Сезам

Алесь Кожедуб, 2023

В этой книге нет вымышленных героев. Те, о ком вы прочтете, – реальные люди, в большинстве своем писатели и журналисты. Алесь Кожедуб знает литературную среду не понаслышке. Он один из лучших рассказчиков, умеющий ярко, образно передать тончайшие движения человеческой души. Отличительные особенности его прозы – увлекательный сюжет, богатство языка, тонкий юмор – проявились и в новой художественной книге. Автор знакомит читателя с забавными случаями из жизни известных белорусских и российских литераторов, курьезными ситуациями из практики издателей. «Сезам» приоткроет некоторые писательские секреты и погрузит в творческую атмосферу.

© Кожедуб А. К., 2023

© Оформление. ОДО «Издательство “Четыре четверти”», 2023

Рассказы

Как стать писателем

Это случилось со мной в раннем детстве. Мы жили в Ганцевичах, городском поселке в полесской глуши.

Но глушью Ганцевичи были только для Якуба Коласа, который учительствовал в этих местах до революции и одну из частей трилогии «На росстанях» назвал «В полесской глуши». После войны Ганцевичи преобразились, впрочем, как и весь Советский Союз. На работу в Западную Белоруссию приехали тысячи юношей и девушек, среди которых были и мои мама с папой. Как мне сейчас представляется, для них не существовало невыполнимых задач. Перед глазами лежал огромный мир, в который нужно было войти и взять свое. И они входили и брали.

Отец был бухгалтером, мама — паспортисткой в милиции. Они поженились, отец вступил в партию, стал главным бухгалтером межколхозстроя, и все было бы хорошо, если бы он не считал, что поступать надо не по указке партии, а по совести. На собрании коммунистов он встал и сказал, что кандидат в депутаты, присланный из райкома, полное ничтожество — отец употребил другое слово, — и надо выбрать того, кого они хорошо знают. Собрание поддержало отца и проголосовало за другого кандидата.

Это был натуральный бунт на корабле, и отца с треском выкинули сначала из партии, потом с работы. К тому времени уже родились мы с сестрой, времена у нас наступили не самые простые. Но я рассказываю не о судьбе молодых коммунистов в послевоенном Союзе.

Именно в это нелегкое время со своей судьбой определился и я. Произошло это в нашем сарае, куда я позвал соседа Ваньку. Он был на год старше меня, а значит, умнее и сильнее.

Я еще в школу не ходил, но уже читал взрослые книги, и одна из них произвела на меня неизгладимое впечатление. Она была о рыцарях-крестоносцах. Закованные в броню воины потрясли до глубины души, и я захотел стать похожим на них.

Я нашел в сарае ржавое ведро и долго пытался проковырять в нем дырку для глаз. Однако не было подходящего инструмента, да и руки были не столь сильны. Я подозревал, что в эти руки рановато вкладывать железный двуручный меч. Но меч легко можно было заменить оструганной палкой, что я и сделал.

Иное дело шлем, то есть, ведро. Все-таки, нужно было видеть, куда идешь и с кем воюешь. Я взял ведро и отправился к соседу Толику Шабанову, старшекласснику. Толик был добрый парень. Не задавая лишних вопросов, он взял зубило, молоток и пробил в ведре кривую дыру.

— Сойдет? — спросил он.

— Конечно, — сказал я. — Я тебе за это книжку про рыцарей дам почитать.

— Не надо, — отмахнулся Толик. — Воюй так.

Я оттащил ведро назад в сарай и надел на голову. К сожалению, ведро было не совсем шлемом. При желании я мог бы втиснуться в него с плечами, но как тогда действовать мечом? Да, нужно было набирать вес. А я плохо ел.

«Ладно, — решил я. — Пока повоюю в ведре».

И позвал Ваньку. Но Ванька надевать ведро на голову решительно отказался.

— Это же твой шлем, — сказал он. — Я лучше мечом.

— Меч тоже мой, — заметил я.

— А я его тоже строгал.

Это было правдой, меч мы мастерили вместе.

— Надевай, — сказал Ванька.

Мне не понравился его повелительный тон, но я все-таки надел шлем на голову. Ванька радостно ухмыльнулся, размахнулся и от всей души шарахнул мечом по ведру.

Из глаз у меня посыпались искры. Но вместе с искрами из головы вылетела и вся дурь, которая там накопилась. Я вдруг понял, что лучше писать о рыцарях, чем ими быть.

Испуганный Ванька помог мне снять с головы ведро.

— Живой? — спросил он и дотронулся до шишки, которая, как я чувствовал, стремительно вспухала на макушке.

— Не трогай! — взвыл я. — Мы же играем в рыцарей!

— А ты не сказал, что надо понарошку, — пожал плечами Ванька. — Глянь, меч сломался.

Мы осмотрели оружие. Оно пришло в полную негодность, в отличие, кстати, от ведра.

— В следующий раз надо зимнюю шапку под ведро надеть, — сказал Ванька.

«Дудки, — подумал я. — В следующий раз рыцарем будет кто-то другой».

И я потихоньку начал писать. Сначала короткие, на полстранички, рассказы, потом длиннее. К восьмому классу я уже был готов к роману. Он назывался «Анты» — о праславянском племени славян, воевавшем с Византией.

«Анты» я писал в Новогрудке, где оканчивал школу имени Адама Мицкевича. Там я уже был вполне состоявшийся автор, не считающий чем-то из ряда вон выходящим завоевание мира. Анты для этого вполне подходили. Они тоже почти завоевали восточно-римскую империю.

Отец в Новогрудке преподавал в торгово-экономическом техникуме бухгалтерский учет, но о Ганцевичах не забывал. Помнила о них и мама.

— Какой же ты был дурак, что уехал из Ганцевич, — сказала она как-то отцу.

— Так ведь район расформировали! — вытаращил тот глаза. — Некуда было на работу устроиться.

Когда отец спорил, всегда таращил глаза.

— А Просвиров остался, — сказала мама.

Иногда она становилась невыносимо права.

Федор Васильевич Просвиров был другом отца. Они вместе начинали трудовую карьеру в Ганцевичах, Просвиров председателем райпотребсоюза, отец — бухгалтером. Но потом Просвиров пошел по журналистской стезе и теперь возглавлял районную газету в Ганцевичах, между прочим, вновь ставших райцентром.

— Такой квартиры, как там, у нас никогда не будет, — вздохнула мама.

С этим отец был согласен. По ганцевичским меркам дом панского подловчего, то есть, лесничего, который достался нам пополам с директором школы Сычевым, был настоящими хоромами. Я уж не говорю про сад. Нашей груше бере и яблоне медовке завидовали все мои друзья, особенно Ванька.

Но в Ганцевичи мы с отцом поехали не за берой или медовкой. Отец собрал в стопочку убористо исписанные листы моего романа, уложил их в папку и туго завязал тесемки. Как истинный бухгалтер, он умел работать с документами.

— Покажем Феде, — сказал отец. — Он тоже писатель.

Я уже понимал разницу между писателем и журналистом, но спорить не стал. Мне и самому хотелось съездить в Ганцевичи.

Просвиров поковырялся в папке с моим романом, что-то прочитал. Похоже, ему не очень понравился почерк.

— Молодец, — сказал он. — Пиши дальше. Но писательство дело непростое. Пишущая машинка нужна.

— Машинку мне дадут в техникуме, — заявил отец. — Как раз недавно одну списали.

— Печатает? — спросил Просвиров.

— Пару букв не пробивает, но завхоз обещал, что исправит. Он у нас мужик с руками.

Меня качество пишущих машинок пока не волновало. О чем писать — вот в чем вопрос.

— А вы что пишете? — спросил я Просвирова.

— Повесть закончил, — Федор Васильевич оглянулся по сторонам. — Сказать, о чем?

— Конечно, — разрешил я.

— Про экскаваторщика!

Я чуть не сел мимо стула, стоявшего рядом. Экскаваторщик в роли главного героя произведения не мог мне присниться даже в страшном сне.

— Ты слушай, слушай! — вскочил с места Федор Васильевич. — Это же не простой экскаваторщик. У нас здесь до войны евреи жили, весь центр поселка занимали. Потом немцы пришли, гебитскомиссариат, гетто… Часть евреев из гетто сбежали, остальных расстреляли немцы, и после войны их дома стали сносить.

— Когда это было? — спросил отец.

— Сразу после войны, еще до того, как ты приехал. Экскаваторщик сломал стену дома, видит, горшок вывернулся. Он вылез из кабины, взял в руки, а там полный горшок золота!

— Брешешь! — стукнул ладонью по столу отец.

— Вот те крест!

Федор Васильевич перекрестился. Между прочим, в отличие от отца, из партии его не выгоняли.

— Вообще-то, у евреев всегда было золото, — сказал отец. — Даже у Калмановича, сам видел.

— Калманович уехал в Свердловск, а тут целый горшок в стене замурован.

Рассказывая, Федор Васильевич большими шагами мерил комнату, в которой нас принимал. Это был кабинет с двумя книжными шкафами, письменным столом, кушеткой, креслом и стульями. Я с любопытством смотрел по сторонам. Когда-то и самому придется вить писательское гнездо. Но для этого нужна как минимум собственная комната. А у нас в Новогрудке две комнаты на четверых в доме для преподавателей техникума.

— Представляешь, схватил он горшок с золотом, — перебил ход моих мыслей Федор Васильевич, — и побежал, не останавливаясь, в Брест!

— Это сколько ж километров? — спросил отец. — Нужно было сесть в поезд и уехать, хоть в Брест, хоть в Лунинец. А там ищи ветра в поле.

— Костя, он же головой тронулся! Целый горшок золота!

Просвиров перешел на крик. Видимо, горшок с золотом повредил что-то и в его голове. Я заложил пальцем правое ухо, оно у меня слышало лучше, чем левое.

«Зачем кричать о каком-то горшке? — подумал я. — Анты из Византии золото возами вывозили. Наверное, и рабынь брали. Или у них не было рабства? У ромеев точно было…»

— Представляешь, до самого Бреста бегом бежал! — снова, подобно варвару, ворвался в стройную фалангу моих мыслей голос Просвирова. — Ни разу не остановился!

— А откуда вы знаете, что он не остановился ни разу? — спросил я.

Просвиров и отец с изумлением уставились на меня. Похоже, они забыли о моем присутствии.

— Так ведь горшок золота в руках, — сказал Просвиров. — С этим не останавливаются.

— А я бы на поезде поехал, — сказал отец. — Из Лунинца прямо во Владивосток. А лучше в Сочи.

Он щелкнул языком. Кажется, Сочи понравились ему больше Владивостока. Мне тоже.

— Костя, какой поезд?! — всплеснул руками Просвиров. — Я в повести так и написал: бежал, не останавливаясь, до самого Бреста!

— Интересно, что он с этим золотом сделал? — посмотрел на меня отец. — Это же еврейское золото. А оно нашего брата счастливым не делает.

Похоже, повесть Федора Васильевича отца абсолютно не занимала. Он всегда был равнодушен к литературе, из поэтов знал одного Есенина. Под градусом мог прочитать наизусть «Черного человека».

— Большая повесть? — уточнил я у Федора Васильевича.

— Девяносто страниц на машинке! — гордо сказал тот. — Полгода одним пальцем клепал.

— Надо было машинистке отдать, — вмешался в наш разговор о литературе отец.

— Это же повесть! — посмотрел на него, как на маленького, Просвиров. — Тут самому надо.

Я с ним был полностью согласен. Писательский труд священен.

— Жену стоило научить печатать, — сказал отец. — Или одну из дочек. Сколько их у тебя?

— Четверо.

«Ничего себе, — подумал я. — Четыре дочки плюс жена. Как ему удается писать в таком окружении?»

— А я на работе, — признался Федор Васильевич. — Там гораздо спокойнее.

Он вдруг внимательно на меня посмотрел. Мне стало неуютно.

— Валя тоже восемь классов окончила, — сказал Просвиров. — Надо вас познакомить.

— Конечно, — согласился отец. — Зачем искать топор под лавкой?

«Какой еще топор? — подумал я. — Отец туп, но этот еще тупее».

— Валя! — громко позвал Федор Васильевич.

— Ушла, — донеслось из-за двери.

«Слава Богу!» — я чуть не перекрестился.

— Ну, тогда давай по грамульке, — открыл дверцу одного из шкафов Федор Васильевич. — Мария, неси закуску!

— Несу, — ответила из-за двери жена.

Я понял, что мне пора на улицу.

Таким вот макаром я приоткрыл дверь в святая святых и заглянул в щелочку. Там я увидел стопку чистых листов бумаги, пишущую машинку и неясные очертания машинистки. Она вполне могла быть и хорошенькой девушкой.

