Вдвоём против целого мира

Анастасия Сергеевна Борисова, 2018

Генри вздрагивает:– Думаешь, это всё?– Что всё? – Бен открывает глаза и поворачивает голову, чтобы взглянуть на друга.– Ну, как эти церковные ссыкуны говорят – апокалипсис и все дела. Вампиры. Они пьют нашу кровь. Мы пьём их. Это ведь не навсегда?– Это точно не навсегда. Наш мир очень шаток, Генри. Вот что я думаю." Знал ли Генри, что его мир пошатнут отнюдь не вампиры?Содержит нецензурную брань.

Тушёная фасоль, даже с горчицей и ароматными травами, если без бекона (Вегетарианский день, говорит. Шутки у неё такие), то далеко не предел гастрономических фантазий. Однако, сегодня Генри набивает ею рот так быстро и охотно, будто устанавливает мировой рекорд, мыча, простенькую мелодию себе под нос. Мычит, замолкает, проглатывает и по новой. Бен сидит напротив, откинувшись на спинку стула, и сложив руки на груди. Его длинные ноги вытянуты и скрещены под столом, носки ботинок касаются щиколоток Генри. Монотонное звучание его мелодии и ритмичное жевание вводят в лёгкий транс. Мышцы рук непроизвольно подёргиваются, расслабляясь, глаза закрываются.

— До дома я поведу, — произносит Генри с набитым ртом, и, не успев прожевать, запихивает в себя ещё ложку фасоли. Губы измазываются тёмно-коричневым соусом, но он тут же вытирает их рукавом куртки.

— Мне просто нужен кофе, — медленно, чеканя каждое слово, говорит Бен, не открывая глаз.

Генри качает головой:

— Тебе нужно поспать часов двадцать.

— Как и тебе, Генри. Как и тебе.

— Твой кофе и лимонный кекс, — круглолицая официантка Сэм ставит перед Беном чашку и блюдце с внушительным куском. Его глаза распахиваются.

Девушка заправляет светлую прядь за оттопыренное ухо. Волосы у корней тёмные и прилизанные, блестят, словно их отменно натёрли жиром:

— Сегодня тихо, да?

Генри причмокивает, продолжая упиваться фасолью (А трусики ты завернёшь ему с собой?).

— Уже да. Осталось домой добраться, — отвечает Бен, делая заветный глоток кофе.

— Ну, у нас здесь спокойно, ты ведь знаешь, — Сэм наблюдает за ним, хлопая длинными слипшимися от пота и дешёвой туши ресницами.

— Спокойно, — усмехается Генри, снова вытирает рот тем же рукавом куртки. Бен приподнимает бровь, внимательно глядя на него, — теперь даже в чёртовом гробу неспокойно, не то что…

— Главное езжайте по трассе, а не через мост. Ты же не собирался через мост, да?

Кружка повисает в воздухе. Бен переводит на неё настороженный взгляд:

— Почему?

Сэм упирает руки в бока, её маленький ротик аккуратно разинут. (Его член не войдёт, если только головка) — да ты что? Все в курсе уже. Там Хэнка с парнями вчера перехватили.

— Мы только вернулись из Нью-Йорка, — говорит Генри. С тяжестью откидывается на спинку стула и громко прочищает горло, — а что с Хэнком? Живой?

Сэм кивает, заправляя непослушную прядь за ухо:

— Только вот… с Йеном беда.

— Не может быть… он живой? Парнишка живой ведь, да?

Девушка качает головой:

— Не может быть… — повторяет Генри, — ему ж сколько? Бен, сколько ему?

— Семнадцать, — отвечает тот, уставившись в окно, откуда за ним следит полная луна.

— Блять.

— Я думала ты в курсе. Хэнк считает, там новое гнездо в лесу.

Луна висит на месте, будто приклеенная. Светит чужим, украденным светом:

— После нападения они там не останутся, — говорит Бен.

— Я тоже так думаю, — соглашается Сэм, — только Хэнк всё равно людей собирает. Завтра отправятся на поиски.

