Альманах «Истоки». Выпуск 14

Коллектив авторов, 2022

14 выпуск альманаха «Истоки» за 2022 г. открывает избранная проза А. Серафимова с её драматизмом и чётко выписанными народными характерами. Юбилеям двух русских поэтов Н. Некрасова и М. Волошина посвящены проникновенные эссе и графика И. Егоровой-Нерли. Её лирика с упоминанием Бессмертного полка удивительно перекликается с нашим тревожным временем. Обширный и интересный материал посвящён памяти поэта Юрия Влодова. Привлекают внимание яркие поэтические подборки Е. Степанова, А. Ивонина, Е. Славороссовой, В. Коллегорского, Н. Магова и др. Кроме традиционной школы поэзии представлены разные стили – авангардистов, вплоть до визуальной поэзии. Опубликованы переводы недавно ушедшего из жизни поэта и переводчика со многих европейских языков Бориса Скуратова и ставшая историей переписка Е. Славороссовой с польским поэтом К. Сенявским. Как всегда, свежо и разнообразно звучат голоса писателей и поэтов Петербурга. Новые имена калужских поэтесс открывают рубрику, там же статья памяти А. Хмелевского – новеллиста и «певца Грина». Представленная в альманахе проза разнообразна по жанру. Здесь и романтическая новелла «Сад» В. Шубиной и афганская хроника А. Кебадзе, лирические миниатюры Л. Осокиной и глубокие эссе Т. Баклашкиной, Н. Божор и Л. Володарского. В альманахе представлены авторы из Чехии, Германии и Израиля. Многие авторы из рубрики «Зри в корень», как и положено хорошим сатирикам, поднимают настроение читателю.

Коллектив авторов

* * *

Традиция и современность

Влюблённым тайны приоткрыты, или Всемирная исповедь Волошина и Русское счастье Некрасова

«О, Русь моя! Жена моя! До боли Нам ясен долгий путь!»

Александр Блок

Ирина Егорова-Нерли

Эссе

Ничто так не живо в России, как — необъяснимое, глубоко посаженное в сознании народов, пространное, как сама необъятная земля — РУССКОЕ СЛОВО. Действие его находит новых сподвижников и нежданно-негаданно прорастает откровением из плодовито закрученных корней… Что бы ни чувствовала душа человеческая, но каждая эпоха, как суд истории, продолжает вдохновенного мыслителя и поэта: требует ответа — непосильного для наблюдателя и горячего для участника.

Каждый состоявшийся поэт в затишье разыгравшейся личной драмы и в горниле народных бедствий льёт свой звук и живёт под его защитой.

В 2021 году любители поэзии отметили 200 лет со дня рождения Николая Алексеевича Некрасова (1821–1877), а теперь в 2022 году мы вспоминаем Максимилиана Волошина (1877–1932), ведь 145-летие со дня рождения — долгожданный повод для тревожных раздумий и живых импровизаций.

Две памятных даты, два лирических явления! Если Некрасов «проповедует любовь враждебным словом отрицанья», то Волошин, будто отстраняясь от случайных вопросов, с пугающей прямотой обращается к читателю:

Как странно, свободно и просто

Мне выявлен смысл Бытия.

Даже эти, выхваченные для сопоставления, знаменитые строчки наших поэтов сразу предопределяют значительность, протяжённость и точность оценки творческого пути в своём времени и в двух столетиях русской литературы.

Кем же был и остался для нас Николай Алексеевич Некрасов?.. Что и сейчас не оставляет нас равнодушными, определяя не только общественное значение, но и вневременную суть его дара?

С малолетства, пребывая в центре волжских просторов (село Грешнево), Некрасов был приобщён к сельскому быту и помещичьим нравам — к порядку веками сложившихся сословных взаимоотношений. Казалось бы, его дворянское происхождение гарантировало необходимый достаток и привилегии, но одержимость литературой, недопускающей иного выбора, через крайнюю нужду и унижения (петербургские годы молодости) настойчиво вела его к писательскому подвигу. Семинарист и сочинитель, гимназист и вольный слушатель Петербургского университета (1839–1841), критик и журналист, сатирик и автор водевилей, издатель «Современника» (1846–1866) и с 1868 года редактор журнала «Отечественные записки»… Таков длинный и неполный перечень учёбы и работы Некрасова. Но основным его поприщем, живущим в памяти с юных лет, конечно, была роль поэта-трибуна — осуждающего дикую жестокость крепостного права:

Вооружись небесными громами!