«Анты, вперед!» — скомандовал я.

Но роман «Анты» так и остался написанным от руки черновиком. Видимо, для его написания на машинке нужно было получить по башке не деревянным, а железным мечом. Однако, как я уже сказал, во второй раз надевать на голову ведро я категорически отказался. Стало быть, и железный меч остался в какой-то другой жизни.

Впоследствии я писал рассказы, повести, даже романы, но любимым жанром остался именно рассказ. Тот самый, выскочивший из ведра.

Сон-трава

1

— Завтра едем на великах в лес, — сказал Шиман. — Сон-трава зацвела. Ты с нами?

— Конечно, — ответил я. — В лес за Озерщиной?

— Ну да.

За цветами сон-травы мы выбирались обычно в середине апреля. Завтра уже десятое. Весна в этом году была ранняя, так что сон-травы на пригорках должно быть видимо-невидимо.

— Что брать с собой? — спросил я.

— Сало, хлеб… Что обычно, — пожал плечами Шиман. — Танька, правда, сало не любит.

— Кто? — удивился я.

— Танька из седьмого «А». Она едет со мной, Любка с Шавловским. А вы с Черным налегке.

В прошлом году мы ездили за сон-травой без девочек. Но недаром всю зиму ходили мы большой компанией по вечерним улицам города. Вот уже и пары сложились. Любка, между прочим, мне тоже нравится.

Мишка Шимановский, Колька Черный, Вовка Шавловский по кличке Гирла, Валет и я живем на одной улице и учимся в одном классе. Танька с Любкой из параллельного «А».

— А Валет? — спросил я.

— У него велика нет.

Недавно Шиман проговорился, что Валет лунатик.

— Ночью по крышам ходит! — сказал он. — Упал, сломал ногу, теперь хромает.

— Зато в карты играет лучше всех, — хмыкнул я.

Валет был единственный в нашей компании, кого взрослые мужики брали играть в подкидного дурака на деньги.

В нашей Речице развлечений немного: кино, рыбалка на Днепре, танцы в городском парке. У меня еще книги, которые я беру в городской библиотеке, у Валета — карты. И вот сон-трава.

— Кто сало берет?

— У Гирлы самое лучшее. Давненько мы тук не ели, — почмокал губами Шиман.

Тук — вытопленный на огне из сала жир. Я тоже проглотил слюнки.

— Из девчонок больше никто не захотел ехать?

— А нам никто и не нужен, — засмеялся Шиман.

Я посмотрел вдоль нашей пустынной улицы.

То, что с девочками стало что-то не так, я понял еще прошлым летом. Пришел на городской пляж искупаться, увидел Любку, бредущую, подобрав подол платья, по речной кромке, и у меня перехватило дыхание. Откуда это у нее взялось?

— Оттуда, — сказал Шиман. — Любка выше тебя ростом.

— Подумаешь! — отвернулся я от него. — Она и тебя выше.

— А я с Танькой.

В седьмом классе еще многие пацаны ниже девочек. Но я знал, что в восьмом многое может поменяться. Быстрее бы…

— Съездим за сон-травой, а там и Днепр в берега войдет, — вздохнул Шиман. — Я уже удочки из-под стрехи достал.

Мои удочки тоже лежали на чердаке. Я почувствовал в правой руке явственное трепетанье засекшейся на крючке рыбы. В животе засосало. Нет ничего слаще вот этого биения сопротивляющейся плоти…

— Завтра в десять часов выезжаем, — сплюнул себе под ноги Шиман. — Главное, чтоб дождя не было.

Мы с ним одновременно запрокинули головы. В чистом небе неподвижно висели редкие облачка.

Погода на Днепре почти всегда хорошая.

2

Я вывел велосипед за калитку двора. Все уже собрались у дома Шимановских. Я медленно подъехал к ребятам.

«А Валет что здесь делает? — подумал я. — Неужели вместо девочки придется его везти?»

— Провожаю, — сказал Валет.

Я посмотрел на девочек. Юбки, плащики, хорошо, хоть теплые свитера догадались надеть. Вырядились, как на парад. Отчего-то особенно мозолили глаза Любкины колени.

— На багажнике поедешь? — спросил я ее.

— Я на раму сиденье приладил, — сказал Гирла.

— И я тоже, — похлопал по сиденью из войлока Шиман.

Веснушки на его лице пылали ярче, чем обычно, рыжие волосы под солнцем стали похожи на факел.

До леса надо ехать по шоссейке, вымощенной булыжником, больше километра, без сиденья на раме долго не выдержишь.

— Вы с Черным на багажнике сумки с едой повезете, — сказал Шиман.

— Я уже обе привязал, — похлопал по своему велосипеду Черный.

Мы его звали то Черным, то Блэком. Клички не прилипали только ко мне. Шиман придумал мне сначала Кожека, затем Шурупчика, но вспоминал их редко.

— Ну, Шурик, поехали, — подмигнул мне Черный. — Эти со своими девками нас не догонят.

И наш караван отправился по улице Заслонова на Полевую, затем на Почтовую, а там и шоссе, выводящее за город. Это в противоположную сторону от Днепра.

Черный, в отличие от меня, заядлый велосипедист. Я пыхчу, налегая на педали, Черный то уносится вперед, то возвращается к ребятам, везущим девчонок.

— Упарились! — кричит он мне. — Давай сбежим, пусть потом по всему лесу ищут!

— Не надо, — отвечаю я. — Все равно всем вместе сало жарить.

Вот и лес. Березы уже взялись желто-зеленой листвой, дубняк стоит еще голый. Сосны с елками круглый год одним цветом, хотя и они по весне посвежели.

Где-то вдалеке выбил длинную дробь дятел.

А вон и освещенная солнцем поляна, испещренная фиолетовыми пятнами. Не сговариваясь, мы с Черным сворачиваем к ней.

— Здесь? — останавливаюсь я.

— Давай здесь, — соглашается он. — Цветов навалом.

Сон-трава любит пригорки с солнечной стороны. Наша поляна точно такая. На ней редкие сосенки, березки, кусты краснотала. Ярко-фиолетовые цветки на мохнатых ножках куртинами густятся на голой земле. В одном цветке шесть крупных лепестков, в глубине чаши шар из желтых тычинок, мажущихся пыльцой.

Я знаю, что сорванная сон-трава быстро вянет, и все же не удерживаюсь, отрываю ножку от корневища и прижимаю ее к щеке. На ножке множество ворсинок, и от их прикосновения щека горит.

— Дай мне, — слышу голос Любы.

Я открываю глаза, вижу тонкие пальцы — и вкладываю в них цветок.

— Красивый, — говорит Люба. — Почему его называют сон-травой?

— Положишь вечером под подушку, и будешь всю ночь спать, как убитая, — смеется Шиман.

Они с Гирлой запыхались, но виду не подают. А Люба, между прочим, не худенькая. Я опять натыкаюсь взглядом на ее колени.

— Моя баба Хадоска называет ее прострел-травой, — говорю я. — Черт спрятался под цветком, и архангел Михаил прибил его перуном. Молнией, по-нашему.

— И что? — смотрит на меня ясными серыми глазами Люба.

— Ничего, — пожимаю я плечами. — Их же нельзя убить.

— Значит, это цветок черта?

— Забабоны, — оттесняет меня плечом от Любы Шиман. — Собирай хворост, будем костер раскладывать. А вы цветы собирайте.

Он любит командовать. И умеет. Гирла на полголовы его выше, но слушается беспрекословно.

3

Я, Черный и Гирла идем в лес за хворостом. Шиман распаковывает сумки с едой. Девочки, сидя на корточках, собирают цветы.

Я думаю, что вот-вот войдет в берега Днепр и начнется настоящая жизнь. Сначала буду ловить рыбу в устье Ведричи, которая впадает в Днепр за льнозаводом, потом переберусь на глизы, так называются кручи из темно-сизого глея. Там рыба хорошая: красноперка, лещ, подуст. На стремнине стоят на якоре челны рыбаков-язятников. Совсем потеплеет — будем оставаться на ночь с донками-закидушками. На них чаще всего берутся ерши-носари, но иногда и окуни попадаются, и налимы. Ночью мы тоже зажигаем костры, но они больше для удовольствия. Смотришь в мерцающие угли, думаешь о неземной жизни. Угли похожи на звезды, мигающие в черном небе над головой…

Гирла разжигает костер. Он мало говорит, но может починить велосипед, запрячь лошадь, смастерить из сетки топтуху. Топтухами мы ловим мелочь в озерцах, оставшихся после паводка. Там и щучки попадаются, но в основном густерки, плотвички и подлещики.

Хворост сначала чадит, затем вспыхивает веселым пламенем. Шиман нарезал из краснотала прутьев и насадил на них кусочки сала. Это та самая еда, которую любят пацаны, но воротят нос девочки.

Мы берем по куску хлеба, поджариваем на огне сало и откусываем, подставляя под капающий тук хлеб. Вкуснота!

Одна капля попала мне на запястье. Я взвыл и стал торопливо зализывать обожженное место языком.

— Кожа сошла? — спросил Шиман.

— Сошла.

Все по очереди осмотрели ожог.

— Будет долго болеть, — сказал Черный. — Отметина на всю жизнь останется.

— До женитьбы заживет, — похлопал меня по плечу Шиман.

Девочки захихикали.

И здесь я отличился. Отчего-то подобные истории со мной часто случаются. Когда мы жили в Ганцевичах, я провалился одной ногой в горящий под землей на приречном лугу торф. Вылечила старая Шабаниха, торгующая на вокзале семечками. Отварила картошку, истолкла в чугуне, облепила этим месивом ногу, и через неделю я уже скакал на двух ногах. Ребята об этом не знают, иначе засмеяли бы.

А уже в Речице я чуть не утонул в Полученке. Озеро мелкое, но и в нем есть места с головой. Я еще плавал не очень хорошо, побрел через озеро за ребятами, и вдруг почувствовал, что не достаю дна. Здорово нахлебался, пока не выбрался на мель.

— Ты чего? — спросил Гирла, увидев, как я отплевываюсь.

— В нос попало, — пробормотал я.

— А ты бы крикнул.

Как раз крикнуть я не мог. У тонущего человека меркнет в глазах свет и пропадает голос.

Девочки надрали большие букеты сон-травы.

— Что вы с ними будете делать? — спросил я Любу.

— Засушим, — пожала та плечами.

— У меня в гербарии сон-травы не хватает, — поддакнула Танька.

Я с сомнением посмотрел на мясистые ножки цветов. Это сейчас они красивые, бархатистые на ощупь, а в засушенном виде? Кроме того, перезревшие цветки сон-травы, как и медуница, блекнут, будто выгорают на солнце.

— У тебя есть гербарий? — спросила Люба.

— У меня бабочки, — сказал я.

Все прошлое лето я ловил сачком на лугу бабочек. В засушенном виде они, кстати, тоже поблекли и обтрепались.

— Покажешь?

— Приходи.

Я посмотрел на Гирлу. Тот расшвыривал в костре чадящие головешки, чтобы не устроить в лесу пожар. Бабочки, как и сон-трава, его не интересовали.

— Цветов нарвем? — спросил я Шимана.

— Зачем? — удивился тот. — Мы же не девки.

Это правда. У каждого из нас своя забота. У Гирлы с Любой все взаправду или понарошку?

Любка показала мне язык. Я засмеялся и подпрыгнул козлом. Шиман, Черный и Гирла в изумлении уставились на меня.

— Скоро лето, — объяснил я им. — На речку хочется.

Шиман собрал остатки еды. Черный забросал землей угли в костре. Гирла подкачал насосом спустившую шину колеса на велике. У меня тоже одно колесо приспустило, но мне ведь не надо никого везти. Как-нибудь доберусь до города.

Я вдруг увидел, что обе девочки похожи на сон-траву: яркие, свежие, теплые. Мне захотелось прикоснуться к их волосам, как к цветкам, щекой.

— На, — с улыбкой протянула мне букетик сон-травы Танька. — Самые крупные выбрала.

Три столицы

К вечеру разыгралась метель, но Алексей своих планов менять не стал. Раз уж решил вырваться в Минск, никто его не остановит, даже директор школы Станкевич.

А тот, подобно матерому сторожевому псу, уже подходил, позвякивая цепью.

— Не забыли, Алексей Константинович?

— О чем?

— Родителей Кабака навестить. Вы ведь и к Курачу еще не сходили?

Алексей почесал затылок. К родителям двоечников Кабака и Курача он действительно не ходил. Вернее, попытка была. В минувшее воскресенье съездил на велосипеде в Первомайское, которое когда-то называлось Кобылье.

— Куда идешь?

— В Кобылье.

— Зачем?

