Слишком близко

Аманда Рейнольдс, 2017

Джо Хардинг просыпается в больнице с частичной амнезией после падения с лестницы в собственном доме…Любимый муж и дети, заботясь о ней и ограждая от любого стресса, стараются не вдаваться в подробности в разговорах о прошлом. Что же произошло в тот роковой день? Несчастный случай?..В памяти Джо всплывают обрывочные видения: привлекательный мужчина, к которому она испытывает симпатию, лицо женщины, искаженное страхом… Должно быть, воображение обманывает Джо, или она путает галлюцинации с явью? Ей приходится по крупицам собирать собственные воспоминания, чтобы воскресить в сознании события прошедшего года… Или стоит смириться с потерей памяти и начать новую жизнь? Ведь правда, которую скрывают от Джо близкие, может оказаться шокирующей…

Глава 3

Один день после падения

Первое, что бросается в глаза, стоит мне переступить порог дома — округлая вмятина у подножья лестницы. В штукатурке справа от ступени, которая приняла на себя удар, виднеется отпечаток черепа. Проследив мой взгляд, Роб тянется меня обнять, но я уклоняюсь, инстинктивно прикрывая руками шишку на голове. Я рассматриваю лестницу, представляя падение. Должно быть, я пролетела восемь-девять ступеней, когда оступилась. Если я в самом деле оступилась. Я замираю, пораженная догадкой, и бросаю взгляд на Роба, ковыряющего штукатурку носком ботинка.

— Придется перекрашивать лестницу. И штукатурку…

Я прошу его не спешить; суета и шум мне сейчас совсем некстати.

— Конечно, это подождет. — Он снимает с моих плеч свой пиджак, который набросил, когда я выбиралась из машины, вешает его на перила и говорит, чтобы я шла наверх, а он поставит чайник.

Я медленно поднимаюсь по ступенькам, разглядывая фотографии на стене — из школы и из нашего отпуска на двоих. Боюсь встретить незнакомый кадр и с облегчением ни одного не нахожу. Саша всегда была натуральной блондинкой; ее пышные волосы контрастируют с оливковой кожей. Она легко загорает, как и отец. Он тоже блондин, только уже поседевший. Зато у Саши мои волосы — такие же блестящие и гладкие. Фин — вылитый дедушка, в честь которого его назвали и которого он толком не помнит: черные волосы и тонкие черты лица. Тут мои виски простреливает резкая боль; я хватаюсь пострадавшей рукой за голову и бессильно опускаюсь на ступеньку, закрыв глаза. Приступ оживляет картину из прошлого, немного размытую, но явственную, и, борясь с мучительной пульсацией, я вглядываюсь внимательнее. Я вижу двоих — Роба и себя. Мы стоим наверху лестницы и ожесточенно спорим, но, кроме того, Роб держит меня за руки. Я открываю глаза. Он бежит ко мне по лестнице.

— Джо, что с тобой?!

Боль нарастает, как будто черепную коробку проткнули кинжалом. Хочу спросить, что произошло до падения, однако в последний момент сдерживаюсь. Роб стоит двумя ступенями ниже и встревоженно смотрит на меня.

— Давай помогу. — Он протягивает ладонь.

— Я сама. — Я встаю и поднимаюсь по ступеням, затем прохожу мимо трех пустых комнат в нашу спальню.

Кровать не застелена, на полу ванной валяется влажное полотенце. Роб с извинениями бросается его поднять, затем, откинув одеяло, расправляет простыни и жестом приглашает меня лечь. Пока я забираюсь в постель, он поддерживает ладонью мой затылок, мягко подталкивая голову к подушкам.

— Как ощущения?

Он нависает надо мной, закрывая собой всю комнату.

— Лучше. — Я приподнимаюсь и сажусь, опираясь спиной на подушки.

— Ну и отлично. — Он приносит больничную сумку и ставит рядом со мной. — Пойду сделаю чаю.

Слышно, как он спускается по лестнице и идет на кухню. Я роюсь в сумке в поисках обезболивающих и кричу Робу вслед, чтобы принес еще стакан воды. Рецепт куда-то запропастился. Обнаружив в боковом кармане только паспорт, швыряю его на кровать, но он соскальзывает и летит на пол. Встаю и ковыляю в ванную. Умываюсь, стоя перед зеркалом, изучаю синяки на лице, затем снимаю одежду и разглядываю травмы на теле. Правая рука в компрессионной повязке, запястье распухло, а из-под бинтов расплывается пугающее темно-красное пятно. А еще я замечаю нечто, чего не увидела в больнице. Кожа на внутренней стороне запястья испещрена мелкими порезами полукруглой формы — уже заживающими, и на вид более давними, чем остальные синяки. Я снова перевожу взгляд на лицо в зеркале, провожу пальцами по оплывшему овалу, рассматриваю синяки под глазами, особенно под левым. Я придирчиво изучаю свое обнаженное тело — кажется, лишний год на нем никак особенно не отразился, если не считать разноцветных синяков на бедрах и коленях. Разве что я чуть похудела.

