Любовь по правилам и без

Анастасия Соловьева, 2008

Радости Аллы не было границ. Ее возлюбленный Степан Давликанов выразил желание грандиозно отпраздновать годовщину их свадьбы. Семейная жизнь складывалась чудесно. В ней нашлось место и для осиротевших племянниц Аллы: Женя заправляла ветеринарной клиникой матери, а взрослеющая Танюшка радовала приемных родителей своими талантами. Но любой праздник когда-то переходит в серые будни. Причиной для беспокойства стала Анастасия, дочь Стива от первого брака. Ее возвращение из Риги в компании эффектного архитектора Арвида не сулило семье Степана ничего хорошего.

Глава 2

В конце концов я решила пожертвовать руками. Всегда ведь приходится чем-то жертвовать.

В тот же вечер, вернувшись из «Лесного терема», я извлекла с антресолей голубой пластмассовый таз, налила воду, засыпала порошок и принялась за стирку синего платья. А что мне оставалось делать, если и для загородного ресторана платье было абсолютно беспроигрышным вариантом?

За стиркой я еще раз представила себе «Лесной терем». На первый взгляд ресторан стопроцентно отвечал моим режиссерским требованиям. Это оказался именно терем с пристроенными к нему с четырех сторон балкончиками-террасами. По лужайке, засаженной окультуренной травой-муравой, игриво сбегала к пристани стежка-дорожка. Здесь на причале стояли моторные лодки, яхты и катера, а чуть в стороне находилась лодочная станция.

— Чай пить будем непременно из самовара! — смеялась Стася, обсуждая с метрдотелем подробности предстоящего праздника. — И знаете что, никаких пирожных! Варенье, калачи… С чем еще на Руси любили пить чай?.. О, с медом!..

За завтраком мы немного выпили, и вино как-то неожиданно подействовало на Стасю. Обычно немногословная и сдержанная, она вдруг стала болтлива, говорила много и резко и, что уж совсем ужасно, фамильярничала с администратором.

— У вас тут принято пить чай из самовара?.. Нет такого обычая?.. Очень зря! Советую завести!

Метрдотель услужливо кивнул и принялся высчитывать, во что нам обойдется удовольствие попить чайку с калачами на деревянно-резной терраске с видом на Холщевское водохранилище.

Я взяла Стасю под руку, и мы спустились к воде.

— Ну как, ты одобряешь мой выбор?

— А зачем тебе мое одобрение? — притворно удивилась Стася.

Будь она моей родной дочерью, я бы не сдержалась и поставила на место распоясавшуюся девчонку, например сказав ей в ответ что-нибудь резкое. А так — раздражение пришлось проглотить.

— Понимаешь, мы, я и твой папа, хотим, чтобы в этот день всем было хорошо. Чтобы близкие разделили нашу радость. А для этого нужна в первую очередь комфортная обстановка. Если собрать всех вечером в душном зале городского ресторана и угостить даже самым роскошным ужином… это, конечно, тоже неплохо, традиционно, но… немного формально. Как ты думаешь?

— Ну, наверно… А народец соберется такой разношерстный! Папашкины деляги, особенно вот этот надутый, как его?.. Востриков! Твоя тетя Ира, древняя черепашка, мы с Лешкой. А Свету свою ты тоже собираешься звать?.. Я так и знала!.. Лучше бы им всем разбрестись по берегу, пить и закусывать малыми группками.

Я совершенно не понимала, на что она злится. А может, ей не понравился тот факт, что мы со Стивом целый год скрывали от нее узаконенность наших отношений?

— Ты не права, — решилась поспорить я. — Всех этих людей роднит одно очень важное обстоятельство — мы с твоим папой их любим.

— И Свету?.. И Вострикова?

— А чему ты так удивляешься? Это наши друзья юности.

— Разве что за это… А все-таки приглашать Свету в приличное общество весьма и весьма стремно. Я бы тебе не советовала.