— За кобылой.

Уже лет двадцать, как поменяли название, а каждый первоклассник в школе знает, что Кабак из Кобылья.

Между прочим, баба Зося, у которой квартировал Алексей, считала, что девки из Кобылья отнюдь не худшие.

— Про них так и говорят: пилоткой стукнешь, не повалится — можно брать, — сказала она. — У меня там племянница живет.

Алексей Константинович пожал плечами. Ему нравился солдатский юмор бабы Зоси, но жениться он не собирался ни на кобыльских, ни на крайских девицах.

Алексей въехал в деревню и увидел мужика, стоявшего посреди улицы. На шее у него висел баян. Время от времени мужик широко разводил меха, но нащупать при этом пальцами нужные кнопки не мог. Баян всхлипывал и умолкал.

— Это кто? — спросил Алексей тетку, выглянувшую из-за забора.

— Кабак.

— А почему пьяный?

— Получка сегодня.

Алексей понял, что поговорить с отцом своего двоечника не удастся. Развернулся и поехал назад.

— Говорят, вы вчера у нас были? — подошел к нему на следующий день Коля Кабак.

— Был.

— А почему в хату не зашли?

— Твой батька был пьяный.

— Он каждый день пьяный, — пожал плечами Коля. — Мати дома была.

— Ты тоже сидел дома?

— Я вместо батьки на тракторе в поле пахал.

Алексей Константинович хмыкнул. Коля Кабак, конечно, двоечник, но вот ведь пашет. Невзирая на тридцать ошибок во вчерашнем диктанте, надо в четверти вывести тройку. И из восьмого класса выпустить. Все равно ему дальше пахать, а не в институте учиться.

Но Станкевича подобные тонкости не волновали. Для него важно, чтобы классный руководитель провел беседу с родителями двоечника.

И, тем не менее, Алексей Константинович вместо Кобылья отправился в Минск.

На автобусной остановке он увидел тетку, обвязанную пуховым платком до самых глаз, на ногах сапоги, похожие на бахилы.

При ближайшем рассмотрении тетка оказалась школьной библиотекаршей Галиной Петровной.

— И вы в Минск? — изумился учитель.

Галина Петровна в его представлении была глубокой старухой, которой уже нет смысла куда-либо ездить. Ей было лет тридцать, не меньше. При этом она была незамужней.

— Бу-бу-бу, — сказала из-под платка Петровна.

— Автобус отменили? — снова удивился Алексей. — Не может быть. Его еще ни разу не отменяли.

И действительно, в снеговой кутерьме показались два желтых глаза.

— Вот! — показал на глаза Алексей. — А вы говорите — метель.

Он помог Петровне взобраться на ступеньки, подал сумку и вскочил в автобус. В салоне народу было немного. В такую погоду только на печи сидеть, а не мчаться на свидание с однокурсницей.

Алексей устроился у окна. Петровна впереди него раскутала платок и оказалась вполне миловидной особой.

«Это потому, что освещение слабое, — подумал Алексей. — При дневном свете морщинки у глаз видны».

Он стал размышлять о жизни. Место на кафедре русской литературы, к которой был прикреплен, ему не светило. «Вы, жадною толпой стоящие у трона…» Его даже и в толпе нет. Прозябать в Крайске за сто километров от Минска? «На свете есть три столицы: Минск, Логойск и Плещеницы». Этот стишок в Крайске знали все, от первоклассника до выпускника.

Он тяжело вздохнул. Изящная шея Петровны, в которую упирался его взгляд, мешала сосредоточиться. Откуда у них берутся такие шеи?

Петровна пошевелилась, и Алексей понял, что и ей неуютно.

«Интересно, куда она намылилась? — подумал он. — Уж ей точно на печке надо сидеть».

— К девушке? — повернула голову Петровна.

Профиль у нее тоже выточен не хуже шеи. На щеке румянец.

— Куда хочу, туда и еду, — буркнул Алексей.

— Грубить в университете выучились? — усмехнулась библиотекарша.

Девушкой он не назвал бы ее даже в мыслях. При этом не мог не отметить выразительный изгиб улыбающихся губ. Пожалуй, они не хуже Зойкиных. А может, и слаще.

Алексей уставился в темное окно. Ни зги не видно, даже огни в деревнях погасли.

Женился бы на Зойке, не пропадал бы в заснеженных полях. Папаша военком давно бы вызволил зятька из полона. А вот не хочется. Между прочим, десятиклассницы в Крайске очень даже ничего. Одна Тома, дочка Станкевича, чего стоит.

Ему вдруг стало зябко.

— Говорят, вас директор обхаживает? — снова повернула к нему голову Петровна. — Домой к себе еще не приглашал?

Темно-серые в крапинку глаза откровенно смеялись. Все старые девы читают чужие мысли или только эта?

— Да у вас на лбу все написано, — хмыкнула Петровна. — Вы лучше к Нине Шкель приглядитесь. Симпатичная.

Теперь Алексея бросило в жар. Нина действительно ему нравилась. Что, и это на лбу написано?

— А то! — фыркнула библиотекарша.

«Ведьма!» — покрутил он головой.

— Я еще и сглазить могу, — сказала Петровна. — Ваше счастье, что мы уже в Плещеницы приехали.

Она потащила тяжелую сумку по проходу.

«Ну и не стану ей помогать, — подумал Алексей. — Теперь понятно, почему некоторые в девках засиживаются».

Несмотря на поздний час, на автостанции было полно народу.

— Автобусы не ходят, — сказал мужчина в кожухе. — Дороги занесло во все стороны. Как бы ночевать здесь не пришлось.

Алексей оглянулся по сторонам. Ночевать в этом полутемном холодном зале ему не хотелось.

— Здесь неподалеку гостиница, — подмигнул ему мужчина. — Айда, пока все места не заняли.

— И я с вами! — метнулась за ними Петровна. — Мне тоже деваться некуда!

Алексей неохотно взял из ее рук сумку.

— В гости к подруге собралась, — виновато сказала Галина, — всего одну банку варенья положила, и все равно сумку не поднять.

Впервые ее тон Алексею понравился. Ведь может, когда захочет.

— А что в комплекте к варенью? — строго посмотрел на библиотекаршу мужчина.

— Пирожков напекла, сальца кусочек…

Петровна вроде бы каялась, и это располагало к ней. Она взяла Алексея под руку и прильнула к нему, словно ища защиты. Несмотря на сапоги, была легка на ногу. Он ощутил мягкое прикосновение бедра, и сердце екнуло. Точь-в-точь как с Зойкой.

Снежные заряды едва не валили с ног. Снег так хлестал по лицу, что было больно глазам. Алексей отворачивался от ветра, завидуя Петровне в ее платке.

Гостиница, к счастью, была рядом со станцией. Сильно топая ногами, они ввалились в уютное тепло, залитое ярким светом.

— С автобуса? — с улыбкой встретила их пожилая дежурная. — Как раз одна комната осталась. И для девушки место найдется.

Оказывается, для счастья не так много надо. Кровать с чистым бельем, горячая батарея, а за окном вьюга.

— Жалко, магазин закрыт, — сказал сосед.

Он работал агрономом в Завишине, звался Константином.

— Зачем нам магазин? — спросил Алексей, складывая покрывало.

Ему хотелось как можно скорее нырнуть в постель и укрыться одеялом с головой.

— Сходи к своей крале, — сказал агроном. — По-моему, у нее есть.

— Что есть? — замер Алексей, чувствуя, что в тепле у него загорелось лицо.

— Бутылка! — удивился Константин. — Раз в гости едет, значит, с бутылкой. Я бы такую ни за что не упустил.

«Так в чем дело?» — насупился учитель.

— У меня уже двое на лавке сидят, одному три, второму четыре, — вздохнул агроном. — Но вот встречу такую, как твоя, и обо всем забываю. Небось, сладкая?

Он подмигнул Алексею. Тот нашарил рукой дверь и выкатился в коридор. Попал в нерет, ни взад, ни вперед…

— Так и знала, что не уберегу, — уперлась кулачками в бока Петровна. — Не надо было давать вам сумку, ни за что не догадались бы, что там бутылка вина.

— Это агроном, — пробормотал Алексей.

В коротком халатике Петровна была ослепительно хороша. Морщинки возле глаз в ярком свете тоже куда-то пропали.

— Заходите через пятнадцать минут, — распорядилась библиотекарша. — И захватите стаканы.

— Я же говорил! — подскочил с кровати Константин. — У таких барышень всегда есть. Повезло тебе, парень.

Он достал из чемодана чистую рубашку, переоделся, обтер лицо и шею одеколоном.

— Хочешь? — протянул бутылочку Алексею.

— Не надо.

Отчего-то Алексею было неприятно наблюдать за возней агронома. Собирается, как поляк на войну. Похоже, он не только по картошке специалист.

— Ты, главное, не дрейфь, — сказал, придирчиво оглядывая себя в зеркале, Константин. — Лучше, конечно, чтоб она с подругой была, но и так сойдет. Никогда не знаешь, где повезет, а где нет. Закон жизни!

«О чем он? — тоже посмотрел на себя в зеркало учитель. — Мне и не надо ничего. К Зойке на свидание еду».

У Петровны к их приходу все было готово. На столе стояла бутылка «Варны», на салфетке горкой лежали пирожки, в тарелке нарезанное сало.

— Нож у дежурной есть, а штопора нет, — сказала, показывая на бутылку, Петровна. — Придется закусывать без выпивки.

— Никогда! — направился к столу агроном.

Он взял бутылку, поставил на пол, большим пальцем правой руки надавил на пробку и протолкнул ее внутрь.

— Пропали двенадцать копеек, — вздохнула Петровна. — С пробкой внутри бутылки не принимают.

— Я умею выбивать пробку ладонью, но так быстрее, — смутился Константин.

«Где это она научилась мужиками вертеть? — подумал Алексей. — Неужели в Крайске?»

— Этому не учатся, — хмыкнула Петровна. — Талант надобен.

Алексей крякнул. Так и будут по очереди с агрономом краснеть.

— И правильно, — кивнула Петровна. — От меня надо держаться подальше.

— Ну, за хозяйку! — поднял стакан Константин. — Я еще в автобусе понял, что с этой парочкой не пропадешь.

«Какая парочка? — отхлебнул из стакана Алексей. — Я ее вообще в первый раз вижу».

Он действительно впервые разглядел серые глаза Петровны, тяжелую волну русых волос, полную грудь и гибкую спину. Прям Марья-царевна, а не библиотекарша.

Хмель ударил в голову. Краем глаза он заметил круглую коленку в разрезе халатика.

— А вот это не про вас, — запахнула халатик Петровна. — Сначала говорить научитесь.

— О чем… говорить? — проглотил комок в горле Алексей.

— Взялся за грудь — говори что-нибудь! — хохотнул агроном.

«Дубина!» — зыркнул на него учитель.

— Ну, хотя бы тост скажите! — погладила его по спине Петровна.

— Предлагаю выпить за то, чтобы кончилась метель, и мы все смогли отправиться по своим делам!

Алексей чокнулся сначала с Петровной, затем с агрономом.

— Неправильный тост, — взял со стола пирожок Константин. — Тут лучше, чем в автобусе.

— Это вам лучше, — сделала глоток Петровна, — а молодым надо в Минск. Зачем я покупала такое крепкое вино? Голова кружится.

— Вино в самый раз, — снова разлил по стаканам Константин. — В нашем магазине такого нет.

— Посмотрите в окно, — улыбнулась Петровна. — Кое-кто наворожил.

Метель за окном утихла. Из кромешной темноты изредка выплывали на свет большие снежинки и пропадали.

— Пойдем на небо посмотрим? — предложила Петровна. — Вдруг там звезды?

— Вы идите, а я спать, — допил вино агроном. — Завтра на первый автобус надо успеть.

— Я за пальто, — подскочил Алексей.

Он вдруг понял, что самое приятное — это выполнять приказы Петровны, пусть они и нелепые.

На улице была настоящая зимняя сказка. Под заборами лежали пухлые сугробы, в небе четко рисовались ветки деревьев в густой бахроме, под тяжестью налипшего снега прогибались провода между столбами.

— А где звезды? — запрокинула голову Петровна, споткнулась и ухватилась за руку Алексея.

Он, словно ждал этого, притянул ее к себе и впился долгим поцелуем в сладкие от вина губы.

Это был настоящий поцелуй, хмельной и жадный. Земля уходила из-под ног и уносила парочку в черную воронку космоса.

Петровна что-то промычала. Алексей, не отрываясь от губ, просунул руки в прореху между пуговицами на пальто и крепко обнял ее за талию. Петровна все-таки оттолкнула его и коротко рассмеялась. Их глаза находились на одном уровне, но Алексей не мог поймать ускользающий взгляд Галины.