Наш падший дух взнеси на высоту,

Чтоб человек не мёртвыми очами

Мог созерцать добро и красоту…

«Карающая лира», «муза мести и печали», «кнутом иссечённая муза»…

Но одновременно с грозовыми раскатами строчек расширялся такой сказочный, всепобеждающий поток любви:

Слабеет дума лютая,

Нож валится из рук,

И всё мне песня слышится

Одна — в лесу, в лугу:

«Люби, покуда любится,

Терпи, покуда терпится,

Прощай, пока прощается,

И — Бог тебе судья!

Так отдельной, сокровенной темой возвышаются женские образы Некрасова, в которых переливаются нежные страсти и его собственная певучая многострадальная интонация любви к своей матери, предположительно непокорной и печальной варшавянке:

Душа твоя — она горит алмазом,

Раздробленным на тысячи крупиц

В величье дел, неуловимых глазом.

Я понял их — я пал пред ними ниц.

Воспоминание? Потрясение или источник памяти священной? — Написано в последний год жизни поэта (1877 год!), когда женившись на милой его сердцу простолюдинке Фёкле Анисимовне Викторовой (его Зинаиде) и уже тяжко болея, в посеребрённом луной томительном безлюдии ночи, в чутких к случайному шороху липовых аллеях поэт «бродил» — воображая себя наедине с молодой матушкой, читающей тайные письма. Может, её плач и был заклинанием его музы? Родились строчки его души:

… И если я наполнил жизнь борьбою

За идеал добра и красоты

И носит песнь, слагаемые мною,

Живой любви глубокие черты, —

О мать моя, подвигнут я тобою!

Во мне спасла живую душу ты!

Любовь уходила и возвращалась! Рядом были и неприступная Авдотья Панаева, и расчётливая француженка Селина, и разнаряженная вдовушка Прасковья Мейшен… Но — на грани очевидного безумства и даже почти самоубийства — в бойком огне влюблённости Некрасов не изменил своей поэтической сути! А когда появились «женщины в русских селеньях, с походкой, со взглядом цариц…», то среди обстановки убогой гордая романтика юности нарисовала статных крестьянок, настоящих красавиц, наливающихся полнокровным теплом, как райские бутоны средней полосы — его Карабихи. Даже мимолётные сцены из жизни («Тройка») его поэтическая сила развернула в эпический песенный эпос — в пронизывающее каждого, свободного застольное многоголосье и предсказание судьбы. Так же — не изменяя таинству человеческих чувств — языческий дух поэмы, символ владычицы-природы «Мороз, Красный нос», облегчая страдания любящей вдовы, принимает её в свои объятия и забирает в иной мир, где Дарью ждёт её муж Прокл. Или — в реальной жизни не найти счастья обычной крестьянской семье и только смерть вправе подарить им свидание и сладостную отраду утешения? Замысел поэта стал неожиданно близок европейскому литературному источнику XIII века, ведь и на русской почве могли быть свои Тристан и Изольда.

Как трактовать жизнь? — Думал ли об этом Некрасов, споря и соглашаясь — замыкаясь в себе и требуя истины? Может, само собой родилось:

В каком году — рассчитывай,

В какой земле — угадывай,

На столбовой дороженьке

Сошлись семь мужиков.

«Кому на Руси жить хорошо?..» кажется, более меткого и мудрого названия трудно придумать! Завязалась поэма как путешествие и возвращение из фольклорного пролога да на свою Родину, где выстроилась чёткая вертикаль власти, где и до сих пор «высоко Бог, далёко царь…», где и бывшие крепостники тоже не считают себя благополучными господами («Теперь не та уж Русь!»).

