Ящик Пандоры

Анастасия Андреевна Игнашева

Мистический петербургский детектив, рассказанный как история обычной петербургской семьи. Действие книги разворачивается в двух временных пластах – в наше время и во время Великой Отечественной войны и периода, ей предшествующего.

© Анастасия Андреевна Игнашева, 2016

© Павел Геннадиевич Костин, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Кража

— Поздравляю, господа! Нас обокрали!

Родственники дружно схватились за сердце.

— Что пропало?

Первой, как всегда, опомнилась Верка.

— Да в том-то и дело, что ничего, кроме бабушкиного ящика!

— Как бабушкиного ящика? — переспросила сестрица, а Маргошка решила уточнить:

— Это тот самый пресловутый «ящик Пандоры», который бабуля ото всех прятала?

— Он самый. — признала я.

— Песец. — сказал Стас, — Бабуля этого не переживёт. Тётя Слава, а ты полицаев вызвала?

— Полицаи были во время войны! — поправила я, — Естественно!

— А что за ящик? — спросил Феликс, — Что в нём лежало? И точно больше ничего не пропало? Ты внимательно всё осмотрела?

— Я старалась лишний раз ничего не трогать до приезда оперов. Но как будто ничего. Смотри, — это — настоящий Караваджо! Стоит немереных денег! Но его не взяли! Бабулины награды и вовсе лежат на виду — и тоже их не взяли. А вы знаете, сколько сейчас стоят советские награды? Вы новости смотрели, как Героя Советского Союза зарезали из-за наград?

— Нет, не смотрели. — ответил за всех Феликс, — Я телевизор вообще не смотрю!

— Да! Кроме дебильных «Симпсонов» и ещё более дебильных «Уральских пельменей»! — не удержалась я. Фелька на мои слова ноль внимания.

— Тётя Слава, ты поменьше телевизор смотри. — добавил Стас.

Тут приехала опергруппа, и нам всем стало не до выяснения отношений. Как я и предполагала — ничего, кроме таинственного ящика, хранившегося в бабулиной комнате, больше не пропало. Значит — приходили специально за ним? Но кто ещё мог знать о ящике? И, главное, что там лежало такое, что воры не взяли больше ничего? А взять у нас было что. Оперов ящик тоже заинтересовал, но ответить на их вопросы мы, увы, не могли.

— Ящик бабушка держала в своей комнате, в шкафу. И при нас никогда не открывала. Он был всегда заперт. Ключ бабуля всегда держит при себе.

— Ваша бабушка жива? — спросил опер, писавший протокол.

— Да. Ей 95 лет, но она до сих пор в здравом уме и твёрдой памяти.

— Понятно. А где она сейчас?

— Она уехала на неделю погостить в Гатчинский район, там живёт одна наша родственница, у неё свой дом и бабушка иногда гостит у неё.

— А кто ещё знает, что ваша бабушка уехала?

Мы с Веркой дружно пожали плечами.

— Да мы не делали из этого особого секрета. Соседи по парадной могли знать, да мы с Верой проговориться могли… Да мало ли кто!

Оперативник вздохнул.

— Значит, о содержимом ящика вы не знали? — ещё раз спросил он.

— Конечно, нет! Бабушка никогда не говорила нам об этом. Когда я была маленькая — иногда спрашивала её, но бабушка всегда говорила, что мне рано об этом знать.

Вера кивнула в подтверждение:

— Мне она тоже так говорила.

— Когда мы подросли, бабушка говорила, что когда-нибудь мы всё узнаем, когда вырастем. А потом я выросла, у меня появились другие интересы, потом я вышла замуж и мы с мужем уехали из Петербурга, вернее, тогда ещё из Ленинграда.

— А Ваш муж? — спросил на всякий случай опер.

— Я вдова. Мой муж погиб. Во время грузино-осетинской войны. Ну, вы помните — 08.08.08. Он был командир роты спецназа и они нарвались на засаду, уже когда возвращались. Тогда погибли и наши военные, не только осетинские.

— Простите. — пробормотал опер.

— В детстве, иногда, когда у неё было хорошее настроение, бабушка разрешала нам потрогать крышку ящика.

— А как он выглядел? — в очередной раз спросил опер.