— Заявление подала, — сказала Петровна.

— Какое заявление?

Он снова потянулся к сладким губам.

— На увольнение, — уперлась руками ему в грудь Петровна. — Уезжаю из Крайска.

Алексей почувствовал, как за шиворот пополз холод. Вселенская стужа снова сковала землю. Алексей не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. В тот самый миг, когда он был готов остаться с Петровной в третьей из столиц навсегда, его отшвырнули в сторону, словно тряпку.

«Шутишь?» — взмолился он про себя.

— Не шучу, — твердо сказала Петровна.

Она отступила на шаг и стала отряхивать снег с мехового воротника.

— И вы здесь не останетесь, — продолжила Петровна. — Директор это тоже понимает, так что не бойтесь.

«Чего я должен бояться?» — мелькнуло в голове.

— Томы Станкевич, — фыркнула Петровна. — Она первая невеста в Крайске, как раз для вас. Но Нина лучше. Правда, вам и она не достанется. На следующий год вы уже будете в Минске.

«Откуда она все знает?» — поразился Алексей.

— Тут и знать нечего, — махнула рукой Петровна. — Идем в гостиницу, холодно.

— А я к вам девочку подселила, — сказала Петровне дежурная, внимательно глядя на Алексея. — Тоже со станции.

— Вот и хорошо, — кивнула Галина. — Вдвоем спать веселее.

Она уходила по коридору гораздо более чужая, чем до сегодняшнего вечера. И Алексей понимал, что это безвозвратно.

«На свете есть три столицы — Минск, Логойск и Плещеницы», — вертелся в голове стишок.

Стишок был глуп, но в нем скрывалась вся правда о жизни Алексея.

Соло в яме

На третьем курсе в нашу комнату в общежитии подселили Яна Чернякевича. Польские студенты иногда появлялись на филфаке университета, и мы Яна встретили если не с распростертыми объятиями, то вполне приветливо.

— Водку пьешь? — спросил Вадик Хващевский. Он всех об этом спрашивал, не только Яна.

— Почки! — схватился тот за бок. — Как только вылечусь, обязательно!

Как всем полякам, ему трудно было не ставить в русских словах ударение на предпоследнем слоге и не употреблять разделительный мягкий знак. «Обязательно» у него получилось «обьязательно». Но мы на подобные мелочи не обращали внимания.

— Откуда сам? — спросил я Яна.

— З Познаню.

Все-таки его русский язык отличался от нашего. Мы бы сказали «из Познани».

— В карты играешь? — поинтересовался Саня Лисин.

Он тоже об этом всех спрашивал.

— В карты? — удивился Ян.

— Ну, да, — кивнул Саня. — Очко, пулька, кинг, рамс, сека…

Саня был родом из Сочи и играл во все карточные игры, правда, без особого успеха.

— Научусь! — торжественно пообещал Ян. — На коляцьи сыграем.

Новогодние коляды он назвал «коляцьями», что для поляка вполне нормально.

Ян оказался типичным польским студентом. В отличие от нас, он ходил на все лекции, беспрерывно читал книги и старательно овладевал тонкостями русского языка. Несколько отличало его от других польских студентов лишь отсутствие подружки.

— Камни в почках! — горестно вздыхал Ян. — Очень плохая болезнь.

Мы сочувственно вздыхали. Ян не мешал нам ни пить вино, ни играть в карты. Изредка по утрам он пытался растолкать Саню, чтобы тот шел на лекцию, но безрезультатно. Разбудить Саню не могла и Рая, его подруга-старшекурсница. Хотя Саня ей нужен был не для того, чтобы идти на лекцию. По утрам у нее ломался фен или что-то в этом роде, и она хотела заставить Саню починить его. Тоже безрезультатно.

Итак, каждый из нас жил своим умом, стараясь все-таки далеко не выходить за общепринятые рамки. Хлопцы из соседней комнаты развели ночью костер, чтобы спеть под гитару «Солнышко лесное», их выгнали.

Подобная участь ждала и нас. Вино и карты редко доводили студента до диплома. Я намекал на это своим товарищам, но меня не слушали.

— Ты играешь или нет? — спрашивал Саня. — Вино можешь не пить, его и так мало.

Я махал рукой и садился за стол. Преферанс мне нравился.

В любом случае, все шло к тому, что называют «фиаско» или другим русским словом из пяти букв, но нас спасло чудо. Во время ректорской проверки, которые случаются в общежитиях не чаще одного раза в пять лет, Ян пошел в туалет, который был в другом конце коридора. Мы расписывали пульку, на столе стояло, естественно, вино, Саня с Вадиком курили. Ян увидел ректора университета уже возле нашей двери. Возможно, тот даже взялся за ручку.

— Замкненто естэм! — закричал Ян, устремляясь к ректору. — Тутай поляци живемы, як Бога кохам!..

Ректор остановился. Бегущий поляк в коридоре показался ему забавным.

— Много у нас иностранцев? — спросил он кого-то из сопровождающих лиц.

— Не очень много, но есть. Недавно на француженку бумага из милиции пришла.

— Что такое?

— Да негр ее укусил за одно место… Разбираемся.

А Ян уже встал у двери и загородил ее своей отнюдь не богатырской грудью.

— Ладно, — сказал ректор. — К иностранцам у нас должно быть повышенное внимание. Пойдем дальше.

И комиссия проследовала к следующей комнате, а Ян ворвался в нашу, аки разъяренный лев.

— Вы тутай водку пьете, а там ректор с проверкой, вашу мать! — гремел он, мешая польские слова с русскими. — Иле раз говорил вам: выгонят к дъяблу, и правильно сделают!

Саня сходил на разведку в коридор и быстро вернулся.

— Правда, проверка, — сказал он, почесывая затылок. — Ян, мы тебе бутылку должны.

— Две! — вмешался Вадик.

— Хоть три! — продолжал бушевать Ян. — Русский раздолбай хуже пьяного поляка! Кто посреди белого дня играет в карты?

Он любил выражения вроде «посреди белого дня». В них ему виделась та недоступная обычному иностранцу тонкость русского языка, до которой он, Ян, смог добраться.

Именно Ян познакомил меня со своим земляком. Влодек учился на пятом курсе нашего университета, и у него на носу был диплом.

— Надо написать, — сказал Ян, с тревогой глядя на меня.

Он произнес — написать, но я не стал его поправлять.

— Пусть пишет, — пожал я плечами.

— Я в Ленинграде был, но Ольгу Берггольц плохо знаю, — вмешался Влодек.

Он тоже с тревогой смотрел на меня.

— При чем здесь Ленинград? — не понял я.

— У него диплом по творчеству Ольги Берггольц, — сказал Ян. — Поэтесса такая. Живет в Ленинграде, и Влодек туда ездил.

— Узнал? — повернулся я к Влодеку.

— Нет, — вздохнул тот.

— А зачем ездил?

— Чтоб посмотреть.

Влодек, кстати, по-русски говорил лучше Яна.

— У меня девушка русская, — признался Влодек. — Хорошо учит.

— И не одна! — с осуждением посмотрел на него Ян. — Так ты будешь писать?

«Опять это писать, — подумал я. — Что они от меня хотят?»

— Чтобы ты написал для Влодека диплом! За деньги…

Последние слова Ян произнес шепотом.

В принципе, деньги у меня были, я регулярно ссужал их Сане, когда тому нечем было расплатиться за карточный долг. Кроме повышенной стипендии, я получал тридцать рублей в месяц как инструктор в обществе «Трудовые резервы». В нем я тренировался в секции вольной борьбы. Плюс талоны на питание, легко конвертируемые в живые деньги, а это еще тридцать рублей.

— Сколько? — спросил я.

— Пятьдесят рублей! — шепотом сказал Влодек.

Ян сделал большие глаза.

— Шестьдесят, — поправился Влодек, — плюс подарок из Польши, какой захочешь!

Я знал, что некоторые девушки из моей группы привозили себе и подругам джинсы из Польши. Другой вопрос, как они туда попадали? Но я не утруждал себя поисками ответа на него. У меня было много других дел.

— Ладно, — сказал я. — Почитаю стихи, и скажу, берусь за диплом или нет. У вас ведь не повышенные требования?

— Нет! — хором сказала Ян и Влодек.

— Главное, жебы написал, — добавил Ян.

Из всех нас он был самый здравомыслящий.

На следующий день я отправился в Ленинскую библиотеку и заказал книги Ольги Берггольц.

Как я и предполагал, это была хорошая советская поэтесса. Может быть — выдающаяся. Она пережила блокаду Ленинграда, что говорило о многом даже тому, кто родился после войны. А ее слова «никто не забыт и ничто не забыто» в нашей стране знали все.

«Настоящий поэт! — подумал я, глядя на фотографию Ольги Берггольц. — Лицо красивое».

Причем лицо стареющей поэтессы мне нравилось гораздо больше, чем молодой. «Наверное, это от фотографа зависит», — подумал я.

Я сказал Влодеку, что согласен написать диплом, и принялся строчить. Студенту, умеющему работать с литературоведческим статьями, это не составляло большого труда. Тем более когда знаешь, что к иностранцу никто особо придираться не будет.

— Машинистка поймет? — спросил Влодек, когда я передал ему тридцать страниц написанного от руки текста.

— Поймет, — сказал я.

Хотя до сих пор с машинистками встречаться мне не доводилось.

— Добавить бы надо, — сказал Влодек, взвесив в руке рукопись. — Все же это диплом, а не курсовая.

— Еще список литературы будет, — успокоил его я. — Страниц десять.

— Цитаты есть?

— Полно.

— Все творчество охватил?

— Почти. О прозаической книге «Дневные звезды» не писал.

— Прозу не надо, — согласился Влодек, — только стихи.

Мне автобиографическая проза нравилась гораздо больше стихов. И если уж становиться писателем, то прозаиком. Но Влодеку об этих своих соображениях я говорить не стал. Тот бережно уложил рукопись в портфель. Было видно, что он умеет ценить свое имущество.

— Она немка? — спросил Влодек, пожимая мне руку на прощанье.

— С чего ты взял? — удивился я.

— По фамилии.

— Отец из Риги, — сказал я. — Мать русская.

— Тогда ладно, — успокоился Влодек. — Ну, я пошел. Деньги отдам на следующей неделе.

— Хорошо.

Отчего-то я не сомневался, что Влодек со мной расплатится.

— Хорошая поэтесса? — спросил Ян, когда я сказал ему, что написал диплом.

— Очень, — кивнул я. — Первого мужа, правда, расстреляли.

— Кто муж?

— Поэт Борис Корнилов, тоже хороший.

— Когда расстреляли?

— В тридцать восьмом.

Я не стал говорить, что саму Ольгу Берггольц дважды арестовывали, и здоровье она потеряла в застенках НКВД. Полякам все эти перипетии могли быть непонятны.

— Вшыстко розумем, — сказал Ян. — У нас тоже расстреливали. Политика.

Иногда он начинал говорить по-польски, но я все понимал. Недаром польский язык изучаю. Правда, Кира Михайловна, моя преподавательница, заявляла, что по-настоящему выучить этот язык мне не удастся.

— Почему? — недоумевал я.

— Акцент не тот. И ударения неправильно ставите.

Сама она говорила с сильным польским акцентом, однако это не мешало ей смотреть свысока и на русских, и на белорусов. Не знаю, какие отношения у нее с литовцами, их в нашей группе не было.

— Что будешь заказывать для подарка? — спросил Ян.

— Не знаю, — пожал я плечами.

Хотя на самом деле я знал, что закажу. Я мечтал о полном собрании сочинений Константина Паустовского в восьми томах. Недавно оно вышло, но в книжных магазинах, естественно, его никто не видел. Дефицит в нашей стране отчего-то наиболее был распространен среди книг.

Больше других у Паустовского мне нравились его ранние вещи «Романтики» и «Блистающие облака», я даже курсовую по ним написал. Но прочитать их можно было только в собрании сочинений, отдельными книгами они не выходили. Во всяком случае, сейчас.

— Джинсы можно заказать, — сказал Ян, и оглянулся по сторонам. — Или отрез на костюм.

— Отрез? — не понял я.

— Да, штуку матерьялу… Я правильно говорю?

— Правильно, — кивнул я. — Подумаю. Мы с Влодеком завтра встречаемся.

Ян уткнулся в книгу, а я отправился на тренировку. На третьем курсе у меня каждый день был расписан по минутам, как говорил в таких случаях Вадик — даже выпить некогда. Я, правда, и не пил, борьба плохо сочеталась с выпивкой.

— Пересчитай, — сказал Влодек, передавая мне конверт с деньгами.