— Мы же с ним? — возбуждённо спрашивает Генри, упираясь в друга взглядом. — Мы ведь тоже пойдём? Надо с утра позвонить Хэнку…

Сэм живо прерывает:

— Будьте осторожны, ладно? Я это серьёзно. (Будь осторожЕН. Расслабься, мне тоже не тебя плевать).

— Эй, ты долго трепаться будешь?! — кричит Джинна, вторая официантка. — Отнеси Питеру и близнецам их жрачку, а то они расплачутся и начнут мамочку звать.

— Ты что несёшь, чокнутая? — доносится шепелявый мужской голос.

— Давай, пошевеливайся! — добавляет Джинна.

— Иду! — Сэм кричит в ответ, закатывая глаза. — Пожалуйста, будьте осторожны, — прикусывает губу, её усталое лицо страдальчески перекашивается, — обещаешь?

Бен поднимает голову и натянуто улыбается. Девушка кладёт руку ему на плечо, легонько сжимает и уходит, виляя широкими бёдрами. Генри смотрит ей в след:

— А ведь она в тебя втрескалась, — ухмыляется, — точно говорю (Лучше кружевные готовь. Чёрные. Его любимый цвет).

— Неправильно всё это, — тихо себе под нос произносит Бен, всматриваясь в кружку с остатками кофе.

— Что неправильно? — хмурится Генри. — Ты о Сэм? Она, конечно, не в твоём вкусе…

— Нет, она хорошая девушка.

— Тогда что неправильно-то?

— А ты сам не понимаешь? — ноздри Бена раздуваются, словно пульсирующие жабры. — Да всё неправильно! Он же всего на год старше Бобби. Чёрт! — проводит рукой по волосам, откидывая несколько прядей назад, — а я, как ни в чём не бывало, должен жрать свой проклятый кекс? — отталкивает стоящее перед ним блюдце. Оно скользит по столу, пока Генри не останавливает его, хватая за край.

— Ладно, тише, — ёрзает он, поглядывая по сторонам, — давай дома поговорим.

— Ты видел её глаза? Глаза Сэм? Боже, в них столько надежды… — вздыхает Бен, луна-воровка всё ещё там, она никуда не собирается. Она будет следить за ними. Всегда: — Мне неловко становится, когда она на меня смотрит, — наклоняется вперёд, упираясь грудной клеткой в стол, — надежда меня смущает, понимаешь? Ты понимаешь, о чём я?

— Тише, я всё понимаю. (Надежда, что ты её трахнешь в ближайшее время).

— Хочешь знать, какие у тебя глаза? Замученные, — Бен замолкает, будто тщательно подбирает следующие слова, и вскоре добавляет, — очаровательные, но замученные.

Генри лезет в карман, достаёт пару купюр и, не считая, бросает их на стол:

— Пойдём-ка отсюда, — произносит решительно (Ещё какие замученные, двое суток на ногах, блять).

***

“It's just not right where every night I'm all alone”, — доносится из магнитолы голос Джорджа Харрисона. Генри наклоняется вперёд, чтобы выключить печку. Бен сосредоточен на дороге (Упрямый мудак): темно, по обеим сторонам шоссе сплошной лес.

“I know I’ll never be the same”, — продолжает Джордж. По коже Генри пробегают мурашки: это хорошо, помогает держать глаза открытыми.

Вдруг Джордж перестаёт петь и начинает завывать нечеловеческим голосом. Бен тянется к магнитоле, отрывая взгляд от дороги.

— Плёнку, наверное, зажевало, — говорит Генри, — давай я.

Только на прошлой неделе, возвращаясь от Эндрю, он насчитал по дороге три знака “дикие животные” и подумал, что самое время изображать на них другого зверя.

— Осторожно! — вопит он. Бен выкручивает руль, сворачивая с проезжей части. И Генри чувствует, как ровный дорожный асфальт сменяется лесными кочками. Олень, наверное, удирает. Вряд ли он будет стоять и ждать, чем же всё это закончится. У него впереди спасённая оленья жизнь.

Машина несётся вперёд, но совсем недолго. Каких-то несколько секунд, мощный удар и резкая боль в затылке, потом в груди от тормозящей полоски ремня безопасности. Гул в ушах, и вот уже кричащая боль в колене. Глаза открыты или закрыты? Всё темно, дышать не хочется, не получается. Вдруг вырывается кашель, а после него рот начинает судорожно глотать воздух. Что-то проясняется впереди, мутный рассеянный свет.

