Биение сердца

Алина Николаевна Томчук

Дана, еще являясь студенткой университета, на кафедре журналистики, заявила о себе всему миру как об «акуле пера». А все началось с курсовой работы на тему «Влияние наркотиков на общественную среду». Решив просветить проблему изнутри, Дана решается на опасную махинацию, знакомясь с молодым олигархом, сыном влиятельного чиновника, который промышляет торговлей наркотиками на черном рынке. И все было бы хорошо… если бы не вспыхнувшие чувства к самому Антону Архипову.

Глава3

Учебный год пробегал за годом. Дана оказалась настоящим полиглотом в области журналистики, при чем осваивала она только высшие материи, видя себя «акулой пера» серьезного материала, оставив весь блеск гламура и глянца, восходы и закаты «золотой молодежи» и круглосуточный ажиотаж мирового шоу бизнеса, своим согрупницам, считавшим, что девушка-журналист — это розовый гламур и красная, ковровая дорожка. А все там военные, политические и континентальные дрязги, дело сильной половины, которая, частично, по настоянию родителей, просиживали лавы университетских аудиторий.

Заканчивался третий курс кропотливой Даниной учебы. Всю ночь Дана работала над курсовой, от которой зависела дальнейшая судьба девушки в профессиональном плане. Тема, над которой корпела последние полгода Дана была преслуватой, избитой сотнями аналогичных работ. В связи с этим, Дана буквально извелась работая и дни и ночи на пролет, чтоб написать ее без наложенных уже стандартов, чтоб раскрыть самую золотую середину данного вопроса, не повторив чужих афоризмов и избитых временем сутей и ее идей. И нет ничего странного, что ей это удалось, да и в чем вопрос, если не ей, то кому?

Об этом ей сообщила староста их группы, которая ворвалась в аудиторию с силой торнадо и закричала.

— Дана, Дануль? Ну что ты спишь? Давай быстро к ректору, он срочно велел тебя разыскать!

Перепуганная таким бурным натиском Дана, которая и правда задремала за партой в аудитории, во время ожидания следующий лекции, которая должна была начаться не ранее как за сорок минут, спросила.

— Настя, да что случилось то? Чего ты мельтешишь? Что то не так с моей курсовой?

— С чего это ты взяла?

— Ну если нет, то нашу планету, как минимум, атаковали марсиане. С чего такой переполох?

— Дана, давай меньше текста, больше дела. Пулей к ректору говорю тебе. — Никак не могла угомониться староста.

Театрально вздохнув, Дана медленно поднялась со стула, на котором ей так сладко спалось, нарочито медленно, с грациозностью дикой кошки потянулась и лениво зевая, пообещала взволнованной сокурснице.

— Да бегу я, бегу, лечу уже, мчусь на всех парах. — После чего медленно направилась к выходу из аудитории.

Внутреннее же состояние девушки не было таким спокойным. Сотни мыслей мелькали в голове, сменяя одну не менее отрадней другой. Чем же вызвана вся эта суета и срочный вызов к ректору? Неужели в своем, довольно-таки смелом, эксперименте, для работы над курсовой, Дана зашла слишком далеко? Неужели, зацепила какое-то тонкое звено, которое наделало шума по всей колокольне? Неужели, руководство университета, посчитало ее меркантильной выскочкой и упрячет ее с глаз долой вместе с ее докладом?

Дане и самой иногда казалось, что со своей работой над материалом, она хватила лишнего. Кому-кому, а ей понадобилось очень много душевных сил, чтоб заставить себя пустить в ход свой тракт. Ей, как никому, хотелось свою отпечатанную рукопись оставить пылиться на самой дальней полке шкафа… но она не могла… не для этого ее мать растила… она просто не имела права не реализовать свой труд….

И что делать, если ректор на самом деле отвергнет ее доклад, хотя курсовую уже зачли, может ли деканат вернуть работу? Но как же тогда демократия, пропаганда которой, внушается в стенах этого учреждения с утра и до ночи? Как свобода слова, в этой стране, и что тогда вообще подразумевает под собой «журналистская этика» и «прозрачность пера»? Или это опять мыльные пузыри, мишура, для таких наивных идеалистов как она? Крылатые речи, возвышенные метафоры на самом деле ширма, которая скрывает крепкую цепь сотканную их криминала и корупции? Ну что ж, тогда она, Дана, и правда слабое звено в этой цепи, так как она твердо для себя решила не поддаваться ни на какие провокации, и может быть, медленно, но уверенно идти намеченным путем.

