Моя правда! Серия «Русская доля»

Алив Чепанов

Первая половина XX века. Вервь, как община называлась в древности, являлась органом местного крестьянского самоуправления. Всё решал деревенский сход. Круговая порука – ответственность всех членов общины за действия, в том числе уголовные преступления, и выполнение обязанностей каждым из её членов, просуществовала до коллективизации 30-х годов XX века… В основе произведения – письма и воспоминания современников. Имена и фамилии героев автором изменены. Любые совпадения считать случайными.

© Алив Чепанов, 2023

ISBN 978-5-0053-5041-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Кажется, что на сельских жителей, в отличие от городских, политика влияет в меньшей степени, но так только кажется. Рано или поздно, лучше конечно рано — лучше для него самого, любому человеку, независимо от места проживания, стоит определиться и ответить самому себе на вопрос: с кем ты, на чьей ты стороне? Если ты в своей жизни ограничиваешься пассивной позицией, типа: «моя хата с краю — я ничего не знаю», то обязательно найдётся кто-то, кто займёт твоё место в истории и за тебя этот кто-то примет такое решение, с которым ты потом не согласишься, но тебя уже никто не спросит и от тебя уже ничего не будет зависеть.

Далекие события прошлого века, порой кажутся похожими на современные и тогда становятся актуальными и в наше время. Оказывается, что существуют вечные проблемы, не зависимые от времени и не стираемые им. Сравнения тех далёких и наших сегодняшних проблем в обществе, показывает и доказывает, что многие вопросы стоявшие перед обществом сто и более лет назад, до сих пор не решены или решены, но не правильно. Есть общественные интересы, а есть индивидуальные, иногда они пересекаются, а иногда расходятся. Есть правда лежащая на поверхности, которая преподносится во всех официальных источниках, а есть скрытая, глубоко зарытая лжецами, которую нужно искать, до которой нужно докапываться, но скорее всего она и есть самая настоящая.

…На границе Тульской и Рязанской губернии по правому крутому берегу небольшой речушки Мокрая Тобола, одного из притоков верховья Дона, вытянулась деревня Писаревка. На левом берегу реки была широкая заливная пойма, переходившая в пологий склон. На восточной и западной границе деревни река делала крутые повороты на юг.

На восточной окраине деревни, в месте крутого поворота реки, склон становился круче и казался более высоким, откуда открывался широкий перспективный вид долины реки. На вершине склона красовался двухэтажный дом-дворец с мезонином, принадлежащий местному помещику. Дом окружал обширный парк с искусственный бассейном в самом его центре. Круглый год в доме жила семья помещика. К дому, помимо большого парка с бассейном, примыкали огороды и пахотная земля. Дальше начиналась восточная окраина деревни. Она была заселена зависимыми от помещика крестьянами и имела довольно бедный внешний вид, по сравнению с примыкающей к ней средней частью деревни, именуемой местными жителями Селезнёвкой. Для всех крестьян Писаревки, жизнь в помещичьем доме-дворце представлялась просто райской, а его обитатели казались им так прямо, какими-то, святыми небожителями.

На другой — западной окраине деревни находился дом другого помещика, он был менее привлекательным, казался немного запущенным, а принадлежащие помещику крестьяне западной части деревни выглядели намного беднее, чем селезнёвские и крестьяне восточной части.

Селезнёвка принадлежала графу, который сам никогда не жил в своём поместье, не имел тут дома и превратил принадлежащие ему земли в хозрасчетное предприятие по европейскому образцу. Земля была засажена яблонями зимних промысловых сортов. Принадлежащие графу крестьяне были освобождены от крепостной зависимости еще раньше крестьянской реформы 1861-го года. Селезневские крестьяне работали главным образом на себя, имели какой-никакой достаток и даже запас. Они и по общественному положению считались в деревне выше крестьян восточной и западной части деревни. Такое положение сохранялось и позже, вплоть до революции 1917-го года. Таким образом, деревня Писаревка была разделена административно на три почти равные по территории части.

Средняя часть — Селезневка, была вытянута вдоль правого крутого склона реки и в свою очередь состояла из двух слобод: верхней и нижней. Верхняя слобода, обращенная фасадами домов к реке, на юг, была основной — центральной и более плотно заселенной из-за своего выгодного географического расположения. Огороды, как и было положено, располагались позади домов, а окна были обращены на деревню и на долину реки. Дома нижней слободы были обращены окнами на север на деревню. В нижней слободе Селезневки и располагался дом семьи Животовых. Вид из окон дома намного бы выиграл, если бы его поставили фасадом на юг, к реке, с видом на обширный помещичий сад. Но этого предки Животовых, ставившие дом, не могли себе позволить. Поставив дом к деревне задом, означало противопоставить себя всей деревенской общине. Это было недопустимо по вечным неписанным законам деревенской общины.