— Бен, — шепчет Генри. Голос где-то застрял, — Бен, — сипит на этот раз.

Медленно поворачивается и сразу видит, хоть и расплывчато, разбитое лобовое стекло. Не просто разбитое. Через него вошло что-то длинное и тёмное, чья-то рука. Она тянется к Бену.

Тот сидит прямо, прижатый к сиденью. Голова запрокинута назад. Тёмная рука касается его, совсем близко, она тычет в него своими кривыми пальцами.

— Бен, Бен, — Генри дёргает ремень, пытаясь отстегнуть, — блять, — тот поддаётся и выпускает его из объятий. Нужно развернуться всем телом, но боль в колене останавливает, — чёрт, — он обхватывает его дрожащими руками. Сухо. Крови нет.

Какой-то звук позади. В голове ещё гудит, словно там поселился рой неугомонных пчёл, но, возможно, через них пробиваются тормоза. И чей-то голос. Мужской. Вот уже совсем близко. Дверца с его стороны скрипит, ещё раз. Лицо, наполовину закрытое бейсболкой, заглядывает внутрь через стекло и что-то кричит, Генри слышит, но слов не разберёт. Дверца, наконец, открывается, и крепкие руки хватают его за плечо:

— Эй, парень, ты цел? Слышишь меня?

Генри кивает.

— Ноги зажаты? Шевелить можешь?

— Колено… — шепчет он.

— Зажато? Вылезти сможешь?

Генри пытается. Правая нога почти не болит, левую с трудом удаётся сдвинуть с места. Крепкие руки подхватывают его и вытаскивают из машины. Где-то совсем рядом играет тихая музыка.

— Там Бен… вытащи его…

Мужик сажает Генри на землю и бросается к другой двери: пара скрипов и раздаются громкие чертыханья.

— Что с ним? — Генри переворачивается на бок и упирается рукой в землю, пытаясь оттолкнуться и подняться. — Он без сознания?

— Мать твою, вот же дерьмо. Чёрт, — ругается мужик, пока Генри хромает в его сторону, держась за машину.

— Что с ним? Что там такое? — огибает её, оказываясь с водительской стороны. Мужик пятится назад, уступая ему место. Бен сидит неподвижно, так же, как Генри видел минуту назад. Тёмная рука упирается в него. Теперь это не рука. Край ветки вошёл в плечо, пригвоздив его к сиденью: — Блять. Чёрт, Бен. Чёрт…

— Нужна скорая, срочно. Мы… на… мы на 45 шоссе, на подъезде к Лейквуду. Что? Я… здесь человек, ему нужна помощь, срочно! Вы слышите? Да, авария. Скорее! Вы слышите? — тараторит мужик.

Генри зажмуривается и сжимает челюсть. Две руки на крыше, главное — удержаться на ногах. Его взгляд падает на Бена.

— Господи Боже, — шепчет он, наклоняясь, пока голова не оказывается внутри салона. Бен выглядит совсем неподвижным. Его глаза закрыты, рот слегка распахнут. Генри приближается, нависая над ним ухом: — Только дыши, только дыши… — медный запах крови ударяет в нос.

— Эй, — раздаётся позади, — парень-то дышит?

Дышит. Слабо, но дышит. Ветка не слишком широкая на вид и вошла, должно быть, неглубоко, но вдруг Генри замечает, что рана жутко кровит. Рубашка Бена мокрая вокруг. Он осторожно дотрагивается ладонью до раны и слегка нажимает. Мокро. Мокро и страшно. Генри весь дрожит, будто его поместили в ледяную ванную.

— Эй, я говорю: дышит он?

— Дышит, — тихо отвечает, делая три шага назад. Медленно опускается на землю и кладёт руки на бёдра ладонями вверх. Кровь в темноте не красная, такая же тёмная, как и всё вокруг. Но контрастируя со светлой коже, она насмешливо улыбается: «Это я, дорогой. Да-да, твои руки измазаны кровью, ха-ха. Скоро я стану липкой, а смыть меня нечем. Ха-ха. Если здесь меня много, значит, в другом месте мало. Ха-ха».

