Любимое чудо

Алиса Анисимова, 2021

Меня зовут Алина Арашина и я никогда не стремилась стать лучшей, просто жила своей жизнью, обычной, до боли знакомой. Хотела вырасти, потом боялась взросления. Весь мой мир разделилась на множество маленьких глав, которыми я жила, а потом всё изменилось. Когда ты любишь человека, когда знаешь, что он сейчас рядом с тобой, нужно уметь ценить эти моменты, иначе их так просто потерять. Это история моей жизни. Моей боли. Моих страхов и той сладостной, всепоглощающей любви, которую довелось пережить.

Часть первая

Когда я была маленькой, ещё дошкольницей, любящей всё своё свободное от домашних посиделок, приёмов пищи, сна и чего-нибудь такого, что требовало срочного присутствия, проводить на улице во дворе, с друзьями, всё было прекрасно. Ребёнок, не столкнувшийся с массой коллективных бед, когда каждый считает своим долгом найти изгоя и всеми силами портить ему жизнь, может прекрасно сосуществовать со всем миром, не задумываясь о плохом.

Мои светлые, коротко остриженные после экспериментов с чёлкой, волосы торчали во все стороны. Гроза крапивы и лопухов, Алина Арашина вставала ровно в восемь часов утра, умывалась, кушала, одевалась, а после шла на обход территории.

Всегда казалось, что в такие моменты насекомые прятались по домам и лишь самые храбрые оставались на поверхности, куда-то спеша по своим делам. Мои загребущие руки тянулись к этим панически убегающим козявкам, пытающимся оставить свои многочисленные конечности на теле, а не в пальцах страшного существа.

— Алин, ну новое же платье!

Хотелось бы оставить его таким же новым и чистым, пахнущим магазином, лавандой, но я никогда не замечала, как оно снова и снова купалось в грязной луже.

— Вот починят дорогу, тогда и поговорим.

Я старательно копировала фразу папы, которую он повторял на все возмущения мамы об испачканной обуви. Во всём виновато правительство, не желающее чинить наш двор, мужчина, идущий не глядя и оттого попадающий в грязь, ни в чём не виноват. Как и его дочь.

Поговорим… Некое эфемерное слово, означающее промежуток времени равный как секунде, как и вечности. Ну, однажды мы ведь точно поговорим, обещаю. Так можно говорить до скончания веков, пока мир не обвалится в пропасть, а мы все не сгинем вместе с ним.

Мама особо ничего не рассказывала о школе, но мне отчего-то безумно туда хотелось. Школьные принадлежности, мимо которых мы проходили в магазине, буквально притягивали к себе как мощный магнит. Хотелось быть причастной к чему-то доколе невиданному, новому, неизведанному. Вполне адекватное желание для ребёнка, коим я и была.

Взрослые всегда умилялись. Какая милая девочка, как она трепетно хочет поскорее вступить в новую жизнь, которая ещё остаётся покрытой завесой тайны.

Потом умиляться не пришлось.

Никогда не могла всерьёз пожаловаться на детство. Оно у меня было прекрасным, полным интересных занятий, свободы и возможности существовать как ещё маленький, растущий человек.

Во дворе помимо меня жило ещё две девочки сестрёнки, Даша младше, Юля старше и несколько мальчишек, гурьбой носящихся по улицам. Самые старшие, те, которые уже в силу своего «солидного возраста» не могли позволить себе вот такую беготню, частенько находились в няньках у младшего поколения. Их попытки следить за нами чаще оборачивались разбитыми коленками и попытками угнаться за хохочущей, визжащей от восторга, мелкотнёй.

— Я здесь! Здесь! — кричал один.

— Догони! — вопил второй и из-под кроссовок буквально выстреливали камни.

Родители всегда сравнивали нас с гоночными машинами и старались не пускать на детскую площадку для самых маленьких. Где карапузы, едва научившиеся удерживать своё тело в относительном равновесии, наслаждались вниманием своих мам и редких пап, возвышающихся над ними монументально стоящими скалами.

Не смотря на столь незаметные для нас ограничения, нет-нет, а кто-нибудь всё равно туда пробирался, громко смеясь и подбрасывая в воздух песок. Некая маленькая победа. Которой впоследствии можно было похвалиться.

В деревянных домиках девочки варили еду, рассчитывались листьями, носили песок, качали кукол и всячески «кормили» мальчиков, порой прибегающих к ним. Это была наша игра, буквально узаконенная документально, нацарапанный на коре свод правил до сих пор хранился моей мамой.

Родственницы, у кого тоже были дочери, всегда удивлялись моему характеру, о чём постоянно говорили маме. Как это возможно, такая красавица, умница, вроде бы не мальчишка сорванец, а всё равно бегает с ними, гоняет на велосипеде, забивает мяч в ворота. Кричит с импровизированных трибун.

— Неужели она всегда была такой? — качали они головами и упорно дарили мне кукол в розовых платьицах.

Папа подарил игрушечный автобус.

В моей жизни вечно всё перекручивалось, дробилось на части. Вроде бы девочка, а в то же время уже рисует на лицо полосы, втыкает в причёску перья голубей, любящих погулять во дворе огромной стаей, и уже бежит вперёд, громко крича, изображая индейца.

