Бытие и безумие [и драконы]

Алиен Уриэль, 2023

А У (Алиен Уриэль) – это имя главного автора из авторского коллектива (более зо человек и более ю субличностей на сегодняшний день), создававшего эту книгу. Алиен Уриэль – лауреат международного конкурса 2021 года для людей с ментальными расстройствами "International Jonathan Swift Special Literary" за эссе «Безумие и говорящий лев». Каждый читатель становится соавтором книги, написав «Свидетельский отклик» (по образцу, предложенному психотерапевтом в рамках нарративных практик). Официальный жанр книги – классическое «творчество людей с ментальными проблемами», что не отрицает ее определенных литературных и философских достоинств. Сама книга написана в стиле metqfiction, где научные статьи чередуются с безумным потоком сознания, а субличности получают отдельное право голоса. При всем своеобразии текст, с одной стороны, сохраняет постмодернистскую структуру и отказывается от претензий на «великий нарратив», а с другой – демонстрирует «новую искренность» и частичный отказ от иронии и постиронии. Книга будет интересна широкому кругу читателей и тем, кто интересуется тенденциями развития современной философии, психиатрии и психологии. Книга содержит особую лексику, частично авторскую орфографию и пунктуацию, а также обсуждение полузапретных вопросов.

Я не единственный участник этой истории и не единственный ее автор. Честно говоря, я вообще не знаю, кто тут главный герой и кто рассказчик.

Урсула Ле Гуин. Левая рука Тьмы

Подлинный разум не тот, что свободен от любых компромиссов с безумием, а тот, что напротив, почитает своим долгом осваивать предначертанные безумием пути.

Мишель Фуко

Лев устало посмотрел на Алису.

— Ты кто? — спросил он, зевая после каждого слова. — Животное?.. Растение?.. Минерал?..

Не успела Алиса и рта раскрыть, как Единорог закричал:

— Это сказочное чудище — вот это кто!

Льюис Кэрролл. Алиса в Зазеркалье

Я брат драконам и спутник совам.

Книга Иова

Часть I

Метафизика и тишина

I.I.01. Безумие и встреча

Однажды мне было очень страшно. Так страшно, что я чувствовал, как холодная неизвестность проникает сквозь мои ребра. Так страшно, что я не чувствовал, что в мире есть что-то еще, кроме этого страха. Так страшно, что к горлу подступило ничто. Но мне хватило сил подойти к книжной полке и взять первую попавшуюся книгу.

Это были «Арабески Безумия» Джейн Гинсбург. Я уже забыл, где и когда купил эту книгу, и вообще забыл о ее существовании. Но сейчас это была настоящая встреча.

Джейн была философом, психоаналитиком, поэтессой и достаточно оригинальным художником. Она провела в психиатрических клиниках в общей сложности более семи лет и именно там начала изучать психоанализ.

Гинсбург не могла больше месяца работать с одним и тем же психиатром, и это вызывало серьезные сложности для ее пребывания в лечебницах. Кроме того, она часто влюблялась в других пациентов, в том числе — совершенно невменяемых, воображая их непризнанными гениями и «путешественниками в страну Безумия». Все ее любовные истории заканчивались трагично, иногда приводя к попыткам суицида с обеих сторон.

«Арабески Безумия» похожи на «записки душевнобольного», но при этом в них много философии и поэзии.

«Арабески» сперва усилили мой страх, но по мере чтения я начал погружаться в авторские миры, забыв про свои собственные. Я погружался — но при этом оставался независимым читателем, и это помогало мне остаться еще и наблюдателем, следящим не только за текстом, но еще и за самим читателем. Страх отступил, и на его место пришло нетерпение сердца.

I.I.02. Безумие и отрицание

Нам очень тяжело признать собственное безумие. Это нарушает законы логики [см. «Безумие и логика»]. Это раскалывает наше сознание на новые части, которые плывут в темной тишине. Они, эти части, рассказывают нам о разном, во что мы не можем поверить, но обнаруживаем, что не верить в это тоже невозможно. Мы отрицаем свое безумие, как привыкли отрицать некоторые части себя. Притом, что наше безумие не совсем принадлежит нам, а мы не совсем принадлежим ему. Мы не можем вобрать его в себя целиком, его края свешиваются наружу и создают явления, которые мы не можем воспринимать как принадлежащие нам. Нам проще отказаться от этой картины вовсе, чем попытаться понять и принять ее. Наше отрицание создает иллюзию целостности и дарит несбыточные надежды.

I.I.03. Безумие и логика

У каждого безумия своя логика. Попытка подойти к безумию с позиции «классической» логики является безумной. Безумие создает собственную логику, но не следует ей. Оно строит уникальную логическую систему и тут же начинает ее опровергать и ломать. Эти два противоположных процесса потребляют значительное количество энергии. Это происходит даже в периоды ремиссии, но тогда отследить эти явления значительно труднее, они уходят с поверхности и продолжаются на глубине. И они прекращаются только с полным уходом безумия, возможно — вместе с его носителем.

I.I.04. Безумие и реальность

Реальности нет. Но не в том смысле, что ее нет совсем. Она периодически является в странных одеждах и напоминает о том, что ее нет. Эти явления реальности вызывают тоску и головокружение, которые особенно сильны в присутствии безумия.

Реальность, которой нет, распределена неравномерно. Во многих местах она очень разрежена, и сквозь нее проступает Ничто [см. «Безумие и Ничто»]. А вокруг некоторых точек она сгущается до плотной массы, порождая Нечто [см. «Безумие и Нечто»]. Здесь ее можно потрогать руками и даже собрать в лукошко. Но как только мы отдаляемся от точки сгущения, мы обнаруживаем, что лукошко пусто. Это игра [см. «Безумие и игра»]. И безумие мешает нам чувствовать вкус этой игры. Оно заполняет отсутствующую реальность своими порождениями. Но это не чудовища — это всего лишь одинокие беспомощные дети.

I.I.05. Безумие и страх

Безумие боится само себя. Боится до такой степени, что прячется от себя под диван и делает вид, что его не видно. Эти прятки могут длиться бесконечно. Только если научить безумие не так сильно бояться, можно попытаться прекратить и эту игру. И тогда безумие может высунуть из-под дивана голову и увидеть, что безумие-на-диване не так ужасно, как хотело бы выглядеть. В этом случае безумие начинает больше бояться собственного страха, чем себя, и страх становится отдельным протагонистом, с которым можно вступить в контакт и определить — пусть и очень приблизительно — его границы [см. «Безумие и границы»].

I.I.06. Безумие и психиатрия

Как сказал мне профессиональный психиатр, такая постановка проблемы и корректна, и некорректна — одновременно. С одной стороны, понятно, что речь идет прежде всего о психических расстройствах или заболеваниях. А с другой — сам термин «безумие», разумеется, не употребляется в профессиональной среде; сейчас принято говорить о «расстройствах». К тому же, если брать буквальное значение слова — «без ума», то многие ментальные расстройства не связаны напрямую с поражением именно когнитивных способностей, могут быть совершенно другие типы особенностей, например, проблемы с памятью, настроением, множественными личностями и т. п.

