Поезд в Харбин

Аллегра Геллер, 2023

Сквозь стылый ноябрь поезд везет пассажиров из Петербурга в Харбин. В салоне идут неспешные беседы, и только наделенная даром Екатерина чувствует опасность из потустороннего мира.Рассказ – признание в любви жанру герметичных детективов, историческим романам Пикуля о Российской империи и эпохе перелома веков, не претендующее на научную достоверность.

— Доброго вечера, Екатерина Елизаровна!

Екатерина скупо улыбнулась. Сабуров, прихрамывая, подошел к вагону, чтобы помочь ей спуститься.

— Благодарю.

Ее темная кожаная перчатка легла в его светлую ладонь. У Екатерины уже несколько часов болела голова: чужая рука казалась обжигающе горячей, свет станционного прожектора резал глаза, а пыхтение паровоза отзывалось пульсацией в висках.

Сабуров открыл сияющий портсигар.

— Вы позволите?

Она кивнула, и он закурил. Щегольские усы с тонкими кончиками, завитыми кверху, трепетали на ветру. Хирург ехал из Петербурга в Порт-Артур.

Молчали.

Сигаретный дым казался неплотным по сравнению с густым белым облаком, покидавшим трубу паровоза: оно вытягивалось вдоль земли, пушилось и, дотянувшись до тендера, поднималось вверх и исчезало в синем небе. В сторону небольшого домишки с надписью «Кубовая для кипятку» ковыляли проводники с ведерными чайниками, следом — немногочисленные полуночники-пассажиры.

Прошедший дождь превратил землю в блестящую темную хлябь, которая с наступлением ночи заледенела. Промозглый холод ноября вползал в рукава. Екатерина поежилась.

Темное пальто врача покрывали мелкие серебристые капли.

Она коснулась пальцем виска и глубоко вдохнула, втягивая сладковатый дым его турецких сигарет.

— Голова болит? — спросил вкрадчиво Сабуров.

— Мигрень. Хотела выпить чаю перед сном.

Дмитрий Христианович, проводник, возвращался из кубовой с чайником, от которого шел пар. Его белые волосы на висках топорщились, прижатые фуражкой.

— Доброй ночи, — сказал он, поравнявшись с Сабуровым и Екатериной.

Сапоги Дмитрия Христиановича не удержались на скользкой мокрой поверхности. Проводник неловко дернулся и начал падать, пытаясь не расплескать чайник.

Екатерина полоснула по воздуху ребром ладони. Движение вышло неловким, но эффект имело уникальный: струя горячей воды, вырвавшаяся из носика и крышки, мгновенно превратилась в лед, и чайник приземлился на грудь проводника уже безвредным.

— Мать частная! — Грузная женщина застыла рядлм и начала судорожно креститься правой рукой, в которой держала пустой бидон. Жестяная емкость била по ее груди и скрежетала обо что-то на одежде.

Екатерина с облегчением вздохнула: использование дара притупило головную боль.

— Вот спасибо, Екатерина Елизаровна! — Дмитрий Христианович, кряхтя, поднимался. Сабуров протянул ему руку, но проводник покачал головой: — Я сам, сам, Владимир Леонидович, благодарствуйте! Весь в грязи извалялся, еще вас пачкать! А если б не Екатерина Елизаровна, то еще бы обварился. Простите великодушно!

–… нечисть из Петербурга за нами увязалась! — Толстуха с бидоном громко делилась переживаниями с соседкой. — В воздухе кипяток заморозила, я сама видела. Вон та, в зеленом. Одно слово, ведьма…

Дмитрий Христианович отряхнулся и, охая, поковылял обратно в кубовую. Зубцы ледяной короны на чайнике почти растаяли.

Пассажирки ринулись к проводнику:

— Так что, не ссадют ее тута?..

К ответу Екатерина не прислушивалась.

— Вы не удивлены? — спросила она Сабурова.

— Отнюдь. Но дар такой вижу впервые — чтобы кипяток мгновенно в лед.

Екатерина поморщилась, и Сабуров посерьезнел.

— То, что вы — из одаренных, я догадался еще в Цицикаре. Сомневался только, сопровождаете вы поезд официально или случайно на нем оказались.

В Цицикаре за Екатериной увязался рыжий кот. Он ходил за ней по перрону и, каждый раз, когда она останавливалась, усаживался рядом и открывал огромную розовую пасть — зевал, а затем издавал утробный звук, как будто хотел что-то сообщить. Екатерина попробовала его шугануть, но кот не отступал и пытался забраться за ней в вагон, но Дмитрий Христианович с безбилетником быстро разобрался.

— И что теперь?

— Теперь не сомневаюсь, что вы из Охранки¹. Скорость реакции потрясающая. Но на железной дороге не работаете. Что тогда? Едете к новому месту службы?

Слова отпечатывались в воздухе полупрозрачным белесыми облачками. Холодало.

— В Харбин.

— На востоке к одаренным относятся иначе, чем в Петербурге. — Сабуров натянул перчатки — видимо, тоже замерз. — После Ихэтуаньского восстания боятся, но уважают.

Екатерина впервые услышала, как он говорит о восстании сам. Будучи в настроении, Сабуров смешил публику в салоне историями из своей практики, однако когда речь заходила о работе в полевом госпитале, с неизменной улыбкой уводил разговор в сторону или уходил, сославшись на незначительный повод и старательно скрывая свою хромоту.