— Ну знаешь?! Перестань! Света моя подруга…

— И об этом лучше не упоминать.

— Стася, ты зануда! — воскликнула я, все еще стараясь свести неприятный разговор к шутке.

— Неужели трудно называть меня по-человечески?! — взорвалась она в очередной раз. — Меня зовут Настя! Не нравится — тогда Анастасия Степановна! Сколько же можно повторять?!

— Ты зануда вдвойне, Анастасия Степановна! Просто скажи, подходит для нашего праздника этот ресторан или поищем еще?

— Я же сказала: подходит в принципе… — Стася помолчала, поглядела на свинцово-серую гладь водохранилища. Время уже перевалило за полдень — по воде скользили нежные солнечные блики. Становились жарко. — Такие деньги за какую-то муру отваливать! Честное слово — не понимаю. — Она решительно скинула джинсовку и осталась в бледно-зеленой короткой футболочке.

— Да что деньги?! Деньги и надо тратить на радостях! Значит, по-твоему, неплохой ресторан?

— Да. Неплохой. Кормят прилично, даже устриц подают… Но объясни, чего тут радостного? Прошел еще один год! Целый год жизни улетел в никуда!

— Но для нас это был такой счастливый, такой значительный год. Для всех троих!

— Ну и что же?

— Ничего, — потеряв терпение, ответила я сухо. — Ровным счетом ничего. Если ты считаешь, что ресторан приличный, поехали в Москву. Вечером я начну рассылать приглашения.

На ступеньках террасы метрдотель вручил мне калькуляцию, я не глядя убрала листок в сумку и направилась к машине.

— Вот ты говоришь: счастье, счастливый год… — продолжала Стася, выруливая с ресторанной парковки на грунтовую дорогу. — А чем, в сущности, несчастный отличается от счастливого?

— Это все субъективно, — проговорила я по-прежнему сухо.

— Ну а по-твоему?

— Чего спрашивать? Про мою жизнь ты и сама все знаешь.

Стася молча кивнула — она действительно досконально знала всю мою жизнь.

…Три года назад я вернулась в Москву из Юго-Восточной Англии. Вернулась, что и говорить, полным банкротом: без мужа, без детей, без профессии. Начинай жизнь с чистого листа! И это в тридцать-то пять лет, каково?! А посмотришь кругом — у ровесниц полная упаковка. Умные люди, как муравьи, по соломинке все в дом собирают, а я свою упаковку по дороге растеряла.

Муж… Был у меня и муж. Англичанин Роджер Стейн — ветеринар с богатой практикой и, следовательно, с большими финансовыми возможностями. Мы жили в собственном доме, имели на семью три машины. Но дело не в этом. В Англии все живут хорошо, и английское понимание финансовых трудностей в корне отличается от российского. А вот представление о счастье, по-видимому, космополитично. Потому что и в благополучной Англии женщина обречена чувствовать себя несчастной и одинокой, если она не любит мужа, тоскует по родине, переживает за пожилых, хворающих родителей. Однако по условиям брачного контракта просто так взять и уехать домой я не имела никакого права. Такие странные, запутанные были эти условия… Только когда меня по-настоящему припекло, я в два счета разобралась в условиях, выиграла бракоразводный процесс и даже деньги, положенные мне по брачному контракту, сполна получила.

Но все равно чувствовала я себя при этом полным банкротом. Родители к моменту моего возвращения домой умерли. В Москве меня поджидала громадная обветшалая трехкомнатная квартира и… голодная смерть.

Про смерть я догадалась довольно скоро, как только начала тратить контрактные деньги. Трат было много: ремонт, машина (за годы, прожитые в Великобритании, я решительно разучилась ходить пешком), да и просто насущный хлеб. Именно стоимость насущного хлеба поселила в моем сердце уверенность в неизбежности голодной смерти. Контрактных денег не хватит на всю оставшуюся жизнь. Идти работать? Куда, боже мой?

