Шапка Мономаха

Алла Дымовская, 2008

В руки скромного сотрудника Министерства финансов Андрея Николаевича Базанова попадает странное письмо, из которого он узнает о тайне древнего артефакта, несущего страшное проклятие, готовое вот-вот обрушиться на страну. Сведения же, как отвести беду, хитроумно зашифрованы. Базанов начинает действовать, так как ждать помощи неоткуда…

Глава 4

Враг моего врага

Издали потянуло дымом кострищ. Значит, было уже совсем близко. Арпоксай тревожной рукой, но все же ласково потрепал едва плетущегося в подобии рыси Лика, дескать, потерпи, дружище, осталось немного. Бедный коняга, с честью выдержавший безумную трехдневную гонку, даже не сумел заржать в ответ на хозяйскую ласку — так вымотала его дорога. Да и сам Арпоксай еле сидел верхом, не чувствуя одеревеневших ног и рук. Одному Тоху было хорошо. Мирно дрых огромный кошатище в уютной торбе, словно младенец в колыбели. А на коротких стоянках обжирался конским мясом и драл когтями траву, наслаждаясь поездкой.

Часовой пропустил Арпоксая, в изумлении отсалютовав коротким дротиком, будто не поверил, что так скоро видит вновь царского гонца. Солнце уже стремилось стать в зените, в лагере царила беспокойная и какая-то гнетущая суета, что случается в часы подступающей опасности. Над царским шатром развевалось знамя: черное с белым — указующие на две стороны человеческого бытия, и к ним полосы красного и золотого — знаки бешеной крови и необъятного богатства. На знамя как на ориентир Арпоксай и держал направление. У шатра его сразу признали, подхватили коня заботливые руки, уж кто-кто, а Лик немедленно получит свое. Он тем временем сунул первому попавшемуся конюху суму с Тохом, строгим голосом велел тут же и доставить к его повозкам. Ничего, и котище заслужил, и прислужники пусть побегают, и жена поймет — с ним все в порядке и вот подарок. Время, однако, терять было нельзя — царь уже ждал, извещенный о его прибытии. Арпоксай для приличия все же успел обтереть от въедливой пыли лицо и русую бороду, встряхнуть и почистить слегка свой знаменитый страшный плащ, немало истасканный в дороге. Потом с низким поклоном переступил порог шатра. Падать ниц не стал. И тому были две причины. Он не исполнил в точности приказания своего хакана и не привез старого Велесарга, а, напротив, допустил его гибель. Но с другой стороны, от казни за неповиновение его могло спасти только необычайное, почти безумное в своем нахальстве мужество, и без него последнюю волю жреца привести к действию никак было нельзя. И он не стал падать ниц.

Хакан Иданфирс ждал на своем деревянном, украшенном чеканным золотом, походном троне. И видно было — ждал с нетерпением и испепеляющей сердце надеждой. Арпоксай произнес необходимые по этикету пожелания здравия и счастья и приготовился ожидать царского вопроса, после которого гонец мог уже и начинать свой рассказ.

— Все ли ты исполнил по моему велению? — молвил хакан и впился глазами в гонца, будто палач, медлящий с исполнением приговора.

— Я не привез жреца. Велесарг умер на моих руках, — произнес Арпоксай и гордо скрестил на груди обе руки. Это было наглостью неслыханной в царских шатрах и даже подле них, но именно это, возможно, и спасло его от немедленного отсечения головы церемониальным мечом.

— Сын блудливой крысы! Навоз из-под хвоста моего коня! Содранная с тебя живьем кожа да украсит землю под моим троном! — загремело гневно с царского седалища, но Арпоксай даже не шелохнулся. — Отвечай, поганый раб, как ты смел? Как смел предать твой народ и твоего царя? Лучше бы подох сам! Отвечай, ты, грязная собака, пробавляющаяся падалью, что делать теперь твоему царю, когда ты не сберег жреца, единственную нашу надежду?

— Отныне я за него! — громко и очень властно сумел крикнуть Арпоксай и тем осадил царский гнев.

— Ты за него?! — Иданфирс в изумлении даже привстал с трона, хотя и нарушал этикет.

— Я за него, по его воле, с властью, данной мне перед смертью Велесаргом спасти мой народ… и моего неблагодарного царя. — Арпоксай уже мог позволить себе такое опасное заявление, ибо понял, что выиграл.

— Ты можешь спасти? Что же, если ты не лжешь, я — Великий Хакан всех скифов — возьму свои слова обратно и дам тебе место по правую свою руку, — поспешно сказал Иданфирс, так был обрадован вновь проглянувшим лучом надежды.