— Пожалуй, мне пора возвращаться, — процедила Екатерина сквозь зубы. Возбуждение, вызванное коротким использованием дара, сошло на нет, и пульсация в голове стала нестерпимой. Внутри черепа шагала тысяча солдат. Чеканя каждый шаг, напевая скабрезные куплеты и презирая законы физики, которые, тем не менее, должны были в итоге взять свое. Если голову разорвет от резонанса, Екатерина избавится от проблем со сном.

Сабуров жестом предложил ей пройти вперед. Он наблюдал за ней как за экзотическим зверьком, который, разозлившись, может и укусить. Без страха — но с разумной осторожностью.

Приподняв подол платья, Екатерина взошла в вагон и направилась к купе. Голос Сабурова настиг ее, когда она уже открыла дверь.

— Доброй ночи, Екатерина Елизаровна!

Она хотела ответить, но голову сдавил очередной спазм. Ввалившись в купе, она захлопнула дверь и едва успела добраться до туалета, как ее бурно вырвало.

Через четверть часа, когда в желудке наконец ничего не осталось, головная боль отступила. Екатерина добралась до дивана и прижалась виском к окну. Внизу, под колесами поезда копошилась непроглядная темнота, а сверху плыло ярко-синее бархатное ночное небо, звездное вдалеке от городов. Десять суток пути поезд ненадолго вырывался из темноты на солнечный свет, как дельфин из воды, чтобы потом снова погрузиться в ночь.

Перестук колес изменил тон, сделался звонким и гулким — въехали на мост. Замелькали металлические арки, расчертили небесный купол цвета берлинской лазури.

Мостов на КВЖД² было больше двухсот: каменные, металлические, исполинские, через реки Сунгари, Хуанхэ, Тайцзы, Дунляохэ, Элин… Мосты завораживали. Пугали.

Сегодня вечером спор в вагоне-салоне начался с очередного моста — то есть, ни с чего, как это обычно и бывает в долгом путешествии, когда пассажиры уже неплохо знают друг друга и страдают от тоски.

В окнах мелькали фермы моста. Екатерина поглаживала подлокотники кресла и рассеянно наблюдала за салоном. Книгу она оставила в купе.

Чаевская Анастасия Владимировна, дама в возрасте, с немалым состоянием, кустистыми бровями и любовью к коньяку, прикрыла пергаментные веки и перекрестилась. Увидев это, белокурая барышня в темно-лиловом вроде бы себе под нос, но излишне громко произнесла:

— Темные века!

— Что вы себе позволяете, Мария Лионовна?! — Чаевская поджала тонкие губы.

Мария Лионовна Бринер была умна, очаровательна и уже не раз демонстрировала спутникам современные взгляды. В сопровождении менее яркой компаньонки Елены Андреевны она направлялась к отцу-банкиру в Харбин, где собиралась работать учительницей.

Девушка добродушно рассмеялась:

— Анастасия Владимировна, будет вам креститься! Мы этих мостов проехали уже десяток. Надо же доверять прогрессу человеческой мысли.

— Не вам меня учить, милочка. Может, и доехали только потому, что я перекреститься успела.

Вскинув голову, Чаевская уставилась в окно. Пейзаж был уныл и однообразен, и быстро ей надоел.

— И чему вы только детей будете учить с такими-то манерами? — продолжила она.

— Точным наукам, Анастасия Владимировна. Тому, как строят мосты, и почему они стоят.

— Я хоть не знаю, как строят мосты, зато могу своему супругу суп сварить. А вот чем вы мужа кормить будете, Мария Лионовна, не представляю.

Вошел Сабуров и остался стоять. В вагоне-салоне ему нравилось кресло спиной к окну, то же, что и Екатерине. Когда Сабуров приходил первым, Екатерина кружила по салону, как птица-падальщица, и долго выбирала, где присесть. Уже три дня кресло оказывалось свободным к ее приходу. Иногда на деревянных подлокотниках она чувствовала тепло его рук.

Дочь банкира скользнула по Сабурову взглядом, вздернула подбородок и улыбнулась:

— Моему мужу помимо еды потребуется женщина, способная поддержать разговор. Я не собираюсь смиренно выйти замуж за какого-нибудь барыгу с оспинами и мешком денег и нарожать ему сыновей. У меня хорошее образование, я не только могу сама зарабатывать, я дам моим воспитанниками жизнь, о которой они раньше и мечтать не могли. И бедные дети вырастут. И будут строить великолепные мосты.

— Без уважения к старшим вы, молодежь, Россию быстро загубите, — вынесла приговор Чаевская.

— Уважение и страх — разные вещи. Имея внутреннюю свободу думать, мои воспитанники смогут сами решать, кто достоин уважения. Свобода — настоящий признак прогресса.

— Позволите?..

Сдержанные кивки дам. Щелкнул портсигар, чиркнула спичка.

— А как же закон? — поинтересовался Сабуров, закурив.

Мария Лионовна нахмурилась — это очень ей шло.

— Странно такое от вас слышать, Владимир Леонидович, — заявила она. — Закон — пережиток прошлого. Мораль — вот что важно. Если бы люди видели друг в друге людей, не понадобились бы ваши законы.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Речь идет об Отделение по охранению общественной безопасности и порядка, которое в Российской Империи занималось политическим сыском. В этой реальности делами одаренных также занимается Охранка, она же имеет специальный отряд, где одаренные состоят на службе.

2

Китайско-Восточная железная дорога, часть Транссибирской магистрали от Забайкальска до Порт-Артура