Взрослым было не объяснить, отчего это так классно, отчего сидение на месте и рисование портретов — скучно, а все слова о том, что нужно спокойно сидеть за столом, не дёргать ногами, не прыгать по коленям — пролетают мимо.

— Вот ты так хочешь в школу, а там так нельзя.

— Ну и что?

Мне было искренне не понятно, почему все так стараются изменить моё поведение и облачить в нечто розовое, с массой оборочек, рюш и пуговок, застёгивать которые являлось сущим мучением.

Взрослые это прекрасно понимали.

Я видела себя завоевательницей других миров. Справедливой правительницей, сильной, храброй воительницей, спасающей родину от страшной угрозы. Всё это постоянно фигурировало в моих снах, рассказах, однако взрослые старательно закрывали глаза, пропуская мимо ушей абсолютно все без исключения восторженные речь, пестрящие многочисленными подробностями.

— Алина, ну пойми, не нужно смотреть столько фильмов на ночь. Ты становишься слишком активной, вот такие сны и снятся.

Но я не хотела жить иначе.

Меня всё вполне устраивало и было совершенно не понятно, отчего моей маме хотелось изменить самое сердце столь любимых интересов.

— Неужели ты не можешь усмирить собственную дочь? — мои многочисленные родственницы всегда считали своим долгом указать на это.

Мама что-то говорила, пыталась оправдать меня, себя. С каждым разом делать это становилось всё сложнее. Уже не списать на возраст, любовь к беготне, бьющую ключом энергию.

— Не можешь?

Она не могла.

Я была неусмиримой.

Мои любимые конфеты стоили совсем дёшево и мама частенько давала несколько звенящих монет, чтобы я смогла купить что-нибудь вкусное в неподалёку стоящем ларьке. Там работали две женщины, заменяя друг друга и приходилось выгадывать именно нужную смену, дабы не попасть на многочисленные расспросы.

Одна из них двоих, с постоянной завивкой на голове, что делало её похожей на барашка, постоянно выясняла, не вредно ли есть столько сладкого, следят ли за этим взрослые, почему бегаю одна, а не беру с собой сопровождающих.

— Ты же ещё такая маленькая, — говорила она, а я злилась.

Ну неужели ей правда так нужно было знать все подробности?

— Мама рядом, ждёт меня.

Приходилось спешно запихивать конфеты в карман, одну засовывать в рот и со всех ног убегать. Впрочем, завернув за угол тут же останавливалась, восстанавливала дыхание и шла уже спокойно. Всегда надеялась, что эта женщина не выйдет из своего ларька и не проследит мой путь до дома.

Отчего-то именно это пугало больше всего.

Другая же была великолепной. Она только коротко уточняла, что мне нужно, тщательно взвешивала, вручала мне очередной пустой конверт с красивой маркой, пакет со сладостями, забирала деньги и прощалась.

Однажды меня безумно увлекли цветные марки, настолько, что я стала забирать все конверты родителей, чтобы вырезать оттуда. Вот так незаметно и началась эта долгая любовь.

Мама между делом рассказала своей знакомой на прогулке, та другой, так и пошло. Наш двор был достаточно маленьким, все друг друга знали, именно из-за этого любая сплетня в мгновение ока разлеталась по всем квартирам, умудряясь охватить едва ли не весь город.

Зато для меня это послужило прекрасной возможностью получать конверты с красивыми марками от всех, кто так или иначе помнил о таком невинном увлечении. Многочисленные родственницы даже хвалили маму, хитро улыбаясь. Мол, какая у тебя дочка молодец, наконец за ум взялась, перестала бегать с мальчишками.

Они просто ничего толком не знали.

В начальной школе я влюбилась. Совершенно адекватная девочка с огромными бантами на голове и вечно распахнутыми глазами, вдруг превратилась в маленького сыщика, имеющего видимо врождённые умения отыскивать всю необходимую информацию. Объект моего желания являлся лопоухим и довольно низким мальчиком. Постоянно шмыгающим носом, но отчего-то кажущимся самым красивым на этом свете.

Мы не начали встречаться, не начали держаться за руки и говорить всем, что скоро поженимся. Его просто увезли в другой город родители и на этом пылкая любовь мигом прекратилась. Летние каникулы внесли окончательное равновесие в мой пока что неокрепший разум и всё снова встало на круги своя.

— Ну, ничего, — говорила мама, — будет у тебя ещё сотня кавалеров.

Сотня не сложилась, может и к лучшему.

А дальше была школа, были одноклассники и год за годом я всё больше менялась, прекращая представлять из себя милую маленькую девочку.

Мама тогда ещё имела силы постоянно возмущаться, куда катится её дочь. Оценки оставались хорошими, поведение отличным, вот только эта внешность могла довести любого до ручки, особенно близкого родственника.

— Думаешь, если будешь так одеваться, одноклассники проникнутся к тебе уважением? — спрашивала она раз за разом, словно один прошедший день мог что-то изменить.

— Они в любом случае будут меня унижать.

— Будут, пока ты не начнёшь нормально одеваться.

Вот и вся помощь.