— Я не лгу. Я не один из этих ничтожных подъедал, что гадают на крученой липовой мочале. — И Арпоксай презрительно кивнул в сторону придворных волхвов, обиженно застывших позади трона. — Припомни, много ли они принесли тебе пользы и сколько содрали с тебя золота за свои никчемные услуги. А я ничего не прошу. Я лишь хочу спасти своего царя и своих братьев-скифов, в этот раз отдав им в дар не свою жизнь и свою кровь, но свою мудрость. А это, хакан, поверь, тоже немало.

Иданфирс, пораженный гордой мощью слов и почти поверженный уверенностью Арпоксая в своей силе и правоте, сумел только спросить:

— Что же я теперь должен сделать? С этого мгновения — ты мой советчик, поэтому отвечай!

— Созови военный совет, и немедленно. Но лишь ближних военачальников и самых преданных придворных. И пусть мои только конники, которых я отберу лично, окружат и хранят твой шатер, чтобы и земляная оса не пробралась внутрь.

Все скоро было исполнено, как и хотел Арпоксай. Он тем временем отобрал лучших своих людей; в полном вооружении с луками наготове заступили они место возле царского шатра. Только после этого Арпоксай последним вошел внутрь. А там, уже возмущенный, гудел маленький рой царских приближенных. Очень недовольных странным и внезапным возвышением до царского совета этого загадочного, сурового конного командира. Однако побаивались Арпоксая за безжалостный и ничем не устрашимый нрав не то что придворные, но и закаленные в битвах военачальники, имеющие на себе человечьей кожи плащи, и подлинне́е, чем у него самого. Потому с его приходом ропот сам собой прекратился. Только тщедушный Скил, старший царский стольник и наушный советник, ощерился в его сторону. Впрочем, Скил тем и славился при дворе, что подозревал в измене и кусал всякого, кто осмеливался близко подойти к лелеемому им трону. Однако Иданфирсу Скил был беззаветно предан, словно амазонка своему копью, и за это ему прощалась его угрюмая злоба.

Когда церемониал, предшествовавший началу совета, завершился, Арпоксаю велели говорить. Он вышел на середину шатра, в круг стоявших по бокам советников, перед Иданфирсом, теперь сидевшим на подушках из шкур барсов, чтобы подчеркнуть интимную доверительность совещания. Арпоксай поклонился, прижав правую руку к сердцу, после выпрямился и жестким, не терпящим противоречия голосом приказал подать жертвенное блюдо бога Арея. Все ждали в полной тишине. Когда блюдо чистого золота, совсем старинной чеканки, с неровными, в зазубринах краями предстало перед ним на вытянутых ладонях старого скифа Агара, древнего слуги хакана, выпестовавшего маленького Иданфирса с детства, Арпоксай развязал принесенный с собой небольшой кожаный мешок.

На блюдо упали дохлая мышь-полевка, хорошо засушенная болотная жаба, сбитый в полете жаворонок. Арпоксай вытащил из заплечного горита пять стрел и медленно, со стуком положил их рядом с крошечными трупиками животных. Агар сморщил мясистый нос и попятился, но блюдо по-прежнему держал перед собой. Никогда старик ни на палец не отступил бы от своих обязанностей, ибо великая мечта его заключалась в том, чтобы умереть вместе со своим царем и быть похороненным в его кургане. Мечта совершенно неосуществимая, потому что для ее исполнения либо хакану необходимо было вскорости покончить свои дни, либо старику прожить двойной человеческий срок.

— Что это значит? — в великом удивлении спросил Иданфирс, но не получил ответа.

Арпоксай нарочно молчал и только многозначительно улыбнулся. Советники решили, что это знак и перед ними одна из тех самодельных загадок, на которые и они сами были большие мастера. На выбор, перебивая друг друга, тут же и предложили множество объяснений, одно утонченней другого. И сам хакан на короткое время отвлекся от тяжких мыслей, включился в игру, желая непременно победы, и то и дело поглядывал на Арпоксая, как бы намекая тому, что первый приз в изощренном состязании необходимо присудить именно царю. Но Арпоксай все еще молчал, как окаменевшая от собственного взгляда голова Медузы. Наконец, видя, что хакан теряет терпение, перестал злоупотреблять царским вниманием.

— Это хорошо, что великий хакан и достойные его мужи, собравшиеся здесь, так горячо принялись отгадывать головоломку, на которую нет ответа.