Связано ли нынешнее увеличение количества диагнозов с особенностями нашего времени? Во-первых, действительно растет их число, например, неврозы, невротические расстройства. Их точно стало больше, и это отчасти связано с новыми вызовами и новыми требованиями, которые предъявляются к личности: люди не успевают адаптироваться к быстрым переменам в стиле жизни и новым культурным кодам. Во-вторых, современная психиатрия стала точнее ставить диагнозы, растет обращаемость пациентов, психиатрия становится более гуманной и менее пугающей, снижается стигматизация людей, страдающих теми или иными расстройствами. В любом случае ситуация сейчас совсем другая, чем была, скажем, 100–200 лет назад.

I.I.07. Безумие и Дон Кихот

Дон Кихот недостаточно безумен. Он безумен настолько, чтобы быть непонятным для «нормальных» людей [см. «Безумие и норма»], и недостаточно безумен, чтобы совершить скачок в иной мир. Он, конечно, совершит этот скачок, но мы его уже не увидим. Для этого он будет вынужден убить Дон Кихота, а вместе с ним — и недоношенное безумие.

Дон Кихот периодически ныряет в более глубокое безумие, но через какое-то время выныривает, ибо недостаточно тяжел, чтобы погрузиться в него навеки, и недостаточно легок, чтобы взлететь над ним. Мы, если примем весь его опыт и неподтвержденные догадки, можем быть способны и на то, и на другое. Но можем просто застрять на границе [см. «Безумие и граница»], как насекомое в янтаре, и изумлять редких прохожих.

© Сухотин И., ил.

I.I.08. Безумие и дон Хуан

Командор ордена Калатравы показывался миру только днем. И никто не знал, что иногда ночами именно он появлялся в разных местах Севильи под именем дона Хуана, слегка изменив внешность (это происходило в дни, которые в календаре обозначены простыми числами до 31). Несмотря на то, что дон Хуан вел странную и бурную жизнь, он сильно любил свою жену, донну Анну. И когда он сымитировал свою смерть — как Командора — от рук «этого ужасного дона Хуана», он захотел проверить, сумеет ли — теперь уже в качестве оставшегося на Земле Хуана — соблазнить собственную вдову. Ему это почти удалось.

Есть масса версий его жизни — от самых ужасных до самых романтических; и XIX, и ХХ века дали множество вариантов — от Эрнста Теодора Амадея Гофмана до Карела Чапека; существуют даже версии, что дон Хуан был женщиной, или механической куклой, или «Человеком Абсурда». Все эти гипотезы отчасти верны.

I.I.09. Безумие и дон Румата

Трудно быть Богом. Еще труднее им не быть. Пути [все] могущества требуют особого типа дисциплины и послушания. Безумие предлагает такие пути. И наши тонкие крылья, позволяющие взлетать и наблюдать сверху за текущей внизу жизнью, часто с трудом выдерживают наш вес. Безумие бьется в интервале между полным всемогуществом и абсолютным бессилием. Это биение, эта вибрация способны порождать миры, в которых возможно наше вмешательство в саму структуру происходящего. Социальное начинает течь сквозь наши пальцы так же, как ментальное. Если смотреть на это взаимодействие с социальным с разных точек метареальности, то всегда найдется ракурс, с которого иллюзия нашей способности многое менять перестает быть иллюзией и открывает прежде закрытые ворота.

I.I.10. Безумие и время — 1

Время — это величайший обман. Точнее, обман не само «время», а представление о нем как об одномерном однонаправленном потоке, который тащит нас из «прошлого» в «будущее» и якобы всегда позволяет нам присутствовать лишь в «настоящем». Время — это двумерная неровная поверхность с впадинами и холмами, сложным ландшафтом и глубокими бороздами в виде пространственных кривых.

Безумие подсказывает нам именно такой образ. И оно же позволяет нам выйти из линейного одномерного потока и сделать первый шаг «вбок». Такое ощущение времени малофункционально и порой даже опасно, но дает возможность прокладывать по поверхности сложные траектории и новые линии сопряжения.

I.I.11. Безумие и пространство

Безумие искривляет пространство не меньше, чем силы гравитации. «Безумный» наблюдатель влияет на свойства пространства совсем не так, как наблюдатель «нормальный» [см. «Безумие и норма»].

Когда «обычные люди» описывают пространство, они, как правило, представляют себе безразмерную трехмерную полость, в которую помещены разные объекты. Но, во-первых, само пространство зависит от этих объектов, а во-вторых, оно вовсе не трехмерно, а как минимум семимерно. И это мы еще не упоминаем о смежных Вселенных [см. «Безумие и миры»].

Безумные люди видят пространство совсем иным образом, и они нередко даже понимают, насколько влияют на его структуру [см. «Безумие и структура»]. Есть отдельная топология «безумных пространств», классификацию которых ввела в обиход выдающийся математик Элеонора Кривич. Это не просто неевклидова геометрия, но геометрия дискретных миров.

Пространство всегда связано с веществом (массой), временем и энергией, но для «безумных пространств» эта связь является значительно более сложной, чем привычные физические формулы. Именно на пересечении этих четырех явлений живет Ничто [см. «Безумие и Ничто»], и именно здесь рождаются новые идеи, языки [см. «Безумие и язык»] и драконы [см. «Безумие и драконы»].

I.I.12. Безумие и энергия

Безумие — это энергия, которая замкнута сама на себя. В безумии, как в любой неравновесной системе, заключено много энергии, но она чаще всего расходуется на внутренние цели самого безумца или распыляется вовне хаотичным и непредсказуемым образом.

Если научиться выделять эту энергию и перерабатывать в привычные для людей виды и формы, безумие могло бы стать движителем многих важных событий. Есть безумцы, которые осваивают эту технику, и тогда их безумие вырывается наружу направленным концентрированным потоком и может как смывать целые города, так и отапливать целые страны.

Энергия безумия подчиняется всем классическим законам (сохранение массы/энергии) и может быть выражена все той же эйнштейновой формулой.

Психиатрические клиники «четвертого поколения», где научились использовать энергию безумия в качестве источника индивидуального и социального творчества, давно перешли на самоокупаемость и работают весьма эффективно.

Существует несколько основных форм «энергии безумия», главная из которых — собственно «безумная энергия». Ее легко опознать по слабому зеленому свечению и звуку капающей воды.

I.I.13. Безумие и Аполлон

Безумие погружено во тьму, но его пронзают лучи света. Безумие иррационально, но стремится к созданию рациональных структур. Оно пытается выстроить непротиворечивую схему из имеющихся в наличии противоречий. Безумие как прибой подступает к ногам Стреловержца и затем отступает, не выдерживая жесткости его конструкций и ясности целей, намеченных им для его стрел. Контакт ненадежен: безумие не способно к такой предельной стройности, хоть и ищет ее. И безумие отвечает Аполлону вихрями и сгустками липкой темноты, а он продолжает свое дело, проникая своими лучами в самые сердцевины этих возмущений.

I.I.14. Безумие и Дионис

Дионис живет в безумии. Его безумие совершенно иного рода, чем человеческое. Но он позволяет и людям — через темные аллеи вакхического безумия — стать ближе к себе и своей музыке.

Безумие — это всегда трагедия. Даже если она с первого взгляда кажется комедией. Это песнь козлов, осознающих, что каждый из них в любой момент может стать — ибо уже приготовлен — козлом отпущения.