Ирония поэта не щадит никого! Только заступничество и народная доля вызывают его сочувствие. Так и «просто мужик» Ермил Гирин посажен в острог за пособничество в крестьянских бунтах «Испуганной губернии, уезда Недыханьева, деревни Столбняки». Даже такие богатырские натуры, как крестьянин Савелий («клеймённый, да не раб!») тоже обречены на горькую участь:

«Как вы не бейтесь, глупые,

Что на роду написано,

Того не миновать!

Мужчинам три дороженьки:

Кабак, острог и каторга».

Будто, растворяясь в народном хоре своих героев, со страниц поэмы держит круговую оборону — от грешных невзгод и обид людских — поэт и барин Николай Алексеевич Некрасов. Отсюда и несокрушимая широта его волжского характера, презрение к «песням рабским и музыке холопской». Отсюда и ожидание — его поэтическое воззвание к родному краю и «силы необъятные» Гриши Добросклонова, главного ответчика его поэмы:

Ты и убогая,

Ты и обильная,

Ты и забитая,

Ты и всесильная,

Матушка-Русь!

Глава «Пир на весь мир» — уверенный отсчёт поэта и путь общенародного действа. Именно ПЕСЕННОЕ СЛОВО и есть ЦЕЛЬ ПОЭМЫ, а «звуки лучезарного гимна» — СЧАСТЬЕ ТВОРЧЕСТВА и оружие в некрасовской «войне» с несправедливостью.

Как это не покажется случайным, но год смерти Некрасова стал и годом рождения Волошина. Парадоксально и промыслительно служение ищущего духа! А можно ли спустя век, не нарушая внутренней логики развития личности, страстно и убедительно написать о Максимилиане Волошине — несоизмерим в своей человечности и планетарности художественного видения?.. Он поэт и художник, переводчик и публицист, мыслитель — типичный представитель Серебряного века. По рождению — киевлянин, по привычкам и дружелюбию — крымчанин, облюбовавший прибрежный посёлок Коктебель для творческой радости и поэтического труда. Мастер пейзажа, воспевший в своих акварелях изысканную гармонию Крыма, по сути вдумчивый археолог и неутомимый путешественник по Средней Азии и Средиземноморью — Волошин сам стал неотъемлемой частью Коктебеля, плотью плодоносящего Слова, мысом бухты, напоминающей его профиль: повторяющей, по его наблюдению, «некое подобье» могучих черт лица… Его мироощущение — первобытно по цельности, христианское по вере, историческое по идее, гармоничное по выбору. Преемственность к всечеловеческому Бытию он высказал в 1921 году в своём цикле «Усобица»:

Я не сам ли выбрал час рожденья,

Век и царство, область и народ,

Чтоб пройти сквозь муки и крещенье

Совести, огня и вод?

Волошина, осмысливающего государственные пути России, характеризует связь со всей мировой культурой и укоренённость в традиции, благоволение к человеку — «ближнему своему» — независимо от его происхождения и статуса. Как и многие из его сверстников, он неоднократно был исключён из Московского университета за революционные взгляды. В ранних стихах поэта преобладает некрасовская нота необратимых предчувствий революции («Уж занавес дрожит перед началом драмы…») и его стихотворение «Предвестия» — отклик на 9 января 1905 года.

Душа поэта металась между желанием «ветхозаветной тишины» (прочувствованной Мариной Цветаевой) и «ужасом разъявшихся времён» войны, между отрицанием политики и общественным признанием, пророчеством («Ангел мщения») и воззванием («Доблесть поэта») — между монументальной по форме лирикой, теософией, мистикой и антропософскими учениями Рудольфа Штейнера, среди последователей которого была и его первая жена Маргарита Васильевна Сабашникова. В отличии от Некрасова Волошин был «над схваткой» и внутри трагедии — считал, что сам должен остаться между белыми и красными: «В дни революции быть Человеком, а не Гражданином».