— Как это нет ответа? — с яростной обидой выкрикнул Скил, наиболее других расстаравшийся в многомудрствованиях.

— Нет ответа, потому что он и не нужен. Все эти предметы не значат ничего, кроме одного. Они привлекли внимание моего хакана и совета, — пояснил Арпоксай.

— Ты хочешь что-то спрятать в траве? Чтобы среди холмов не видно было наших могил? — Это сказал Таксакис, младший хакан и брат Иданфирса, славившийся не столько грозной властностью полководца, сколько умом волхва.

— Младший хакан прав. Пусть у Дария расколется его черная голова, когда он будет решать эту бесплодную загадку, — одобрительно сказал воин-волхв и поклонился.

— Но что же нужно скрыть среди этой дохлятины? — в нетерпении хлопнул ладонями по шкурам подушек хакан Иданфирс.

— Вот это! — Арпоксай вынул из поясного мешочка крохотный бронзовый сундучок, опрокинул его над блюдом, и подле мертвой мышки пыхнуло зеленым сиянием. — Не прикасаться! Под страхом смерти — не прикасаться к нему! — крикнул что было силы Арпоксай, видя, что любопытный и опасливый Скил потянулся к камню, якобы проверить его настоящую драгоценность. Скил отдернул руку, не на шутку испугался.

— Что это за гадость? — снова спросил младший хакан и опять как всегда оказался прав. Иначе как гадостью и сам Арпоксай не стал бы называть этот жуткий глаз змеи.

— Неважно, что ОН такое. Важно, что ОН может. И что сделает. Отправь посольство к Дарию, мой хакан, отправь без промедления. И я сам пойду с блюдом во главе. А когда Дарий примет подношение, а он примет, ибо даже Скил не смог устоять перед обаянием камня, его постигнет безумие. Ибо таково проклятие, заключенное в НЕМ для нашего врага.

— Безумный Дарий! Ха-ха-ха! — довольный, засмеялся хакан и потер свои ладони. — Кто же тогда поведет его войско?

— Безумие, которое постигнет Дария, не будет явным… Постой, мой хакан, дай мне сказать до конца. Что толку, если в мидийском войске станет иной начальник? Может, еще более свирепый и опасный? Лучше уж пусть его ведет нынешний Дарий, но Дарий, который из многих решений своей судьбы-мойры выберет самое глупое и бесплодное! А камень заставит поступить так, едва только Гистасп коснется его хотя бы пальцем. А он коснется, уж можешь мне поверить.

— Но что же нам делать после? — спросил Иданфирс, не до конца все же успокоенный витиеватым обещанием.

— А после ты выйдешь в поле, чтобы дать бой. Как того и желает Дарий.

— Богиня Табити похитила твой разум! В открытом бою нам не выстоять против персидских полчищ! — гневно крикнул Иданфирс, и гул голосов подтвердил его правоту.

— И не надо. Вы только выйдете на бой, но не примете его. Зато скифское войско сможет отступить и разделиться, и каждая его часть поведет за собой персов. Заманивая в бесплодную степь без воды, жаля и терзая без пощады в коротких набегах, пока враг наш совсем не ослабеет и одним лишь желанием его не станет поскорее убрать копыта своих коней с нашей земли.

— Дарий не пойдет на это, он же не глупец, — пробурчал зловредный Скил из тени трона.

— Пойдет. Камень заставит его, — произнес так, будто изрекал пророчество, Арпоксай.

— Но после он все равно вернется. И возможно, с еще более великими полчищами, — предостерег его младший хакан Таксакис.

— Не вернется. И у него не будет больше побед. Ни на нашей земле, ни на чьей-то еще. А после, очень скоро, и срок его жизни подойдет к концу. А когда третий по счету царь, носящий такое же имя, сядет на трон в Сузах, все его царство перестанет существовать, и род Ахеменидов угаснет. И проклятие камня завершит свою работу. Но это будут уже не наши заботы и даже не наших потомков.

— Звучит ужасно, но… Да будет так, — изрек Иданфирс и сделал охранительный знак в сторону глаза змеи. — А сейчас унеси ЕГО прочь. Одно присутствие этой зеленой твари вселяет в меня кошмар ночи. А никто еще — ни дух, ни человек — не мог похвастать тем, что смог напугать меня, бесстрашного владыку Иданфирса.

Посольство приближалось. Персидские стражники расступились в стороны, скривив лица в презрительных ухмылках. Но тронуть послов, конечно, было немыслимым делом, и Арпоксай со своими конниками въехал без препятствий в ограду из копий. Дарий ждал.