Мужик растерянно таращится на него сверху:

— Скорая уже едет.

— Хорошо, — кивает Генри.

— Слушай, — тот шмыгает носом. Сразу же раздаётся хруст костей. Генри зажмуривается. Почему голова гудит, но это слышит так отчётливо? — Они ведь могут и не успеть, знаешь? — мужик загибает палец за пальцем, надавливая, пока тот не хрустнет. — Нет, успеют, скорее всего. Я просто говорю, что могут-то и не успеть.

— Успеют.

— Скорее всего, да. Но могут-то и… не успеть. Всякое бывает.

Генри поднимает голову и невольно глядит сперва на его пальцы, а затем на всё ещё скрытое бейсболкой лицо:

— Зачем ты говоришь мне это? Чего ты пытаешься…

— Да я просто говорю, что всякое бывает, — мужик снова шмыгает носом и пожимает плечами, — врачи, конечно, помогут, но… — замолкает.

— Но что?

— Но есть-то способ и вернее.

— О чём ты?

— Слушай, я просто говорю, что есть способ вернее. Могу помочь, если хочешь. Твоему другу, — кивает в сторону машины, — сейчас помощь не помешает. Ему здорово досталось.

Генри потирает лоб, зажмуриваясь. Голова начинает раскалываться ещё сильнее:

— Я не понимаю…

— Ну, что ж тут не понимать-то. Говорю, могу помочь твоему другу, если хочешь.

— И как ты ему поможешь?

— Не я, — мужик трясёт головой, — я не могу. Но знаю того, кто точно может.

— Скорая уже едет…

— Это хорошо, — соглашается он, — наверняка успеют. Но могут-то и не успеть. А я только позвоню ему, и он будет тут через минуту, точно говорю.

Генри тяжело вздыхает. Эти бессмысленные игры: подавай и отбивай. Только сейчас он даже не игрок, а мячик, шарик, воланчик, ритмично бьющийся о тупые поверхности ракеток.

— Кто он? — спрашивает.

Мужик заговорщически озирается по сторонам прежде, чем ответить:

— Он — парень нормальный. Я его давно знаю. И опыт у него имеется, сам рассказывал. Твой друг будет, как новенький.

— Погоди. Ты предлагаешь обратить его что ли? — Генри стискивает зубы. Пальцы пытаются сжаться в кулаки, но едва шевелятся, прилипая друг к другу. «Если здесь меня много, значит, в другом месте мало».

— Я? Да я ничего и не предлагаю. Я просто говорю, что скорая может успеть, а может-то и не успеть. А мой… знакомый, он… он нормальный. Пять лет на лесопилке с нами. И работает за троих, так что не ссы, он не из диких.

— Да пошёл ты, — выдавливает Генри, понимая, что его притягивает к земле. Вот он уже падает назад, ещё чуть-чуть, и коснётся спиной холодной земли. А где-то вдалеке звучат сирены скорой помощи.

***

В ту ночь музыка доносилась со всех сторон, закладывая Генри уши. Он потянулся рукой к горлу, чтобы расстегнуть верхние пуговицы рубашки, с удивлением обнаружив, что те уже расстёгнуты. Глубоко вздохнул и тряхнул головой: кто же знал, что дело и впрямь дойдёт до музыки? Когда Бен впервые сказал, что собирается жениться, Генри рассмеялся. Да не просто улыбнулся, а по-настоящему расхохотался.

— Погоди, — проговорил сквозь смех, глядя на отражение Бена, стоявшего за спиной. Опустил взгляд на раковину, где лежал крошечный обмылок, — У нас мыло кончилось, — открыл кран и сунул руки под струю, тут же окрасив её в грязно красный цвет, — с утра поедем в больницу, пусть Карла тебя посмотрит.

— Не нужно. Я в порядке, — ответил Бен.

— Не, не, — Генри покачал головой, втирая в кожу остатки обмылка, — тебе сегодня по черепушке прилично врезали. Надо бы провериться. Пока ты ещё приглашения не разослал — на этот раз он попытался сдержать расплывающуюся улыбку.