Роб стучит в дверь.

— Как ты там? Я принес чай.

Я снимаю с крючка халат и открываю замок.

— Оцениваю масштаб повреждений. — Он старательно смотрит в сторону, пока я набрасываю халат. — Однако мне досталось.

Я возвращаюсь в постель. Чай стоит на тумбочке, рядом флакон с таблетками: по словам Роба, мы оставили его в машине.

— Ты забыл воду. И мою сумочку. — Я пытаюсь устроиться так, чтобы не болела правая рука.

Роб поднимает с пола мой паспорт.

— Откуда он тут?

Пожав плечами, я отвечаю, что паспорт был в больничной сумке, которую он сейчас разбирает. На его лице отражается сомнение, как будто что-то не сходится.

— А, наверное, ты брала его с собой в октябре.

Он спрашивает, много ли я помню о поездке. Интересно, сколько раз он еще будет допытываться, помню ли я то и это, и сколько раз мне придется отвечать «нет, не помню».

Я прошу принести мою сумочку, надеюсь найти там телефон. Роб бежит вниз и возвращается, перепрыгивая через ступеньку. Сумку, которую он принес, я не узнаю — она новая, из мягкой кожи, с лейблом моего любимого дизайнера. По словам Роба, подарок на последний день рождения. Я шарю внутри левой рукой, затем, потеряв терпение, вываливаю содержимое на постель. Телефона нет. Роб спрашивает, что я ищу. Телефон? Детям писать необязательно, он уже с ними поговорил, и они зайдут позже.

— Фин едет из университета? — спрашиваю я.

— Я же сказал, он скоро тебя проведает. — Роб отворачивается. — Постарайся отдохнуть. Не надо…

— Не в этом дело! — кричу я, прижимая висок, как будто пытаюсь унять пульсацию внутри. Роб теряется от моего напора, но молчит.

— Роб, мне нужен мой телефон! — Я плачу — не от огорчения, а от злости.

Сев на кровать, Роб просит меня успокоиться и начинает складывать содержимое обратно в сумочку. Как он смеет игнорировать мои вопросы, когда я так слаба и уязвима?

— Где мой телефон?!

Он вздыхает.

— Джо, я тебе уже говорил.

— Что говорил?

— О боже! Ты выронила телефон из кармана, когда падала, и он разбился о ступени. Я сегодня же закажу тебе новый.

Память подводит: я совершенно не помню этого разговора. Еще и голова раскалывается. Неожиданно агрессивно — и для себя, и для Роба — я требую точно сказать мне, где телефон. И эсэмэски детям тут ни при чем. Телефон — это шанс нащупать связь с прежней жизнью, с прежней собой.

— Если сегодня заказать, завтра уже привезут. Ну максимум в понедельник. — Он морщит лоб, складывая мою чистую пижаму в комод. — Ты, наверное, хочешь ту же модель?

— Да я не про новый! — кричу я. Каждый произнесенный слог отзывается новой волной боли. — Где тот, что разбился?

Роб делает глубокий вдох, как будто готовится разговаривать с неразумным ребенком, и отвечает, что телефон в мусорном ведре, которое он сегодня вынес. Пока мы были в больнице, мусор вывезли. Роб снова садится на кровать и пытается уложить меня на подушки, но я сопротивляюсь. Если он вынул сим-карту, я могу вставить ее в старый аппарат, настаиваю я.

Нет, не вынул — ему было не до того.

— Зато ты нашел время вынести мусорное ведро! — не сдаюсь я.

— Я наводил порядок. Что с тобой, Джо? Ты не в себе. Хочешь, я поговорю с врачом?

— Я хочу свой телефон! — Я откидываюсь на подушки. — Почему ты его спрятал?

Роб вздыхает и выходит из спальни. Вскоре снизу доносится мелодия включаемого ноутбука, затем тихое бульканье загружаемых писем и стук пальцев по клавишам. Знакомые звуки действуют умиротворяюще, как будто жизнь течет своим чередом: Роб работает за кухонным островком, я хлопочу по дому, Фин сидит за компьютером или играет на гитаре. Вот уже год, как он уехал учиться в университете и наверняка адаптировался к новой жизни. Но сейчас меня волнует не отсутствие Фина. Я не мыслю себя без телефона. Он всегда был при мне, служил пуповиной, связывающей меня с детьми, окном во внешний мир, в жизнь за пределами каменных стен бывшего амбара, открытого всем стихиям на вершине холма, где до ближайших соседей несколько миль.