Посол встал на одно колено. Это не вышло унижением, а таков был ритуал. Хоть Гистасп и царь с вражеской стороны, но все же он великий государь, которому принадлежит немалая часть вселенной, от земли фараона, до согдийских пастбищ и оттуда обратно до Геллеспонта. И уважение должно быть соблюдено.

— Мой хакан Иданфирс, сын Зевса-Папая, избранник Апи, любимец Посейдона-Тагимасада, посылает к тебе, Дарий Гистасп, великий царь Персии и Мидии и всех твоих земель, по божественному праву взошедший на престол в Сузах — по милости Ахура-Мазды, в Вавилоне — по воле Мардука, в Фивах Египетских — как воплощение Ра.

Закончив необходимое перечисление титулов обоих владык, Арпоксай склонился и сложил под ноги Дарию заветное блюдо.

— Здесь ответ моего хакана. И если великий Дарий все еще желает битвы, пусть вывесят над его лагерем двойной царский стяг. Если нет, то ты, Дарий, прослывешь мудрейшим среди царей, буде просто уйдешь с нашей земли. — Арпоксай с лукавой потаенной улыбкой поклонился еще раз. Он уже успел заприметить жадный взор Гистаспа, устремленный на изумрудный глаз небывалого размера и невиданной глубины и чистоты.

Когда послы удалились прочь, в шатре поднялся настоящий гвалт. Уже раболепные придворные шептали в уши Дарию, что подношения те — не иначе как к признанию хаканом своего поражения.

— Он отдает тебе воду, ветер и землю, оттого и жаба, птица и мышь, — твердили подхалимы на все голоса, желая, чтобы на них царь обратил свой взор.

— Когда глупость слишком велика, она становится заразной. — Это сказал Гобрий, ближайший советник и лучший военачальник царя. — Не слушай их, Гистасп, ибо весь их ум на их языках. Если Иданфирс желает сделаться твоим рабом, к чему тогда его послам предлагать нам драку, а иначе советовать убираться прочь из их драгоценных степей?

— Тогда пусть ты, Гобрий, станешь толкователем, раз уж с нашей легкой руки все могущественнейшие маги Персии были без жалости истреблены. Или надо было пощадить хотя бы одного? — с подвохом спросил Гистасп, но уже не очень следил за ходом придворной перепалки. На ладони он подбрасывал, впрочем, очень осторожно, дивную драгоценность, переданную ему послом. Все же что ни говори, а этот дикий степняк очень учтив даже со злейшими врагами. И если эта блистающая морскими огнями изумрудная каменная гладь всего лишь призвана подсластить горький полынный сок оскорбления, что же, он готов признать у царя всех скифов наличие хороших манер.

— Обойдемся и без шарлатанских трюков. Чтобы истолковать послание, много ума не требуется, это по силам даже мне, скромному прислужнику твоего величия, — пробурчал задетый за живое Гобрий. Что и говорить, он и был некогда зачинщиком массовых казней персидских магов, но, Мардук да засвидетельствует его слова, никогда не видел в их фокусах ни малейшего проку. — Я думаю, смысл этих знаков таков: заройся в землю, как мышь, улетай прочь с поспешностью птицы или скройся в болота, как лягушка, иначе стрелы моих воинов истребят всех персов, до последнего обозного раба.

— Значит, мы выйдем на битву завтра же, и пусть над моим шатром поднимут двойной стяг Ахеменидов, — постановил Гистасп, все еще подбрасывая камень на ладони, не в силах отвести глаз от его удивительных чудес. И грядущее сражение, и даже воинственные, довольные вопли приближенных сейчас не вызвали в нем никаких ответных чувств. Дарий желал наслаждаться новой игрушкой и сейчас думал лишь о том, как лучше и надежней вставить ее в оправу и прикрепить к своей царской шапке. И непременно сегодня же. Он желает носить на своем челе такую красоту, достойную только его, царя царей. Даже смердящий конским потом здешний хакан это понял и отправил в дар то, что недостоин носить сам.

А на следующий день боевые пехотные порядки и конница вышли в степь. И хакан Иданфирс выстроил свое воинство ровно напротив врага в одном полете стрелы. С обеих сторон уже неслись подначивающие крики, порой и грубые оскорбления, битва вот-вот должна была грянуть во всем ее кровавом вое копий и стрел и блеске мечей.

