Спаси меня, пока не поздно

Алёна Багрянова, 2017

История о железном докторе Палмере и морально разлагающейся Эйприл. Противостояние здравого смысла и нежелания жить дальше. Печальная судьба героини и её глупость в помеси с эгоизмом. Врач и наркоманка. Что победит: терпение или зависимость?

Акт 1. То, что дает смысл

Новый день светит в окно лучами утреннего солнца, но я не чувствую его так же, как и раньше. Оно не греет мою бледную кожу. Когда-то мне казалось, что эта теплота способна добавить красок ко всему. Теперь же я не различаю цветов. Жизнь слилась в серость. Не различаю ни цвета дурацкого ковра на стене, не скажу, какие занавески на моих окнах. Просто занавески, бесполезное нечто, как и я сама. Вкус. Что это? Я тоже забыла, что значит это слово. Соленое? Сладкое? Горькое? Мне безразлично. Во рту сухо, вот что я могу сказать.

Не имеет значения, какой сейчас час, ведь весь мир опять скатился в странную картину, пролетающую за окнами моего поезда жизни. Иногда мне начинает казаться, что где-то скоро конечная станция. Особенно в эти моменты, когда внутренние предвестники будущего огня ноют где-то внутри тела. Грудную клетку словно стягивает что-то тугое, тяжело дышать, а сердце крепко хватает пятерня боли и отчаяния. Почему мои глаза смотрятся в отражении зеркала такими безжизненными в оплете темных кругов? Почему такие большие мешки под глазами? Куда идет мой разум?

Стискиваю голову меж худых и хрупких рук, пытаюсь унять шум в голове. Странно, зачем мне так делать, если я прекрасно знаю, что это мне не поможет?

Есть только одно средство.

— Нет, нет, нет, — шепчут в пустоту мои искусанные губы.

А все тело яростно вопит: «ДА!».

Черная футболка висит на мне мешком, как на какой-то вешалке. Когда я похудела?

— Последний раз и все, — убедительно тычу пальцем в свое отражение.

Странно, кажется, что те, другие глаза в зеркале лгут. Я давно поняла — оно сломалось. Я не могу быть такой…страшной. Или иначе…как я докатилась до этого?

Разум приходит не часто. И сейчас он просит покончить со всем. Взгляд сам собой падает в сторону захламленного столика. Мой резак, которым я когда-то точила карандаши так и манит.

— Последний раз, — киваю я себе, вконец убеждаясь.

Выхожу из своего однокомнатного убожества и ежусь от прохладного осеннего ветра. Несмотря на лучи горячего небесного шара, все вокруг такое угрюмое. Солнце не спасет эту землю от холода. Оно никогда и не светило, наверное.

Толстая латинка, что курит, облокотившись о зараженные коррозией перилла, смотрит на меня с отвращением. Кулак сам собой выставляет средний палец.

Нечего пялиться.

Соседи…чтоб их. Никогда не ладила со всеми соседями, что были в моей жизни.

— Эй, крошка, — толстый Чак отвратительно улыбается своими желтыми зубами, — поласкаешь моего угря за полтос?

Снова средний палец в ответ. Я нормальная гордая женщина, а не сраная наркоша.

Тут же противоречие, словно цунами, ухает меня по голове.

Кажется, скоро мне будет безразлично каким способом доставать деньги.

Я знаю эту дорогу. Могу проходить её в мыслях сотни тысяч раз. Наизусть знаю все дорожные знаки, светофоры, магазины и переходы. Я молюсь этому пути. Ведь только он ведет к смыслу.

В «Приюте Матушки» все те же лица. Они мне нравятся. Это и есть мой круг общения и чего-то нового мне не хочется. Меня всегда встречают, как родную. Это намного лучше родителей. Те давно плюнули на меня и перестали общаться. Им куда важнее, чтобы моя младшая сестричка окончила школу с медалью и ни в коем случае не пересекалась со мной хоть где-нибудь. Мои родственники меня ненавидят. А если так, клала я на них вот такенную кучу дерьма.

А эти люди, они меня любят и дают смысл.

Здесь, среди обшарпанных стен, граффити и мусора, нашли свое место: высокий парень по имени Шон, Трейси и Грейс — две красотки блондинки. Бобби, которому за сорок, но он рад помогать таким потерянным душам как мы, его жена Джудит. Гоп-стоп и Пудинг тоже здесь. Их имен я не знаю, но клички отличные. Пудинг — это парень восемнадцати лет с розовыми, как клубничный пудинг волосами. Они такие мягкие. Гоп-стоп же чуть старше меня, такой же худой и его глаза завораживают всех своей голубизной.