Я успокаиваю себя мыслью, что скоро сяду за ноутбук и проверю почту. Может, тогда удастся что-нибудь вспомнить. Усталость берет верх; я закрываю глаза и проваливаюсь в сон, приносящий новые образы из прошлого, обрывочные и бесформенные. Картины мелькают, сменяя друг друга — то четкие, то не очень. Я нервно ворочаюсь, сбрасываю одеяло; меня бросает то в жар, то в холодный пот.

Его лицо скрыто в темноте. Я пытаюсь его коснуться, но он кажется таким далеким и недоступным. Меня тянет к нему, как магнитом, однако перед глазами встает лицо Роба и я отчаянно кричу: «Отпусти!»

Когда я просыпаюсь, солнце уже зашло. Одеяло аккуратно подоткнуто — наверняка Роб позаботился. За окном непроглядная тьма. Мне вспоминается наш первый вечер в этом доме. Фин потребовал ночник, а Саша сделала вид, что задремала за книгой, чтобы не выключать лампу на тумбочке. Когда дети наконец уснули, мы с Робом взяли по бокалу вина и вышли во двор. Перед нами немой громадиной возвышался дом; на чернильно-черном небе сверкали звезды. «Фантастическая картина, — сказал Роб. — Первозданная чистота. И только мы с ней наедине!» Я не сразу согласилась с его идеей поселиться на отшибе, да и дети тоже. Фина в конце концов удалось подкупить обещанием телескопа, а Саша так толком и не освоилась в бывшем амбаре.

Я подхожу к окну и смотрю на темные холмы в отдалении, затем на посыпанную гравием подъездную аллею и уходящую дальше дорогу. На изгороди виднеется отблеск фар. Вскоре появляется и сама машина — я сразу узнаю ее по округлому силуэту. Резко повернув направо, она подъезжает к дому и останавливается рядом с моей «Мини». Дверь с пассажирской стороны распахивается, и окрестности оглашает громкая музыка. Выходит Фин, с другой стороны выскакивает Саша, хлопнув водительской дверью. Дети смотрят в мою сторону. Я машу рукой, но они не видят меня в темном окне спальни и идут к дому.

Я набрасываю поверх халата кардиган — в тонком шелке без одеяла довольно зябко, и начинаю осторожно спускаться по ступенькам, держась за перила левой рукой. Из кухни доносятся голоса: сначала Фина, потом Роба и Саши. Как только я появляюсь на пороге, Роб шикает на детей, и все немедленно умолкают.

— Обо мне говорите? — спрашиваю я.

— Само собой, — отвечает Роб. — Как ты себя чувствуешь?

— Голова болит, но в целом чуть лучше.

— Ну, ты нас и напугала! — Саша бросается ко мне с объятиями. Я потрясенно застываю, не в состоянии узнать собственную дочь. Ультракороткая стрижка вместо роскошной гривы, яркий макияж, бесформенная неженственная одежда. Все ли со мной в порядке, интересуется она. Не говоря ни слова, я обнимаю ее как можно ласковее. — Я чуть с ума не сошла, когда папа позвонил и сказал, что ты упала. — Отойдя назад, она окидывает меня внимательным взглядом. — Ну и вид! Прямо жертва домашнего насилия!

— А ты очень изменилась, — отвечаю я. — Мне придется привыкать к твоему новому образу.

— Тебе много к чему придется привыкать. — Саша косится на отца.

— Ты рассказал им о потере памяти? — спрашиваю я Роба.

Тот кивает.

Я до последнего пыталась держать себя в руках ради детей, но слезы предательски прорываются наружу. Саша бросается искать платок, Фин жмется к кухонной двери, как будто стыдится своего присутствия. Роб заботливо приобнимает меня. Я подавляю порыв сбросить его руку — не хочется сцен при детях — и уговариваю себя, что это просто защитная реакция тела — отгородиться от всех, чтобы избежать новой боли. Правда, мне самой трудно поверить в эту версию. Скорее…

— Джо! — Я вздрагиваю от резкого окрика Роба. — Я говорю, давай перейдем в гостиную!

Он ведет меня по коридору и усаживает на диван. Саша садится рядом и гладит меня по руке. Ее пальцы увешаны массивными кольцами с черепами и змеями. Толстые ободки врезаются в нежную кожу, и мне страшно стискивать ее кисть. Я смотрю ей в лицо, пытаясь разглядеть знакомое выражение глаз под толстым слоем теней.