Папа просто махнул рукой сказав, что я имею полное права самовыражаться и уехал на работу. Работа, дом, семья, работа, какой-то замкнутый круг получается.

В школе всё оставалось как прежде.

Ещё позавчера днём, часа в четыре, я хотела просто отдохнуть, посмотреть фильм, расслабиться. В конце концов это был мой заслуженный выходной, в который следовало выключить телефон, задёрнуть плотные, почти не пропускающие свет шторы, потушить свет, включить какую-нибудь слезливую мелодраму на сорок серий и, укутав ноги в плед, забыть обо всём, разглядывая лица актёров, тщетно пытающихся отыграть необходимые эмоции.

— О, Костя, прошу, прости! — взывала блондинка, заламывая руки.

— Ты дура, — оборонил Костя, стряхивая её ладонь со своего плеча.

Идеальная картина, состоящая из двух людей, мало представляющих страдание. Зато у актрисы глаза красиво накрашены, а Костя… Костью можно показать моему однокласснику, пусть так оденется и все девочки его.

Телефон выключить забыла, он-то и прозвенел ровно в четыре тридцать дня, выплёскивая на сонный мозг последние новости, рассказы о красивом платье, выборе салона и выполненных по последнему писку моды ногтях, в случае чего имеющих все шансы стать оружием убийства или же средством самозащиты. Ни тебе балончиков, ни умений драться. Ногтями в глаз и всё, готовенький лежит, корчится от боли, дырочку руками зажимает.

Отрешиться от мира не удалось, в телефоне белокурая Олечка, в моменте пика эмоций задирающая брови, рассказывала о своих планах на выпускной, между делом задавая самый важный вопрос в её жизни: «С кем лучше пойти?».

Широкий выбор мальчиков, не так ли. Куда не плюнь, везде красавцы. Вчера вот темноволосый Алексей, смахивающий на актёра, но, видимо, очень скрытного, раз о нём никто не знает, предлагал пойти вместе. Точнее поехать, ведь его отец выделил для единственного сына и по совместительству наследника машину с личным водителем.

Костя вот тоже ничего, бедноват правда, но зато какие делает комплименты, ух, закачаешься. Может ночью встать под окном и запеть песню собственного сочинения, отчего-то смутно похожую на стихи известного поэта.

От меня требовали ответа. Срочного и непременно правильного, ведь завтра уже должно было сформироваться полноценное решение. Мальчики. Конечно, не вещи, но сочетаться должны, иначе никак. Голос Олечки с каждой минутой повышался и повышался, пока не сорвался на писк, после чего наступила тишина, прерываемая лишь тяжёлым дыханием.

Следовало спросить, всё ли хорошо, не сорвала ли моя собеседница свой прекрасный голос и может ли прочитать длинную речь, призванную выжать из выпускников хоть одну скупую слезу. Следовало, но не хотелось. Человек, вообще, странное и запутанное существо, да ещё и нежелающее соблюдать все необходимые правила этикета.

Минуту в телефоне царил покой, после чего голос осторожно спросил: «Так с кем идти?» — и замер в ожидании ответа. Видимо Олечка затаила дыхание либо отключила микрофон, боясь пропустить заветные слова. Я пожала плечами, словно собеседница могла меня видеть и посоветовала погадать на кофейной гуще, с уверенностью заявив, что так ошибиться просто невозможно.

Зазвучали гудки. Одноклассница была возмущена советом и решила найти более компетентных люде, имеющий большой жизненный, и не только, опыт. Если она и хотела, чтобы моя гордость возопила от обиды, то малость просчиталась.

— Увы, увы… И так бывает.

Насмешка ли то или просто желание хоть раз в жизни достойно ответить не только Оле. Наверное, всё сразу, иначе и не объяснишь. Я вздохнула.

— Вот и приехали.

Приехали массово, без шанса на передышку.

Раз уж отдохнуть не удалось, собеседников под стать найти всегда весьма проблематично, я решилась на отчаянный шаг, а именно выбор наряда на выпускной, который должен спрятать меня от чужих глаз.

В шкафу ровным строем висели футболки, рубашки, потёртые джинсы, юбки до колена, толстовки, в которых мог утонуть слон — стандартный набор среднестатистической девушки, давно забывшей слово «стиль», вот только ничего даже отдалённо похожего на праздничное. Последнее красивое платье, купленное специально для особого дня, стало маленьким в четвёртом классе, на этом любовь к шикарным нарядам закончилась.

— Я ушла!

Вот так привычно и быстро можно выбраться из дома, обозначив свой уход и временное отсутствие. Магазин…

Я даже не собиралась особо наряжаться, планируя откопать где-нибудь более-менее строгую юбку и блузку под цвет, а может быть удалось бы найти и классику: чёрный плюс белый, равно душевное спокойствие и отсутствие необходимости выискивать нечто новое. Вот только Олечка разнесла мои надежды в пух и прах, крича о великом дне, после которого мы может быть никогда не увидимся, а значит нужно произвести на всех хорошее впечатление.

«Ты просто не пытаешься осознать, насколько этот день велик!» — злилась она, подбрасывая в воздух почему-то именно мои распущенные волосы. Пришлось согласиться со всеми утверждениями и отметить в памяти новую задачу. Если взрослая жизнь такая же, то мне уже не хочется взрослеть.

