Чернильный Человек и Девочка с Большим Шарфом

Анастасия Колесинская

Если вы спросите меня о чём эта история, то я отвечу, что она о любви, взрослении, поиске себя и Чернильном Человеке. Потому что в каждой уважающей себя книжке есть любовь, взросление, потерянный я и люди из бумаги и чернил.

1. Осень

Держи лицо в руках

Я уронила жемчужную бусинку, а Чернильный Человек поднял ее. Дело происходило на городской ярмарке, вокруг было множество людей. Стоило мне выпустить бусинку, как чьи-то тонкие, в грифельной пудре, пальцы подали мне ее, положили на ладонь.

Тогда я стала ронять разные вещи в разных местах. Чернильный Человек подбирал их каждый раз, даже в те моменты, когда его не было рядом.

Однажды, привыкнув к этой игре, я уронила лицо. Искать его на асфальте пришлось самостоятельно, а чтобы надеть обратно потребовалось немало времени. Ко всему прочему, лицо дало трещину, и когда нашлось, в ней скопилось немало уличной мути.

О шкуре непойманной любви

Осенью Чернильный Человек и Девочка с Большим Шарфом любили сидеть на краешке моста, кидать в серую воду гальку, болтать ногами и говорить о том, как могла бы измениться их жизнь, если бы они не сидели на краешке моста, а искали точку опоры и двигали Землю.

— Когда вырасту, я бы хотела выйти замуж за Батискаф, — в один из таких дней сказала Девочка с Большим Шарфом, и Чернильный Человек нахмурился, с подозрением ожидая продолжения.

— У него идеальная фигура, а для взрослых это имеет значение. Что может быть идеальнее шара? А ещё он выдерживает очень большое давление, а значит все мои обиды ему нипочём. Он видит самых разных рыбок и потерянные корабли, и русалки машут ему хвостами.

— Думаю, Алмаз может выдержать давление и сильнее, — заметил Чернильный Человек. — А ещё он блестящий.

— Бернар Грассе сказал, что любить — это значит перестать сравнивать, — пожала плечами Девочка с Большим Шарфом.

Опережая время

— Что ты читаешь? — спросила меня Девочка с Большим Шарфом, усаживаясь рядом на широком и мягком диване, бескрайнем, как субботнее утро.

— Книгу о женщине, которая опередила своё время, — ответила я и лениво перевернула страницу.

— А-а-а… жаль её, — потянула Девочка с Большим Шарфом, закидывая ножки на спинку дивана и свешиваясь к полу, взирая на мир совершенно под другим углом: — если она опередила своё время, то, конечно же, умрёт раньше срока.

Красивые слова

— Скажи, ты всё ещё любишь красивые слова? Как прежде?

Чернильный Человек запускал в белый бумажный воздух клубы карандашной пыли, которые мановением его воли превращались в города, медуз, героев, богов и дожди. Я встала за его плечо и тяжело вздохнула, привлекая к себе внимание.

— Ты хочешь красивых слов?

— Да. Я скучаю по вечерам, когда мы говорили их друг другу.

Что может быть важнее, чем выпустить на волю застрявшие у тебя в мыслях города, медуз, героев, богов и дожди? Когда этот воображаемый мир щекочет изнутри душу, ты ничем другим и заниматься не можешь: необходимость их рождения похожа на желание чихнуть. Чернильный Человек был очень, очень занят, я знаю, однако нехотя он сел прямо напротив меня и кивнул головой:

— Начинай.

— Се-ми-сот-три-дца-ти-трёх-мет-ро-вый, — послушно протянула я.

— Не очень красивое, — отрезал Чернильный Человек, — просто длинное. Сколопендра.

— Не дурно. Благодеяние… ну, или Филантропия.

— Котейконенавистничество.

Чернильный Человек был необыкновенно хорош в красивых словах, смысл же их никого из нас тогда не беспокоил.

Капля в море

— Отчего же ты плачешь? — спросил Чернильный Человек, стоя рядом со мной на утёсе. Под нашими ногами бушевало море, свинцовое небо захлёбывалось в волнах. Единственная слеза сорвалась с моей щеки вниз, к шумной пропасти, когда я улыбнулась.