— Хорошо выглядишь, — говорю я. — Давно постриглась?

— Несколько месяцев назад. — Она проводит рукой по обнаженной шее и, наклонив голову, теребит толстую прядь. — По-моему, тебе и тогда не понравилось. Так странно, что у тебя эта амнезия… Ты в самом деле ничего не вспомнила с тех пор, как Фин уехал учиться? — Она косится на Роба и Фина. — Мой день рождения или ваш отпуск? Рождество?

Роб хмурится, и она умолкает.

— А уж мне как странно, — отвечаю я. — Как будто я проспала весь этот год.

Роб и Фин сидят на другом диване, вытянув длинные ноги и не глядя друг на друга.

— А как прошло Рождество? — спрашиваю я у сына.

— Ты поставила три елки, — улыбается он.

— О, это на меня похоже, — улыбаюсь я в ответ. — Честное слово, я рада вас всех видеть, но не стоило бросать ради этого все дела. Я в полном порядке.

Фин снова улыбается. Он особо не изменился, разве что немного похудел. Прошедший год явно дался ему непросто: узкие плечи поникли, глаза бегают, словно ему одинаково невыносимо встречаться со мной взглядом и отворачиваться.

— Мне хотелось тебя увидеть. Наверное, тяжело, когда теряешь память.

— Кое-что всплывает. Совсем обрывочно, на уровне ощущений.

— Каких ощущений? — Роб с интересом наклоняется вперед.

— Что многое изменилось за это время. И что я пропустила нечто важное. Думаю, так оно и есть. — Я пристально смотрю на Роба, пока он не отводит взгляд, затем улыбаюсь Фину. — Не волнуйся за меня, я уверена, что все восстановится. Можешь возвращаться в университет. К твоему следующему приезду я буду как огурец.

Роб встает с дивана.

— Саша, ты, кажется, принесла что-то на ужин?

— Да уж, и правда многое изменилось! — восклицаю я как можно более жизнерадостным тоном.

Саша выкладывает содержимое сумки-холодильника на кухонный островок. Несмотря на возражения Роба, я отстояла себе право сидеть на высоком барном стуле и наблюдать за дочерью.

— А ты, оказывается, умеешь готовить, — говорю я. — И купила сумку-холодильник!.. Совсем взрослая.

Саша улыбается.

— Не все же тебе с нами носиться.

Фин и Роб наверху — Саша отправила их прибраться. Похоже, она взяла на себя руководящую роль и то и дело отдает команды.

— И стирку захватите! — кричит она и возвращается на кухню, подтягивая рукава бесформенного джемпера, как будто с чужого плеча — причем мужского. Я продолжаю ее рассматривать в надежде скорее привыкнуть к новому образу, однако в глубине души тоскую по прежней Саше, мягкой и женственной. Она ловко орудует ножом, нарезая лук; тушь темными дорожками течет по щекам.

— Что ты готовишь? — спрашиваю я.

— Пасту с грибами и перцем. — Саша утирает глаза тыльной стороной ладони, и на ней тоже остается темное пятно.

— М-м, звучит аппетитно, дорогая. Тебе помочь?

Саша упреждающе поднимает руки:

— Сиди! Пока не выздоровеешь, я не позволю тебе ничего делать! Когда папа выйдет на работу, за тобой будет присматривать Фин — пока не найдет себе толковое занятие.

— Ты о чем? — Я выпрямляюсь на стуле, опираясь на здоровую руку. — Фину же надо возвращаться в университет!

Фин как раз появляется в дверях и спрашивает у Саши, куда положить грязное постельное белье, которое он притащил сверху. Рядом идет Роб.

— Почему ты не в университете? — спрашиваю я.

Саша умоляюще смотрит на Роба.

— Пап, я ничего не рассказывала. Честное слово!

— Боже мой, Саша! — кричит тот. — Каких-то десять минут наедине с матерью, и…

— Успокойся, Роб! — хмурюсь я. — Не драматизируй, пожалуйста. Саша ничего не говорила, я сама догадалась.

Я ободряюще улыбаюсь ей, но она пристально смотрит на отца, как будто ведет с ним немой спор.

— Я же говорила, что ничего не рассказывала!

— А кто тогда? Кроме тебя никого не было! — парирует Роб.

Я решаю не вмешиваться в выяснение отношений.

— Фин, почему ты не в университете?

Он косится на отца, безвольно опуская руки и роняя белье на пол.

— Мам, это не для меня. — Фин отбрасывает челку со лба и переводит взгляд на комок грязного постельного белья.

— Ты бросил учебу?

— Прости, пожалуйста.