И вот теперь ноги несли меня в магазин, за всеми необходимыми покупками.

Но то было позавчера, а сегодня я уже стремилась на всех порах вперёд, ожидая шума, гама, знакомых лиц и вечных вопросов, не сгорит и бледная кожа, превращая меня в самого настоящего вампира.

Девятнадцать лет вообще странный возраст. Вроде бы уже не дети и можете с уверенностью заявить, что готовы ко взрослой жизни, но с другой стороны всё ещё купаетесь в собственных попытках превзойти всех вокруг, идя не только по головам, но и по чужим эмоциям.

Что изменилось с начальной школы? Что изменилось со средней? За столь вроде как длинный, но в то же время короткий срок, почти никто не изменился, блуждая в вечных попытках найти самого слабого. Толстый, худой, бледный, загорелый, умный, глупый. Ее столь важно, чем выделяться, сам факт отличия от других уже ломает многочисленные рамки, заставляя обидчиков всем скопом нападать на ни в чём не повинную жертву.

Это некая закономерность, нечто такое, что уже давно перестали пытаться исправить, изменить, сделать лучше. В таком случае остаётся только ждать и надеяться на лучший исход.

— Арашина, ну давай быстрее, только тебя и ждём!

В классе нет и половины людей, но присутствующие этого не желают замечать, для них главное совсем другое, а именно необходимость срочно выместить на ком-нибудь злость за задержку тех, кто совсем уж не горит желанием приходить на выпускной.

Инна Бунина — главная красавица класса, темноволосая, с густыми бровями. По её рассказам чистокровная цыганочка, щурит глаза, оглядывая меня с ног до головы. Уж кто-кто, а она с первого класса совсем не изменилась, ещё в тот далёкий год окинувшая мою скромную персону таким же презрительным взглядом.

Те далёкие годы никогда не проходят без следа.

Первого сентября я, спрятавшаяся за огромным букетом маленькая девочка, очень уж сильно не хотела отпускать руку мамы, стоящей рядом и укоризненно смотрящей на меня. Её тянуло к другим родителям, подругам, приятельницам, просто знакомым, а дочь, обязанная в этот момент стоять вместе со своим классом, задерживала.

Кое-как пристроив к остальным, передавая крошечную ладонь, похолодевшую от волнений, классной руководительнице, она наконец смогла уйти, помахав рукой и напоследок напомнив, чтобы я вела себя хорошо. Инна, сокращать её имя или добавлять уменьшительно-ласкательный суффикс я так и не решилась ни под каким предлогом, внимательно оглядела мой скромный наряд и громко фыркнула, складывая руки на груди. С этого всё и началось.

Косые взгляды стали моей визитной карточкой. Ужасной, противной, от которой хотелось избавиться, отмыться.

— Ну и где остальные?

В недовольном голосе красавицы нашего класса засквозила истерика, которую та готовилась выплеснуть на кого угодно, оказавшегося рядом. Максим Легошин, её главный ухажёр, большую часть времени проводящий в спортивном зале, заграбастал любимую за талию, прижимая к себе.

— Не волнуйся, скоро подойдут.

Мне захотелось засмеяться, уж слишком комично выглядел этот парень, пытающийся одновременно и напрячь все мышцы, и вжать живот. Остальные присутствующие тактично отвернулись.

Если обычный человек на семьдесят процентов состоит из воды, то Макс лишь на двадцать, остальное занимают протеиновые коктейли и всякие фруктово-овощные смузи, хранящиеся в его огромной сумке.

Вообще об этой сумке не знал разве что глухой. Волшебное место, по шутливым рассказом обладающее как минимум пятым, а то и десятым измерением, куда складывалось всё необходимое, включая сменную одежду, две пары кроссовок, пять бутылочек с понятным наполнением, шесть коробочек с едой, расфасованной по специальным отделам, зубная щётка, паста, чайник, несколько зарядных шнуров и по легендам даже кошка, случайно заблудившаяся в недрах сумки, а в полнолуние выбирающаяся наружу, дабы забрать с собой ещё несколько вещей.

Но то были легенды.

Я планировала просто пройти к своей парте, тихонько там сесть и почитать что-нибудь из скаченного, может быть послушать музыку, однако не получилось.

— Ого, это кто у нас тут, а… Ара… Короче, попугайчик, сгоняй за пивом, не стой без дела.

То, что разговаривали со мной, я поняла только раза со второго, когда в плечо уже толкнули, обращая на себя внимание. Гоша Тихонов, совершённая противоположность своей фамилии, громко обозначил своё присутствие для всех, развалившись за партой и для пущего порядка в очередной раз пнув ногой.

— И с кем я разговариваю? — было видно, что ему хотелось срочно с кем-нибудь поругаться, но так как другие на столь непритязательную роль не подходили, приходилось выкручиваться. — Давай, попугайчик ара, пивка хочется, слетай, принеси.

Красавица Инна визгливо рассмеялась, уцепившись острыми когтями за плечо ухажёра. Тот в свою очередь в очередной раз напряг мышцы, предпочитая следовать уже проторенной дорогой.