Безумие Диониса в трех точках соприкасается с нашим безумием. Эти точки расположены во всех трех мирах, соединенных Священным Древом. Потому мы можем — через свое безумие и безумие Диониса — обрести его голос. И тогда нам явится Ариадна и протянет новую нить.

I.I.15. Безумие и Гермес

Безумие всегда таинственно. Даже если нам кажется, что оно целиком выставлено наружу, в нем всегда есть скрытая часть. И нередко это сокрытое — как у айсберга — составляет большую часть всего существа безумия.

Тот, кто является за нашими душами, Гермес, способен видеть наше безумие целиком. Его кадуцей погружается в пустоты нашего сознания и создает крошечные звезды, которые потом собираются в созвездия.

Психопомп скользит между мирами, но лишь пронзает, а не разрушает их стенки. Его движения точны и незаметны. Он служит тайне. И если на то будет его желание, может пригласить и нас присоединиться к этому служению.

I.I.16. Безумие и одиночество — 1

Безумие создает двойное одиночество и, можно даже сказать, одиночество онтологическое. Безумец чувствует себя одиноким в окружении «нормальных» людей, ибо они не способны войти в его безумие и разделить его. Но он чувствует себя вдвойне одиноким среди других безумцев [см. «Безумие и безумцы»]: их безумие создает обманчивое чувство, что настоящее взаимопонимание — возможно, однако завершается все полным крахом, ибо каждое безумие уникально, как отпечатки пальцев, и фильтр двойного безумия — своего и чужого — ведет к ощущению полного и безысходного одиночества, которое лишь слегка компенсируют нечеловеческие существа и объекты и психотические фантазии.

I.I.17. Безумие и порядок [Безумие и Космос — 1]

Безумие — это не хаос. Это особый порядок, проступающий сквозь лицо хаоса. Точнее, это сосуществование порядка и хаоса в одном флаконе — без всяких перегородок; при этом они почти не смешиваются.

Порядок, или «внутренний космос», можно наблюдать, вооружившись философской лупой (вытачивается из куска философского камня).

Безумие — как порядок — выстраивает более-менее устойчивые структуры [см. «Безумие и структура»], которые, как у любой эмерджентной системы, несводимы к отдельным ее элементам.

Одновременно безумие выбрасывает наружу — как осьминог выпускает чернила — иллюзию порядка, чтобы стать невидимым, и чтобы скрыть свой собственный порядок.

Эту иллюзию, каждый раз разную, внешний наблюдатель и принимает за «порядок безумия» и на этом успокаивается.

I.I.18. Безумие и Хаос

Безумие — это хаос, в котором плавают капли порядка (космоса). Периодически одни капли «растворяются» и превращаются в хаос, а другие — становятся очагами кристаллизации, сгущения окружающего хаоса до порядка.

По ту сторону и хаоса, и порядка лежит «хтон» — обиталище деструктивных энергий, которые, в отличие от хаоса, несут зернам порядка полное уничтожение. Когда части хаоса преобразуются в порядок, эти энергии возникают и тут же выбрасываются в хтон как ненужный шлак. При обратном процессе — превращении порядка в хаос — они, наоборот, расходуются.

Хаос полон древних энергий, значительно более древних, чем Homo Sapiens. И если Шопенгауэр считал безумие исключительно атрибутом существ, наделенных человеческим разумом, а вопрос о безумии животных надо ставить отдельно [см. «Безумие и животные»], то именно нашему взору открываются Хаос и Космос, стягиваемые и раздираемые безумием [см. «Безумие и Космос — 2»].

I.I.19. Безумие и разум — 1

Безумие делает вид, что способно уловить разум, дифференцировать, выделить его и таким образом дать ему слово.

Не безумие поселяется внутри разума и расшатывает его, но разум со всех сторон окружен безумием — сверху, снизу, со всех сторон. Разум продолжает жить внутри любого безумия, но отращивает защитные оболочки, сквозь которые к нему становится трудно пробиться не только безумию, но чему угодно.

Безумие же в пространствах вокруг разума имеет разную природу и структуру, и это создает силовые поля безумия, в которых разум вынужден существовать.

© Миронов Н., ил.

I.I.20. Безумие и Бытие

Бытие есть основание, а потому — предел сущего. Именно в предельном улавливании сущего мы можем разглядеть бытие.

Оно проявляется и по эту, и по ту сторону сущего, но является нам именно в его (сущего) предельной ситуации, давая ему особый смысл.

Бытие человека высвечивается в приближении к своему пределу, а именно — как бытие-к-смерти или бытие-к-безумию. В отдельных случаях они совпадают. Оба предела связаны с трансцендентным [см. «Безумие и трансцендентное»], с переходом в иные миры.

Человеческое бытие окружено слоями мифов [см. «Безумие и миф»], ибо его непосредственное соприкосновение с «бытием мира» опасно для психики.

Бытие живет в языке [см. «Безумие и язык»], оборудует там отдельные апартаменты, офисы и даже скверы для прогулок. Бытие безумцев [см. «Безумие и безумцы»] сооружает в языке психиатрические лечебницы и пространства для ретритов.

Есть отдельные профессии, связанные со способностью вылавливать сгустки бытия из языка, но этому нужно учиться не менее 19 лет.

Бытие умело скрывается за занавесями сущего [см. «Безумие и сущее»], и, чтобы их раздвинуть, требуется определенная интеллектуальная смелость.

Бытие не может быть безумным, но безумие — всегда бытийно и потому способно вызывать ужас [см. «Безумие и ужас»] и свидетельствовать о Ничто [см. «Безумие и Ничто].

I.I.21. Безумие и история

Об этом мне рассказали много; здесь не уместится и половина.

Можно говорить о двух вещах:

(1) Безумие в самой истории;

(2) Безумие в изучении истории.

Первое значительно проще, второе — сложнее и богаче.

(1) Здесь речь идет о двух основных «типах» безумия, причем безумия деструктивного и опасного.

А. Безумие исторических личностей, прежде всего правителей. Это и комплекс неполноценности, и мания величия, и мессианская мегаломания, и садизм, и классические случаи некрофилии (Калигула, Иван Грозный, Гитлер, Сталин и др.). Такое безумие обычно заканчивается большой кровью.

В. Безумие народных масс: охота на ведьм в средневековой Европе, еврейские погромы из-за ложных наветов, бунты, связанные с эпидемиями чумы и оспы. Это явление, когда массы [см. «Безумие и массы»], состоящие в основном из «нормальных» людей, захватываются агрессивным безумием. «В смутные годы слепой всегда идет за сумасшедшим» (Шекспир, «Король Лир»). Иногда безумие охватывает целые народы или значительную их часть. Разговор об этом требует особых исследований и рефлексии.

(2) Изучение и интерпретация истории.

А. Так получается, что история весьма виктимна в принципе, так как не имеет наглядных доказательств, являясь при этом наукой со своими законами. Она как бы приглашает бесчестных или безумных людей к фальсификации, где популярный тезис воспринимается читателями на ура, а скучное повествование серьезного исследователя — неинтересно. Безумец может написать любую скандальную невидаль, и ему трудно оппонировать с позиции профессиональных исследователей. Нынешняя «любовь к истории» — это любовь к триллеру. История имеет разные варианты развития, и это привлекает как ученых, так и фальсификаторов и сумасшедших.