— Верю, — хмыкнул я, и засунул конверт во внутренний карман пиджака.

— Деньги обязательно надо пересчитывать, — строго сказал Влодек. — Доверяй, но проверяй.

Несмотря на хороший русский язык, «обязательно» у него тоже было с мягким знаком.

Я достал конверт и пересчитал купюры — ровно шесть червонцев.

— В расчете? — спросил Влодек.

— Конечно, — сказал я, — вот только подарок…

— Да, подарок! — обрадовался Влодек. — Мы договаривались. Ян сказал, что ты хочешь отрез на костюм.

— Отрез? Нет, я хочу собрание сочинений Паустовского. В ваших книжных магазинах оно обязательно будет.

Я чуть было не вставил мягкий знак в слово «обязательно».

— Здесь не можно купить?

От удивления Влодек стал плохо говорить по-русски.

— Не можно, — кивнул я. — Восемь томов везти будет тяжело.

Влодек долго смотрел на меня. Видимо, русский человек открылся ему с какой-то другой стороны. Хотя на самом деле я был белорусом.

— Белорусы раньше были поляками, а теперь русские, — сказал Влодек. — По-белорусски даже ты редко говоришь.

У него опять стал хороший русский язык.

— Не с кем, — сказал я. — На русском отделении учусь.

Мы помолчали.

— Ладно, — вздохнул Влодек. — Привезу. Напиши на бумажке фамилию.

Я написал.

— Хороший писатель? — посмотрел на бумажку Влодек. — Как Достоевский?

— Лучше, — сказал я.

Мне и правда Паустовский нравился больше, чем Достоевский, но говорить кому-либо об этом я не собирался. Поляки в данном случае в расчет не принимались.

— Да, мы иностранцы, — согласился Влодек. — Но жениться я хочу на русской. Как ты к этому относишься?

— Женись, — пожал я плечами. — Хотя и польки ничего.

— Очень капризные! И деньги любят больше, чем меня.

Мы засмеялись.

— Да, я показывал свой диплом на курсе. Сказали — очень хороший.

Я почувствовал, что краснею. Бороться на ковре проще, чем писать поляку диплом. Кстати, как быстро он мой диплом стал считать своим… Учись, студент.

— Ладно, привезу я тебе этого… — Влодек заглянул в бумажку, — Паустовского. А у Берггольц действительно латышская фамилия, я посмотрел в энциклопедии. Хорошо, что не немка.

Я не стал выяснять у него, чем немцы хуже латышей.

Через день на лекции по русскому языку наш преподаватель Антон Антонович Балабан вдруг заговорил о роли омонимов.

— Посмотрите, как одни и те же слова могут иметь разный смысл, — сказал он. — Вот одна фраза: «Когда пришел Наполеон, поляки пели соло в яме». И вторая: «Когда пришел на поле он, поля кипели соловьями». Как разделишь слова, так и будет: в одном случае поляки пели, в другом поля кипели, что кому больше нравится.

Мы уже привыкли к оригинальности Антона Антоновича. Однажды его на собрании попросили присесть в президиум. «Спасибо, — громогласно заявил Балабан, — при Советской власти насиделся!» Он действительно сидел несколько лет после войны, то ли за нацдемовщину, то ли за шпионаж. А в другой раз объявил на лекции: «Как говорят, так и правильно!» При этом ему никто не запрещал преподавать в университете и не лишал звания профессора.

Но мысль о соло поляков в яме во времена Наполеона мне понравилась. И я поделился ей с Яном.

— Русские — странные люди, — отметил Ян. — Никогда не поймешь, что они имеют в виду.

— А что тут понимать, — запротестовал я, — вы как пели соловьями при Наполеоне, так и поете. Ничего не изменилось.

Ян побледнел. Позже я заметил, что если в разговоре ты упоминал о Наполеоне, почти все поляки бледнели. Ради интереса я вставлял, что знаменитый Михал Клеофас Огинский тоже мечтал о восстановлении Великого Княжества Литовского, но поляки пренебрежительно усмехались. Огинский с его полонезом не шел с ним ни в какое сравнение.

— И вы не изменились, — посмотрел на меня сверху вниз Ян, он был высокого роста. — Зачем разделили мир на восток и запад?

— Затем, — сказал я. — Одной Америке, что ли, править? Мы тоже хотим.

— И у нас была Жеч Посполита от моря до моря! — загорячился Ян. — И вы в ней неплохо жили, Ягайло даже польским королем стал!

— Наполеону голову свернули, и с другими то же самое будет, — брякнул я, не уточняя, правда, кто эти другие.

— Длячего?!

Польское «длячего» значило «почему».

— По капусте и по кочану, — ответил я, понимая всю бессмысленность нашего спора. — Когда Влодек уезжает в Варшаву?

— На следующей неделе.

Ян тоже понял, что не стоит переходить на личности. Так недолго и за грудки схватиться. Хотя я представить Яна дерущимся не мог.

— Конечно, не могу, — подтвердил Ян. — У меня почки.

И каждый из нас занялся своим делом: Ян открыл очередную книгу, а я ушел на тренировку. До окончания университета было еще два года.

Перед защитой диплома Влодек пришел ко мне в общежитие и принес связку книг.

— Все восемь томов, — сказал он, вручая их мне. — Оказывается, у нас тоже его читают!

Похоже, он был немало удивлен этим обстоятельством.

— В «Повести о жизни» Паустовский рассказывает о многих местах, в которых побывал, — объяснил я. — Наверное, и о Польше пишет.

— Может быть, — согласился Влодек. — Я тебе еще кое-что принес.

И он достал из сумки объемистый пакет.

— Что это? — не смог скрыть я своего удивления.

— Материал на костюм. Очень хороший.

Он развернул пакет. Материал действительно был хороший. Все в комнате удостоверились в этом, потерев его между большим и указательным пальцами. Особенно усердствовали Саня с Вадиком.

— Надо отметить, — сказал Саня.

— Мы по рублю дадим, — поддержал его Вадик.

— Не сегодня, — отобрал я материал у товарищей. — Вот если бы кто из вас шил.

— Я в армии хэбэ ушивал, — сказал Вадик. — Могу попробовать.

Вадик брался за любое дело, но никогда не доводил его до конца.

— Ян может шить, — сказал Влодек.

— Его в общежитие для иностранцев перевели, — ухмыльнулся Саня. — Сказал, вернется, когда научится играть в карты.

— И вылечит почки, — кивнул я. — Девушку себе еще не нашел?

— Нет, — отчего-то смутился Влодек. — Я тоже жениться передумал.

— Возвращаешься в Польшу?

— Родители там невесту подобрали.

Мы все уставились на Влодека. В нашей стране студентам филфака родители невест не подбирали.

— Ну, я пошел, — сказал Влодек. — Счастливо оставаться в альма-матер!

— И петь соло в яме, — усмехнулся я.

Никто меня не понял. Но это не имело большого значения. Омонимические синтагмы каждый из нас усваивал самостоятельно. И у каждого была своя заветная мечта: либо Польша от моря до моря, либо Великое княжество. Мне же больше всего нравился полонез «Прощание с Родиной».

Сезам

Это случилось в то время, когда я работал младшим научным сотрудником в Академии наук.

Попал я в научные сотрудники, в общем-то, случайно. После университета меня отправили по распределению работать учителем в Логойский район.

— Физруком пойдешь? — спросил заведующий роно, изучив мои документы.

— Конечно, — сказал я.

Я был филологом, но не сомневался, что физрук из меня будет не хуже, чем учитель русского языка.

— Там тебе часы и по литературе дадут, — успокоил заведующий.

Я пожал плечами. В школе меня устраивали все должности, кроме, пожалуй, директорской. Командовать я не любил никогда.

И вот после года работы в школе я приехал в Минск прогуляться. Все-таки меня тянуло в город, в котором прошли студенческие годы. Да и девушки там остались не самые худшие. Правда, вдруг выяснилось, что им было далеко до старшеклассниц из моей школы.

И на Ленинском проспекте в Минске я встретил своего однокурсника Валеру.

— У нас объявили конкурс на младшего научного сотрудника в сектор современного белорусского языка, — сказал Валера. — Не хочешь подать документы?

— Но я ведь русист, — хмыкнул я.

— Зато в штанах, — тоже хмыкнул Валера. — Парни в языкознании нужны не меньше, чем физруки в школе.

Я подал документы и неожиданно прошел по конкурсу.

— А из школы вас отпустят? — спросил директор института. — Вам ведь три года надо отработать по направлению.

— Два, — поправил я его. — Попытаюсь договориться в роно.

— В академию? — поморщился заведующий, мельком взглянув на письмо, которое я привез из института. — И что ты там забыл? Какая у них зарплата?

— Рублей сто, — сказал я.

— А здесь двести. Подумай.

— Да уж подумал, — крякнул я.

— Не приехал бы дипломированный физрук, ни за что не отпустил бы, — вздохнул заведующий. — А так поезжай.

И он что-то нацарапал ручкой на письме.

— Жалеть будешь, — сказал он мне вдогонку.

Однако о содеянном я пожалел лет через двадцать, не раньше.

Заведующим моим сектором был Петр Васильевич Ващило. Мы работали над словарем Якуба Коласа. А Колас, или дядька Якуб, во-первых, был народным поэтом Белоруссии, а во-вторых, вице-президентом Академии наук, иными словами — «наше все».

Группа научных сотрудников, корпевшая над словарем, сидела в мемориальном кабинете Якуба Коласа. Он был настолько велик, что легко помещались не только рабочий стол и два черных кожаных кресла классика, но и полдесятка наших столов.

О сотрудниках нужно сказать отдельно. Это был лучший из цветников, в которых мне доводилось когда-либо бывать. Он состоял из полутора десятка хорошеньких девиц от двадцати до тридцати лет, разных размеров и масти. Высокие, маленькие, худенькие и не очень блондинки и брюнетки расписывали карточки из собрания сочинений классика. Кто-то из них уходил в декрет, другие выходили из него, эта сдавала сессию, та ее заваливала, — происходил непрерывный оборот девиц в секторе, похожий на кругооборот воды в природе. Пяти столов на них всех вполне хватало.

Я был здесь единственным парнем, и Петр Васильевич назначил меня старшим.

— Неформально, конечно, — сказал он.

Я пожал плечами.

Все мы получали одинаковую зарплату, и кто из нас старше, а кто младше, не имело значения.

Сам Петр Васильевич был действительным членом Академии наук, академиком-секретарем отделения общественных наук, ну и заведующим сектором. Его зарплата, как поговаривали, уходила далеко за тысячу.

— Девчата не обижают? — спросил Петр Васильевич.

Я снова пожал плечами. Все окружающие меня розы были с шипами, но разве шипов боятся в этом возрасте?

— Пойдем, выйдем, — кивнул на дверь Петр Васильевич.

Я понял, что сам он своего цветника побаивается.

— Значит, так, — сказал Петр Васильевич, — я квартиру получил.

Я с некоторым удивлением посмотрел на него. О том, что Ващило получил квартиру в элитном доме, который в Минске называли «долларом», знали не только сотрудники Академии, но и вся интеллигенция города. Новость живо обсуждали в редакциях, издательствах, институтах и прочих богоугодных заведениях.

— Нужно библиотеку перевезти, — продолжил свою мысль Петр Васильевич.

Вот здесь я вздохнул с облегчением. Библиотека в доме академика была главной ценностью, если не единственной.

— Кого взять с собой? — спросил я.

— Валеру и еще кого-нибудь, на твое усмотрение.

Его взгляд из-за очков с толстыми линзами показался мне не только растерянным, но и испуганным.

«Тяжело быть академиком, — посочувствовал я ему, — то ли дело — младшим научным сотрудником».

После работы я предполагал прильнуть губами к чарующим извивам лепестков одной из роз, аромат которой просачивался из-под двери в коридор. Петр Васильевич, похоже, его не улавливал.

— В два часа подъедет академический «РАФ», — сказал он. — Втроем, думаю, справитесь.

«А вдруг до ночи застрянем?» — с тревогой подумал я.

Мне не хотелось отменять свидание. Тем более аромат, проникающий из-под двери, стал намного сильнее.

С собой я взял Валеру и Павла. Валера, как уже говорилось, мой однокурсник, а Павел симпатизировал Татьяне, одной из сотрудниц нашего сектора. Она была рослая, статная, с пышным бюстом. Я бы и сам ей симпатизировал, если бы мне не нравилась Лариса, ее подруга.

Итак, ровно в два часа мы сели в «РАФ» и поехали на старую квартиру Петра Васильевича.

Хозяин уже был там.

— Я буду работать в кабинете, а вы здесь, в библиотеке, — распорядился он. — Доставайте книги из шкафов и связывайте в стопки. Я и халаты для вас приготовил.