— А мне захвати мороженное!

В глазах Максима можно было заметить старательно крутящиеся шестерёнки мозга, обрабатывающие информацию. В конце концов он осознал, что приказ относится не к нему и стал сосредоточенно обкусывать заусенец на указательном пальце, столь неудачно успевший образоваться.

Очередной толчок показал, что от меня так просто не отстанут. Пришлось медленно подняться, стараясь не потерять ту малость, оставшуюся от моего самоуважения и выйти в коридор, плотно прикрыв дверь. Никуда идти я не собиралась, но возвращаться прямо сейчас было бы верхом безумия.

Мимо пробежала толпа детей. Сразу назрел вопрос, что они делают в наш выпускной, а потом вспомнилось — дети завуча, оставить не с кем, вот и таскаются с ней на работу, учась быть такими же стервозными, как и главные сплетницы школы. Так сказать учатся у лучших.

Не сказать, что все поголовно кроме меня были ужасными людьми. Я лично знала нескольких учеников, которые по своему характеру являлись буквально местными зажигалками, умеющими сплотить всех и вся, организовать любой праздник, забыть о неких подразделениях в среде учащихся.

— Да уж, скорее всего она опять будет выглядеть как бомжиха… — раздавшийся голос резко оборвался и, обернувшись, я увидела Олечку, уцепившуюся за руку самодовольно улыбающегося Алексея Островского. — А, Алина, привет, мы тут… Впрочем. Не важно. Классная здесь? Чего под дверью стоишь? Наши собрались?

Не дожидаясь пока я открою рот для ответа, Олечка упорхнула в класс, сладко улыбаясь своему спутнику.

Заминочка вышла, моя персона так некстати прервала обсуждение моей же персоны. Трагично, прям до наигранных слёз. Одной половине захотелось заплакать по-настоящему, другой подраться. Третьей я ещё не обзавелась, так что к равновесию пришла не скоро.

Мимо снова пронеслась неугомонная троица. Любых других уже отправили бы в гардероб, чтобы те находились под присмотром охранника и уборщицы, увлечённо разгадывающих кроссворды, но вот с этими так нельзя, дети завуча неприкосновенны.

— А ну тихо!

Вот так всегда. Вначале срывают злость на тебе, потом ты сбрасываешь свой негатив на других. Во всяком случае это мой последний день в этом учебном заведении, завтра уже полноценная свобода, а значит можно и пожурить распоясавшихся сорванцов без ущерба для себя.

Дети прыснули во все стороны как муравьи, затем собрались обратно в кучку и унеслись вниз по лестнице, проверять на прочность терпение других выпускников и работников школы.

— Арашина, привет, чего стену подпираешь? Боишься, что без тебя упадёт?

Сердце вначале замерло, а после ускорило ход, отдаваясь гулом в ушах. Между нормальной скоростью ответа и замедленной, мой заторможенный мозг выбрал второе, как итог, свой рот удалось открыть только через несколько секунд, растянувшихся в вечность.

— Боюсь, что без меня упадёт вся школа, — сказала тихо, в спину, впрочем, как и всегда.

Матвей Ермаков, единственный парень, худо-бедно строящий со мной редкие диалоги хотя бы из вежливости, неспешно прошёл мимо, видимо устав дожидаться ответа, а моё сердце ухнуло куда-то вниз. Влюблённые девочки глупы и наивны, не так ли? А теперь стоит помножить на два, и затем на четыре. Вот настолько глупа и наивна я.

Хорошо, что у него нет доступа к моему телефону. Четверть галереи, та, которая не заполнена фотографиями природы, животных и домашки, полностью посвящена ему, а в заметках указаны и адрес, и телефон, и даже предпочтения в еде, одежде, книгах, фильмах. Если бы кто-то посоветовал выбрать профессию детектива, я бы согласилась, но пока остались лишь девичьи фантазии о таком шикарном несбыточном и далёком.

–…И что, он клюнул?

–…Да даже не смотри туда, какая чушь!

–…Клуша клушей, чего ты хотел.

Закрытая дверь не скрывала громкие голоса и, прислушавшись, можно было вникнуть в разговор, угадать, о ком кто говорит.

–…Поскорей бы всё закончилось… — в усталом голосе Маришки Демидовой проскользнула грусть.

Тут уж я удивилась по-настоящему, без прикрас, тщетно припоминая, когда ещё наша главная заводила и душа компании грустила. Кажется это было лет пять назад, когда её любимый хомячок непонятным образом утопился в унитазе. Тогда ещё Маришка целую неделю ходила как в воду опущенная, после чего родители подарили ей белую мышь, стребовав с дочери обещание всегда закрывать клетку. Мышь, если мне не изменяет память, утонула в ванне, куда её владелица набрала воды.

— Алина? Арашина? Чего же ты не в классе?

Классная руководительница была наполнена желанием собрать всех в кучу и, как великий полководец вести вперёд. Выросли, не выросли, дети, взрослые, перед ней все становились лишь группой лиц, которых следовало немедленно построить.

У неё были вечно всклокоченные волосы, судя по всему ежедневно заливаемые лаком и накручиваемые на бигуди. Между делом наш класс называл её Одуваном на ножках.