Приглашений так и не было. Но кто ж мог подумать, что дело и впрямь дойдёт до музыки?

Эндрю, отец Бена, отреагировал в своём духе, обозвав того ебанутым мудаком и не менее вежливо поинтересовавшись, с какого хрена тот возомнил, будто трахать замужнюю пизду лучше, чем незамужнюю. А после, оставшись наедине с Генри и банкой холодного пива, продолжил:

— Революция, сынок, давно закончилась. А по-хорошему то и не начиналась. Мы живём во времена дерьмо-законов. И главный из них: хочешь выжить, будь всегда готов драться за свою жизнь. Вот почему люди не женятся сейчас. А не потому, что пидор папаша не даёт своё сраное благословение.

Тогда Генри ничего не ответил, ведь почти и не слышал слов Эндрю. Наверняка тот дело говорил: жёстко, но верно. Ему не давали покоя огромные старые мозоли на ладонях и пальцах, которые он разглядывал с параноидальной пристальностью. Часто приходилось работать лопатой: закапывать, закапывать. Когда он дотрагивался до лица Бена, стирая кровь, тот улыбался и опускал глаза. Его руки совершенно точно не походили на женские. Женщины царапали ногтями спины, но кровь не стирали никогда.

Сейчас Генри вновь смотрел на свои руки — ничего не изменилось, всё те же мозоли, и даже новые прибавились. Пару дней назад молоденькая продавщица в аптеке улыбнулась ему, обнажив клыки, и порекомендовала «вон те, с пупырышками». Тогда он совершенно точно не думал о мозолях. Зато вспомнил рекламу, крутившуюся день и ночь лет двадцать назад: на девицу, с таким же точно пушистым белым хвостом нападала шайка маньяков в тёмном переулке. Из ниоткуда появлялся принц и одним махом раскидывал их в разные стороны. Маньяки подлетали высоко-высоко, словно их отпружинивало от одиночных мини-батутов. Вдруг на лицо принца падал свет, и девушка замечала блеск его клыков. Дальше всё в лучших традициях немого кино: принц театрально смущался, девица пугалась, но быстро отходила и расплывалась в благороднейшей улыбке. Заканчивалось тем, что оба исчезали в темноте, держась за руки, а с экранов доносился раскатистый мужской голос, вещавший что-то о добре и зле, способных принимать разные формы. А ещё о том, что Америка выше любых дискриминаций. На фоне играла жуткая музыка, как из старой музыкальной шкатулки. Принц являлся Генри в кошмарах, следил за ним из-под кровати, из шкафа, из-за дерева во дворе. Он улыбался и манил его пальцем, а на фоне играла мелодия: трям, трям, трлям.

Однажды он спросил Бена, что было дальше с девушкой и принцем? И Бен ответил:

— Он укусил её и превратил одну из них. Что же ещё.

Возможно, спустя двадцать лет она продавала в аптеке презервативы с пупырышками.

В ту ночь музыка доносилась со всех сторон, закладывая Генри уши. Узкая тропинка вывела его к гаражу, и теперь всего каких-то несколько метров отделяли от желанного одиночества. Повернув за угол, он застыл от неожиданности: подпирая спиной облупившуюся стену, покуривал Бобби. Заметив Генри краем глаза, он выпустил изо рта дым и приветственно кивнул.

Тот сглотнул, поджав губы в тонкую линию:

— Потерялся? — вытаращился мальчишка. Чёрный поношенный пиджак висел нелепо на его узких плечах, а белые полоски кед, выглядывавшие из-под широких штанин, предупреждали о том, что их хозяин без проблем подскажет, как пройти в задницу, в случае чего.

Генри открыл рот, но Бобби снова заговорил, не дожидаясь ответа:

— Кто не спрятался, я не виноват.… Не забыл, что ты у нас главная подружка жениха — важная шишка? — усмехнулся, игриво подмигнув, и тут же проследил за взглядом Генри, остановившимся на сигарете в его руке. — Ой, да ладно, ты же не будешь мне мозг трахать?

— Отец руки оторвёт.

— Ничего не оторвёт, — отмахнулся парень, — он мне их сам покупает.