Мы облачились в темно-синие халаты и стали похожи на приказчиков из старых фильмов. Особенно шли к халату усы Павла.

— Интересно, в каком магазине он их взял? — спросил Валера.

— Наверное, в гастрономе на проспекте, — сказал я.

Я не стал говорить, что именно в этом гастрономе мы с Петром Васильевичем затаривались вином. Академик выносил ящики из подсобки, я грузил их в «Волгу». Петр Васильевич ездил на двадцать первой, с оленем на капоте. А пил, кстати, портвейн «Три семерки».

— А здесь работы до ночи, — оглядел шкафы с книгами Павел.

Усы его уныло обвисли.

— Шпагат есть? — спросил Валера.

— Есть, — сказал из кабинета Петр Васильевич, — лежит на подоконнике.

— Хватит, — взял в руки толстый рулон шпагата Валера. — Ну, начинаем.

Я стал доставать книги из шкафа. Валера и Павел укладывали их в стопки и обвязывали шпагатом. Работа была нудная, но деваться некуда. Академик без книг — что бутылка без водки. Этот афоризм показался мне свежим, но я не стал им делиться с товарищами. Все-таки они работают в других секторах, могут не понять.

Я вынул из стеллажа очередную партию книг — и замер. В глубине стояла бутылка. Я взял ее в руки. Плоская, емкость двести пятьдесят граммов, початая.

— Что это? — подошел ко мне Павел.

— Коньяк.

— Чей? — Валера тоже оказался рядом.

— Армянский, — сказал я.

— Сколько звездочек?

— Четыре.

— А в ней не меньше двухсот грамм, — взял из моих рук бутылку Павел. — Всего глоток отпил.

— Кто? — уставились мы на Павла.

— Ну, кто… — смешался Павел. — Тот, кто купил.

— Плоскую бутылку в книгах спрятать легко, — согласился Валера. — Кому придет в голову в шкафу искать?

— А почему не допил? — спросил я.

— Отвлекся, — пожал крутыми плечами Валера.

В университете он занимался штангой.

— Или уже был пьяный, — кивнул Павел. — Я сам часто забываю.

Он замолчал.

— Ну, иди, — распорядился Валера. — Это твой шеф, а не наш.

Я взял бутылку и направился в кабинет.

— Петр Васильевич, мы бутылочку нашли, — остановился я на пороге.

— Какую бутылочку? — поднял голову академик.

— Коньяка, — сказал я.

— Где?

— В книгах.

— В каких… — Петр Васильевич замолчал.

— Вот, — я попытался поставить бутылку на стол.

— Не надо! — отодвинулся вместе со стулом от стола академик. — Сейчас жена придет. Выпейте сами. Если нужна закуска, возьмите на кухне.

— Не надо! — теперь уже я шарахнулся от стола.

Коньяк от прочих напитков отличался тем, что его можно не закусывать. А у Павла всегда в кармане плитка шоколада, Татьяна приучила.

Мы по-братски разделили содержимое бутылки и с удвоенной энергией принялись за работу.

— Еще одна! — удивился я, доставая из стеллажа чекушку водки.

— Все, что найдете, ваше, — донеслось из кабинета академика. — Главное, чтоб хозяйка не увидела.

Мы переглянулись, и Павел на цыпочках отправился на кухню за стаканом и сыром.

Работа в буквальном смысле слова закипела, и я уже не вспоминал о предстоящем свидании.

— Я тоже в кино с Танькой собирался, — ухмыльнулся Павел. — Но какое тут кино…

Мы перестали удивляться находкам. А их, надо сказать, было немало.

— О, виски! — присмотрелся к этикетке Валера. — Ты пил виски?

— Нет, — сказал я.

— А я пил, — похвастался Павел. — В Варшаве на конференции.

«Ишь, как усы встопорщились, — подумал я. — Интересно, Таньке он нравится из-за усов или чего-то другого?»

— Не твое дело, — сказал Павел. — Виски, вообще-то, пьют с содовой.

— В морозилке есть лед, — послышалось из кабинета. — Лед лучше содовой.

Пришла хозяйка, Любовь Ивановна. Она больше была похожа на сельскую учительницу, чем жену академика. Причем учительницу немолодую. Но у белорусского академика жена и должна быть учительницей на пенсии.

— Может, по стаканчику вина выпьете? — предложила Любовь Ивановна. — За такую работу не грех.

— Нет! — хором отказались мы.

Стопки с книгами занимали уже почти всю квартиру, и то, что мы спотыкались о них, не казалось странным.

— Я уезжаю на новую квартиру, — заглянула в дверь Любовь Ивановна. — Захотите перекусить, еда на кухне.

Она ушла.

Через минуту на пороге появился Петр Васильевич.

— Много осталось? — спросил он.

— Бутылок или книг? — уточнил Павел.

Его гусарский вид мне не понравился. Петру Васильевичу, видимо, тоже.

— Книг, — сказал он. — Пустую посуду где прячете?

— Вон в том углу, — показал Павел.

— Будете уходить, заберите с собой.

— Конечно, — сказал я.

Академик исчез.

К полуночи мы закончили работу. Я оглядел комнату. Из-за пустых стеллажей она походила на разграбленную пещеру Али-Бабы.

— Н-ничего не осталось? — спросил Павел.

Язык у него заплетался. Валера выглядел еще хуже — он вообще не мог говорить. Мне это было понятно. Штангисты, пусть и бывшие, плохо переносят алкоголь.

— Ничего, — сказал я.

Я не стал говорить, что оставил на подоконнике нетронутую чекушку водки.

— Слушай, у всех академиков такие библиотеки или только у нашего? — уже на улице спросил у меня Павел.

— Наш академик-секретарь, — твердо сказал я. — Остальным до него пахать и пахать.

Валера что-то промычал. Я понял, что он согласен со мной.

Мы разошлись в разные стороны: Валера под бок к жене, Павел к себе в общежитие, я на съемную квартиру.

Дом академика вместе с библиотекой погрузился в глубокую осеннюю ночь.

Наутро каждый из нас обнаружил в кармане червонец, и как он туда попал, не могли объяснить ни Валера, ни Павел, ни я.

Сезам, пусть и разграбленный, продолжал являть чудеса.

Ведро шампанского

1

— Алесь! — услышал я.

Я поднял голову. Над парапетом, отделяющим литфондовский пляж от набережной, торчали головы Ларчикова и Буева.

— Не пора ли пить партейное? — осведомился Саша Ларчиков.

Я посмотрел на часы. Полдень. Именно в это время мы отправлялись к бочке. В Коктебеле портвейн наливали из бочки из-под кваса, стоящей возле столовой у маяка.

— Может, лучше сухого? — спросил я, поднимаясь.

Сухое вино наливали из автоматов у пансионата «Голубой залив», это в противоположной стороне.

— Как ты можешь партейное променять на сухое? — укоризненно покачал головой Ларчиков.

— Эти и родину могут продать, — поддакнул Буев.

Виктор был начинающим писателем, которому еще недоступен полноценный отдых в Доме творчества, и он не упускал случая, чтобы не проехаться по моему адресу. Сам он с Ларчиковым жил в каком-то сарайчике. Но я этих комариных укусов не замечал. В этом году меня приняли в Союз писателей, и я отдыхал в Доме наравне с классиками.

— Сухое стоит десять копеек стакан, — сказал я.

— И тебе жалко лишнего гривенника? — поразился Ларчиков.

Мы с ним работали редакторами на Белорусском телевидении и могли позволить себе любые шуточки.

— Вот Битов не пьет портвейн, — кивнул я в сторону парочки, удалявшейся по направлению к автостанции.

— За коньяком пошли, — сказал Буев.

— А ты не завидуй, — одернул его Ларчиков. — Сначала в Союз вступи.

— У меня книжка в плане издательства стоит, — пробурчал Буев.

— Стихов? — уточнил я.

— А хоть бы и стихов! — покрылся пятнами начинающий автор. — Книжку рассказов издал — и уже гений.

— Прозаикам тоже завидовать не надо, — положил ему руку не плечо Саша. — Мы, может быть, бедные, зато не жадные. Сейчас скинемся по гривеннику и возьмем тебе стакашек партейного.

— Не буду! — сбросил его руку с плеча Буев.

Я надел рубашку и присоединился к парочке. Теперь у нас была полноценная троица — Трус, Балбес и Бывалый. Я хоть и самый мелкий в компании, но по статусу тянул на Бывалого. А Буев как был трус, так и останется.

— Сам дурак, — сказал Буев.

Он не знал, о чем я думаю, но догадывался.

Мы подошли к бочке и взяли по стакану портвейна.

— Хороший, — понюхал напиток Ларчиков. — Дуся, когда наливали?

— Для вас, алкоголиков, каждое утро новую бочку привозим, — сказала продавщица.

Была она толстая и добрая, но в долг наливала только местным.

— Мы писатели, а не алкоголики, — сказал Буев.

Дуся недоверчиво посмотрела на него, однако спорить не стала.

— Жалко, что его не Евгением назвали, — сказал я Ларчикову.

— А что такое?

Александр сделал хороший глоток.

— Тогда бы он подписывался просто: «Е. Буев», — объяснил я. — И точку после «е» не ставил бы.

— Нальешь стакан, — внимательно просмотрел на меня Буев, — расскажу, как я стал Буевым.

Я сходил к бочке и принес три полных стакана.

— Как только мне исполнилось шестнадцать, — стал рассказывать Буев, — я купил в магазине бутылку водки и пошел в паспортный стол. Там дядя Коля работал.

— Родственник? — догадался Ларчиков.

— Дальний. И он мне исправил «з» на «б».

— Да ну? — удивился я.

На самом деле меня интересовало, как это шестнадцатилетнему сопляку продали бутылку водки. У нас в Новогрудке это было исключено.

— В нашем поселке всем продавали, — пожал плечами Буев.

— В каком поселке? — спросил Ларчиков.

— На Урале, — не стал вдаваться в подробности Виктор. — И вместо Зуева я стал Буевым.

— Теперь тебе надо снова покупать бутылку водки и Виктора менять на Евгения, — сказал я. — Если уж становиться писателем, то настоящим. Как Бунин.

— Бунин в своем имени после «и» всегда добавлял «в», — проявил странную для редактора молодежных программ осведомленность Ларчиков.

— Действительно, — повертел в руке пустой стакан Буев. — Я как-то не подумал.

— О Бунине или о себе? — спросил я.

— Зачем ему о Бунине думать? — тоже заглянул в свой стакан Ларчиков. — Добавлять будем?

— Я пошел на обед, — сказал я. — Надо было все-таки сухеньким ограничиться.

— После обеда поспишь часок, и все пройдет, — успокоил меня Ларчиков.

— После обеда я собирался на Карадаг.

Мы все уставились на профиль Волошина на Карадаге. По обыкновению, он смотрел в небо и размышлял о вечном. Не то, что мы, твари земные.

— Поехали завтра в Новый Свет, — предложил Буев.

Как всякий начинающий автор, он, во-первых, был туп, а во-вторых, громогласен. На нас оглянулись все пьяницы, толпившиеся у бочки.

— Там шампанское, — понизил голос Буев. — Говорят, хорошее.

Пьяницы снова загалдели. Шампанское их не интересовало.

— Ты был в Новом Свете? — посмотрел на меня Ларчиков.

— Нет, — сказал я.

— И я нет. А на чем мы туда поедем?

— На автобусе! — снова стал громогласен Буев. — Отправляется в десять двадцать. Как раз успеешь позавтракать.

Он еще раз дал мне понять, насколько я отличаюсь от простых смертных. В худшую сторону, разумеется.

— А поехали! — сказал Ларчиков. — Здесь даже девицы уже надоели.

Девицы на коктебельском пляже мне нравились, но возражать я не стал. Чай, и в Новом Свете живут люди.

2

— Чем кормили? — спросил Буев, когда мы на следующий день встретились у автостанции.

— Кашей, — отозвался я. — И рыбой.

— С картошкой? — уточнил Виктор.

— Конечно.

Буев каждый день спрашивал меня о блюдах, которые подавали в столовой Дома творчества. Вероятно, таким образом он приуготовлял себя к жизни, которая наступит после того, когда его примут в Союз писателей. Меня же вот приняли.

— В этот автобус мы не влезем, — сказал я, наблюдая, как двое крепких мужичков через заднюю дверь утрамбовывали пассажиров, в основном теток с кошелками. Передняя дверь уже была закрыта.

— Еще как влезем! — заржал Буев. — Первым лезешь ты, вторым я, последним Сашка, он самый здоровый.

И мы каким-то образом действительно втиснулись в салон ЛАЗа.