Вот и вся моя новая семья. Не хватает только одного. Человека, что казался когда-то мне лучшим другом.

Подобие боли колет сердце. Скорее. Надо заглушить все в зародыше.

Бобби, как всегда, меня обнимает при встрече, расцеловывает в обе щеки и подставляет ладонь. Мои зеленые купюры с радостным шелестом уходят к нему в карман, а мужчина с широкой и дружелюбной улыбкой призывает занять свое любимое место.

— Бобби, — я почему-то счастлива, — скоро ты меня не увидишь.

Мужчина ничуть не удивлен и отходит куда-то. Можно было ожидать, это я говорю ему уже раз восьмой.

Рыжая бестия со старомодными голубыми тенями на веках, морковной помадой на губах, в леопардовой кофте спешит ко мне со всем необходимым.

— Это последний раз, — медленно проговариваю я, завороженно глядя, как металлическая ложка кипит содержимым над зажигалкой, и облизываю губы, — я завязываю. Это последний раз.

— Да детка, — Джудит улыбается мне, когда я затягиваю ремень на руке.

Моя кровь смешивается с героином в шприце. Это прекрасно. Наверное, будь у меня желание, я бы написала об этом поэму. Мгновение перед тем, как эта штука, способная вернуть тебе на кое-то время счастье вливается в вену можно считать самым сладким предвкушением, что я испытывала.

И вот он. Оргазм. Нет. Лучше в тысячу раз. Сердце на секунду замирает и мчится вперед со скоростью экспресса. С открытым от блаженства ртом я падаю спиной на ковер.

Мягкий. Чертовски мягкий. Облачко желтого цвета с запахом дешевого табака и духов. Я люблю его. Это моя вселенная. Все резко обретает смысл, окружение взрывается красками, а ты улыбаешься. К чему все запары о жизни, когда есть героин?

Но, стойте. Все вдруг глохнет. Я не слышу музыку, не слышу голоса моей семьи, и мне вдруг делается столь больно, сколь было хорошо до этого. Мое дыхание замедляется, все видится тускло и неинтересно. Что-то не так с этой дозой! Я не должна была так вмазаться.

Холодно. Страшно холодно. Боже, кто-нибудь спасите меня! Я здесь!

Мне хочется прокричать Бобби, что я тут, меня надо доставать, но тот жалостливо глядит на меня и тащит куда-то. Подождите! Сколько времени прошло? Почему на улице дождь?

Ничего не понимаю. Меня пихают в какую-то коробку или мне так кажется, а потом мир сотрясается под неровный шум двигателя. Двигателя? Сознание приходит на секунду, когда я вдруг понимаю, что пускаю слюни на сидение в такси.

Я попыталась что-то сказать водителю, но вышло какое-то странное мычание. А потом мир вновь заглох. Увяз в густой перине моего странного состояния.

Смерть ли?

Когда перед глазами посветлело настолько, что глазам стало больно, то я учуяла запах медикаментов. Люблю его. Мы в местах с таким запахом воровали разные штуки, наряду с рецептами и потом принимали: от морфина до фенобарбитала.

Перед тем, как я вновь возвращаюсь на этот свет, мое тело немеет настолько, что мне становится невыносимо больно. Выгибаюсь дугой, когда что-то жгучее быстро распространяется по венам. И вновь я слышу, вижу и не умираю. На меня накатывает саднящий горло кашель, жажда хоть какой-то жидкости душит, а в висках стучит так, словно я в каком-то клубе с громкой музыкой. Маниакально кручу головой, пытаясь понять, где же оказалась. Ну конечно, больница. Приемный покой. Грудь наголо, кушетка холодна, а лицо человека, спасшего мою жизнь, кажется смутно знакомым.

Я отказываюсь от госпитализации, впрочем, этого врачи и ожидали. Не говорю спасибо просто потому, что не хочется. Это была моя остановка, а мне вдруг дали билет до следующей станции.

Мужчина, что вколол мне живительной хрени, странно смотрит на меня, пока медленно, покачиваясь, выхожу из приемного покоя. Он разочарованно качает головой, но ничего не говорит.

Врачи. Ненавижу их.