После института я служила переводчицей в одном военном учреждении… То-то меня там с распростертыми объятиями встретят! Можно было бы устроиться офис-менеджером или секретаршей. Но, поразмыслив, такой работе я предпочла голодную смерть.

И вдруг сам собой представился случай — в одной частной школе открылась вакансия учителя английского. Ничего особенного, вы это понимаете сами. Но, во-первых, какие-никакие деньги. Во-вторых, преподавание даже увлекало меня. Это такое занятие… что-то на пересечении лингвистики, психологии и театральной режиссуры. А к режиссуре, как вы заметили, я определенно неравнодушна.

А в-третьих, владельцем этой частной школы оказался Стив. Когда я его увидела в первый раз…

И кстати, познакомила нас моя подруга Марина, которая работала у Стива наемным директором… Подумать только, с тех пор не прошло и трех лет, а сколько утекло воды! Марина вышла замуж, родила дочку Ниночку. Перед Испанией мы ездили к ней на день рождения — малышке исполнилось уже два года.

Частная школа давно закрылась с громким скандалом, я успела стать жертвой разбойного нападения, загреметь в больницу с переломом ключицы и сотрясением мозга средней степени тяжести, поработать консультантом в издательстве «Иероглиф», получить от тетки в наследство дачный участок и приступить к разработке источников минеральной воды, на этом участке обнаруженных. Стив за это время успел сделать мне предложение, потом меня бросить, а потом — снова подобрать. (Последнее событие, замечу в скобках, произошло не без Стасиного участия^[1].)

— Ты хочешь сказать, что твое главное счастье — мой отец? — после затянувшегося молчания спросила Стася.

— Ничего я не хочу! А то, что хотела… Тебе, наверное, скучно будет слушать.

— Ты обиделась?.. — Не получив ответа, Стася поехала дальше: — Получается, от одного человека зависит вся жизнь?! Неужели так?

— Жизнь зависит в первую очередь от здоровья, от войн и революций и прочей политической чепухи. А что касается человека, в этом можно убедиться лишь эмпирически.

— Как?

— Ну, сама поймешь, когда встретишь такого человека.

— Вот я и думаю… — загадочно протянула Стася.

— О чем это ты думаешь?! — Я вдруг как-то встрепенулась, почувствовав, что больше не сержусь на нее.

— О том, кого встретила! — коротко, как отрезав, ответила она.

— О ком же?

— Ладно. Об этом после поговорим… — И через минуту уже совсем другим тоном, будто бабочка порхает с цветка на цветок: — А приглашение мне можешь не присылать. Я и так запомнила: в сегодняшнем ресторане двадцать седьмого августа в одиннадцать часов утра. Форма одежды?

— Свободная.

Я сейчас же вспомнила про синее платье и про пятно. Сама отстирать попробую — на химчистку времени уже не остается. Рискну! А не получится — тогда уж в химчистку… Но химчистка — это непременно долгая песня, и в случае неудачной борьбы с пятном мне придется разориться на новое платье. То есть Стиву придется… Но он мне сам предлагал, помнится…

Глаза боятся — руки делают.

Сначала злополучное пятно я обработала специальной жидкостью, предусмотрительно купленной по дороге. Потом погрузила платье в мыльную пену и героически отполоскала его под струей ледяной воды. Неужели мои подвиги не будут вознаграждены свыше?

Всю ночью платье сохло в ванной на вешалке, а утром мы проснулись от пронзительного Танюшкиного крика:

— Алла, его нет! Нет!!! Оно исчезло! Алла, смотри!

Я села на кровати, не в силах открыть глаза, тем более понять, что происходит. Сознание в полной мере вернулось ко мне лишь после того, как я услышала грозное восклицание Стива:

— Таня! Как ты себя ведешь?! Врываешься без стука в родительскую спальню! Немедленно выйди отсюда. Сейчас так рано, мы еще спим!..