Миновав за считанные секунды лабиринт из лестниц и коридоров, Дана добралась до ректорского кабинета. Сосчитав до пяти, она твердой рукой постучала в дверь.

— Да, да — Послышался в ответ хриплый голос ректора, Эдуарда Михайловича.

Немедля Дана вошла в просторный, прохладный кабинет, так как жара на улице уже в конце мая стояла просто невыносимая, кондиционер был включен на полную мощность, спасая обитателя помещения от адского зноя.

— Здравствуйте, Эдуард Михайлович, Настя передала ваш приказ явиться срочно! — С напускной, веселой бравадой, отрапортировала Дана, устремив на ректора жесткий, требовательный взгляд, который совсем не сочетался с напускной беззаботностью тона.

Глава4 Эдуард Михайлович, был поджарым мужчиной, лет пятидесяти пяти, подтянутая выправка и широкий разлет плеч которого говорили о том, что этот человек на своем пути профессионального роста, прежде чем осесть в ректорском кресле, испытал на себе все прелести журналистской жизни. В свое время, он проводил репортажи из горячих точек всего земного шара. С помощью ужасающе опасных авантюр, благодаря его работам, была раскрыта масса, как криминальных, так и политических, преступлений. Да и в ректорское кресло его посадил не возраст и избыток славы, а подкачавшее здоровье, после жуткой автокатастрофы, в результате которой Эдуард Михайлович потерял жену и дочь, а сам больше полугода был прикован к больничной койке. Бывший журналист прекрасно понимал минимализм версии, которую установила в результате, следственная экспертиза, в заключении протокола о дорожно-транспортном происшествии, а именно, «дорожно-транспортное происшествие связанное с автоматическим отказом тормозов. Криминальных составляющих не обнаружено.»

Лишь только по истечению сорока двух дней, Эдуард Михайлович открыл глаза, наткнувшись взглядом на стерильной белизны потолок Центральной больницы Экстренной Терапии. Все это время он не приходил в себя, и местные эскулапы не делали никаких прогнозов относительно его состояния, как бы сестра Наташа, единственная из родственников, которая у него осталась, об этом их не спрашивала.

— На все воля Божья. — Отвечал ей лечащий врач Эдуарда, смущенно отводя глаза в сторону, от полного мольбы взгляда Натальи.

Наташа схоронила жену и дочь Эдика, они погибли на месте катастрофы. Брат же благодаря счастливому провидению остался жив. Каждую минуту, каждый миг женщина не переставала молиться Всевышнему, даруя в молитвах благодарность за жизнь брата и вымаливая ему здоровья. Вот уже больше месяца она сидит возле Эдика, прислушиваясь к его дыханию, следя за ним безмолвным взглядом с надеждой на то, что он очнется. В то же время она безумно боялась той минуты, когда Эдуард придет в себя. Вслед за вернувшимся сознанием к нему придет понимание, что в страшной катастрофе пострадала его семья. И как, Бога ради, она должна сообщить ему эту страшную весть? Как сказать, что его любимая жена Ирочка и обожаемая дочка Вера, уже больше месяца, покоятся в сырой земле городского кладбища? Весь кошмар понятия того, что брат не перенесет такой страшный удар судьбы, просто рвал сердце Наташи на части.

Еще раз растерев маленькими кулачками не перестающие бежать слезы по изможденному лицу, Наташа решила спуститься в больничный холл и выпить кофе из стоявшего там кофейного автомата. Последние дни, кофе был, пожалуй, единственным источником ее, уже подходящей к концу, энергии.

Картина, которую она застала спустя пол часа, ее ужаснула. Дверь в палату реанимационной, где лежал Эдуард, на распашку, снующие туда суда люди в белых халатах, жужащий гул возбужденных голосов персонала… Ноги у Натальи подкосились сами собой, липкая, плотная пелена застилая глаза прошлась волной по всему тела и поглотила сознание.

Очнулась она от едкого запаха нашатыря.

— Что же вы, Наталья Михайловна, пугаете нас? Мы к вам с радостной вестью, а вы в обморок. — Произнес врач Эдуарда, склонившись над Наташей. — Брат то ваш, в сознание пришел. Показатели все просто отличные. Думаю еще пару деньков и,, с Божьей помощью, в общую терапию переведем!