Генри покачал головой. Бобби, глядя на него, буркнул:

— А мне разрешение его не нужно, и твоё тоже.

Сипло вздохнув, Генри приблизился к парнишке. Остановился рядом, прислонился к стене и достал из кармана брюк помятую пачку Camel.

Бровь Бобби изогнулась дугой:

— Чёртов ханжа, — хмыкнул он.

— От старых привычек трудно избавиться. Мне за тридцать уже, а тебе только шестнадцать. Не сравнивай.

Парень нарочито причмокнул и снова затянулся:

— Вы с Беном и похуже дерьмо творили.

— Мы с Беном идиоты, — Генри бросил взгляд на торчащую из штанов Бобби рубашку.

— Отвали, — выпалил тот, проследив за ним, — эта хрень не моя. И пиджак не мой. Отец заставил нацепить. Я вообще не собирался приходить.

— Просто заправь чёртову рубашку!

— Да что на тебя нашло сегодня? — Бобби швырнул окурок и растоптал его ногой. — Может, в ваше время мозги и промывали, а сейчас буду хоть с голой задницей ходить — всем плевать.

Генри отвёл взгляд в сторону. Его глаза заблестели в сгущающихся сумерках. Тем временем парень отлип от стены и, пройдя мимо него, остановился на углу гаража:

— Иди лучше выпей и расслабься. Здесь, конечно, отстойно, но это же, типа, свадьба, чувак.

С этими словами он скрылся из виду, но Генри всё ещё слышал, как он шмыгает носом и что-то бормочет.

— Да уж, — затянулся и выпустил дым — свадьба.

Они с Беном бегут по улице. Им уже по четырнадцать, и у них есть секрет, который заметно оживляет течение серых будней. Воздух тёплый, подмышки и спина покрыты потом. Добежав до поворота, устремляются в пролёт между двумя заброшенными домами:

— Следи, — командует Бен. И Генри остаётся следить, пока тот копошится возле стены. Отодвигает кучу деревянных коробок и свистит. Генри бросается к нему, и вдвоём они ныряют в небольшое окошко с выбитым стеклом, уводящее в подвал.

Первым спускается Бен, почти бесшумно. Репетиции давно закончились. Каждый шаг выверен и доведён до совершенства. Генри залезает следом, упираясь ногами в старый расшатанный стол. Бен протягивает ему руку и помогает спрыгнуть. Здесь в подвале прохладно и пахнет сыростью. Оба тяжело дышат. Бен снимает рюкзак и швыряет его на старый диван, плюхаясь туда же вслед за ним. Диван недовольно поскрипывает. Мальчишка улыбается, убирая со лба взмокшие от пота пряди волос, запускает руку в рюкзак:

— Сядь и отдышись, — снова командует он. Генри медленно опускается в прохудившееся кресло у окна. Оттуда на него падает полоска света с улицы, иначе было бы совсем не по себе.

Бен достаёт пачку сигарет и закуривает, пока Генри с упрёком косится на него:

— И мне давай, — вытягивает руку ладонью вверх. Бен сдвигает брови: его лоб тут же покрывается морщинами.

— Держи, — наконец, спустя несколько секунд протягивает пачку с зажигалкой.

Губы Генри растягиваются в предвкушающей улыбке, руки легонько подрагивают, но это не смертельно. Это не мешает ему поднести сигарету ко рту и чиркнуть зажигалкой. Бен — опытный курильщик: затягивается, как взрослый, и даже может иногда выпускать дым кольцами. А вот для него первые разы были сущим кошмаром: казалось, что кто-то сидит внутри и беспощадно щекочет ему горло. Потом стало лучше. Больше не хочется кашлять, а временами даже приятно. Особенно приятно, что они с Беном связаны теперь страшной тайной. Они не просто приятели, а сообщники преступления. Они вне закона. Они должны оберегать друг друга и свой большой секрет.

— Жвачку взял? — спохватывается Генри, испуганно уставившись на Бена.

— Естественно, — тот деловито хлопает по правому карману джинсовки. Генри облегчённо выдыхает. — Не бойся, отец не узнает. А если и узнает, то отделаемся, как обычно.