Ссылаясь на послание Иоанна Богослова в статье «Россия распятая», Волошин понимает неизбежность Страшного Суда, завершающего Апокалипсис войны и революции, ибо, по его мнению, государство и народ — как и Богоматерь с неопалимой купиной — прошедшие через муки и смерть, воскресают, чтобы спасти мир. Не потому ли и вселенская тревога Волошина («Я и Германского дуба не предал, Кельтской омеле не изменил») всё же созвучна упованию в слове Некрасова, горячо уверовавшего в свою выстраданную правду, которая не только пригодится человечеству, но и поможет России стать счастливой страной.

Оттого ли, может быть, у поколения детей Серебряного века, как и на письменном профессорском столе моего дела Николая Ивановича Егорова (члена Русского географического общества), могли соседствовать, сохраняя непоколебимую надёжность, классический бюст Н. А. Некрасова и отшлифованные морской волной осколки камней из глубин Сердоликовой бухты Коктебеля… «Всеобщая связь явлений!» — наверное, с восторгом мог бы воскликнуть Максимилиан Волошин. В судьбоносные годы нет ничего прошлого и призрачного для безжалостного горя и милосердных чувств.

Как художник, сроднившийся в оттенках и мелочах со всей многовековой жизнью российских пространств — Волошин, подобно Александру Блоку, упивается красотой земли:

Голубые просторы, туманы,

Ковыли, да полынь, да бурьяны…

Ширь земли да небесная лепь!

Разлилось, развернулось на воле

Припонтийское Дикое Поле,

Тёмная Киммерийская степь.

Это его «Дикое поле» — его Россия, где время от времени, как неуправляемая стихия, летят «Скифы» и вдруг возрождается «Святая Русь». Отсюда мессианизм — предназначение России, испытавшей на себе адское пламя революции во имя спасения человечества. Так, убеждённый в своей правоте, в стихотворении «Русская революция» Волошин утверждает:

Не нам ли суждено изжить

Последние судьбы Европы,

Чтобы собой предотвратить

Её погибельные тропы.

Да, в литературном процессе всегда существуют философско-религиозный анализ своего времени и незатихающая жажда обретения своей доли в постоянно обновляющемся мире.

Волошин сумел простить белых и красных, сопереживал уже признанным и начинающим авторам. Встречая его юбилей, мы ещё больше осознаём необходимость собирающей пристани, ведь поэту, как бескорыстному скитальцу, важен тот, кто мог бы любить творчество и, как Волошин, заботиться о людях искусства, чтобы блаженные и неуправляемые носители великого языка тоже могли почувствовать себя нужными для той страны — той России, которая впоследствии сможет ими гордиться.

Максимилиан Волошин был щедро одарён сам и отзывчив на истинную поэзию, соединял и творил судьбы — жил по своим законам. Юной Марине Цветаевой он преподнёс берег дружбы, своё сердце — бьющееся в ритме её первых стихов. Это «равенство известного с безвестным» (цветаевское открытие!) бесценно во все времена. «Событийный человек», — спустя годы писала Марина Ивановна. Подтверждая это божественное право, мы по-иному воспринимаем Волошина (титана среди людей!) и обращаемся к его интригующему мифу — Черубине де Габриак: Елизавете Ивановне Дмитриевой… Разве эта его мистификация — не тонкий упрёк и насмешка над теми, кто славит прославленное, не имея художественного чутья и собственного мнения — кто, гоняясь за внешней красотой, забывает о головокружительном аромате таланта.

Проникновенные стихи Волошина, запечатлевшие полынные луга, выжженные солнцем предгорья Киммерии и напевные поэмы Некрасова, охватившие крестьянскую жизнь витиеватым лубком и бойким рисунком метафор, слились в одном узле нашей цивилизации. Некрасов и Волошин — по сути два живописца, заглянувшие палитрой поэтического письма в любимые ими уголки огромной страны и подарившие нам их вторую жизнь в литературе. Лиризм и красочность их стихов прошли огневой обжиг прозрения, ведь ни двойные стандарты крепостничества, ни братоубийственное злодейство Гражданской войны не могли обойти их сердечную открытость — дали трагическую энергию вольному течению мысли. Будто не в XIX веке, а здесь и сейчас за нами наблюдает Некрасов. Его ясный и вопрошающий взор подчёркивает белая рубаха и не застилаемая кровать вблизи круглого столика, книг и листков бумаги…

«Мне борьба мешала быть поэтом,

Песни мне мешали быть бойцом…»

Что это, как не признание «сына лежащего» Родине («Мать-отчизне!») и любящей его, преданной Зине.