Жаловать ей на моих же одноклассников было бы глупо. Вот что сможет сделать эта женщина, уже готовящаяся выпустить нас из школы? Правильно, ничего. Для неё мы больше не представляем особого интереса, а если быть ещё более точной, то она больше не имеет на нас особого влияния. Всё, выросли детки, улетают в дальние края.

Вывалившаяся небольшая толпа одноклассников захлестнула меня сплошным потоком. Гоша больше не требовал пива и вообще забыл про наличие меня в этом мире, отлавливая всех остальных наших, присоединяя их к группе, стройно идущей по направлению к актовом залу.

— Алин, ты случаем Веру не видела?

Моё сердце снова торопливо забилось, сбивая все ритмы. Как там Валя говорил, тахикардия… Вот она самая у меня и случается, причём как только на горизонте появляется Матвей. А что случается когда он заговаривает со мной… Н-да… Лучше и не задумываться.

Валентин Ликушин, в простонародье Валя-медик, всем без исключения поставил диагнозы, с умными видом поправляя очки. Со стороны на это было смотреть особенно весело. Его широкие брови при взгляде на очередного"пациента"вздымались к небу, ну или тянулись в кромке волос, стремясь в них спрятаться, а после он медленно поднимал палец, начиная вещать о том, чем же болен несчастный и как скоро умрёт, если не будет слушать умного человека.

Обычно никто не слушал, Инна вообще закатывала глаза и томным голосом звала своего ухажёра, который незамедлительно надвигался на недовольного Валю."Вы ничего не понимаете!" — возмущался он, но всё же уходил, не решаясь проверять свою прочность. У остальных такой непреодолимой защиты не было, поэтому мы справлялись как могли, от простого игнорирования, до поддержания разговора.

— Ну, так что? — от неожиданности я едва не врезалась в спину Олечки, чинно идущих под руку с Алексеев впереди меня.

Матвей всё ещё ждал ответа, а мой мозг снова забуксовал, в тщетной попытке вспомнить, какой вопрос он задавал. Видимо парень это прекрасно понял, во всяком случае терпеливо повторил:

— Веру не видела?

Я приложила все силы, чтобы снова зависнуть выдала:

— Не, даже не представляю, где она может быть.

Он кивает и уходит вперёд, задавая тот же самый вопрос остальным. В какой-то момент мне хочется провалиться сквозь землю.

У человека есть такая странная способность, или это больше проклятье, только после случившегося начинать придумывать шикарные ответы, действия, которые смогли бы позволить делу принять другой оборот. Я в этом не исключение, поэтому после разговора мой мозг начинает предлагать варианты слов, умных, притягательных, чтобы никто не смог передо мной устоять.

Стоило чуть поправить волосы, улыбнуться, предложить помощь в помощи Веры, куда-то запропастившейся. Именно такие мелочи сближают людей. Вот только заниматься сближением нужно было раньше, когда мы столько лет учились вместе, а не сейчас, в ожидании новой жизни.

— Дорогие наши выпускники!

В актовом зале открыли все окна, расставили стулья, сцену украсили фонарями, бумажными буквами, складывающимися в слова, но даже многочисленные ухищрения не изменили наличие духоты и обязаловку, стремящуюся испортить весь праздник.

Естественно не для всех всё плохо и тускло. Вон, Тарас Ерохин, несмотря ни на что ведущий свой род исключительно от хана Батыя и никак иначе, с счастливой улыбкой что-то пил из пластикового стаканчика, прижимая уж слишком виднеющуюся бутылку алкоголя к груди, пытаясь скрыть её наличие под криво сидящим пиджаком. Если из учителей кто-то этот финт и заметил, то уже просто махнул рукой, с облегчением заключив, что потомок хана всё равно уже скоро отправится отмечать вне стен учебного заведения.

–…И в этот прекрасный день я хочу поздравить вас…

Глядя в горящие глаза директрисы стоило предположить два варианта: она очень рада избавлению от очередного потока учеников, надеясь, что мы вручив цветы, подарки, разбредёмся кто куда, либо, наоборот, всем сердцем нас любит и тщетно пытается эту любовь распространить.

Судя по всему окружающие больше склонялись к первому варианту, отчего на их лицах явно проступало желание поскорее дослушать речи всех желающих, попрыгать под музыку и стремительно унестись вдаль.

— Как праздник? — появление Матвея сломалось все мои планы на душевное равновесие, отчего я снова подвисла, глядя на него. — Как по мне, можно бы сделать торжественную часть покороче, всё равно никто не слушает.

На самом деле так и было. Пока директриса на перевес с учителями предавалась воспоминаниям, упоённо вещая в микрофон, большая часть выпускников общались между собой. Кто-то уже в открытую чокался стаканчиками, даже не смущаясь нашего учителя физика, старательно имитирующего своими взглядами обстрел бомбардировщика времён Второй Мировой.

— Праздник как праздник, скучноватый, — по ощущениям на этот раз я всё же ответила гораздо раньше.

— Хочешь выпить? У Виталика есть шампанское, пиво, водка.

Виталик — наш ходячий автомат с едой и напитками, мог в мгновение ока организовать всё необходимое, причём никто за столько лет так и не сумел узнать, как ему, щуплому парню, удавалось унести на своей спине столько съестного.