Конечно же, я отвечаю, что незачем извиняться, и все же мне трудно скрыть потрясение. Может, я чего-то не знаю, и у Фина другие планы? Почему мне никто не сказал? Я требую ответа у Роба, но он что-то невнятно бормочет про нежелание меня волновать и бросается собирать с пола белье.

— Вот теперь я точно волнуюсь! — Я встаю со стула. Фин все так же стоит, опустив голову. — И где же ты ночевал вчера?

Он беспомощно смотрит на отца, потом на меня.

— У друга.

Какого друга, спрашиваю я. У Райана, говорит Фин, и нет, мы не знакомы.

— А сегодня ты дома? — Меня начинает греть мысль, что сын будет спать в соседней комнате.

— Мам, я тут больше не живу. — Фин снова бросает взгляд на Роба.

Голова как будто наливается свинцом. Я не в силах осмыслить, что сын бросил университет и к тому же съехал из дома. Видимо, поэтому Роб и считал, что я не готова узнать правду. И все-таки я хочу знать все. В ответ на мои расспросы Фин только пожимает плечами.

— Спроси папу, — отвечает за него Саша. — Это он дергает за веревочки и решает, что можно говорить, а что нельзя.

Я поворачиваюсь к Робу:

— Вы еще что-то скрываете?

— Ничего! Я уже сказал, что не хочу тебя волновать. — Он улыбается, относит белье в кладовку и, обняв меня, ведет к обеденному столу. В присутствии детей я не сопротивляюсь. — Попробуй расслабиться. У нас все хорошо. Мы вместе. Согласна?

Нет, не согласна. Я не понимаю, что происходит; все эти секреты и перемигивания действуют на нервы.

Мы едим практически в тишине: любая тема может оказаться рискованной. Я задаю вопросы, но все ответы тщательно фильтруются; дети поглядывают на отца: одобрит ли он, если они расскажут ту или иную подробность. Кое-что удается выяснить. Саша выехала из облезлой каморки, которую снимала после окончания университета. По ее словам, нынешнее жилье куда приличнее, что не может меня не радовать. Она встречается с парнем по имени Томас, при упоминании которого за столом повисает тягостная тишина. Фин говорит, что счастлив; он живет с другом и стал гитаристом в какой-то группе.

Дети уходят, чтобы дать мне отдохнуть. Точнее, Роб выталкивает их за дверь, садится рядом со мной на диван, вытянув руку вдоль спинки и почти касаясь моего плеча. Я задаю вопрос, который держала в себе весь вечер:

— Роб, что ты от меня скрываешь?

Он запрокидывает голову и делает громкий вдох, глядя в потолок.

— Ничего, Джо.

— Давай сначала о детях. Расскажи мне все. — Я складываю руки на груди и отказываюсь слушать его оправдания. Наконец он начинает излагать свою отредактированную версию прошлого.

Фин проучился до конца семестра. Мы с Робом съездили в отпуск, сделали небольшой ремонт, хорошо отметили мой день рождения, а вскоре наступило Рождество. Я спрашиваю, как выглядел Фин, когда приезжал на Рождество, пытаясь понять, как мы могли целый семестр ничего не заподозрить. Мы все время были чем-то заняты — то отпуском, то ремонтом, то моим днем рождения. О чем я тогда думала? Фин всегда был одиночкой; в школе его травили, и дом оставался единственной отдушиной.

— Он… Он был притихшим, для Фина это нормально. — Роб чешет щеку, затем опирается подбородком на руку, вонзая ногти в квадратную челюсть. — Он сказал нам на Новый год. Мы как раз думали паковать его чемоданы, как вдруг он заявил, что решил не возвращаться в университет — мол, оно того не стоит.

— И больше ничего не рассказал? — Я выпрямляюсь, пытаясь справиться с сонливостью. — Что-то не сложилось с друзьями? Или с учебой?

Нет, он просто заладил, что университет не для него, говорит Роб. Странно было бросать учебу и при этом не иметь ни работы, ни других планов, но Фин намертво стоял на своем. Роб говорит, мы оба испробовали все методы, и я склонна ему поверить — я точно знаю, что не сдалась бы без боя.

— Ты правда не помнишь? — Роб пристально смотрит на меня, как будто пытается уличить в обмане.

— Да, правда не помню!

— И незачем повышать голос. — Он приносит нам выпить — мне воды, а себе очередной бокал вина. — Я просто рассказал тебе о прошлом, не нужно меня во всем винить.