А каким величественным и родным предстаёт Волошин, словно сошедший с античных ваз бог (по описанию Марины Цветаевой — Зевс). Кажется, он сам полон гомеровских дум… Однако — одеяние библейского покроя (его парусиновый балахон), меняя времена, моим воображением переносит поэта на грандиозное полотно Александра Иванова…

Конечно, и в XXI веке волошинские стихи излучает земля Киммерии, его обетованное убежище — место, притягивающее художников, писателей и музыкантов: площадка для джазовых фестивалей, пленэров и выставок. Его дом, завещанный союзу писателей, многие годы оберегала его вторая жена — верная помощница, писатель и медсестра — Мария Степановна Заболоцкая (1887–1976). И поныне в «Доме Поэта» волошинская смелость пробуждает творческий отклик и зазывает его почитателей:

«всей грудью к морю, прямо на восток

Обращена, как церковь, мастерская,

И снова человеческий поток

Сквозь дверь её течёт, не иссякая».

Да, Волошин сострадал любому в нужде и горе — всем предлагая кров и заботу: отдавал всего себя и свой «Дом Поэта», что «памятью насыщен, как земля», где и

«Весь трепет жизни всех веков и рас

Живёт в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас».

И в наше время, переживая противоречивые итоги очередного этапа перемен, мы склоняемся перед писательским мужеством классика Серебряного века Максимилиана Волошина и чувствуем беспредельную жертвенность в стихах Николая Алексеевича Некрасова:

Кто, служа великим целям века,

Жизнь свою всецело отдаёт

На борьбу за брата-человека,

Только тот себя переживёт…

Пушкин дал слову жизнь, Некрасов ощутил песенную природу русской речи — писал за народ и от имени народа. В его поэтическом голосе проявилось загадочное единство с той, заповедной — не прорвавшейся в печать и существующей столетиями — народной жизнью. Кажется, и по-некрасовски точно говорит нам о России Волошин! И его «земля взыскующей любви» — «подводный Китеж» — живёт как «наш неосуществимый сон»; его Русь Святую и грешную волнуют русские вопросы Н. А. Некрасова середины XIX века! И по-новому звучат строчки Николая Алексеевича:

Русь не шелохнется,

Русь — как убитая!

А загорелась в ней

Искра сокрытая…

Продолжая исторический вывод Некрасова, с кроткой самоотдачей верующего Волошин, будто обращаясь к потомкам, пишет в 1922 году:

Доконает голод или злоба,

Но судьбы не изберу иной:

Умирать, так умирать с тобой

И с тобой, как Лазарь, встать из гроба.

Так преодолевает искушения и смуты Россия Волошина — его знак в истории человечества и судьба русского поэта в его эпоху. Так — не случайно и мои стихи тоже описывают его зримое присутствие на крымской земле и в нашей культуре:

… Там в землю лечь, где с горизонта

Глядят миры античных драм

И крымской пристани дремоту

Поэт познал как Авраам.

И полон звуков жар палящий,

И голосит поющий горн —

И наказаний Глас разящий

Доходит эхом в затишь гор.

— Распятый век! Пути и бездны

На виражах кровавых дней.

С каких утрат возводят стены

В мир одиночества идей?

Речам во след волнами моря

Играют нити вещих струн…

Там свой оплот ковчегом Ноя

Волошин высмотрел в миру.

Поэта дух — так лепит Лира:

Пророк гласит из уст его,

И жизни дань — как тост для пира,

Где Слова звук — любви вино!