Последнее время было тяжело. Беды и хлопоты, дела и приключения долгие дни были затянуты, как шнурки, а теперь, закончив их, я распустилась и чуть не упала. Как по-детски и глупо! Солёная точка скатилась вниз, потерялась в клубах пены, и мой смех запутался в ветре.

— Плачу, — весело посмотрела я на него. — О чём ты? Это лишь капля в море.

Сосед с Высокого Маяка

Нашим соседом был Иноземный Учёный, личность с загадочным происхождением и не менее загадочными нравами. По понедельникам этот чудак носил китайский халат, по средам — головной убор индейских вождей со множеством перьев, по воскресеньям — цилиндр и фрак, а по праздничным дням — женское сари прямиком из Индии.

Жил Иноземный Учёный в Высоком Маяке, и, полагаю, очень радовался, что забрался так высоко. Чернильный Человек думал, что выбор Иноземного Учёного пал именно на это место, потому что тот слышал, будто все загадочные хранители тайн селятся в башнях.

Однажды в гости к Иноземному Учёному пришла Девочка с Большим Шарфом.

— Я хочу купить знание о чём-нибудь удивительном, — заявила она с порога, — и могу честно заплатить за него карамелью.

Иноземный Учёный не растерялся.

— Скорость света в вакууме выше, чем скорость света в материи, — с готовностью сообщил он, и тут же получил конфетку, которую быстро засунул в рот.

— А ещё?

— У акулы две пары век, одна из которых — прозрачная, — не задумываясь, продолжил он, с набитым ртом и, получив свою плату, положил карамельку за вторую щеку, — ну а боязнь северного сияния называется «аурорафобия». К слову…

— П-п-погоди! У меня больше нет с собой сладостей, — замотала руками Девочка с Большим Шарфом.

— К слову, где-то сорок один процент Луны никогда не виден с Земли, — продолжил Иноземный Ученый, как ни в чем не бывало.

Рассказывать интересности он любил даже больше, чем карамель.

Грибы и лишайники

Девочка с Большим Шарфом любила узнавать о Мире новое. Вся её комната была завешана вырезками из газет, на столах, подоконниках и шкафах этажились энциклопедии, цитаты Великих Людей лоскутами истины собирались на стенах, плавно переползая на потолок.

Особенным удовольствием для Девочки с Большим Шарфом было сделать из беспорядочных своих записей какой-нибудь особенно неожиданный вывод. И чем больше он шокировал окружающих, тем больше веса имел в глазах Девочки с Большим Шарфом.

— Я думаю, что объявления — это такая таинственная разновидность лишайника или мха, — заявила она как-то Иноземному Учёному. — Ну же, подумай сам! Объявления растут как будто бы кустами, если где-то появилось хотя бы одно, там скоро вырастет целая колония, они не любят солнечного света, предпочитая укрытие информационных стоек и остановок, и неприхотливы, как сорняки.

Поразмыслив, Иноземный Учёный пришел к выводу, что любая научная теория требует подтверждения.

— Что же, — сказал он, — нужно непременно проверить, растут ли объявления только с северной стороны. Пошли?

Дневник Иноземного Учёного (том 4, запись 4)

Из записей Иноземного Ученого о мире:

«…И она всё ещё уверена, что в её легких живет маленькая и вредная золотая рыбка. Я склонен согласиться: как же иначе объяснить её нелюбовь к тем, кто курит?

Полагаю, что каждый раз, когда она вдыхает табачный дым, рыбка начинает недовольно перебирать крошечными плавниками и щекочет изнутри её альвеолы.

Может быть, у всех людей есть такая? Может, и у курильщиков была? Если так, то сейчас она копчёная и злая (говоря просторечиво — настоящая вобла), и грызёт их лёгкие изнутри. Думаю, эта теория объясняет рак лёгких куда лучше, чем многие иные. Нужно продолжать исследования в этом направлении».

Что кому по вкусу

Однажды Чернильный Человек подумал, как же редко он делает то, что действительно хочет. Целыми днями он искал сквозняки минора в развалинах домов своей памяти, читал мёртвые слова нараспев, и, опустив голову, пытался разглядеть в лужах своё будущее.