Арпоксай стоял поодаль на правом крыле, последний в ряду своих конников, отборных воинов, имевших по десятку, а то и по более, человеческих кож на древках тяжелых копий. Его отряд и должен был стать замыкающим, что отсечет всадников Дария от основного войска — в случае если персы слишком скоро придут в себя и начнут преследование.

В рядах врага уже загремел барабан, значит, сейчас и дан будет сигнал к атаке. И Арпоксай понял, что пора. Он развязал мешок, в котором сидел — нет, вовсе теперь не нагловатый Тох, а серый степной заяц, на рассвете пойманный им в силки. Вспомнив тайные волхвовские наречения, Арпоксай погладил зайца между ушами, при этом шепча ему по секрету. Потом резко выбросил зайца из седла вдоль линии конников, на межу посреди двух замерших в готовности армий, и заяц бросился бежать ровными, гладкими скачками по ничейной пока земле. И тут, словно черное облако саранчи, с гиканьем и свирепыми воплями, скифское войско бросилось за быстроногим зверьком. Все пока шло так, как и было задумано. В рядах противника хорошо были видны замешательство от непонимания маневра и явное недоверие: уж не обманывают ли персов их собственные глаза? Скифы тем временем уходили прочь по степи. Немедленно разделившись надвое, теперь уж парные отряды мчались в разные стороны, расходясь острым углом. И когда облако душной степной пыли почти готово было рассеяться вдали, враг одумался и бросился в погоню. Нестройной оравой, сыпя проклятиями и стрелами вдогонку. Для царя царей это ведь неслыханное унижение и бесчестие — что дикие кочевники так явно выразили ему свое пренебрежение, предпочтя честной битве ловлю какой-то презренной длинноухой твари. И Дарий кинулся догонять. Тут-то наперерез и выскочил отряд Арпоксая. Лишенная в спешке здравого смысла и единой командирской власти, персидская конница в безумстве своего гнева понеслась за тяжелой скифской кавалерией. Арпоксаю того и надо было — тем временем из степи уводили обозы с женщинами и припасами, пока персы сбивали копыта своих лошадей в бесплодной гонке. А Дарий, словно помраченный в разуме, гнал и гнал преследование вперед. Пока не понял, что гонит впереди себя лишь степной ветер.

Когда уже светозарный Тойтосир-Аполлон, устав от дневных трудов, готовился удалиться на покой в вечный океан, Арпоксай со своим отрядом нагнал в степи царское войско. Довольный, подъехал он к походному царскому шатру, передал дежурному стражу меч, лук и кинжал и вступил в пределы царского покоя, гордый честно исполненным делом и в предвкушении награды. Место первого жреца бога Арея и ближнего советника Иданфирса, не меньше, — вот что наверняка ожидает его за верную службу.

В шатре, помимо самого хакана, были только его брат Таксакис, старый слуга Агар и личный телохранитель, огромный, как погребальный царский курган, чуть глуповатый Савл. Но, видимо, церемонии торжества еще впереди, а теперь хакан, в знак особого отличия, желает сказать ему несколько слов наедине. Так и вышло. Иданфирс произнес все подобающие благодарственные речи и, прежде чем обозначить награду, спросил:

— Скажи мне еще одну только вещь. Не в силах ли будет Гистасп неведомым нам образом отвести проклятие камня? Можешь не скрывать от нас правду, ибо какова бы она ни была, для нас верный наш слуга Арпоксай навсегда останется мудрейшим среди мудрых.

— Он не сможет, мой хакан. Никто не сможет, кроме меня, даже если и узнает секрет. Но и секретом и властью над проклятием камня до истечения сроков его исполнения владею только я один. И уж поверь мне, мой хакан, я никак не собираюсь избавлять Дария от уготованной ему участи. — И Арпоксай позволил себе рассмеяться, чтобы подчеркнуть удачную шутку.

Иданфирс засмеялся тоже:

— Тебе это и не удастся, мой верный старый воин, на это есть и моя воля.

Хакан коротко взмахнул рукой. И тут же в горло Арпоксая вонзился свистящий в полете кинжал — телохранитель Савл прекрасно и без колебаний исполнил свою работу.

— Верность мертвых — наилучшая в этом мире, потому что ненарушима. Постарайся же, мой Арпоксай, сохранить ее и в мире ином и не таи обиду, — произнес Иданфирс, обращаясь уже к безмолвному трупу бывшего своего слуги. — Мне не нужен твой секрет, и пусть он останется навек непроизнесенным. Неси его и дальше, в царство другого владыки — Аида, и делай это с достоинством, как поступал при жизни. И пусть Апи пребудет твоей заступницей.