Роб уходит в кухню. Вскоре оттуда доносится грохот тарелок — видимо, загружает посудомоечную машину. Вернувшись, ласково берет мое лицо в ладони и просит прощения. Я не отталкиваю его руки — хочу, чтобы он продолжил рассказывать. Он гладит мне щеку большим пальцем — я невольно поджимаю пальцы ног, чтобы не выдать отвращения, — и заводит старую песню о том, что позаботится обо мне и что мне не нужно ни о чем беспокоиться. Несмотря на зверскую усталость, я не позволяю себя убаюкать и спрашиваю, как мы могли пропустить, что Фину плохо.

— У тебя были подозрения. Ты заметила, что со дня отъезда в университет он почти не выходил на связь. Я успокаивал себя тем, что ему нужно время освоиться. На самом деле он так и не смог привыкнуть к студенческой жизни.

— Бедный Фин, — говорю я скорее себе, чем Робу. Так и вижу, как он отметал все мои опасения, велел не суетиться и дать Фину время. Но я оказалась права. Сын был несчастен. Проглотив раздражение, я спрашиваю: — А почему он решил уехать из дома? Ему ведь было бы лучше жить с нами?

Кашлянув, Роб сообщает, что его не было дома на следующее утро, когда Фин собрал вещи.

— На следующее утро?! Я думала, он съехал совсем недавно.

Роб потирает локоть.

— Я перегнул палку, Джо. На него никакие уговоры не действовали. Невыносимо было наблюдать, как он ломает себе жизнь.

— Ты что, ударил его?

— Как ты могла такое подумать? — возмущенно восклицает Роб. — Ты вечно подозреваешь меня во всех грехах!

— Извини, я…

— Джо, ты забыла всего один год, а ведешь себя так, как будто мы вообще не знакомы. Ты правда думала, что я мог ударить нашего сына?

— Ну конечно, нет, — отвечаю я. И это правда: Роб никогда бы не ударил детей, он их буквально боготворил. Поэтому и был так разочарован. Может, я этого и не помню, но могу представить, в какой патовой ситуации мы оказались, когда наш одаренный сын перечеркнул все свои достижения.

— А что произошло? — спрашиваю я. Роб не отвечает, отвернувшись, и я добавляю: — Прости, я не хотела. Расскажи, пожалуйста, что случилось.

— Я прочел Фину лекцию о выборе, о том, как он может повлиять на всю жизнь, сказал, что ему еще рано принимать решения самостоятельно. — Роб вытягивает шею и, полуприкрыв глаза, смотрит в потолок. — Я сожалею, что сорвался, но… если бы я тогда промолчал, то жалел бы, что не попробовал.

— А мы знаем этого Райана, с которым он живет?

Роб качает головой.

— Мы видели его, когда Фин уезжал. Райан заходил за ним. Он немного старше и вроде бы тебе понравился. Фин не распространяется о подробностях.

— А работу он нашел?

— Не постоянную. Иногда где-то подрабатывает. Они с Райаном помогали на каком-то фестивале летом, еще он на неделю ездил в Девон собирать фрукты… Мягко говоря, гордиться нечем.

— Боже мой. — Я отвожу глаза, пытаясь осмыслить рассказ. Его нереальность немного смягчает удар. — На что он живет? Мы ему помогаем?

Роб отвечает, что посылает Фину деньги на жилье, но при нем это лучше не обсуждать.

Я киваю.

— Он всегда был таким независимым. Ему наверняка тошно принимать подачки.

Роб трет лицо руками.

— Черт знает, что творится. Ты устала?

— Да нет, не очень. Расскажи про Сашу.

Роб вздыхает и снова спрашивает, не переоцениваю ли я свои силы. Я настаиваю, и он садится рядом со мной, закинув ногу на диван.

— Помнишь ее квартиру? Облезлую каморку?

— Увы, да. Она переехала туда еще до… в общем, больше года назад.

— В итоге она прожила там всего пару месяцев…

Это ведь хорошо, замечаю я.

Роб как будто затрудняется с ответом.

— Понимаешь, ее парень… Томас…

Я киваю, вспоминая, как это имя вызвало неловкую паузу за столом.

— Я его знаю?

— Мы виделись пару раз. — Роб вздыхает, словно рассказывает через силу. — Он работает в баре. Собственно, он там менеджер, но только потому, что бар и квартира этажом выше принадлежит его другу. Томас из этих гнилых либералов, которые уверены, что спасут мир от подобных нам только потому, что они вступили в партию лейбористов и стали веганами.

— Тебе он не нравится.

— Тебе тоже, Джо. Это тихий ужас.

— И Саша с ним живет?

— К сожалению, да. — Роб трет глаза.

Я думаю о том, как Саша изменилась. Выстриженные слоями волосы, неженственная одежда, темно-красная помада. Я сказала, что мне нравится ее новый образ, однако покривила душой. Я спрашиваю Роба, где мы виделись с Томасом. Он не помнит; вроде бы в баре.