В. Есть еще «осознанное безумие» — целенаправленное вранье, которое старается обелить отдельные народы и страны. Первое здесь — выпячивание побед и замалчивание или отрицание всего негативного. Все дурное приписывается другим, а все прекрасное — своим. Второе — когда предметом гордости становятся совершенно чудовищные и безумные вещи, которые интерпретируются как безусловное благо, «традиционные ценности» и «национальные скрепы»…

I.I.22. Безумие и миры — 1

Мы живем во множественной Вселенной — со множеством миров. Некоторые из них — совсем рядом, на расстоянии ладони, некоторые — довольно далеко. Все они отделены друг от друга тонкими, но прочными и эластичными перепонками, и переход из одного мира в другой достаточно сложен и может вызывать сильную боль в голове и теле.

Одни миры существовали еще до нашего рождения, и нас забрасывает в них почти случайно, другие возникли одновременно с нашим рождением, третьи образовались как реакция нашей психики на неприемлемость для нас «имеющегося» мира в моменты знаковых переломов, четвертые появились в результате нашего обычного выбора (который раскалывает мир на несколько Вселенных в соответствии с представленной альтернативой; тогда те миры, что мы не выбрали, продолжают жить своей жизнью, и чувствительные люди могут сохранить с ними связь). Соприкосновение или попытка соединения двух и более миров вызывают настоящий ужас — они должны существовать отдельно и параллельно; тогда с этим еще можно как-то примириться.

I.I.23. Безумие и безумцы

Те, кого охватывает безумие, не всегда являются безумцами.

И не все безумцы являются протагонистами [см. «Безумие и протагонисты»] или Чрезвычайными и Полномочными Послами безумия, — иногда они ходят на вторых ролях или даже появляются один-единственный раз, чтобы принести чаю, яду или эликсира нежности.

Тем не менее связь безумия и безумцев статистически достоверна, и мы можем во многих случаях определять безумцев как носителей безумия. Тогда можно считать, что безумие через них говорит, предъявляет себя миру, обретает плоть и кровь, получает руки и ноги, сгущается в их телах.

Но безумцы, как и другие люди, весьма хрупки и недолговечны. А безумие пытается найти долгосрочное материальное воплощение, и потому велика вероятность, что рано или поздно безумие проникнет в компьютеры, цифровые системы и искусственный интеллект. Там оно сможет распространяться и развиваться в полную силу, рождая новые виды и формы безумцев.

I.I.24. Безумие и диссоциации

В нас живет немало разных личностей — весьма полноценных и сформированных персон, слегка недоношенных субличностей, странных и порой пугающих диссоциированных личностей. К этому сложно привыкнуть, и это тяжело контролировать.

Кто мы такие, что в нас смогли поселиться столь многие? Чем мы заслужили такое? Или — за что наказаны?

Все, что живет в нас, является нами и только нами, является не совсем нами и является совсем не нами — одновременно.

Это вовсе не то, что живет в пруду. Это вовсе не Енот или Наркисс, это не отражения и не проекция.

В нас живут странные личности и существа, для которых время течет по-разному (для кого-то оно вообще застыло), пространство устроено по-разному, энергия преобразуется по-разному. Некоторые из них вообще умерли, но продолжают существовать и обращаться к нам. Некоторые еще не родились, но уже подают свой голос. А некоторые — попросту невозможны.

I.I.S-1.24/25. Маг-1 [Суб-личности — I/01]

(1)

Маг оказался в коконе, который изолирует его со всех сторон. Он тот, для кого важны символы и указатели, кто способен читать тайные знаки и разговаривать со Вселенной. Сейчас он заключен в «Шар безумия», и этот Шар полностью лишает его всех магических свойств, сквозь него невозможно пробиться. Этот Шар присутствует во всех мирах, доступных Магу, от него невозможно отделаться, и это вызывает отчаяние.

Возможно, он лишен не магии, а зрения: быть может, он просто ослеп и неспособен видеть.

Маг присутствует в разных мирах и личностях. Он — соцветие, а не одно растение. Он тот, кто потенциально способен менять внешний мир. Но сейчас это невозможно.

В настоящий момент у него нет никакой надежды выйти из Шара. Он его пленник.

(2)

Он пока безоружен. Его магия бессильна. Он потерял веру в себя. Его позы и движения говорят о глубокой подавленности и страхе новых неудач. Он ждет какого-то сигнала, знака, слова, чтобы продолжить попытки как-то справиться с Шаром. Но до него не доходят даже Голоса.

(3)

Иногда ему кажется, что сквозь толщу стенок Шара пробиваются какие-то лучи извне. В голове появляется предчувствие Голоса, но сам Голос так и не слышен. Маг совершенно один в своей маленькой Вселенной. Нет никого, кто способен хотя бы понять, не то что разделить, это космическое одиночество. Иногда он чувствует себя монстром, опасным для людей, который должен быть наказан пребыванием в этом безумном Шаре.

I.I.25. Безумие и норма

Мы не знаем, что такое «норма». У нее слишком много определений, и является она в слишком многих обличьях.

Она создает границы [см. «Безумие и границы»], которые должны обеспечивать безопасность, и они же являются инструментом насилия и принуждения.

Норма претендует на универсальность, при этом она всегда локальна. И чем сильнее она ощущает себя локальной и особенной, тем больше она претендует на абсолютность и всеобщность.

Норма ревнива, завистлива и мстительна. Она не прощает даже попыток вступить в отношения с не-нормой. Она вооружена микроскопом и мачете, она способна на вивисекцию [см. «Безумие и таракан»] и геноцид.

И она же оберегает нас от прорыва в наши вселенные хаотического безумия [см. «Безумие и Хаос»], который обладает силой титанов, низвергнутых в пропасть.

Ее нельзя не любить — до потери собственного разума — и ее нельзя не ненавидеть — до стиснутых в судороге кулаков.

Норма правит миром, загоняя безумие в чулан с пауками [см. «Безумие и чулан»].

I.I.26. Безумие и стена

Безумие видит стену там, где ее нет, и не видит стены там, где она есть. Это та самая стена, возле которой стоял полковник в ожидании расстрела. И это та же стена, что отделяет привычный мир от Штормхолда. Это стена, которую обычно призывают разрушить в решительных героических песнях. Она же играет роль изгороди, «по ту сторону» которой начинается Иное. Это та стена, которая ограждает город от внешнего мира, и она же разделяет его на враждующие части. И это — стена, на которой висит ружье [см. «Безумие и ружье»].

Безумие не помогает проходить сквозь стену, но может помочь просочиться сквозь нее, отчасти следуя принципам квантовой теории. Для этого нужно прежде всего отказаться: от цели, от веры в себя, от «незамечания» препятствий. Нужно увидеть атомы стены, закрепленные в пустоте, и больше не видеть ничего.

Самые крепкие стены — воображаемые.

I.I.27. Безумие и эпохи — 1

Начать нужно с маятника, доказывающего вращение земли, на котором раскачивался Мишель Фуко, пока не был изгнан из музея [см. «Безумие и маятник»]. Тогда он задумал описать историю безумия в классическую эпоху, а заодно — и в другие. Точнее — «историческое рассмотрение безумия в его становлении — в неразрывной связи с социальным и научным дискурсом эпохи».