«На кой ляд сдался мне этот Новый Свет? — подумал я, ощущая, как чья-то сумка пытается выдавить из меня завтрак. — Лежал бы себе на пляже, флиртовал с Зинкой».

Зинка отдыхала в «Голубом заливе», но загорать приходила на литфондовский пляж. Вероятно, она, как и Буев, приуготовляла себя к какой-то другой жизни. Я делал вид, что не подозреваю об этом. Зинка была симпатичная, правда, чуть перезревшая хохлушка из Мелитополя. Писателей она видела впервые в жизни, но нисколько их не боялась. Тем более, таких мелких, как я.

Через пару километров пассажиры в автобусе утряслись и расположились, как шпроты в банке, строго бочками друг к другу. Кошелки и сумки тоже распихались под сиденьями.

— Ну вот, — пропыхтел мне в ухо Буев, — а ты, дурочка, боялась.

Определенно, они с Зинкой одной породы.

На въезде в Новый Свет автобус тормознули какие-то граждане с повязками дружинников на руках.

— Пассажирский сбор за въезд на территорию заповедника! — объявил дядька с усами, вероятно, старший у них. — По сорок копеек с носа!

— Это за что ж такие деньжищи?! — взвилась тетка, массировавшая меня своей сумкой. — Я, может, вообще местная!

— Предъявишь паспорт — проедешь за просто так, — хладнокровно парировал усатый.

Паспорта, конечно, у тетки не было. После долгих препирательств пассажиры скинулись по сорок копеек и отдали мзду бандитам в личине дружинников.

«Дело пятигорского Провала бессмертно, — подумал я. — Но там Остап брал все-таки по десять копеек с носа».

Автобус газанул, и мы въехали в Новый Свет.

— А что это он такой задрипанный? — спросил Буев, вертя головой. — Коктебель намного приличнее.

— На самом деле он Планерское, а не Коктебель, — поправил Буева Ларчиков.

Иногда эрудиция коллеги по редакторскому цеху меня поражала. Причем чаще всего она проявлялась в областях, далеких от голубого экрана.

— А почему все говорят — Коктебель? — покосился на него Буев.

— Потому что неучи, — ответствовал Ларчиков. — Вот мы с Алесем не говорим.

Я промолчал.

Поселок действительно производил жалкое впечатление. Но большевики не только винокурню императора довели до ручки. У них и блестящий Петербург стал ободранным Ленинградом. Одна «Аврора» всегда надраена.

— Не горюй, — похлопал меня по плечу Ларчиков, — может быть, все еще наладится.

По косвенным признакам мы определили дорогу к пляжу и отправились по ней. Пляж — он всюду пляж, даже в Новом Свете.

Солнце уже стояло в зените, и народу на пляже было немного.

— В Коктебеле мы бы давно партейное пили, — сказал я, располагаясь под каменной стеной. — Вы как хотите, а я в тенечке.

— Мы тоже в тенечке, — сказал Буев, подползая ко мне.

— В Новом Свете надо пить шампанское, — нравоучительно сказал Ларчиков.

— Где ж его взять?

Я посмотрел по сторонам. Несколько толстых теток, неподвижно лежащих под палящим солнцем. Парочка девиц, одна бронзовая, другая белая. Сразу видно, кто здесь хозяйка, а кто гостья. Но ларька нет ни в этом конце пляжа, ни в том.

— Пойду, девиц поспрашиваю, — сказал Буев. — Чур, моя местная.

— Бери обеих, — махнул рукой Ларчиков.

Он и в Коктебеле жаловался, что девицы ему обрыдли. С чего бы это?

Я и Ларчиков пошли плавать, Буев отправился охмурять девиц. К своим вещам мы вернулись почти одновременно.

— Мою зовут Томкой, — доложил Буев, — а сеструха приехала из Кирова. Сама рыжая, а по фамилии Смертина.

— Как-как? — поразился Ларчиков.

— Ей-богу, не вру! — приложил руку к груди Буев. — Томка сказала.

— И Томка Смертина?

— Томка, вроде, другая, — посмотрел на девиц Виктор. — Она и не похожа.

— Ты же сказал — сестры.

— Двоюродные.

Было видно, что Буев сочинял на ходу. Но какая разница, сестры они или нет. Рыженькая, несмотря на синюшную белизну тела, мне нравилась. Фигура и вовсе хороша.

— А мы Смертину писателю отдадим, — хохотнул Буев. — Пусть изучает.

— Не любишь ты людей, — покачал головой Ларчиков.

Я набросил на голову рубашку и сделал вид, что дремлю. В Крыму даже в такой дыре, как Новый Свет, хорошо. Мерно плещет волна. Слегка поддувает ветерок. На коже, оставляя белые пятнышки, высыхает морская вода.

3

— Мужики! — вдруг откуда-то сверху послышался хриплый голос. — Шампанского не хотите?

Мы как по команде сели и задрали головы.

На краю стены на корточках сидел мужик и смотрел на нас. Судя по загорелым до черноты лицу и рукам, он был местный.

— А ты что — винодел? — спросил Ларчиков.

— На заводе работаю, — сказал мужик. — Если договоримся, могу принести.

— Неси, — кивнул Буев. — Холодное шампанское в жару хорошо.

— Почем? — перебил его Ларчиков.

— Пятнадцать, — сказал мужик.

— Охренел? — покрутил пальцем у виска Александр. — У нас и денег таких нет.

— Ну, десять.

Мы пошарили по карманам. Нужно ведь и назад на автобусе возвращаться.

— Шесть, — объявил Ларчиков. — Это максимальная цена.

— Как в магазине, — добавил Буев.

— Ладно, — сказал мужик.

Он поднялся и пропал.

— Обманет, — посмотрел ему вслед Ларчиков. — За шесть рублей я и в магазине куплю.

— Айда, искупаемся! — подскочил Буев. — Девушки, присмотрите за вещами!

Томка подняла голову и что-то сказала сестре. Та засмеялась.

— Я посторожу, — сказал я.

Ребята ушли. Буев плыл частыми саженками, Ларчиков размеренным брассом. При этом скорость у них была почти одинакова.

Я вдруг увидел, что гостья приподнялась на локтях и посмотрела в мою сторону. Изгиб девичьей шеи отчего-то напомнил мне лебединый.

Томка села и помахала мне рукой.

— Иди к нам! — услышал я.

Что ж, за вещами можно присматривать и оттуда. До девушек метров пятьдесят, не больше.

— Так ты Смертина или не Смертина? — спросил я, садясь рядом с Томой.

— Откуда ты знаешь? — округлила она глаза.

— Я Смертина, — рассмеялась сестра.

Только сейчас я ее хорошо рассмотрел. Круглое лицо, серые глаза, на носу конопушки. Густые волосы завязаны в хвост. На фигуру я старался не смотреть, но и так было ясно, что там все в порядке.

— Откуда приехали? — спросила Томка.

— Разве Буев не сказал? — удивился я.

— Он Буев? — хмыкнула Томка. — Хорошая получилась бы пара — Буев и Смертина.

— Больно нужен! — фыркнула сестра.

А может, она и не сестра. Уж очень разные.

— Сестры, — вздохнула Томка. — Правда, дальние. Так вы откуда?

— Из Коктебеля, — не стал я темнить.

— Я и смотрю — не наши, — глянула через плечо на плавающих ребят Томка. — У нас тут все на виду. Чего к вам Мишка приставал?

— Мишка? — не понял я. — А, этот… Вино предложил. Говорит, на винзаводе работает.

— А где здесь еще работать? Поймают с краденым — назад уже не возьмут.

Я понял, что Мишка Томке отнюдь не безразличен. А мне он показался старым. Или на безрыбье и рак рыба?

— Свет, а что это они все на тебя пялятся? — толкнула сестру Томка. — Меня в упор не видят.

Итак, она звалась Светлана.

— Незагорелая потому что, — сказал я.

— А… — кивнула Томка. — Ослепли, значит?

— Вроде того.

— Вечером на танцы придете?

— У вас здесь бывают танцы? — удивился я. — Нет, мы в Коктебель.

— Нас с собой возьмете? — снова толкнула Светлану Томка. — Или у вас там свои белые?

— Всякие, — пробормотал я.

Наш разговор мне уже перестал нравиться. Как выражался мой минский товарищ Гайворон — пропала химия.

— Не сгорите? — посмотрел я на белую спину Светланы. — В три часа солнце злое.

— Меня не берет, — сонно сказала девушка.

— Ты думаешь, она одна такая? — сказала Томка. — У них целая деревня Смертиных. И все белые.

Она достала из пакета платок и набросила на плечи Светланы.

Я поднялся на ноги. Саша и Виктор уже вышли из воды и махали мне.

— Приезжайте на выходные в Коктебель, — сказал я. — У нас портвейн из бочки наливают.

Отчего-то мне показалось, что Томка тоже работает на заводе шампанских вин.

— Мы портвейн не пьем, — хмыкнула Томка.

— Портвейн — это вино? — спросила из-под локтя Светлана.

— Вино-вино, — легонько тронула ее ногой Томка. — Не для тебя.

4

— Ну, и как белая смерть? — спросил Ларчиков.

— Загорает, — сказал я.

— Томке загорать не надо, — уважительно покачал головой Буев. — Чистая негритянка.

— Ты бы на заводе шампанских вин работал, тоже негром стал бы, — сказал я.

Ларчиков хмыкнул.

Сверху послышался свист.

— Принимайте! — донесся до нас голос Мишки.

Покачиваясь, на веревке спускалось к нам цинковое ведро. Мы его приняли в шесть рук. Больше чем наполовину ведро было заполнено жидкостью.

— Вроде, шампанское? — наклонился к ведру Ларчиков.

— А то что же! — сказал сверху Мишка. — Брют.

Мы таращились на ведро. Шампанское в ведре я еще не видел.

— Оно же настаивается в бутылках, — задрал я голову, — а бутылки залеплены грязью. Сам видел.

Однажды я попал на завод шампанских вин и ознакомился с процессом изготовления. Сусло или как там оно называется разливалось по бутылкам, которые устанавливались в пирамидах. Бутылки были обмазаны черной грязью, чтобы на них не попадал солнечный свет. Вино настаивалось до нужной кондиции, затем в него добавляли ликер, и шампанское становилось сухим, полусухим, полусладким и сладким. Без ликера это был брют.

— Конечно, в бутылках, — сказал Мишка. — Но как я его в бутылках вынесу? Только в ведре.

— С ведром не останавливают? — спросил я.

— Я через дыру в заборе, — пояснил Мишка.

Было видно, что ему не очень хочется раскрывать профессиональные тайны.

— А как мы его пить будем? — спросил Ларчиков.

— Вот так!

Буев взял ведро двумя руками, поднял его, как штангист штангу, поднес ко рту — и облился с головы до ног.

— Неудобно.

Он снова поставил ведро на гальку.

— Эй! — сказал сверху Мишка. — Деньги гоните.

Ларчиков достал из кармана пятерку и бумажный рубль. Подумав, он добавил еще рубль.

— За доставку, — сказал он мне. — Слышь, мужик, спускайся за деньгами.

— К веревке привяжите! — прошипел Мишка. — Пустое ведро оставьте под кустом, я потом заберу.

Чувствовалось, терпение его кончалось. Да и Томка уже поднялась на ноги. Я подумал, что в этой новосветской жизни сам черт ногу сломит.

Веревка с привязанными к ней купюрами быстро уползла вверх.

— Пойду обмоюсь, — сказал Буев. — Заодно у девушек спрошу про стакан.

Он ушел.

— А у нас классический вариант три плюс два, — сказал я Ларчикову. — Тебе которая больше нравится?

— Да никакая, — поморщился Ларчиков. — Ты с Витькой разбирайся, ему, похоже, опиум тоже нравится.

— Кто?!

— Белая смерть.

— Он же на Томку запал.

Я почесал затылок. Буев уже сидел рядом с девицами и что-то увлеченно рассказывал.

— А ведь здесь стакан нигде не найдешь, — посмотрел по сторонам Ларчиков. — И ларька нет.

— Идет к нам стакан, — успокоил я Ларчикова. — В сопровождении военизированной охраны.

Девушки направлялись к нам. Буев услужливо нес пакеты с вещами.

— У них чашка! — издали крикнул он. — Чашкой лучше зачерпывать.

Мы столпились вокруг ведра.

— Прям водопой посреди пустыни, — сказал я.

— Почему это мы пустыня? — обиделась Томка. — Нормальный пляж.

— Народу мало, — поддержал меня Ларчиков.

— После обеда все разошлись, жарко.

Томка устала объяснять очевидные истины. Но такая уж у нее планида.

Мы пустили чашку по кругу.