— Если ты не хочешь унывать, — резонно рассудил Иноземный Учёный, — почему бы просто не заняться чем-то другим? Тем, что нравится.

— Я просто не знаю, что именно мне нравится, — прошуршал Чернильный Человек, внутренне сокрушаясь своей откровенности.

— Тогда попробуй всё подряд. Методом перебора ты рано или поздно обнаружишь то, что тебе по вкусу, — авторитетно заключил Иноземный Учёный.

И Чернильный Человек попробовал спать в болотной воде, ловить звуки детских кошмаров в треснувшие на морозе вазы, каждый день изобретать по одному новому ругательству, которое можно с треском обрушить на свою голову, после чего, также ежедневно, обильно и прилюдно посыпать её пеплом.

Иноземному Учёному стоило выражаться конкретнее.

Световое загрязнение

Иногда мы с Девочкой с Большим Шарфом занимались просветительской деятельностью: рассказывали, как хорошо было бы собраться всем, зажечь свечи и посидеть при живом сиянии.

В такие дни мы все стягивались вместе, как края зашитой дыры. Чаще всего — на чердаке. Смотрели на картины Леса и Моря за маленькими круглыми окнами и картины Чернильного Человека за большими квадратными рамами. Иногда к нам приходили люди из города: посмотреть на свечи и рассказать как дела. Я всем была рада.

Один раз, когда в кастрюлях Поваренной Книги с воском и наших головах с делом как раз готовилось такое вот свечесветительное зажигательное мероприятие, Чернильный Человек заметил, что у калитки мнётся незваный гость — высокий демон с длинным, как плеть, острым хвостом. Чернильный Человек, который, впрочем, уже видел этого демона несколько раз, вздохнув, вышел на улицу.

— Здравствуйте, — сказал Демон Максвелла, а это был именно он, — я наслышан о ваших богемных семейных художественных салонах. Если вы позволите, я бы хотел осветить это мероприятие в прессе.

— Мне больше нравится, когда наш вечер освещается дома, а не под прессом, — ответил на это Чернильный Человек. Думаю, ему просто не хотелось, чтобы за наш светлый порог ступали тёмные люди.

В тот раз мы так и не познакомились.

О пении

Когда никто не слышит, я пою. Пою среди светлых лесных тропинок, где мой голос вплетается в ветви деревьев. Ранним утром, когда рассвет купается в волнах, пою на пристани, и песня тонет в розовых бликах. Летними вечерами, пока никто ещё не вернулся домой, я пою на крыльце, доделывая домашнюю работу, и ноты падают в щели между досками.

Я могла бы петь в самой тёмной чаще лесной. На песчаном берегу под обрывом, меж острых клыков скал, где столкновение камней и воды заглушило бы мой голос. В тёмном подвале, сидя на бочке гнилостного сидра.

На самом деле мне не хочется, чтобы мой голос забирала тишина. Я хочу быть услышанной!

Но проблема наблюдаемой реальности непреклонна: вместе со звуком падающего в глухой чаще дерева я опускаюсь в глухое одиночество.

Щекотливая ситуация

Я молчала. Чернильный Человек молчал. Кристаллики люстры над нами не шевелились, будто замерев от смеси возмущения и скуки. Ситуация начинала становится щекотливой.

— Ну же, ну! — я громко возмутилась, тут же начав ещё интенсивнее елозить пальцами по его рёбрам. — Улыбнись хотя бы! Совсем не смеяться, когда тебя щекочут — это очень жестоко и совсем не вежливо! К тому же, я могу надавить на тебя и сильнее.

— И не подумаю, — равнодушно ответил Чернильный Человек, неспешно оставляя на холсте равномерные мазки, — потому что думаю я только то, что хочу. Думать же проще, чем делать.

Чернильный Человек никому не позволял насильственно влиять на своё настроение, даже если его пытались заставить улыбнуться. И в этом он был, конечно же, прав.

Вверх и вниз

Нет ничего хуже, чем качаться на качелях под дождём поздней осенью. На промозглом ветру, в волглой одежде, навстречу холодным каплям. Хотя в прохладный день подобные развлечения неприятны вне зависимости от времени года. Именно поэтому как раз в такую погоду Чернильный Человек и я частенько вешали качели на мощных ветвях садовых деревьев.