Его интересовала прежде всего история отчуждения безумия, — «какие уравновешивающие друг друга операции образуют его как целое, из каких социальных далей являются люди, вместе удаляющиеся в ссылку и гонимые одним и тем же ритуалом сегрегации, наконец, каков был опыт самосознания человека [в разные эпохи], когда он обнаружил, что некоторые привычнейшие его черты становятся для него чужими, утрачивают сходство с узнаваемым им самим образом самого себя».

Сперва Фуко хотел назвать книгу «Иное безумие», подчеркнув перекличку с цитатой Паскаля: «Люди неизбежно столь безумны, что было бы безумием впасть в иное безумие — не быть безумным».

При этом Фуко признает существование психических расстройств «как объективной реальности, существующей до возникновения любого научного дискурса»; а формы безумия определяет «дискурсом, в рамках которого они существуют и который различается от эпохи к эпохе».

Он считает, что «медицинский дискурс о безумии является продуктом практики изоляции» и что «положение вещей, когда безумие полностью узурпировала медицина, существовало не всегда».

А еще — что понятие «нормы» и «нормального человека» в психиатрическом смысле слова — лишь мыслительный конструкт, сущность и место которого становятся ясны только в контексте социального и культурного развития».

Отношение к самому Мишелю Фуко и его книге тоже менялось в разные эпохи, и поначалу это текст вызвал ужас [см. «Безумие и ужас»].

I.I.S-2.27/28. Садовник [Суб-личности — 1]

(1)

Это мужчина лет 60 или старше. Очень внушительный. В смешной шляпе. Он работает в огромном саду.

Он говорит:

— Ты не знал обо мне.

О том, что я есть. И всегда был.

Я существую, и многое знаю о тебе.

Я еще вернусь, когда придет время, и мы сможем поговорить.

(2)

Он стоит, выпрямившись во весь свой огромный рост. В левой руке у него садовый инструмент. Его глаза смотрят вдаль.

Он говорит:

— Еще не пришло время. Ты слишком торопишься. Когда солнце изменится, я покажу тебе сад.

Он умолкает. Но губы продолжают шевелиться. В правой руке — веточка клена.

(3)

Он говорит:

— Я знаю других, что живут в тебе. Некоторые из них не знают даже о моем существовании. Многие из них испуганы.

Он снова молчит. Сильный порыв ветра. Он замирает и становится недвижим. Мне неспокойно.

I.I.28. Безумие и структура

Любое безумие разрушает любую структуру, и в то же время любое безумие может — на данный момент времени — быть описано некой структурой, которая изменится непредсказуемым образом уже в следующий момент.

Такова и эта книга. Тот, кто решится взять ее в руки во второй раз, обнаружит, что ее структура за это время изменилась, и не сможет найти многих глав, которые были в первый раз, и наткнется на совершенно новые главы, которых сначала не было.

Мы не будем здесь делать ссылки ни на структурализм, ни на постструктурализм (опытный читатель сам проделает всю эту работу), но в то же время не можем не упомянуть мета-структурализм, о котором писала в своей нашумевшей книге «Мета-структурализм и анализ одной деструктивности» Сара Экслер.

Структура пытается прорваться к нам сквозь любое безумие, а безумие старается прорасти сквозь любую структуру. Структура никогда не полна, ее всегда дополняет, как минимум, Ничто [см. «Безумие и Ничто»], а безумие всегда оставляет место для избыточных структур [см. «Безумие и избыточность»], и здесь возникает Нечто [см. «Безумие и Нечто»].

I.I.29. Безумие и философия — 1

Здесь мы не будем писать про «философию безумия» — об этом написаны уже сотни книг [см., например, «Безумие и эпохи»], равно как и о «безумной философии» (термин предложен Катериной Шмидт). Речь пойдет о более привычной, «обычной» философии.

Один философ говорил мне примерно следующее.

С одной стороны, если взять «классическую философию», то она основывается прежде всего на строгой логике (которая, быть может, не исключает полностью безумия). Впрочем, иногда за такой строгой философией стоит вовсе не смысл, а пустота, даже — опустошенность (что, естественно, нельзя назвать безумием). Философия основывается на системе доказательств, но и тут порой прорывается безумие.

С другой стороны, есть неклассическая философия, например, «философия жизни», и тот же Ницше был одержим безумием. Умный человек идет по проторенным путям, а безумец открывает новые дороги.

Таков в естествознании Эйнштейн, который прорвал плотину (но это не имеет отношения к Плотину) привычного. Циолковский, который взлетел, вышел на вторую космическую и покинул орбиту Земли. Таков Лобачевский.

Уже Шопенгауэр (который иногда применяется как лекарство) совершил прорыв, уход от рациональности: «Все, что существует, — неразумно. И разум вторичен по отношению к воле, воле к жизни».

Кьеркегор своим полубезумием вызвал страх и трепет, вышел за пределы разума и позвал нас с собой.

I.I.30. Безумие и корабли — 1

Любой корабль — это всегда и Корабль Героев и Корабль Дураков.

Тот, кто пишет эту главу, пытается увидеть всю книгу целиком. Это ему удается с трудом. Другие зовут его Навигатор. Он умеет строить корабли, поэтому хочет, чтобы эта глава отражала целостность всей книги.

В соответствии с Законом Лема: «Вынырнув из конфигурационного пространства в реальное, дракон выглядит словно множество драконов, хотя в сущности они — единое целое, подобно пяти внешне совершенно независимым друг от друга пальцам руки, показавшимся из воды», — это закон единства и множественности [см. «Безумие и множественность»] драконов. Согласно Закону Лема — Словика, все корабли, появившиеся в реальном пространстве, — это один и тот же корабль.

Эта книга — большой корабль, внутри которого есть эта глава, тоже являющаяся небольшим кораблем, которая содержит в себе, в свою очередь, весь корабль, внутри которого спрятан еще один корабль, и так далее.

Эта глава и ее продолжения отсылают ко всем кораблям, которые могут появиться в реальном [см. «Безумие и реальность»] пространстве. Это — в одно и то же время — и Корабль-призрак и «Аполлон», и все остальные главы играют роль команды и пассажиров, а капитан — всегда улыбается, даже если ему невыносимо тоскливо и безумно хочется плакать и погубить и себя, и корабль. Навигатор же находится и на корабле, и вне его, наблюдая за безумным плаванием и пытаясь делать заметки в судовой журнал.

I.I.S-3.30/31. Потерянный Ребенок [Суб-личности — 2]

(1)

Это ребенок лет пяти-шести. Сперва мне показалось, что это мальчик, просто с длинными волосами. Потом — что это девочка. Только позже я понял, что это и мальчик и девочка одновременно.

Она/он сказал (–а):

— Ты не хочешь нас признать.

Ты нас боишься.

Ты пытаешься делать вид, что нас нет.

Ты пытаешься жить так, чтобы нас почти не замечать, но у тебя не получится.

Мы не менее настоящие, чем то, что ты считаешь «собой».

Я чувствовал одновременно страх и — в то же самое время — жалость и нежность к этому Ребенку. Его запах казался мне очень знакомым.

(2)

Когда она/он пришел (–шла) во второй раз, я спросил:

— Кого еще ты знаешь их тех, о ком говорил в прошлый раз?

