бабуля, — я обернулась к ней. — Да, это мерзко. Я согласна. Болезнь жуткая. Но так заболеть может каждый. Никто не застрахован. Но! Такой муж, который заботится, любит, делает тебе перевязки и видит тебя центром своей вселенной, есть далеко не у всех! А потому это огромный плюс! За это и выпьем!
Дедуля одобрительно заголосил, мама тоже горячо кивала и говорила, что я молодец. Даже бабуля, кажется, улыбнулась. Видимо, она тоже нашла плюс.
Когда мы с мамой вышли на улицу, нам стало гораздо легче, и прохладный воздух апреля сдул с нас тяжелые мысли и выветрил из волос и одежды запах гниения. Мы обе смогли вздохнуть с облегчением.