— Когда она постриглась?

— Не знаю.

— Ты не мог не заметить.

Роб пожимает плечами.

— Мы не виделись какое-то время. То есть вы с ней встречались, а на меня она обиделась. Я говорил ей, что не одобряю ее выбор.

— Томаса?

Он вздыхает.

— Она притащила его сюда, я с ним резко поговорил. Он вел себя как полный идиот. Хотя… Ты винила меня в ссоре, и не зря. Мне не стоило… Джо?

Видимо, выпитые за ужином таблетки перестали действовать. Голова стала невыносимо тяжелой. Я откидываюсь на диван, закрываю глаза и шепчу:

— Все наперекосяк.

— Джо! — Роб гладит мое колено с такой силой, что я открываю глаза. — Извини, что не порадовал. Главное, что мы есть друг у друга. У детей все наладится, и у нас тоже.

— Думаешь?

Роб улыбается.

— Конечно! — Наклонившись, он целует меня в щеку. — Обещаю.

Я отодвигаюсь — боль вытесняет из головы все, даже незаданные вопросы. Они подождут. Сейчас я способна лишь с помощью Роба доползти по лестнице до спальни и забраться в постель, прохладным облаком окутывающую тело.

Роб ложится спать позже. Я снова отодвигаюсь — возможно, берегу больную руку; впрочем, в глубине души мне кажется, что я всеми силами стремлюсь быть от него подальше.

Сентябрь прошлого года

— Как работа? Ты довольна? — спрашиваю я у дочери.

Мы сидим в кафе; столик сервирован для чая, но Саша, как всегда, заказала свой любимый горячий шоколад с маршмеллоу. Она наклоняется за длинной ложкой, отбрасывает падающую на глаза волну волос и смотрит на меня, решительно сжав губы. Демонстрирует независимость. Впервые я увидела это выражение лица, когда Саше был год и она училась ходить. Каждое падение вызывало у дочери истерику, но помощь она решительно отвергала: отталкивала мою руку и начинала заново.

— Более-менее, — сдержанно отвечает она и слизывает с губы сливки. — Работа как работа.

— Не для карьеры? — Я наливаю себе свежезаваренный чай. В ситечке остаются крупные тонкие листья.

— Мам, я не знаю. — Саша поднимает брови. — Может, я вообще все брошу и пойду работать в бар. Там больше платят!

Я глажу ее по руке. Кольца у нее на пальцах — по нескольку на каждом — поблескивают на свету из небольшого окошка. Кафе темное, маленькое и дорогое. Даже не знаю, почему мы всегда встречаемся тут; до ее работы отсюда довольно далеко.

— Подожди годик-другой, тогда станет интереснее. Ты сама так говорила. Зато в баре никакой карьеры.

— По-разному бывает. — Саша отпивает шоколад из ложки. — А как папа?

Я отвечаю, что нормально, и невольно задумываюсь, насколько легче Робу было привыкнуть к опустевшему гнезду. Теперь весь образовавшийся вакуум для него заполняет работа. Кроме того, я уделяю ему больше внимания. Он признавался, что как будто переживает второй медовый месяц. Правда, об этом я дочери не сообщаю, представляя ее реакцию.

— А ты? — Саша испытующе смотрит на меня.

— Тоже хорошо. — Я улыбаюсь в ответ. — Без вас с Фином так тихо.

Она спрашивает, как Фин пережил первую неделю — наверняка чувствовал себя не в своей тарелке. Да, отвечаю я, тут они с братом — полная противоположность. Саша обожала учебу, с первых дней с головой погрузилась в студенческую жизнь, обрастая друзьями с легкостью, как значками на рюкзаке. Она до сих пор с ним ходит, хотя я предлагала купить что-нибудь поприличнее. Наверное, рюкзак напоминает ей про учебу и про друзей. Хорошо бы и Фину уметь с такой же легкостью вписываться в новую компанию.

— Я толком не поняла, нравится ему или нет. Ты же знаешь своего брата — все нужно клещами вытаскивать.

— Безобразие! — Саша со звоном опускает ложку в чашку. — Ведь говорила ему, что ты будешь волноваться. Ну почему он не слушает? — Откидываясь в кресле, она перебрасывает через спинку волосы — шелковистые, длиной почти до талии. — И чем ты теперь занимаешься без постоянной уборки в его комнате?

— В основном валяюсь, крашу ногти и тому подобное. — Я подношу пальцы ко рту и дую на воображаемый лак. — Больше мне нечего делать. Смысла в жизни не осталось…

— Нет, ну ты понимаешь, о чем я! У тебя же теперь больше времени.