— Я не знаю почти никого, но знаю, что они есть. Они бывают в моей комнате, когда меня там нет. Они трогают мои вещи и игрушки, и я нахожу предметы на других местах. Я хочу с кем-нибудь из них познакомиться, но боюсь, что она или он будут опасны. Поэтому, когда я в комнате, я закрываю дверь на крючок.

(3)

В третий раз она/он испугался (–ась) и не стал(–а) со мной говорить.

I.I.31. Безумие и сущее

Безумие — это сущее, которое отказывается от поиска смысла самого себя. Оно избегает самораскрытия и ради этого готово применять самые изощренные приемы и инструменты.

Безумие смотрится в воду, но видит все что угодно, кроме себя. Здесь ситуация противоположна положению Нарцисса. Безумие не может увидеть себя без посторонней помощи. Оно окружено сущим и тонет в нем. Нужен кто-то, раздвигающий занавеси сущего, чтобы дать безумию взглянуть на себя. Этот «кто-то» прячется за сущим, но выглядывает с большим любопытством, каждый раз — разный, каждый раз — не похожий на того, кого мы себе представляем, каждый раз — отдельный от сущего.

I.I.32. Безумие и проект

Безумие не в состоянии выстроить проект, обращенный в будущее. Оно выбрасывает из себя множество квази-проектов, но ни один не способен к конструктивному самоосуществлению. Все они слишком похожи, чтобы можно было выбрать один-единственный и развернуть его в особый процесс. И все они слишком разные, чтобы из них можно было составить хоть что-то целое.

Некоторые из них спонтанно наполняются энергией, но не растут «вперед», в будущее, а только — вбок, иногда даже назад, в прошлое. Некоторые теряют энергию и повисают в безвременье, как сдувшиеся воздушные шары.

Что-то, возможно, возникает в трещинах безумия, но доступ туда непрост — нужен особый пароль. Без него мы даже не увидим проекты, рожденные там.

I.I.33. Безумие и красный

Безумие толкает меня взять красную краску. И покрасить ею все вокруг — в том числе себя. Я теперь красный. «Имя мне — Красный». Красные руки боятся прикоснуться к красному лбу, а красные ноги неловко ступают на красный пол. Красный стол зовет меня сесть за него. И я сажусь. И беру красную бумагу. И пишу по ней красными чернилами. Красные слова исчезают на красной поверхности, красные предложения рождаются в красной голове. Так возникает «Красная книга».

На красной стене висит «Красный квадрат». Красная дверь ведет в красную пустоту. В красном шкафу прячется красный смех. И у меня осталось еще немного красной краски — для тебя.

I.I.34. Безумие и имена

У безумия много имен. На некоторые оно откликается сразу, на некоторые — не откликается никогда.

Безумие само нарекает миры и обитающие в них сущности множеством имен. Имена могут выстраиваться в длинную очередь и терпеливо ждать своего часа.

Имена проникают повсюду, и, если их становится слишком много, они начинают собираться в массивные объекты, обладающие силой гравитации.

Лучше всего имена просачиваются через почву и асфальт, хуже всего — через живых котов и ящериц.

Гирлянды имен можно вешать на елку в канун Нового года. Правда, они могут помешать праздничному настроению.

I.I.35. Безумие и собаки

Безумие связано с собаками. Безумный Сократ (Диоген) называл себя Собака Диоген. Так развивалась философская школа киников («собачников»).

Собаки хорошо чувствуют запах безумия. Это проверено массой мысленных экспериментов.

При этом собаки реагируют на безумие именно как собаки.

Безумие порой лает, но не кусает, а порой — кусает, но не лает. Оно часто вертится на одном месте, пытаясь схватить себя за хвост.

Безумие позволяет еще при жизни встретиться с Анубисом и задать ему три вопроса.

Собаки пока не умеют разговаривать. Только одна, охваченная безумием, освоила человеческий язык — Муму — и за это была приговорена к смертной казни совершенно не безумным судом присяжных.

I.I.36. Безумие и подобие

Есть виды безумия, подобные друг другу. Носители подобного безумия — через него — оказываются в некой постоянной связи — сквозь пространство и время. Таким образом, общее/подобное безумие оказывается связующим звеном с другими (существовавшими, существующими или теми, что будут существовать), проявляя в них родство, сходство и подобие. Эта близость часто сильнее кровных связей, моральных принципов или интеллектуальных концепций. Это сходство завораживает и позволяет создавать резервуары для общих мыслей и чувств. Подобные безумия способны соединять — сквозь столетия и тысячи миль — крепче, чем узы любви и дружбы.

I.I.37. Безумие и миф — 1

Бытие человеческое не может непосредственно соприкасаться с бытием этого мира. Поэтому людям необходим Миф, который обволакивает человеческое бытие. Именно через Миф можно без тяжелых последствий войти в соприкосновение с бытием мира и остаться «в своем уме».

Безумие же расщепляет этот Миф, создает в нем трещины и лакуны. А потому у безумцев их бытие местами не защищено Мифом, оно оголено, как электрический провод, лишенный изоляции. Столкновение же с бытием мира порождает потоки энергий и явлений, и вместо безопасного Мифа на стыках возникают участки, полные боли, страха и непредсказуемых новообразований. А расщепленный Миф не может срастись и создать среду, через которую происходит столь ужасное соприкосновение с миром.

I.I.38. Безумие и трансцендентность

Безумие трансцендентно самому себе. Оно всегда лежит одновременно в некоем мире и — по ту сторону его. Оно само воздвигает непроходимую границу между «этой» и «той» стороной и тут же преодолевает ее.

В этом безумие роднится с человеческим бытием [см. «Безумие и Бытие»], которое всегда выдвинуто в Ничто [см. «Безумие и Ничто»] и которое трансцендирует по отношению к сущему [см. «Бытие и сущее»]. При этом в каждом отдельном акте трансценденции, когда безумие делит границей само себя на потустороннее и посюстороннее, это разделение уникально. В каждом новом подобном акте граница проходит в ином месте. Поэтому каждое присутствие безумия в каком-либо мире одновременно и достоверно, и неуловимо. Попытка же зафиксировать границу «внутри» безумия настолько безумна, что разговор о ней становится логически некорректным.

I.I.39. Безумие и Ничто

Следуя классической метафизике, безумие более всего тянется к Ничто. И «нормальный» разум так или иначе связывает Ничто с отрицанием, то для безумия Ничто есть позитивное утверждение.

Одним из предвестников появления Ничто является ужас [см. «Безумие и ужас»], который всегда так или иначе связан с безумной тайной [см. «Безумие и тайна»]. Но для нас важно, что Ничто не может быть определено как не-сущее [см. «Безумие и сущее»], более того, сама попытка определения Ничто как «чего-то» (Нечто) уже содержит недопустимое. И если человеческое бытие всегда выдвинуто в Ничто, то Ничто становится основанием для всякого опыта обретения знания, особенно — знания о безумии. Ничто обретается в ничтожении, и этот процесс позволяет прикоснуться к обратной стороне сущего. И если Ничто входит во взаимодействие с безумием, то часть безумия тоже подвергается ничтожению и в это мгновение обретает отдельное бытие.