— Сейчас без десяти восемь! — не уменьшая громкости, ответствовала Танюшка. — Тебе пора вставать! Скажи спасибо, что я тебя разбудила! — С этими словами обиженный ребенок покинул территорию родительской спальни.

— Спасибо скажи!.. — ворчал после ее ухода Стив, а я бессильно откинулась на подушку, стараясь побыстрей проснуться, а заодно и постичь только что случившееся.

Произошло же на самом деле несколько вещей.

Во-первых, пятно! Его больше нет! Мое любимое синее платье, пройдя курс реабилитации, снова возвращается к жизни! И значит, у меня есть в чем пойти на праздник.

А где же тогда радость, столь естественная и законная в такой ситуации? Радости нет. Это так всегда. Даже самая большая и светлая радость всегда омрачается какими-нибудь многочисленными мелкими неприятностями. А уж победа над пятном — да это просто смешно!..

Это мне смешно — сорокалетней женщине. А моей Танюшке всего одиннадцать. Она обрадовалась, и очень серьезно. И меня обрадовать захотела. Поэтому и ворвалась в нашу спальню с радостным криком. Но Стив!.. Мужчины вообще к таким вещам нечувствительны. Им чужд этот уютный мирок маленьких радостей и сюрпризов.

Да ради бога! Это же личное дело каждого!.. Но будь ты по крайней мере деликатнее. Сам понимаешь: перед тобой девочка. Ребенок!..

В прошлом году, когда мы только удочерили Танюшку, нам предложили воспользоваться услугами детского психолога, и мы взяли у него несколько консультаций. Психолог говорил много и пространно, из его речей я вынесла лишь прописные истины, вроде: никогда не повышайте голоса, но умейте настоять на своем, не прибегая к крикам и репрессивным мерам.

А Стив взял и пренебрег этим золотым правилом! Свел на нет нашу маленькую радость и мало того — обидел Таню…

Я открыла глаза и взглянула на часы. Восемь. Стив лежал недвижимо с закрытыми глазами. Досыпал ли, боролся ли со сном — неизвестно.

— Пора вставать, — железным тоном сообщила я. Пусть почувствует, каково это получить удар в самую неожиданную минуту. И выждав немного, повторила: — Пора вставать.

— Что-то не так? — слабо поинтересовался Стив, покорно сползая с кровати.

— Все так, — продолжала я железным голосом. — Все так. Или почти все.

— Почти?

— Ты прекрасно понимаешь, о чем я.

— Да. Но, Алена… Мы же, наконец, должны воспитывать ребенка… Ей нужно усвоить хотя бы самые элементарные правила: в спальню ко взрослым нельзя входить без стука.

— Боюсь, твои педагогические установки неактуальны в нашем случае! — Я присела к зеркалу, поправила волосы, потом надела халат и углубилась в хитрую систему его веревочек и завязок. И только на Стива я ни за что взглянуть не желала. — А неактуальны они потому, что девочка наша и так знает все правила, и, заметь, не только самые элементарные!

— А тогда в чем дело?

— Просто она очень обрадовалась.

— Позволь же узнать, чему?

— Я совершила почти невозможное: отстирала от синего платья то жуткое пятно.

— Что?! Опять это платье?! Опять пятно! Ну я же просил тебя! Сколько можно слушать про это платье?!

— Вот видишь! Ты же мне ни капельки не сочувствуешь! А Танюшка вот посочувствовала, так ты уже и недоволен.

— Прекрати!

— Мало знать правила приличия! Ребенок должен расти отзывчивым.

— Это она от большой отзывчивости разбудила нас ни свет ни заря?!

— Без десяти восемь. Ты бы иначе на работу опоздал! — С этими словами я устремилась на кухню, чтобы заняться приготовлением завтрака.