Деревенская община существовала видимо всегда, наверное ещё при первобытно-общинном строе. Не зря же и сейчас говорят: общество, общественный строй, общественное мнение. Со временем отпала приставка: «первобытно-», а общинный так и остался и в названиях и в жизни. Ещё во времена «Русской правды» община в деревне выполняла функции местной власти. Она отвечала за отдельных своих членов и за все преступления, совершенные вблизи месторасположения деревни. Вервь, как община называлась в древности, еще с тех давних времен, являлась органом местного крестьянского самоуправления. Круговая порука — ответственность всех членов общины за действия и выполнение обязанностей каждым из её членов, просуществовала официально до революции, существовала и после, но уже в несколько искажённом виде, в виде колхозов и совхозов. Существует она и в 21-м веке, если не столько в жизни, то точно в умах и традициях сельских жителей, несмотря на планомерное уничтожение деревень, начавшееся с 90-х годов 20-го века. А что такое в наше время СНТ — Садовое некоммерческое товарищество со своим председателем и правлением? Та же община, только на современный лад. Все традиции деревенской общины в наше время, подпитываются воспоминаниями людей старших поколений, обычаями и традициями дошедшими до нас. Все, проживающие на территории деревни, де факто всегда считались членами деревенской общины. Главным неписанным законом — здесь являлась позиция самой авторитетной и активной части общины. Интересы рядового члена общины не могли идти в разрез с общинными, община этого никогда не прощала, не прощает и теперь.

Вернемся, все же, к описанию дома. Большой просторный дом семьи Животовых был сложен добротно, из красного самодельного кирпича с необычайно толстыми стенами, хранящими много тепла в зимние морозы, с большими тремя окнами на север (на улицу) и совсем маленькими двумя окнами во двор для наблюдения за скотом. В плотную к дому был пристроен двор для скота, а к нему уже сарай для соломы и сена. Все было устроено продуманно, экономно и рационально. Ничего не пропадало в хозяйстве Животовых. Зерно никогда полностью не вымолачивалось сознательно для дальнейшей постепенной подкормки скотины и домашней птицы. Недомолоченная солома, с колосьями, в первую очередь шла на корм овцам, а затем в смеси с сеном и отрубями — корове. Перемятая и загаженная скотом солома тоже шла в дело — выносилась в навозную кучу, а оттуда вывозилась на удобрение. Всюду снующие по двору куры, внимательно следили за хозяйством и своевременно извлекали пропущенные зерна, взамен чего несли полноценные яйца.

В доме в чулане за печкой была устроена кровать — самое привлекательное место в доме, конечно после печки. По противоположной стене, начиная от печки до окна, шел деревянный настил, проходящий над скамейкой, предназначенный для сна. Нижняя часть под скамейками, которые шли вдоль всего периметра основного просторного помещения дома — гридни, использовалась для хранения различных предметов, а в зимнее время для отогревания появившихся ягнят. Длинный и широкий обеденный стол из толстых некрашеных досок стоял направо от двери. Около стола стояли такие же широкие лавки, что и у стен, сделанные с расчётом на то, чтобы на них можно было и прилечь. В «красном» углу над столом висели нарядные подвенечные иконы. Слева от входной двери, в чулане за печкой всегда спали молодожены, до того, как обзаводились собственными домами и хозяйствами.

В памяти уже взрослого Ивана Андреевича Животова очень часто возникала эта давняя сладостная картинка из детства. Зимним вечером в доме над столом висит керосиновая лампа и еле-еле светит. он, еще ребенок, лежит в чулане, укрывшись одеялом, и слушает интересные разговоры за перегородкой. Кто разговаривает, он не видит, да ему и не нужно их видеть. Маленький Ваня и так представляет их достаточно четко, одновременно со всем тем, о чём они говорят. Его мама то появится и поцелует его, то вновь исчезнет. Все чем-то заняты. Но Ваня уже согрелся, ему очень хорошо, он уже ничего не боится, родные рядом — всё хорошо, он засыпает… Просыпается мальчик уже рано утром. Мама появляется, но она куда-то торопиться и быстро уходит. На полу появляется солома, от которой распространяется холодный, но приятный дух. Бабушка хлопочет у печки, снимает заслонку, чиркает спичками, зажигает жгут соломы и кладет его вначале на шесток, а после того как он разгорится, проталкивает жгут кочергой в печь. Страшная черная печь, в недрах которой всю ночь прятались рогатые черти, наполняется пламенем, как в аду, что наклеен на деревянной перегородке. После чего бабушка начинает быстро и ловко поворачиваться около печи. Она то кладет новые жгутики соломы, то ставит чугунок и рогачом пропихивает его в печь, то кочергой разгребает не прогоревшую солому. А пламя в печке, ярко освещая все закоулки, греет даже на расстоянии, и всё меняется: то вспыхивает, то затухает и чудится Ване, как черти, спрятавшиеся между чугунками, мечутся в аду. А бабушка кочергой разворачивает потемневший жгут соломы, вызывая вновь яркое пламя. Иногда бабушка поворачивается к внуку и увидев, что он не спит, ласково и любовно говорит:

— Чего глазенки то таращишь, Ванюша? Спал бы ещё, и с этими словами бабушка целует его. Ване хорошо. Он хочет сказать или сделать для неё что-нибудь хорошее, полезное, но не знает что, от этого просто лежит и молча таращит на бабушку глаза. Когда она печёт блины, обычно это бывает зимой, то первый блин она разламывает своими морщинистыми засаленными руками пополам, одну половину пробует сама, а другую вместе с потемневшим кусочком сахара, дает Ване:

— На, Ванюша голубчик, попробуй.

Вот так за несколько лет, слушая бабушку и всё, что говорилось за перегородкой за большим семейным столом, дополняя полученную информацию своим воображением, Ваня получил полное представление об истории происхождения своей семьи. Иногда очень чётко, до мельчайших подробностей, человек на всю жизнь запоминает именно что-то далёкое из детства и юности, может быть даже не очень существенное, но такое тёплое, близкое и родное. Он вспоминает эти моменты спустя много, много лет и будучи уже взрослым человеком, думает про себя, что там в далёком детстве наверное и были самые счастливые и беззаботные моменты его жизни.