С этого момента и началось длительное выздоровление Эдуарда Михайловича. Наташе, как она сильно не боялась, не пришлось извещать брата о его тяжкой потере. Первыми его словами сестре были

— Пусто у меня на душе, сестренка, значит нет больше моих девочек… Выпишут меня из этой преисподней, покажешь, где схоронила.

Ни слез, ни крика, ни леденящей душу скорби за этим не последовало, что еще больше напугало Наташу. Она хорошо знала своего брата, она в ту же минуту поняла, его нет, душа его мертва, она умерла вместе с ними, она как всегда со своей семьей, а здесь, рядом с ней, одна лишь оболочка, тело без души.

Спустя несколько месяцев Эдуарда выписали. Жить он переехал к сестре. Зайти в свою квартиру он отважился только через три года после смерти жены и дочери.

На некогда любимое, журналистское поприще, он тоже не вернулся. Как оказалось, теле-редакция, на которой он работал до трагедии, отправила его на пенсию, за выслугу, раньше времени. Редакции газет, студии телеканалов, которые еще полгода назад просто брали осадой смелого журналиста, с самыми невероятными и финансово подкованными предложениями о сотрудничестве, только разводили руками и отводя взгляд, обещали при первой надобности позвонить.

Лишь старый друг Эдуарда, одногрупник, а еще больше однокашник, так как большую часть своей жизни Эдик и Толик, прошли плечо об плечо, испробовав этой же ложкой, не столько сладкой каши, сколько горького дегтя. Этот же Анатолий Максимович, как стали теперь его величать, а именно, замдеректор телевизионной сети информационных каналов столичного телевидения, пролил свет, на его не востребованность.

— Слушай, Эдя, тут дело короче такое… Даже не знаю, как сказать. — Мямлил неуверенно, обычно бойкий полиглот, Толя.

— Толян, ты не мни, как есть, так и говори.

— Ты прав, излагаю суть. Короче, не последние люди, нашей столицы, просили тебе передать, чтоб дело ты свое не ворошил, и о старом ремесле забыл. Предостерегали, что несчастный случай, это как карма, может вернуться, и в следующий раз может и не случиться для тебя счастливого конца. — Уже еле слышно прошелестел Толя, не рискнув при этих словах взглянуть на товарища. Анатолий понимал, чем обернулся для его друга, этот так званный «счастливый конец», об котором его настоятельно просили предупредить Эдуарда, но то были не те люди, которым можно было что то объяснять, тех особ и людьми сложно было назвать…

— Счастливого конца? — С холодной яростью просвистел Эдуард. — Счастливого конца? Да я жену и дочь схоронил, а вы мне, твари, о счастливом конце? Да я сам в петлю давно уже полез бы, если бы совесть позволила оставить ненаказанными виноватых в их смерти. Чем меня еще запугивать? Мне больше незачем дорожить своей жизнью.

— Они и это предвидели, Эдя. Просили передать, что ты им больше не интересен. Свое внимание они теперь, дружище, сосредоточили на твоей сестре, Наташе. Сказали, что теперь ее благосостояние зависит только от тебя.

Рассказав все это другу, Анатолий весь поник, невооруженным взглядом было заметно, что он лишь принужденный участник всей этой баталии, вестник по приказу из «верхов».

— Мы оба знаем Эдя, чем все это могло закончится. Я тебя не раз предупреждал. Ты меня извини, я знаю, что бью под дых, что ты уже дышишь через раз, из за чувства вины. Но ты всегда знал, что влез куда не надо. Я смог перебороть свои амбиции. Хотя я подозреваю, что иногда, ты полагал, что я продался. Возможно, в какой-то мере, это и так. Но не ради денег! Хотя и они есть, спорить не стану, а ради семьи. Чтоб моя жена и мои дети жили спокойно, чтоб возвращаясь домой я был уверен, что они целы и невредимы. Ты же всегда знал, что такой исход возможен, влезая в очередную авантюру. Знал, но надеялся, что минет. А не минуло! Всегда, Эдя, человек стоит перед выбором. Ты слишком идеалист, считая, что можно ничем не жертвовать с нашей работой. В нашей профессии либо семья, либо работа без семьи, иначе мы и наши близкие всегда будут ходить по лезвию ножа. Криминальные разборки, это тебе не сводка прогноза погоды. Тут с какой стороны не подойди, есть риск оказаться между молотом и наковальней. Нету в нашей системе никакой свободы слова. Есть только строгая цензура, по которой ты должен следовать, да так, Эдя, чтоб все массовое потребительство принимало ее за чистую монету. А с Архиповым связаться? Да это иначе как самоубийством то и не назовешь? Как ты вообще надеялся выйти сухим из этой мокрой истории? Сколько таких горячих голов полягло, пытаясь нарыть на него материал? Да ладно… Что ж уже тут.. — С горечью махнул Анатолий рукой. — Это пожалуй все, что я хотел тебе сказать, считаю имею полное на это право, я тебе это как друг говорю.

