Коктебельская галька. Рассказы

Амаяк Тер-Абрамянц

Рассказы о судьбах людей и страны, публиковавшиеся в различных журналах и альманахах России, Армении, Эстонии, Греции, Германии, Чехии. Как капля росы отображает весь мир, так и рассказ способен отобразить вселенную.

«Жди меня и я…»

Когда наша семья окончательно осела в подмосковном дымном заводском Подольске, где я проучился в школе с 3-го по до последнего 10-го класса, на летние каникулы мама старалась меня вывозить на юг, к морю, укрепить моё здоровье: Коктебель, Феодосия, Анапа, Сочи… Отец оставался дома, и мы путешествовали с мамой вдвоём.

Поезд обычно отбывал из Москвы утром и около полудня проходил Курск. Лицо мамы серьёзнело — в первую нашу поездку на юг она сказала, что здесь были страшные бои, в которых погиб её довоенный жених — сгорел в танке. Мы молча смотрели через окно на проносящиеся мимо живописные луга и дубравы, мелькающие полустанки, но ничего уже не напоминало о самой страшной в истории человечества танковой битве.

Лишь после окончания института через близкое тогда мне третье лицо я вдруг случайно узнал, что танкист не погиб. Меня это тогда не заинтересовало — столько лет прошло и столько своих дел и мечтаний было!.. И то, что пару раз мама обмолвилась, как, приехав после войны в Кривой Рог, где жила до войны, увиделась со своим женихом, тоже не вызвало вопроса. Не смущала неувязка — или жених погиб на Курской Дуге, или вернулся после войны в Кривой Рог, откуда мама бежала за полчаса до захвата города немцами? Я просто об этом не задумывался: в моём настоящем это не имело значения…

А она рассказала, что ей страшно не понравилось его развязное поведение: «Ну, теперь мужиков мало, а женщин много — возьму, какую захочу!..» — вальяжно сказал он. Маму это оскорбило, и на следующий день, с утра, никому не говоря ни слова, она покинула Кривой Рог теперь уж навсегда, сев в поезд, идущий обратно в Москву навстречу неизвестному будущему.

Далеко не для всех послевоенные встречи оборачивались счастьем — встречались слишком изменённые за четыре года войны люди. Думаю, так случилось и здесь. Вместо скромного курсанта-танкиста, с которым она познакомилась на танцплощадке, она увидела обожженного и циничного человека… Он прошёл пол разрушенной, изнасилованной в отместку Европы, и его душа находилась в скалярном состоянии, для которой покой и невесомая пустота были благом. Мамина же душа была векторная, стремящаяся к наполнению. Мама объехала в составе эвакогоспиталя половину востока страны, и люди, жизнь только разжигали в ней интерес и желание расти.

Да, бывает так, что люди любили друг друга, четыре года войны писали письма со словами любви и поддержки, которые были необходимы… Но прямая, как выстрел, военная эпистола — одно, а жизнь — другое, в её мантры не укладывающееся. Четыре года! За это время жизненные траектории расходились слишком далеко, и приходилось рвать вопреки сердцу. И она решительно порвала… Но шрам остался. А мне, чтобы не было вопросов, сказала: сгорел… Да так она и себя уже почти убедила: тот скромный мальчик, который провожал её с танцев, сгорел в огне войны, породив совершенно иную личность — грубую, обожжённую, солдатски несложную.

О шраме я упомянул не зря. Через три года после войны, выйдя замуж за моего отца, они поехали в свадебное путешествие в Анапу. Анапа в то время поразила её живописным безлюдьем, чистыми золотыми песками, нежным морем… Но в первый же день, пробыв от радости на солнце гораздо больше положенного, она сильно обгорела, вечером впала в жар и бред, и всю ночь звала одно и то же мужское имя — не отцово… На следующий день она пришла в себя, не помня, что с ней происходило.

— Кто он? — спрашивал разъярённый ревнивый отец армянин, называя имя, которым она бредила. Но женщина ничего не скажет, если не захочет, хоть пытай: «Я не знаю, не знаю, клянусь. И откуда он взялся?» — смеялась, только делая удивлённые глаза, и отцу осталось лишь поверить. А я думаю, это и было имя того танкиста, который «сгорел».

Мы смотрели в окно вагона под Курском молча Двадцать лет прошло после войны, столько событий произошло: страна отстроилась, выросли рощи, люди в космос полетели, я родился…

Неужели то неизвестное имя так и осталось лежать в её сердце?