— Не пью, спасибо.

Кто бы мог подумать, что доживу до девятнадцати лет ни разу не попробовав алкоголь. Весёлые родственники стали ставить ставки, когда же пай-девочка пустится во все тяжкие, устав от собственного благоразумия.

По лицу Матвея стало ясно, удивился он знатно, в растерянности сжимая в руке пластиковый стаканчик, украшенный розовыми цветочками. Вот и пришло время узнавать нечто новое о тех, с кем учился в одном классе много лет.

— Ты типо за зож?

В глазах застыло столько непонимания, аж смеяться захотелось.

— Да нет, просто не пью.

— А…

Конечно, бедный мальчик не привык к таким поворотам в своей жизни, да и Вера, которую он столько времени искал, не часто отказывалась от возможности, так сказать согреть себя изнутри. Кстати о ней…

— Так что, нашёл, кого искал?

Моё внутреннее"я"радостно закричало осознавая, что ужасная робость сдвинулась с мёртвой точки. Скорее всего уверенность мне приносил факт проявления интереса к самой скрытной и отрезанной от остальных девочке, которую он столько лет замечал лишь иногда, если уж совсем некуда деваться.

— Неа, Верка куда-то запропастилась, на телефон тоже не отвечает.

— Может занята или решила вообще не приходить на выпускной?

Матвей пожал плечами, отпив из стаканчика.

— А, чёрт её знает.

Знает, наверное, остальные молчат.

–…Хочется сказать, как мы вас всех ценим…

То ли речь так затянулась, то ли время необъяснимым образом замедлилось. Во всяком случае речь учителей всё ещё продолжалась монотонным бурчанием куда-то себе под нос. Интересно, они вообще знают, как нужно пользоваться микрофоном, или впервые в жизни взяли его в свои руки.

— И почему я тебя раньше не замечал?

Голос Матвея, чуть расслабленный и вальяжный, впрочем, как и поза, заставляют влюблённое сердце забиться быстрее. Меня накрывает волной необъяснимой нежности, хочется обнять весь мир. Интересно, как простые на первый взгляд слова могут принести человеку столько радости.

Мои волосы необъяснимым образом оказываются зажаты между его пальцев. Для меня это совершенно новое ощущение, немного непривычное, заставляющее смущаться, краснеть. Нет, конечно за косички мальчики дёргали много раз, да и случайных прикосновений не счесть, но сейчас всё было иначе и в груди собрался комок радости.

— А ты красивая…

Матвей смотрел на меня чуть расфокусированным взглядом, словно его мысли находились где-то далеко от этого места. Ну, или же он просто выпил достаточно алкоголя. Здравый смысл буквально разрушил все мои фантазии, погружая в жестокую реальность. Веры здесь нет, есть лишь я и алкоголь, вино, водка, пиво, не так уж и важно, суть одна.

Наконец заиграла музыка, спасшая меня от необходимости отвечать. Захотелось уйти в туалет и выплакаться вволю, так сказать дать своим эмоциям полноценный выход, но рядом всё ещё сидел объект моего воздыхания и мне было не так уж и важно, насколько он трезво оценивает свои душевные порывы. Мы видимся в последний раз, почему бы не позволить ему говорить столько, сколько он хочет. Мне же приятней.

Народ вокруг разбился на небольшие компании и парочки, последние, в свою очередь, вовсю танцевали под медлячок. Девушки прижимались к парням, клали головы им на плечи, все своим видом выражая радость и комфорт. Несколько девочек уже плакали, обнявшись и уткнувшись носами кто в кого. Ох уж эти длительные прощания людей, которые бояться потеряться в масштабе города.

Хоть я не обладала большим количеством друзей, социальными сетями пользоваться умела и сейчас искренне не понимала, отчего разводится столько грусти. Вроде бы не так сложно общаться по интернету и встречаться в те дни, когда удобно. Судя по всему какой-то важный пункт из вроде бы простой схемы выпадал, не давая сложить полноценную картинку.

Матвей, пока что сидел рядом со мной, мялся, обдумывая последствия всех своих решений. Не засмеют ли его друзья, если уважаемый на районе парень пригласит на танец самую невзрачную девочку из, кажется, всей школы.

— Так ты, это… А, точно, не пьёшь.

Смысл как-то плавно ускользнул и от меня, и, судя по всему, от него самого. Во всяком случае появившаяся морщина на его лбу явно указывала на крайнюю степень сосредоточенности.

Танцующие уже поглядывали на нас с лёгким удивлением, пошли первые сплетни.

— Ой, а ты чего сидишь, как истукан? — Олечка как штопор вкрутилась в толпу, прорезая себе путь. — Тебя Алекс ищет.

Обращалась она явно к Матвею, но я зачем-то тоже подняла голову. Лицо Олечки, раскрасневшееся от танцев, выпитого и духоты, лучилось неподдельным счастьем. То ли Алексей так прекрасно организовал их совместное времяпрепровождение, то ли просто в одном месте сошлись все необходимые пункты для полного равновесия с самой собой.