За весь монолог Анатолия, Эдуард не подал ни единого звука. Как не старался тот заглянуть ему в глаза, чтоб увидеть в них, что тот об этом всем думает, Эдик ни разу не поднял голову, опущенную на крепко сжатые в кулаки руки.

— Да, и еще, Эдя, я прошу тебя, позвони мне когда немного придешь в себя. Разговор есть. На данный момент мы оба к нему не готовы, так что ни о чем не спрашивай, а там кто его знает.

Эдуард молча встал, молча вышел из кабинета, в котором работал его товарищ. Слова, сказанные ему Толей, громкими колоколами били по висках. А горче всего, что его друг прав, прав во всем, прав в каждом сказанном слове.

Эдуард был очень амбициозен в профессиональном плане, шел всюду на провал, причем без приглашения. Все его статьи, все репортажи были сплошным вызовом для сильных мира сего. Его деятельность была беспринципной, и если его нюх профессионала улавливал запах сенсации, он плевал, кому он принадлежал, толи запашок исходил от городской мэрии, толи из нефтяной скважины родной страны тянуло, толи из оружейного склада государственного запаса. Неважно какой был душок, политический или с примесью криминала, Эдик был тут как тут, распутывал этот тугой клубок, причем чаще всего, не в пользу особ за всем этим стоявших, и пускал все это в средства массовой информации. Как известно, такие люди многим мешают. Так и он помешал господину Архипову, государственному чиновнику, который кроме руководящей должности имел, поражающую фантазию, прибыль от торговли на черном рынке. Именно за это дело, которое намеривался распутать Эдуард, поплатились жизнью его Ирочка и Вера. Именно сам Архипов, лично, отдал приказ, ликвидировать Эдуарда, устранить, как незаурядную помеху в безжалостном механизме.

Вот Эдуард и был устранен. Больше не было ни сенсаций, ни горячих репортажей, с его участием, его самого, как журналиста, больше не было. Спустя несколько месяцев, после их с Анатолием разговора, он ему позвонил, и тот услышав в его голосе порабощенность и безысходность, предложил ему преподавательскую должность в одном из столичных университетов, на факультете журналистики. На протяжении тринадцати лет он читал лекции студентам «Теории и практики» делясь своими знаниями. Выпустил в свет не одну горячую голову, после чего и занял этот кабинет и это кресло, а на столе стала красоваться платиновая табличка «Кораблев Эдуард Михайлович — проректор журналистского факультета».

Все эти годы он жил с одной единственной целью — отомстить Архипову за смерть своей семьи. Он дышал этой мыслью, жил только благодаря ей. Эдуард собрал полное досье на всю семью Архипова, после чего убедился, что пожалуй сам чиновник забросил свое незаконное дело, предпочтя зарабатывать деньги с помощью семейного, гостиничного бизнеса, который давал не менее приличный доход, чем торговля на черном рынке. А вот его младшенький, его сынок, пошел по стопам отца, и как подозревал Кораблев, не без поддержки главы семейства.

И вот, Бог услышал его молитвы, послав ему эту девушку. Она за полгода сделала то, что сам Эдуард пытался сделать уже более, как пятнадцать лет. С ее помощью он расквитается с Архиповым. Так же, как он расквитался с ним. Он отберет у него семью, он отнимет у него горячо любимого сына.

Глава5

— Ты, Дана, садись. — Предложил ректор указывая на оббитое кремовой кожей кресло. — В ногах правды нет. А разговор у меня к тебе основательный. — Задумчиво протянул ректор, блуждая взглядом по панораме маленького парка, которую открывал вид из широкого, на всю стену, окна.