— Жизнь — это череда разочарований и боли, — бормотал Чернильный Человек, падая вверх.

— А ведь мы могли остаться дома, — отвечала я, поднимаясь к небу.

— И какая всё же сегодня гадкая погода, — добавлял он, взмывая вниз, и пелена его негодования потихоньку начинала заволакивать двор.

— Но тогда бы нам совершенно не о чем было бы поговорить, — замечала на это я.

А потом выглядывало солнце, и мы отправлялись домой, как всегда не закончив разговор. Мы начинали его частенько, обычно поначалу друг друга не слушая, и каждый раз, стоило нам подойти к моменту, когда до понимания оставалось несколько взмахов, дождь заканчивался. Необходимость разговора пропадала, и он откладывался. До следующего дождя.

Что ждало нас там, в конце этой беседы? Неизвестно. Но мне почему-то кажется, что если бы мы закончили её вопреки обманчивому тёплому свету, нам не приходилось бы мокнуть так часто.

Оставаться чистым

В чугунной ванной, доверху наполненной грязной водой, величественно восседал Иноземный Учёный. Он весь продрог, его одежда была не только мокрой, но и изрядно перепачканной. Однако Иноземного Учёного это и вовсе не волновало: гордо расправивший плечи, будто молодой Архимед, он замер на пороге истины. Рядом возвышался Чернильный Человек, который задумчиво поливал Иноземного Учёного тушью. Вид оба имели весьма сосредоточенный.

Немаловажно отметить, что дело происходило в нашем саду, поздней осенью, под большой старой ивой, которая, как казалось, была весьма обескуражена происходящим.

— О, Звёздный Архитектор! — я глубоко вздохнула. — Кто надоумил вас на это?

— В книге Фридриха Ницше «Как говорит Заратустра» написано, что тот, кто хочет остаться чистым, должен уметь мыться и грязной водой, — значимо заявила Девочка с Большим Шарфом, укрывшаяся в ветвях, как обезьянка. Всё разом встало на свои места.

Мир во всём мире

— У тебя сегодня много работы? — спросила я Звёздного Архитектора, пока тот, разложив чертежи на крышке рояля в гостиной, сосредоточенно вглядывался в вязь линий. — Просто… ну…

— У тебя какая-то просьба? — ответил он вопросом на вопрос, продолжая клониться к переплетениям вселенского механизма, план которого был распластан на ватмане.

— Вообще-то сначала я собиралась поблагодарить тебя за то, что со мной и со всеми остальными всё хорошо, — призналась я, — при учёте того, как часто мы совершаем безумные отчаянности и отчаянные умности, вряд ли это чистое совпадение.

— Спасибо, — ответил Звёздный Архитектор, доставая из сосредоточия Осени лупу, — мне приятно это слышать. Однако что-то тебя всё же беспокоит, верно?

— Мне бы очень хотелось, чтобы во всем мире наступил Мир, — честно и просто сообщила я, — если это, конечно, не слишком тебя затруднит.

— Именно над этим я сейчас и работаю, — заверил меня Звёздный Архитектор. — Как и всегда.

Когда через мгновение в гостиную вошла Девочка с Большим Шарфом, она не увидела никого, кроме меня.

Облака на чердаке

Мы с Чернильным Человеком лежали на сухопыльном чердачном полу и рассматривали облака, белильными призраками проступающие в полумраке. Старая грампластинка на колесе патефона помогала вновь звучать голосам давно ушедших людей, удары капель по крыше вторили скрипу винила.

— Вон то похоже на пухлого зимнего зайца, — сказала я, ткнув пальцем в облако.

— А вон то, — эхом откликнулся Чернильный Человек, — на поэзию Бодлера или грибницу поганок.

— Всё-таки ты молодец, что нарисовал и приклеил их к потолку, — похвалила я его, привставая, чтобы хлебнуть горячей иронии. — Оставаться дома, когда все остальные идут на прогулку — это не самая плохая идея. Погода переменчива, бумага вечна.

Я ошибалась, но сейчас это не имело никакого значения. Ведь хотя Чернильный Человек не улыбнулся, я знала, что он польщён, а это стоило тысячи погрешностей.

Последний осенний ливень усиливался.