Матвей на её слова кивнул, встал, чуть покачиваясь и отправился на ответные поиски, грозившие закончиться охрипшим от криков голосом и разочарованием в собственном бессилии. В актовом зале найти кого-то больше смахивало на квест сразу же с большим уровнем сложности.

— Так, и ты тоже просто сидишь?

Олечка, судя по всему, устала от танцев, вот и решила отдохнуть, или же Алексей больше не мог выдерживать её непрекращающуюся болтовню, отчего и сплавил на поиски своего друга. Я, зная Олечку, всё же склонялась ко второму пункту и оказалась права.

— А меня вот, представляешь, Алекс отослал. Сказал, что ему нужен отдых от разговоров. И как это понимать?

— Ну… — я запнулась, тщетно пытаясь выкрутиться из щекотливой ситуации. — Может быть ему просто понадобилось поговорить с Матвеем? Ты же сама сказала, что он его ищет.

Полуправда, полу ложь, только ты меня не трожь. Строчка из стишка, выученного с бабушкиной подачи, очень кстати всплыла в памяти. Если бы была чуть смелее, обязательно сказала, но… Да и к чему прерывать Олечкины разговоры. Она же так старается.

Я ощущала себя последней стервой, которая всячески обмывает косточки единственной относительно близкой подруге. Пусть даже не вслух, путь даже в своей голове, но обмывает, мысленно подчёркивая все неровности, шероховатости. Словно мой разум готовился к атаке и уже подбирался к слабым местам противника.

— Ладно, — моя вечно жизнерадостная собеседника рухнула на стул, стоящий подле моего и выхватила у мимо проходящего парня стаканчик, едва не расплескав содержимое. — Скажи Виталику пусть нальёт тебе ещё, Оля попросила, — она хихикнула глядя на высокого выпускника, ростом метра под два, печально опустившего голову и равномерно, словно айсберг, двигающегося по направлению к опознанному в толпе людей Виталику. — Так, на чём остановилась?

На мгновение я поняла все страдания бедного Алексея, которому просто так скрыться было не дано и в этот момент захотелось уйти. Просто бросить всё и покинуть это заведение, забыв обо всех мелких неурядицах.

Было круто, но я хочу обратно.

Отпустите, я так устала от всей этой наигранной роскоши, что скорее сломается мир, чем заново соглашусь на игру в примерку разных масок.

— Почему не пьёшь?

За несколько лет нашего переменчивого общения Олечка так ничего и не запомнила.

— Да так, не хочу.

— Дома будешь праздновать? — если она что-то и поняла, то умело скрыла под маской девочки-зажигалочки-болтушки.

— Ага, дома…

Олечка потянулась к ближайшему столу, зацапала гроздь винограда и протянула мне, мол, подержи пока ем, но можешь тоже угоститься. Я и угостилась, выбирая самые крупные ягоды и прикрыв глаза. Вроде бы не сорок лет, не пятьдесят, а ощущения словно из-под воды голову вытащила. Ни радости, ни улыбок.

Музыка снова ускорилась. Парочки рассыпались в одну сплошную толпу, двигающуюся совершенно хаотично, путанно, совершенно не пытаясь поймать чёрный ритм. Они находились здесь и сейчас, в едином моменте, а я…

А я девятнадцатилетняя девушка, совершенно не готовая шагнуть во взрослую жизнь и в то же время не имеющую ни малейшего понятия, что делать в этой жизни, подростковой, юной, цветущей. И дело было даже не в одноклассниках, их насмешках, обидах. Мы расходились, начиная строить свои судьбы без влияния друг друга. Мне просто стало вдруг так тесно в этом мире. В этом полном скорби по самой себе моменте.

Разболелась голова, музыка перестала казаться весёлой, ритм куда-то поплыл, остался лишь мерный стук, отдающий в живот.

–…И в итоге он сказал, что не хочет быть с ней!

Я упустила весь монолог, который Олечка затянула, пытаясь затянуть в него единственного оставшегося рядом слушателя. Сейчас же пришлось сидеть с видом стукнутой газетой мухи, пытающейся в полной мере осознать произошедшее.

— Чего?

Наверное, Олечка обиделась, возможно запомнила это на долгие несколько минут, а после унеслась в свои мысли. Всё может быть, но меня это не должно интересовать.

Небольшое сообщение маме, звонок, ещё одно сообщение и вот уже я открываю окно автомобиля, вдыхая относительно чистый, зато прохладный воздух. Мама сидит на водительском сидении с видом королевы в изгнании, которую вдруг оторвали от спокойной жизни и заставили пользоваться непонятными приспособлениями. Она сразу повезла меня домой, не дожидаясь объяснений, почему же дочь, вроде бы идущая на выпускной, а не на казнь, вдруг решила уйти гораздо раньше положенного, даже не встретив рассвет, не попрощавшись в достаточно длительной манере с уже бывшими одноклассниками. Она ничего не узнавала, но было видно, что вопросы гложут её изнутри.

— Да ладно, я просто устала, голова болит, каблуки неудобные. Какие прогулки до рассвета… — хитрая девочка выдумала бы объяснение получше, но я к таким не относилась, хвасталась другими талантами.

Мама большего и не ждала, а я просто возвращалась в родное сердцу место.