I.I.40. Безумие и Нечто

Нечто — это то, что дано безумию всегда в искривленной форме. Нечто вторгается в «безумное сознание» и там подвергается изменению вплоть до нарушения состава сущего, из которого оно состоит [см. «Безумие и сущее»].

Нечто не является простой противоположностью Ничто [см. «Безумие и Ничто»], но может быть помыслено только одновременно с Ничто, даже если мы делаем вид, что о Ничто не думаем вовсе. Даже если мы уверены, что вообще не думаем. Даже если нам кажется, что безумие мешает нам думать в принципе.

Может ли Нечто быть дано «не-безумному сознанию» в неискаженной форме — вот вопрос, который стоило бы задать безумию, если бы оно вообще отвечало на подобные вопросы.

А у разума — спросить, как он готов определить Нечто для дальнейшего рассмотрения.

I.I.41. Безумие и Бог-знает-что

Безумие, как и «нормальный разум», бессильно проникнуть в Бог-знает-что в силу того, что это зона исключительной компетенции Бога, принципиально недоступная никому иному. Безумие способно лишь почувствовать легкий огненный ветер, исходящий от Бог-знает-что.

Разум, если даже просто упоминает о существовании Бог-знает-чего, уже совершает святотатство. Безумие, упоминающее о нем, подлежит амнистии, потому что оно не в силах определить, упоминает ли оно вообще о чем-то, происходит ли само действие «упоминания».

Впрочем, мы настолько несведущи в теологии и так боимся оскорбить чьи-нибудь религиозные чувства, что извиняемся за сам факт написания этой главы и смиренно умолкаем.

I.I.42. Безумие и психология

Так говорил мне один замечательный психолог.

С точки зрения многих психологов, «безумие» — вообще не категория; совершенно непонятно, о чем идет речь.

Есть психологи, которые работают с людьми с ментальными расстройствами, с нейроособенностями, делая их жизнь более качественной. Есть психологи, работающие с людьми с тяжелыми аддикциями (в том числе трудоголиками). Есть психологи, успешно работающие с людьми с психиатрическими диагнозами. В этом случае «психология» функционирует в сферах, не захваченных «чистой психиатрией». Арнольд Минделл, автор метода «процессуальной работы», сидя в огне, имел дело с людьми в тяжелых психических состояниях.

Многие психологи считают, что «о безумии как категории говорить бессмысленно, потому что работа идет с человеком, а не с категорией». «Психология работает с внутренним миром человека, а не с его диагнозом».

Впрочем, среди психологов есть диссиденты, прямо ставящие вопрос о безумии как о мета-категории, позволяющей выходить за границы привычных схем и подходов.

Возможно, это главное поле работы для психологов в ХХI веке.

I.I.43. Безумие и личности

Здесь речь пойдет о разных «личностях», «суб-личностях» и так называемых «аватарах» [см. «Безумие и диссоциации»], которые окружают меня огнем, как столетья — Мандельштама.

Они возникают незаметно, спонтанно, неожиданно, — и вдруг овладевают нами так, что мы уже не понимаем, кто такой «я», кто пытается это понять или хотя бы констатировать.

Иногда они возникают как защитные реакции во время тяжелых жизненных переломов, иногда — как отдельные акторы — в ответ на вполне приятную, но особенную ситуацию [см. «Безумие и миры»].

Они могут жить в разных мирах, и их взаимодействие очень болезненно и потому нежелательно. Иногда они живут в одном и том же «мире», но ничего не знают друг о друге [см. «Субличности» и «Диссоциированные личности»]. Иногда они общаются, и это бывает как весьма конструктивно, так и весьма хаотично и травматично. Если у вас есть постоянные «личности», то желательно, чтобы другие люди [см. «Безумие и Другие»] знали эту вашу особенность, и хотя бы понимали, что имеют дело с разными «действующими лицами». Есть много видов терапии подобных расстройств, но об этом — лучше в специальной литературе.

И это, конечно, было бы весьма забавно, если б не было так опасно для «себя» и других.

I.I.S-4.43/44. Неизвестный Бог [Суб-личности — 3]

(1)

— Я совершил самоубийство и упал в ваш мир.

Я упал в тебя, как падают в колодец.

У тебя нет причин гордиться тем, что я упал именно в тебя:

во-первых, ты был выбран случайно;

во-вторых, ты для меня являешься тюрьмой, местом моего заточения в этом мире.

Ты — моя живая тюрьма, без которой я пока не могу взаимодействовать ни с кем напрямую — только через тебя. И я не знаю, смогу ли я снова обрести Силу. Если обрету — я покину тебя и снова вернусь в свой мир, а если нет — то останусь с тобой до конца твоей жизни и получу временную свободу только с твоей смертью.

(2)

Он спит и видит сны. Тянется сквозь сны наружу. Сны о незнакомых городах. Здесь башни и мосты. Он когда-то помогал строителям города. Он не хочет быть видимым для этого мира.

Во сне он поет песню о милосердии на незнакомом языке.

(3)

Только печальная песня. Ничего, кроме песни. И сны с синими лесами.

I.I.44. Безумие и ужас

Ужас свидетельствует о появлении Ничто [см. «Безумие и Ничто»]; если его вызвать в суд, он будет вынужден дать показания о Ничто, несмотря на то что сказать ему будет нечего.

Но еще ужас демонстрирует присутствие священного. Любое соприкосновение с сакральным — как бы прекрасно оно ни было — всегда ужасно. И если какое-то «священное» изначально связано с безумием, то оно ужасно вдвойне.

В любом ужасе есть привкус безумия. Поэтому любой самый светлый разум, испытывающий ужас, получает одновременно дозу безумия.

Хайдеггер считал, что изначальный ужас может проснуться в нашем бытии в любой момент. Что он всегда в нас присутствует, только обычно спит. Безумие же нередко пробуждает его в самый неподходящий момент, хотя какой момент для пробуждения ужаса можно было бы назвать подходящим?!

Но, пробудив ужас, безумие не убегает, охваченное диким ужасом, а замирает, скованное ничтожащим ужасом.

I.I.45. Безумие и память

Безумие всегда создает ложную память. Впрочем, «нормальный разум» тоже всегда создает ложную память, но безумие делает это легче и изящней.

Есть несколько эффектов, искажающих припоминаемое:

— эффект изменения модальности (например, если в памяти была визуальная картинка, то ее вербализация вносит существенные искажения);

— эффект повторного припоминания («каждое повторное припоминание искажает результат», «если вы хотите припомнить что-то точно, не пытайтесь это вспоминать», «припоминание компрометируется самим актом припоминания»);

— эффект восстановления контекста (когда возникает выдуманный, достроенный контекст ситуации);

— эффект влияния инструкций (когда в зависимости от внешних влияний редактируется содержание);

— эффект имплантации воспоминаний (когда встраиваются чужие и более поздние воспоминания),

и многие другие.

Есть несколько современных моделей описания структуры памяти (об этом можно прочесть в специализированной литературе):

— модель сетевой памяти (Anderson, 1983; Collins, Loftus, 1975);

— модель нечетких следов памяти (Reyna, Brainerd, 1995);

— модель множественных следов (Moscovitch, Nadel, 2000).