Недавно в одном женском журнале я вычитала рецепт блинчиков со шкварками. Рецепт оказался прост, как все гениальное. Обычное блинное тесто замешивается на кефире, затем в него добавляются шкварки, и получается великолепный горячий завтрак. Блюдо, конечно, на любителя. Но Стив как раз-то и оказался любителем, да еще каким! Несложно поэтому понять, почему навыки приготовления блинчиков я в рекордно короткие сроки сумела довести до автоматизма.

Кефир, мука, яйца, сахар, миксер, сковородка, бекон…

А что толку, если человек усвоит формальные правила этикета, а в душе останется сухарем?! Вот хотя бы и Стася. У нее великолепные манеры: сдержанность, простота, тонкий вкус. Но временами она мне чем-то напоминает деревянного человека. В Риге ей, по всей видимости, понравился какой-то мужчина, но она боится, осторожничает, высчитывает чего-то. Вот оно, твое хваленое воспитание, мой дорогой муженек!

Правда — я совсем забыла об этом — в девятнадцать лет Стася пережила какую-то трагическую любовную историю, из-за которой пыталась отравиться, выпила запредельную дозу сильнодействующих таблеток и этим на всю жизнь посадила себе сердце. Да, на всю жизнь!.. Но, может, от попытки самоубийства на всю жизнь осталось кое-что еще?

Ну да, остался иммунитет. Эта недоверчивость, осторожность… и, несмотря ни на что, — страстное желание любить и быть счастливой. Бедная, бедная Стася! И бедный Стив. Я знаю точно: он никогда не перестает беспокоиться о дочери. А сколько ему пришлось перестрадать, пережить из-за нее… Стасе было десять лет, когда от лейкоза скончалась ее мама — двадцатидевятилетняя красавица, талантливая художница и нежно любимая жена. Стив один занимался воспитанием осиротевшей девочки. И он воспитывал ее как умел…

— Алла, извини, что я разбудила вас, — входя на кухню, затверженно попросила Таня.

— А я и не сержусь! — Я постаралась как можно правдоподобнее улыбнуться. — Если хочешь знать, в Древней Греции гонцу, приносившему хорошую новость, оказывали разные почести!

— А дядя Степа сердится? — не унималась Таня.

— Прекрати! Никто не сердится на тебя! Но, я надеюсь, и ты ни на кого — тоже.

— Да нет, я не сержусь. Просто как-то неудобно получилось.

— Подавай тарелки, сейчас блинчики будем есть.

— Нет, Ал, только не блинчики!

— Это еще что за новости?! — вознегодовала я. — Ничего другого на завтрак у меня нет.

— Я не могу есть блинчики со шкварками, — невозмутимо продолжала Танюшка, — в них слишком много калорий.

— Ну и что?

— Я буду толстая жирдоска, как Женька.

— Толстая жирдоска? Да ты посмотри на себя, в чем только душа держится?! — Я положила на блюдо последний блин и с грохотом отодвинула сковородку.

— По какому поводу митингуем? — иронически улыбаясь, спросил Стив, заглядывая на кухню.

— Да ты только посмотри на нее! Она теперь знаешь о чем мечтает? Похудеть! И вот — от завтрака отказывается.

— Можно я просто съем апельсин? — заканючила Танюшка.

— Апельсин и два блинчика!

— А кто недавно проповедовал, что о человеке нельзя говорить в третьем лице, если он находится здесь, в этой же комнате? Ты, случайно, не знаешь, кто это был такой?

— А мы не в комнате, а на кухне! — засмеялась Таня.

— Все равно. Алена, ну как, припоминаешь?

— Нет, не припоминаю.

— Видимо, это был некто с лингвистическим образованием! Нормальные люди понятия ведь не имеют про все эти лица, склонения и спряжения.

— И между прочим очень зря! Садись, я сейчас приготовлю кофе.

Примечания

1

Этим событиям посвящены романы А. Соловьевой «Московская история» и «Сказка о потерянной близости».