— Большой. Примерно полметра на тридцать сантиметров. Высотой сантиметров десять, на ножках. Ножки тоже сантиметра три в высоту. Бабуля говорила, что он сделан из сандалового дерева.

Я взяла листок бумаги и по памяти попыталась изобразить ящик. Получилось не очень — художник из меня всегда был от слова «худо».

— Мы в шутку называли его «Ящик Пандоры». — сказала Вера.

— Понятно. — кивнул опер, — Ящиками Пандоры нам ещё заниматься не приходилось. А когда он у вас появился, вы не помните?

— О! — хором воскликнули мы с Веркой, — Давно! Ещё до нашего рождения — это точно! Наверное — сразу после войны. Или во время войны… Во всяком случае — для бабули эта вещица и то, что в ней лежало — имело большое значение.

Опер ещё раз огляделся.

— А ваша бабушка…

— Она ветеран войны, член всех мыслимых и немыслимых ветеранских организаций, до сих пор во всём участвует. — сказал Стас, — Вон, у неё наград немерено! Вообще-то она мне прабабушка. Героическая старушка.

— Бабушка служила в НКВД и во время войны её часто забрасывали в тыл врага с заданиями в составе разных диверсионных групп. — сказала я, — Несколько лет назад она начала писать мемуары, но так как в них не было никаких гадостей про Сталина и руководство страной, никаких жареных фактов про ГУЛАГ и тому подобное — то ни одно издательство печатать это не взялось.

— Но в последнее время, когда про патриотизм опять вспомнили, бабушкиными мемуарами заинтересовалось одно издательство и к нам даже приходил какой-то человек, говорил, что он литературный агент. — добавила Вера.

— Когда это было? — спросил опер.

— Недели две-три назад. Вас не было дома, а я была выходная и приехала к ребятам. — ответила сестра.

— Ваша бабушка не могла рассказать ему про ящик?

— Не знаю. Я не слышала, о чём они разговаривали. Только самое начало разговора, когда этот парень сказал, что он агент и из издательства.

— Своих данных он не оставил?

— Не знаю. Может — в бабушкиных вещах.

Визитка с номером мобильного телефона обнаружилась на бабушкиной тумбочке под стаканом, куда бабуля на ночь клала свою вставную челюсть. Опера, наконец, ушли, а мы остались наедине со своими невесёлыми мыслями что теперь делать. И, главное — как сказать бабуле? А вдруг её это и вправду убьёт?! Да, в свои 95 лет бабуля была ещё вполне крепкая и бойкая, но вот сердце в последнее время пошаливало. И мы отправили её к тёте Марусе под Гатчину, чтобы она отдохнула немного. А ящик… да, действительно — ящик этот был ящиком Пандоры. Никто не знал, что там лежит, а бабушка никогда не говорила об этом. И на вопросы отвечать отказывалась, либо просто переводила разговор на другую тему. К ящику привыкли и уже не задавали вопросов. Вероятно, он действительно был как-то связан с бабулиным боевым прошлым, как и картина Караваджо. По преданию её подарил бабушке в конце войны какой-то немецкий антифашист. Что это был за антифашист такой, раздаривавший русским диверсантам картины художников Возрождения — непонятно, но легенда была красивая. Особенно, если учесть, что бабуля всегда была человеком очень скромным и дорогих подарков не принимала в принципе. Помню, ещё во времена моего советского детства, когда всё мало-мальски приличное было дефицитом, бабушке от какой-то ветеранской организации подарили ковёр. Она его даже не развернула и велела передать в детский дом. В другой раз ей подарили цветной телевизор — бабуля отправила его в дом инвалидов. Больше ей таких подарков не дарили — все всё поняли. Единственное, чем она дорожила и над чем буквально тряслась, — был пресловутый ящик Пандоры. Первым делом, возвращаясь из поездок, бабуля кидалась к шкафу, где в самом низу он хранился, и извлекала ящик на свет. Проверяла, не пытался ли кто открыть его. Потом закрывала дверь своей комнаты изнутри на ключ и, очевидно, отпирала шкатулку, производя ревизию содержимого. Это превратилось уже в своеобразный ритуал, которому все мы, включая моего ныне покойного мужа, мужа Веры, наших детей, а теперь ещё и Феликса с Маргошкой — не смели мешать. Маргошка была женой Стаса — сына Верки и была в два раза старше его. Когда Стас сказал матери, что собирается жениться, то Вера с мужем ожидали увидеть девочку — ровесницу сына. Вместо этого сын привёл в дом сорокалетнюю старую деву, которую подцепил где-то на просторах интернета. Может ли быть что доброе из интернета? Риторический вопрос. Верка примчалась ко мне в истерике и полчаса повторяла только два извечных русских вопроса «Кто виноват?» и «Что делать?».