В последнем случае речь идет об интерференции нескольких видов памяти:

1) кратковременной (несколько секунд — несколько часов);

2) долговременной (несколько часов — несколько месяцев);

3) долгосрочной (несколько месяцев — долгие годы) —

что во всех трех случаях дает многократную реконсолидацию воспоминаний.

Так же безумие защищается от внешнего мира и от самого себя.

I.I.46. Безумие и границы

Безумие всегда живет на границе. Просто оно делает саму границу не тончайшей условной линией, а широкой «нейтральной полосой», разделяющей миры «познаваемого»/«воспринимаем ого»/«внутреннего» и «реального»/«внешнего». Таким образом, оно удваивает границы, делая их менее преодолимыми. И оно регулярно совершает интервенции и в пределы «внутреннего» и в пределы «внешнего».

Из-за удвоения границ возникает мета-кантианский разрыв между мирами. И миф, охраняющий наше бытие, уже расщепленный [см. «Безумие и миф»], не выдерживает этого дополнительного двойного напряжения — обитания с одной стороны на широкой «пограничной полосе», а с другой — соприкосновения с двумя поверхностями по обе стороны этой полосы, с двумя ино-пространствами «близкого» и «дальнего». Бытие внешнего мира протягивает нам свои нити сквозь эту многосоставную границу, и мы пытаемся уловить их, ошибаясь и краем сознания понимая эту ошибку.

I.I.47. Безумие и протагонисты

У протагонистов безумия не безумие живет в сущем, а сущее — в безумии [см. «Безумие и сущее»]. Оно живет в нем, как огонь живет в каменном угле или как Пиноккио/Буратино — в полене.

Есть четыре главных типа протагонистов безумия.

Жрец безумия, который воспринимает безумие непосредственно, включая его [Жреца] собственное трансцендентное [см. «Безумие и трансцендентное].

Воин безумия, который стоит на страже безумия, охраняя его и от разума, и от самого себя.

Владелец безумия, который копит его как тайное сокровище, приумножая и радуясь этому приумножению.

Труженик безумия, которому на долю достается самая обыденная работа по выращиванию, уборке и обработке зерен безумия, а также изготовлению из него простых вещей [см. «Безумие и вещи»].

При этом одни типы протагонистов без других не могут существовать.

I.I.48. Безумие и гуманизм

Гуманизм предписывает относиться к безумию терпимо, а к безумцам — гуманно. Но что значит «гуманно»? «По-человечески»?! Люди боятся безумия, причем больше всего — своего собственного. Люди настороженно относятся к безумцам, считая — и не всегда напрасно — их иными.

Какой гуманизм здесь применим? Атеистический? Религиозный? Сложно-системный? Тот, что предложил Жан-Поль Сартр в качестве экзистенциализма? Или хайдеггеровский, связанный с присутствием и схватыванием истины бытия в просветах сущего?

Да, человек — это очень сложная система. А безумный человек — невероятно сложная система. А любое человеческое сообщество — сверх-сверхсложная система, где возникают новые эффекты, нехарактерные для отдельных человеческих особей.

Возможно, для всех этих сверхсложных систем нужен сверхгуманизм (интер-гуманизм), а возможно, нужно признать неспособность всех видов гуманизма отвечать на самые простые вопросы.

I.I.D-1.48/49. А-Константин-1 [Диссоциированные личности — 1]

(1)

Он появился в 1993 году. С ним тяжело устанавливать контакт, потому что «он остался на том берегу».

Он — поэт и писатель, ему невыносима общественная деятельность, активизм. Ему интереснее литература и философия, чем социальная активность. Он разочарован тем, что происходило после 1993 года.

(2)

Это был очень сложный и важный год, сломавший массу привычных подходов, дел, планов, изменивший ближайшее окружение; год тяжелых прощаний и интересных встреч, год надлома психики (первое официальное появление диагноза «маниакально-депрессивный психоз» — МДП / биполярное аффективное расстройство — БАР); год новых направлений и несбывшихся фантазий, год расщепления устоявшегося мира и социального конструирования новых реальностей.

(3)

Иногда А-Константин пишет сказки, эссе и «трактаты». Он всегда слегка печален. Он смотрит «с того берега» и качает головой. Он считает, что «я» пошел «не по тому пути». Но он не готов вмешиваться и устанавливать свои приоритеты. Ему не хватает живого творческого общения; при этом он не готов ни с кем вступать в контакт по собственной инициативе.

I.I.49. Безумие и Другие

По одному из определений, человек — это тот, кто может задать вопрос о собственном бытии. Безумный человек тоже может задать такой вопрос, но не всегда понимает — кто, о ком и о чем вопрошает. Тем не менее вопрос звучит и взывает к поиску ответа.

Другие — это те, которые тоже могут задать вопрос о собственном бытии. И эти же Другие способны задать вопрос и о бытии Другого человека, в том числе безумного, и о бытии вообще.

Поход к Другим так же важен для безумца, как и для любого человека, даже если он кажется ему невозможным, бессмысленным или чрезвычайно опасным. Путешествие к Другому может быть очень долгим и напоминать режим «свободного поиска», где приходится отказываться от любой заранее намеченной цели. И при этом знать, что Другой все равно возникнет как явленная из истины бытия цель.

Несмотря на то, что подробности стажировки Зигмунда Фрейда в 1885 году в клинике Сальпетриер у Жана Мартена Шарко известны достаточно хорошо, остается несколько страниц этой истории, закрытых для публики. Шарко работал в отделении с «не-психическими эпилептичками и истеричками», занимаясь в том числе лечением с помощью гипноза.

I.I.50. Безумие и эксперимент — 1

Почти неизвестны подробности работы Шарко и Фрейда с несколькими «тяжелыми психически больными», которых они пытались подвергнуть гипнозу. Оказалось, что при определенной глубине гипноза можно было установить контакт уже не с самим «больным», а с его «психическим заболеванием». Если же исследователи шли еще дальше, они могли начать общение с «Безумием». «Разговоры с Безумием» так потрясли Шарко и Фрейда, что они прекратили эти эксперименты и вернулись к «классическим истерикам и истеричкам», решив продолжить работу с пациентами с серьезными психическими диагнозами «когда-нибудь потом».

Конрад Лоренц считал, что «агрессия у людей представляет собой совершенно такое же самопроизвольное и инстинктивное стремление, как и у других высших позвоночных животных». А еще что «у некоторых животных агрессивное поведение по своим проявлениям практически не отличается от сексуального».

I.I.51. Безумие и агрессия — 1

Безумие в целом не увеличивает и не уменьшает агрессию, но существенно изменяет ее формы и ритуалы. И нередко безумие все-таки снижает контроль человеческого существа над собственной агрессией, делая ее более деструктивной.

Эрих Фромм писал об агрессии в целом: «Иногда агрессию рассматривают как неотъемлемую часть гомеостаза человека». И она в данном случае представляет собой инструмент психической саморегуляции. Безумие же нередко сбивает эти настройки.

Вообще сам разговор о безумии и агрессии весьма опасен и может вызвать у безумца агрессию, а у агрессора — безумие.

Но здесь самым важным является вопрос о том, можно ли, будучи погруженным в безумие, научиться контролировать свою агрессию? И можно ли контролировать агрессию других? Ответ на эти вопросы может прозвучать так: «Да, но все значительно сложнее».