Волошин и Некрасов! — Объединены братством, не подразумевающим прямого родства — связаны темпераментом протеста и надмирным ответом художника. Один — через отчаяние и неизбежные беды I-ой мировой войны, незаживающую рану революции; другой — через тяжкую ношу сочувствия народу и непереносимые страдания болезни… Каждый в свой час — они пригубили чашу невзгод человеческих и в своём творчестве оставили нам поэтическую боль и бессмертие любви. Можно ли устоять, не написать свои стихи, посвящённые Н. А. Некрасову? — молчать в присутствии наших поэтов?..

Когда на место Слово встанет —

Его не вынуть из строки:

Оно откроет мира грани

Резцом провидческой тоски.

Тоска по чуду сердце ранит,

Печаль мелодию дарит…

О, так Некрасов нам не странен,

Коль сердце ноет и болит.

Легко в толпе спешащей —

Привычно жить в своём ряду,

Но рифмы путь рукой дрожащей

Продолжит знавший нищету.

Несправедливость так терзает

И муза голос подаёт:

«Кто рабской доле сострадает —

От барской воли устаёт.

Крестьянство так природой дышит

И тыщи лет хлеба растит,

И там, где боль, из гулкой тиши

Слезой, как Словом, говорит.

Ведь муза влюбчива по-своему,

Её платок запомнил Блок

И власть красы узнал по звону

Переходящих в песню строк.

Звучит мотив! Века шагают,

Режимы рушатся вдогон,

А строки время побеждают,

Как веры праведный поклон.

А вокруг, как и тогда — в их творческое время:

Плеск волн и черноморский ветер,

Тепло полей и щебет птиц…

Свежи как жизнь преданья эти! —

Им нет конца в пути страниц.

Так неразрывно живут, развивая диалог, европейское и русское, университетская планида и народная воля, философские приключения и крестьянский задор, исповедальное чаепитие в Коктебеле и зелёный Шум в Карабихе…

Некрасов и Волошин — два поэтических мира, как две летящие планеты, встретились в одной тайне, соударились в грозном открытии «страшных лет России», столкнулись и разошлись: каждый — на своё законное место в русской литературе. Так в бесконечных просторах Руси велик путь ХУДОЖНИКА СЛОВА, ведь краски и музыка, заключённые в строки, нам и через столетия говорят о любви к Отечеству и вере в достойное будущее России, прошедшей свою Голгофу.

23 февраля 2022 года

Обращаясь к традициям нашей культуры, не могу не отметить, что и графическое содружество Н. А. Некрасова и М. Волошина в иллюстрациях и заставках возможно поможет полнее раскрыть их подвижническую суть и озвученное взаимодействие на страницах альманаха «Истоки».

С уважением Ирина Егорова-Нерли

Коктебель

Как в раковине малой — Океана

Великое дыхание гудит,

Как плоть её мерцает и горит

Отливами и серебром тумана,

А выгибы её повторены

В движении и завитке волны, —

Так вся душа моя в твоих заливах,

О, Киммерии тёмная страна,

Заключена и преображена.

С тех пор как отроком у молчаливых

Торжественно-пустынных берегов

Очнулся я — душа моя разъялась,

И мысль росла, лепилась и ваялась

По складкам гор, по выгибам холмов.

Огнь древних недр и дождевая влага

Двойным резцом ваяли облик твой, —

И сих холмов однообразный строй,

И напряжённый пафос Карадага,

Сосредоточенность и теснота

Зубчатых скал, а рядом широта

Степных равнин и мреющие дали

Стиху — разбег, а мысли — меру дали.

Моей мечтой с тех пор напоены

Предгорий героические сны

И Коктебеля каменная грива;

Его полынь хмельна моей тоской,

Мой стих поёт в волнах его прилива,

И на скале, замкнувшей зыбь залива,

Судьбой и ветрами изваян профиль мой.

Максимилиан Волошин

«В столицах шум, гремят витии…»

В столицах шум, гремят витии,

Кипит словесная война,

А там, во глубине России, —

Там вековая тишина.

Лишь ветер не дает покою

Вершинам придорожных ив,

И выгибаются дугою,

Целуясь с матерью землею,

Колосья бесконечных нив…

Николай Алексеевич Некрасов