Я рассказываю, что мы собираемся сделать из ее комнаты гостевую спальню, а бывшую гостевую отдать Робу под кабинет.

— Тут придется повозиться…

— А если я приеду в гости?

— Ты прекрасно знаешь, что комната все равно твоя. Только ты все равно не приезжаешь.

Саша молча цепляет тающую шапку маршмеллоу ложкой и отправляет в рот. Я предлагаю ей помочь привести ее квартиру в порядок — например, попросить наших маляров посмотреть, что можно изменить, но она отвечает, что нет смысла — она не намерена там задерживаться. У меня появляется краткий проблеск надежды, что она одумалась и вернется к нам. Увы, нет, она ищет другое жилье. Возможно, комнату. Я разочарована; с другой стороны, любая комната лучше ее облезлой каморки, которую Саша гордо именует студией. Я думала, такие квартиры канули в прошлое. Помню, как долго пахла плесенью моя одежда, после того как мы побывали у дочери в гостях. Правда, и навещали мы ее нечасто — пару раз, по случаю. Роб постоянно смотрел на часы, беспокоясь, что его дорогая машина слишком привлекает внимание, а я пыталась выделить хоть что-нибудь в интерьере, восхититься чем-то, но не находила подходящего объекта. Я сообщаю дочери, что буду рада, если она переедет. Если ей нужно, мы готовы одолжить денег, пусть только попросит. Она недовольно кривится, но не отказывается сразу.

Официантка приносит заказ: сэндвич с тунцом и сэндвич с сыром. Мы берем по половине от каждого.

— Ах, да, я же хотела тебе рассказать о волонтерской работе, — вдруг сообщает Саша.

Я внимательно слушаю, хотя идея меня не слишком вдохновляет. К своему стыду, я всегда предпочитала держаться подальше от волонтерства и успокаивать совесть щедрыми пожертвованиями. Однако Саша так увлеченно рассказывает о центре соцпомощи рядом с ее офисом, что я невольно проявляю интерес.

— У них там банк продовольствия и консультационный центр. Я просто раздавала листовки и мыла посуду, но мне понравилось. — Она бросает на меня взгляд. — И люди интересные.

— И как туда попасть? — спрашиваю я, пытаясь представить Сашу в нетипичной для нее роли.

— Сначала проверяют твои данные — что ты не псих и не педофил. Дальше просто приходишь туда и спрашиваешь, что можно сделать. — Она откусывает от сэндвича. — Мне немного неловко, что они столько возились с моими данными, а я слиняла.

— А что за люди туда обращаются? — спрашиваю я, отодвигая тарелку.

— Все, кому трудно и кто нуждается в помощи. — Саша подбирает с моей тарелки недоеденные крошки и отправляет в рот.

Я сразу представляю толпы наркоманов и бомжей.

— Не нравится мне это. А кто там во главе? И кто тебя защитит, если что?

— Защитит? Это наше общество!

Я выразительно оглядываюсь. Респектабельные седовласые джентльмены, бизнес-леди с пакетами из дорогих бутиков… Саша вздыхает и соглашается, что да, посетители центра соцпомощи не покупают латте за три фунта, и тем не менее они — часть нашего общества. Я борюсь с искушением заметить, что она сама пьет горячий шоколад за три фунта и, вероятнее всего, за мой счет. Похоже, ее принципы ничем не лучше моих. Когда-то волонтерская работа была ей так же чужда, как и мне. Тем удивительнее слушать ее сейчас.

— Подумай, мама. Помогая другим, можно обрести смысл жизни.

— Значит, после вашего с Фином отъезда моя жизнь потеряла смысл. Я верно тебя поняла?

— Ты сама это сказала.

— Я пошутила!

— Ты прекрасно меня поняла. — Саша кладет крошку мне на тарелку. — Тебе нужно найти новое занятие, иначе ты скатишься в депрессию. Что-то твое, личное.

Я смеюсь и укоряю ее за то, что она считала моей главной целью уборку за ней и ее братом.

— Мне есть чем заниматься. — Я пытаюсь вспомнить что-нибудь, не связанное с домом или ее отцом. — У меня есть смысл жизни.

— Мне пора на работу, — говорит она, подхватывая рюкзак. — Сколько с меня?

— Нисколько, я угощаю.

Я встаю поцеловать ее на прощание и смотрю вслед, как ветер треплет гриву белокурых волос. Работа для Саши — точно такой же способ заполнить пустоту, даже если она этого никогда не признает.

Пока я расплачиваюсь с официанткой, от Саши приходит сообщение:

«Если хотите переделать мою комнату в гостевую, я не против. Спасибо за обед. ХХХ. P. S. Подумай о моем предложении. Люблю тебя!»