— Ничего. — ответила я. Мне, если честно, тогда было не до Верки с её проблемами. Мне только что принесли похоронку на мужа, и я осталась одна с двумя дочерьми.

— Как это ничего?! — заверещала сестрица.

— Так. Если ты попытаешься их разлучить — то всё будет только хуже. Сын тебе этого не простит. Ещё пить начнёт, не приведи Господи, или на наркоту сядет.

— Нет! Только не это! — простонала Верка, — Но и жениться на ней… Она же нам ровесница!

— Ну и что? Пусть женится. Потом разведётся. Пусть лучше разведётся и скажет «Мама, прости, ты была права!», чем потом, спившийся и сколовшийся, будет вас с отцом обвинять, что вы ему жизнь поломали и не дали жениться на женщине его мечты.

— Хреновые у него мечты. — сказал подошедший Феликс, который, оказывается, слышал весь наш разговор тогда.

— Не твоё дело! — взвилась Верка.

Стас, сделал тогда всё по-своему и женился-таки на Марго. Но жить с ними под одной крышей Веруня не позволила и «молодые» переехали к бабуле, где к тому времени обосновались мы с девчонками и невесть откуда свалившийся на наши головы Феликс. Феликс приходился нам каким-то очень дальним родственником, настолько дальним, что бабушка даже не сразу сообразила о какой ветви нашей многочисленной родни идёт речь. Когда-то давным-давно, то ли ещё до революции, то ли сразу после какой-то из наших общих родственников переселился в Туркестан, да так там и осел, обзаведясь семьёй и потомством. Последовавшие затем потрясения жизни — как-то революции, войны и репрессии оборвали родственные связи и Феля, приехавший в конце «лихих 90-х» в Питер из солнечного Чарджоу, отыскал бабушку каким-то чудом. С собой он привёз только чемодан, набитый дынями и старую спортивную сумку. Мы потеснились и стали жить в просторной четырёхкомнатной квартире на Петроградской стороне все вместе. Мы с мужем, который по долгу службы вечно пропадал в многочисленных «горячих» точках, которые множились на просторах бывшего Союза как грибы, наши дети, мои родители, бабуля и Феликс. Фелька вскоре после приезда устроился на работу официантом в какой-то кабак, но, где-то через полгода, его избили на улице, украли куртку, а вместе с ней — все деньги и паспорт. Паспорт у него, кстати, был туркменский. И стал наш Феля «человеком-никто». Ведь для того, чтобы получить новый документ, удостоверяющий личность, ему надо было выехать из России, а выехать без документа он не мог. С работы его выгнали, и теперь он перебивался какими-то случайными заработками. Уходил на работу ближе к вечеру, возвращался почти под утро, но деньги приносил исправно.

А теперь к нам присоединились ещё и Стасик с Марго. Со временем тихий компьютерный мальчик Стас помирился с родителями и те воленс-неволенс примирились с его выбором. Только Верка иногда стенала, что с Марго у сына вряд ли будут дети, а она «желает нянчить внуков»!

Из раздумий меня вывел вопрос Феликса:

— А что такое Караваджо?

— Не «что такое?», а «кто такой?» — поправила я, — Художник был такой.

— Ну откуда в их азиях-узкоглазиях Караваджо? — ехидно спросила Верка, — У них там кроме ишаков с верблюдами больше и нет ничего!

— Почему? — обиделся Феликс, которого Верка за что-то невзлюбила и не упускала случая «опустить» прилюдно, — У нас там Бактрианское царство было. Древнейшая цивилизация. И Парфянское тоже. Александр Македонский…

— Да потому, что чурки были, чурками и остались! Кормили вас, поили, людей из вас делали! — завела Веруня свою любимую песню под названием «Такую страну развалили!», словно виновным в развале Союза был лично Феликс.

— Мам, не начинай! — попросил Стас.

— Причём здесь это? — спросил Феля.

— Заткнитесь оба! — рявкнула я.