Дане не понравился этот рассеянный вид ее наставника. Вся срочность, с которой староста вызывала ее в это кабинет, никак не вязалась с расслабленным, можно сказать, даже ленивым состоянием Эдуарда Михайловича. Нервно теребя пальцами рук ремешок сумочки, девушка продолжала молча смотреть на своего ректора, выжидая, когда же тот соберется с мыслями и начнет «основательный разговор». Ее ожидания увенчались успехом, секундой спустя, апатичный взгляд Кораблева прояснился и не теряя даром времени Эдуард Михайлович обратился к Дане

— Дана, как ты уже наверное догадалась, речь пойдет о твоем докладе. У меня нет ни желания, ни времени ходить вокруг да около, поэтому перейду сразу к делу. Твоя курсовая работа — это нечто! Я до сих пор под впечатлением! Перечитав ее еще раз, мне в голову пришла идея. Видишь ли, на следующей неделе, у нас в университете намечен слет ректората, со всего С. Н. Г. Не кривя душой, отмечу, что соберутся все мировые представители журналистской и репортерской сферы. И вот, что я надумал… — Уже более задумчиво протянул Кораблев. — Даже не подумал, а решил, что вы, Дана Станиславовна, примете самое непосредственное участие в этом консилиуме, а именно, зачитаете мне и моим иностранным коллегам свою курсовую работу. И не просто зачитаете, а сделаете полный анализ всей схемы, которую вы применили работая над ней. Вы меня понимаете, деточка?

Дана понимала, она прекрасно все понимала. Понимала то, что силы потрачены не зря, понимала, что она сделала гигантский шаг к своей мечте. Понимала, что возможно, в эту самую минуту решается ее будущее. Так же она понимала, что пуская в ход свою роботу, своего рода, замедленную бомбу, она отрывает от себя большую часть своей души, которая была не подвластна голосу здравого смысла.

Заметив на лице своей студентки выражение, так знакомое ему самому эйфории, Эдуард Михайлович продолжил.

— Ты должна понимать, Дана, что тебе предоставляется возможность, которая откроет перед тобой, можно сказать, окно в Америку, ну или другие, не менее продуктивные страны. Я уверен, что если ты своей работой произведешь на моих коллег такое же впечатление как на меня, я сумею договориться о твоей будущей стажировке за границей.

После этих возвышенных слов, Кораблев, с видом триумфатора, снова обратился к Дане, сидящей ни живой, ни мертвой, в просторном, кожаном кресле, прямо напротив ректора.

— Ну? — уже с довольной улыбкой спросил Данин покровитель. — Что скажете на все это, Дана Станиславовна?

Дане хотелось сказать очень многое, но состояние, хотя и приятного, но шока, не отпускало ее. Спустя мгновение, девушке все же удалось взять себя в руки и ответить Эдуарду Михайловичу уверенным и твердым голосом, который ни одним оттенком, не передал ректору всех тех волнений, которые ее одолевали изнутри.

— Думаю, Эдуард Михайлович, сказать тут можно лишь одно, спасибо за предоставленную возможность и оказанное доверие. Я же в свою очередь, приложу все силы, что бы не подвести ни вас, ни себя.

— Рад слышать, Даночка. А теперь можешь идти, тебе предстоят нелегкие дни. — Напутствовал ректор Дану, сопровождая свои слова теплой, отцовской улыбкой.

— Спасибо, Эдуард Михайлович, всего доброго. — Попрощалась Дана с ректором, поднимаясь с кресла и собираясь уже уйти.

— Дана? — Обратился Кораблев полностью изменившимся тоном. — Девочка моя, послушай, я хочу еще сказать тебе пару слов, не как твой учитель, а как сказал бы твой отец. Деточка, ты очень талантлива. У тебя есть все, что нужно для блестящей карьеры. Хватка, ум, непробиваемость и железная сила воли. Хочу сказать, ты сразила меня всеми этими качествами, так редко присущими у женщин. Но помимо этих сторон, у тебя еще есть щедро дарованная природой черта, это твоя красота и доброе, гордое сердце. У тебя есть, деточка, два пути. Один в профессиональном плане, а второй, встретить родного человека, создать вместе крепкую семью, родить и вырастить детишек. Реализовать себя как женщину. Возможно это и есть самое нужное счастье в жизни. А все остальное лишь миражи, преследуя которые люди и гибнут.

Пораженная этой вспышкой откровения, Дана так и замерла на полпути к двери. Как же он близок к истине? Как же он ловко тронул еще не затянувшуюся рану? Как же можно заглушить эту боль, которая разрывает внутренности, ломает ребра, не давая ни единого шанса на выздоровление, если каждый человек ей станет напоминать, что на самом деле в этой жизни важно, что надо свято и бережно хранить. Вот только, к сожалению, не в ее случае, у нее он безнадежный. Посмотрев на ректора полным тоски взглядом, она почти шепотом его спросила.