От слов «как обычно» по коже пробегает холод. Как обычно, значит, день без еды, или пробежка в пять километров или сорок отжиманий первым делом спросонья.

Его сигарета стремительно превращается в пепел, готовый рассыпаться от малейшего движения.

— Это ещё не страшно, — продолжает Бен, — раньше “как обычно” было по-другому. Уж лучше я пробегусь с утра, чем снова рыть себе могилу.

— Могилу? — Генри выпучивает глаза и роняет окурок, который приземляется рядом с ногой Бена. Тот не мешкая его растаптывает.

— Ну, да. В одиннадцать лет — это жутко. И руки потом все в мозолях. А он стоит над тобой и приговаривает: «Вот сюда, сюда я тебя положу, бестолкового идиота. Копай глубже, хоть червей накормишь!».

Дядя Эндрю строгий, очень строгий. Но справедливый. Он не станет закапывать своего сына. А вдруг не своего закапает?

— И дальше что? — спрашивает Генри, его пальцы вцепляются в подлокотники кресла.

— Дальше? Точно хочешь знать?

— Угу, — кивает тот.

— Докапывал я неглубоко, так, что едва помещался в яму. Но и этого хватало. Отец заставлял ложиться, а потом начинал землю бросать. Когда видел, что я вот-вот со страху откинусь, вытаскивал и заводил одну и ту же песню: «Хочешь? Хочешь, чтобы тебя по-настоящему закопали? Сгнить хочешь в земле? Или нет? Если нет, то слушай отца! Всегда слушай отца, понимаешь?». Потом мама выскакивала на улицу и начинала на него орать, а мне объясняла, что это всего лишь яма для мусора, а никакая не могила.

Генри перестаёт дышать, закусив нижнюю губу:

— Не бойся, — усмехается Бен, — с тобой он пока ещё нянчится. Ты — новенький.

— А я и не боюсь, — сглотнув, заявляет тот.

Дядя Эндрю совсем не такой, как его отец. Его отец был сильным, но добрым. Никогда не наказывал. А вот тётя Лиз, ну, точно, как его мать — мягкая и заботливая. Она носит платья в цветочек, пахнет цветами и почти каждый вечер ставит свежие цветы в центр обеденного стола. Просто Лиз. Так она просит себя называть, и он называет смущённо, но думать о ней, как о Лиз, это ведь неприлично. Бен на неё жуть как похож — те же густые волнистые волосы, длинная шея, пухлые губы бантиком. И только острые мужественные скулы дяди Эндрю выдают в нём кровного Мак Нила. Они с Беном совсем разные. Никто в своём уме не примет их за братьев. Генри ниже его на голову, но это не страшно, он ещё подрастёт и, может, даже перегонит великана. У него светлые, как золотящаяся на солнце солома волосы и нос картошкой. И вообще, Бен — углы да линии, а Генри — сплошные волны. Его мать, тётя Лиз, просто Лиз вполне могла быть какой-нибудь герцогиней или баронессой в тридесятом поколении. Генри ведь почти ничего о ней не знает.

— О чём размечтался? — в его мысли вторгается Бен, как всегда бесцеремонно. И Генри отвечает, раскрасневшись, но с привычным откровением:

— О твоей маме.

— Надеюсь, вы оба одеты и ничего такого? — ухмыляется тот. Генри сильнее заливается краской.

— Я думаю, что женюсь на ком-то вроде твоей мамы. Если и женюсь, — тихо отвечает.

Бен отворачивается:

— Дурацкая идея.

— Чего так?

— Отец говорит, скоро людей совсем не будет.

— Но пока-то они есть. И жениться можно.

— Можно. Только зачем? — Бен глядит на свои пальцы, которые теребят карман джинсовки. — В семье продолжается род, а я не хочу ничего продолжать. Возьми моего отца: он ведь почти никогда не спит. А почему? — поднимает голову и смотрит на Генри. — Потому, что за себя ему не страшно. Без нас он, наверное, был бы нормальным человеком и никого не заставлял бы рыть себе могилу, — вздыхает, — раньше, наверное, всё было по-другому. Все люди женились. Только как раньше уже не будет никогда.

Конец ознакомительного фрагмента.