— Но почему вы думаете, что я не сумею реализовать себя в двух направлениях? От взгляда, который поднял на нее этот несомненно, сильный мужчина, у Даны все внутри похолодело. В нем было столько боли, столько безграничной скорби, что кожа молодой девушки покрылась мурашками. Запустив пальцы в свою все еще, густую, но уже полностью седую, шевелюру, он с глубоким вздохом ответил.

— Я не думаю, Даночка, я знаю. И к сожалению, из личного опыта. Такие люди, как мы с вами, деточка, не умеют совмещать все и по немножку. Такие как мы, выбирают один путь в жизни, и идут по нем на пролом, сметая все на своем пути. А все остальное, остается как бы по сторонам, где мы находим для себя уютный оазис для передышки, после чего продолжаем следовать к своей цели, гонимые своими идеалами, принципами, которые словно миражи, разбиваются о жестокие реалии жизни.

Дана прекрасно понимала, что это ей говорил не учитель, и тем более не профессионал, с ней говорила душа, уставшая, изможденная, полна горечи и скорби душа. Но так присущий в этом возрасте юношеский максимализм не укоренил в сердце девушки семена разумного совета, списав все на человеческую карму. Объясняя это так своему внутреннему голосу, который все-таки пробивался, где то глубоко внутри, отзываясь ноющей болью в сердце, но она не могла отступить. Не имела права.

Эдуард Михайлович видел, что его слова произвели на девушку сильное впечатление, но должного результата все-таки не последовало. Ну что же, другого результата он и не ожидал. И не смотря на то, что на душе у него скребли кошки, так как он прекрасно понимал, что как бы он этой девушке не помог в профессиональном плане, не считая даже того, что он твердо намеривался устроить ей дальнейшее развитие в одном из заграничных вузов, факт оставался фактом, он использовал Дану в своих целях. С ее помощью он собирался поквитаться со своими старыми врагами. Он посчитал своим долгом дать ей шанс на отступление, объяснив, что она может потерять в жизни в погоне за славой. Он бы не простил себя, если бы не провел эту родительскую беседу со своей студенткой, так как из ее личного дела, он узнал, что Дана росла без отца, а воспитанием девочки занималась только мать, хотя стоит заметить, что справилась она с этим заданием просто блестяще.

Когда он закрывал глаза и пытался себе представить, какой бы выросла его Верочка, его любимая доченька, перед его глазами возникал образ Даны. Он был просто уверен, что его дочь с годами превратилась бы в такую же красивую, гордую и не по годам мудрую, молодую женщину, какой являлась Дана.

— Даночка, ты взрослая, умная девушка. И я уверен, что какое бы ты не приняла решение, ты сделаешь все так, что оно окажется правильным. Ну а я со своей стороны, чем смогу, тем помогу. А теперь, доченька, беги, у нас у обоих дел в не поворот.

— Спасибо, Эдуард Михайлович! — Горячо поблагодарила Дана ректора. — Вы даже не представляете, как много для меня значит ваша поддержка. — Продолжала она в сердцах пожимая теплую, сильную руку этого прекрасного человека — Я вам обещаю лишь одно, со мной будет все в порядке. И вам никогда не придется пожалеть о оказанном мне доверии. А теперь я и правда побегу, еще раз спасибо и всего доброго. — Уже весело прощебетала девушка и ветерком скрылась за дверью. Эдуард Михайлович с горькой улыбкой покачал головой, провожая Дану взглядом. Шестое чувство проженного журналюги, которое так и не притупилось с годами, подсказывало ему, что этой молодой, уверенной в себе женщине, много предстоит в жизни. Но почему то он был уверен, что она справится со всем тем, с чем в свое время не справился он. Ни на долю секунды его не обманул хрупкий внешний вид девушки. Он четко видел железную, несгибаемую волю, которой под силу все. И он абсолютно не будет удивлен, что Крупецкая Дана Станиславовна поставит на ноги всю сферу журналистики, еще до окончания университета, а он ей в этом поможет. Они вместе уничтожат Архипова. Ей слава, учеба за границей и, возможно даже работа по окончанию вуза, а ему такое долгожданное успокоение, его девочки будут отомщены.