— Пьем-пьем, — сказал Виктор, — а в ведре столько же.

— Здесь литра четыре, — постучал ногой по ведру Александр. — А то и все пять. Хорошее шампанское.

Для меня оно отчего-то мало отличалось от коктебельского партейного. Из-за жары, видимо.

— А вы зачем сюда приехали? — посмотрела на меня Светлана.

— Пить шампанское, — пожал я плечами.

— Тебя им захотелось увидеть! — фыркнула Томка. — Мишка, небось, уже водяру хлещет.

— Ничего не хлещу, — сказал сверху Мишка. — Но сходить могу.

— Не надо! — обрадовалась Томка. — Спускайся к нам.

— У вас своя компания, — засмеялся Мишка, — у нас своя. Я пошел.

Где-то вверху зашуршали кусты. Стало тихо.

«Ее немедленно надо отпустить, — подумал я. — Но ведь и Светлана не останется одна с толпой мужиков».

— Не останусь, — посмотрела на меня Света. — Коктебель — это гора?

— Поселок, — вздохнула Томка. — Вроде нашего Нового Света. А ты обгорела. Домой пора.

Мы все уставились на Светлану. Ее плечи явственно порозовели. А что будет вечером.

— Придется спасаться кефиром, — сказал Ларчиков. — Только он поможет.

И он, как всегда, был прав.

— В столовой Дома творчества полно кефира, — сказал Буев.

Он подчеркнуто не смотрел на меня, давая девушкам возможность самостоятельно определить, кто из нас имеет право жить в этом самом Доме, а кто нет.

— А что вы пишете? — посмотрела на меня Светлана.

— Прозу, — сказал я. — Жизни.

— Рассказы он пишет! — хохотнул Буев.

Я задрал голову. Над Новым Светом в глубокой синеве проплывала череда легких облаков.

Наша жизнь сейчас была так же легка, как эти облака.

Вот только никто не знал, куда эта жизнь уплывала.

Спектакль

Как обычно, наша компания собралась у Доцента.

— По рублю? — сразу взял быка за рога Алексей.

Он был у нас заводила, и ожидать чего-либо другого от него было нельзя.

— Опять водка? — захныкала Наташка.

— Можешь не пить, но рубль давай, — строго посмотрел на нее Алексей.

Наташка со Светкой переглянулись и полезли в сумочки. Они знали, что спорить бессмысленно.

— Бросаем на пальцах? — обвел всех взглядом Алексей. — Девицы не в счет.

— Хоть тут повезло, — хмыкнула Наташка. — Мы пока закуску приготовим.

— А у меня в холодильнике пусто, — тоже хмыкнул Доцент.

Все это приняли как должное. В холостяцкой квартире холодильник и должен быть пуст.

— Раз, два, три! — скомандовал Алексей.

Я, Доцент и Алексей выбросили пальцы. Бежать в магазин, как всегда, выпало мне.

Алексей собрал с каждого по рублю и добавил еще один.

— На закуску, — сказал он.

Я кивнул, взял на кухне пустой полиэтиленовый пакет и вышел за дверь.

На улице было жарко. Под ногами проминался разогретый асфальт. Редкие прохожие старались не вылезать из тени, и я шпарил по солнцепеку в гордом одиночестве. По ложбинке на спине пробежала струйка пота.

Хорошо, что от дома Доцента до гастронома пять минут хода. Место удобное, и мы собираемся здесь перекинуться в картишки. А в последнее время к нам присоединились Наташка со Светкой, мы их звали Черная и Белая. Обеим нравился Алексей, но это неудивительно. Рост под два метра, голливудская улыбка, легкий характер. У него, правда, жена и дочка, но это после работы. А в рабочее время он целиком в их распоряжении, так им кажется. Но я хорошо знаю Алексея, рассчитывать девицам особо не на что. Да зачем их расстраивать? Тем более, безропотно вносят рубли в общую кассу.

Мы с Доцентом холостяки, но девушки в нашу сторону даже не смотрят. А мы с ним поглядываем. Особенно хороша Черная. Высокая, стройная, пышная грива волос, большие черные глаза с искрой.

— Ноги, правда, не бреет, — сказал как-то Алексей.

— А мне как раз небритые нравятся! — хохотнул Доцент.

— Это потому, что ты абориген, не знакомый с достижениями цивилизации, — нравоучительно поднял вверх указательный палец Алексей. — Дешевые бусы на шее, кольцо в носу, вместо денег камушки в кармане. Дикарь!

Он любил внешние эффекты.

Я уже не помню, почему Володя стал Доцентом, в жизни он, как и мы с Алексеем, обычный журналист.

Я купил бутылку водки, колбасу, сыр, хлеб и минералку. Все равно ведь придется добавлять, так что разбрасываться деньгами нет смысла. У нас и так их кот наплакал, впрочем, как у большинства граждан нашей великой страны.

С этими мыслями я вошел в квартиру Доцента.

Там уже вовсю резались в подкидного дурака, и, похоже, на раздевание. Алексей сидел в рубашке без штанов, Доцент в штанах без рубашки, Наташка без юбки. Полностью одетой была лишь Светка.

— Я с ними не играю, — сказала она мне.

В ее словах мне послышался какой-то подтекст. Я внимательно посмотрел на нее. Тоже высокая, стройная, глаза серые. Без чертовщинки, но симпатичная.

— Может, ты и водку не пьешь? — спросил я.

— Водку буду! — с вызовом уставилась на меня Светка.

Я усмехнулся и стал выкладывать снедь на стол. Бутылку выставил последней.

— Сейчас сыр порежу, — метнулась на кухню Черная.

Ноги у нее и впрямь от ушей.

— Зря ты не раздеваешься, — сказал я Белой. — Жарко.

— А сам?

— Так ведь еще не выпил.

Алексей налил в рюмки по первой. Черная принесла из кухни тарелку с закуской.

— Ну, поехали! — скомандовал Алексей.

Мы выпили.

Пить водку в жару последнее дело, но и деваться некуда. Я с Доцентом в отпуске, Алексей на работе, но он в любое время года и суток ходит в свой журнал по какому-то особому графику. Девицы, похоже, тоже в отгуле.

— Присоединяешься? — спросил меня Алексей.

— Сейчас в душе ополоснусь.

Я смыл пот. Стало легче.

Когда вернулся в комнату, Черная уже сидела в белых трусах и бюстгальтере. Алексей с Доцентом старались на нее не смотреть, но это у них плохо получалось. Я сам невольно уставился на ложбинку между грудей.

— Сейчас перестану играть и оденусь! — тряхнула гривой Наташка.

— Так ведь жарко, — сказал я и перевел взгляд в окно.

Через улицу располагалась городская прокуратура, и большие окна ее кабинетов были выставлены на наше обозрение, как ложбинка Черной.

— Они всегда пялятся на улицу? — спросил я.

— Кто?

Наташка встала и подошла ко мне. Я хорошо ощутил холодок ее упругого тела.

В каждом из окон третьего этажа, который был на одном уровне с нашим окном, виделся силуэт мужчины, глядящего через стекло на улицу.

— До конца рабочего дня остался час, — сказал Алексей, — вот они и тоскуют. А если бы знали, чем мы тут занимаемся, бегом примчались бы.

— Так мы их и впустили, — хмыкнул Доцент.

Мы уже все стояли у окна и смотрели на прокурорских.

— А давай мы им кино покажем, — сказал Алексей. — Черная, ты готова?

— Я всегда готова, — с вызовом посмотрела на него Наташка. — Ты что предлагаешь?

— Снять с тебя трусы и лифчик и поставить на подоконник, — сказал Алексей.

Подоконник в доме Доцента был широкий, поставить на него можно было не одну Черную.

— Я тоже хочу! — пискнула Белая.

Светка толкнула меня бедром. Оно было неожиданно мягким.

— Сначала надо выпить, — сказал я.

Все в возбуждении направились к столу. Дело затевалось веселое.

— Ну, так кого будем выставлять? — критически посмотрел на девушек Алексей, закусывая водку колбасой.

Те потупились.

«Лучше бы обеих, — подумал я. — Заодно и сравнили бы».

— Пойдет Черная, — принял решение Алексей. — Она больше на манекенщицу похожа.

— А я, значит, не похожа?! — оскорбилась Светка. — У меня грудь больше!

Мы с Доцентом переглянулись. Дело действительно выходило веселым.

— А изгиб бедра? — сказал Алексей. — Наташка, покажи.

Наташка поднялась со стула и подбоченилась. Изгиб был хорош.

— Я тоже так могу!

Светка подскочила к Черной и тоже подбоченилась. Но на ней были кофта с юбкой, и изгиб выглядел не так завлекательно.

— Видишь, — сказал Алексей, — профессионализма не хватает.

— При чем тут профессионализм? — спросил я Доцента.

Тот пожал плечами.

Разгневанная Светка шлепнулась на стул рядом со мной, и он едва выдержал.

— Не переживай, — сказал я ей. — У тебя какой размер лифчика?

— Какой надо! — дернула она плечом. — Предательница…

— Давай допьем, — Алексей разлил по рюмкам остатки водки. — У прокурорских рабочий день заканчивается.

Мы посмотрели на часы, висящие на стене. Без пятнадцати шесть.

Я заметил, что Светка сломала две спички, закуривая сигарету. Что она так нервничает? Ее длинные ноги никакая юбка не скроет. А здесь ведь представление. Наверное, Алексей прав, профессионализм нужен.

— Ну, вперед! — поднялся Алексей.

Перед подоконником, стоя к нам спиной, Наташка одним непринужденным движением освободилась от лифчика. Сами собой сползли по ногам на пол трусики. Алексей, словно артист балета, подхватил ее за талию и поставил на подоконник.

Сияя ровной белизной, Черная стояла, как античная статуя в музее.

«Июль, а она еще ни разу не загорала, — подумал я. — Почему Алексей говорил, что она не бреет ноги? Бреет».

— Позу, позу прими! — командовал Алексей. — Повернись, помаши ручкой! Вот так! Они сейчас из окон попадают…

Служители Фемиды действительно разглядели девушку. Один из них уперся руками в стекло, прижавшись к нему лбом. Второй отпрянул в глубину кабинета. Третий хлопнул себя по ляжкам и присел. По разинутому рту было понятно, что он хохочет.

Но меня больше беспокоил тот, что убежал. А вдруг в милицию позвонит? В любом коллективе, даже прокурорском, может найтись идиот.

— Наташка, слезай! — крикнул из-за моей спины Доцент. — Вы разбежитесь, а я здесь прописан. Сматываться надо.

— Правильно! — принял в свои объятия Наташку Алексей. — Надевай трусы, пойдем в магазин за добавкой. Смотри, один так и стоит с вытаращенными глазами. Занавес опустился, но овации продолжаются. Аншлаг!

Все стали торопливо одеваться. Наташку накрыло только теперь. Она не могла застегнуть крючки на лифчике, и Светка помогла ей.

— Стой! — поднял вверх палец Алексей. — Ждем, пока прокуроры не разойдутся. Хотя они и не должны узнать тебя в одежде, лучше подождать. Береженого Бог бережет.

Он на цыпочках подошел к окну, осторожно задвинул занавеску и стал из-за нее вести репортаж с места событий.

— Толпой расходятся, — говорил он в сложенные трубочкой руки. — Народу, как в тыкве семечек! Баб много. Интересно, что они в прокуратуре делают? Доцент, не подходи, пусть думают, что здесь уже никого нет. Все с портфелями. Трудно распознать тех, кто пытался выпрыгнуть в окно. Да, страна так и не узнает своих героев, но в следующий раз мы придумаем что-нибудь оригинальное…

— Алексей, кончай! — не выдержал Доцент.

Мы вышли из квартиры и, крадучись, спустились по лестнице. Можно было выйти на проспект дворами, но мы по привычке свернули в арку и оказались перед прокуратурой.

Из ее стеклянных дверей вышел высокий человек с залысинами. Судя по выпирающему животу, был он уже немалого чина. В руках портфель.

Прокурор скользнул по нам взглядом — и вдруг остановился, растопырив руки.

— Это ты или не ты? — потрясенно спросил он, уставившись на Наташку.

Та пожала плечами и тоже остановилась.

— Гражданин, вы о чем? — строгим тоном вопросил Алексей.

Прокурор с размаху поставил на асфальт портфель и захохотал. Я узнал в нем служащего, который совсем недавно покатывался от смеха у себя в кабинете.

— Слушай, как тебя зовут? — проговорил он, отсмеявшись. — Давай телефончиком обменяемся.

— Гражданин, вы ее с кем-то спутали, — обнял Наташку за плечи Алексей. — Что за манера к чужим девушкам на улице приставать? Мы сейчас милицию вызовем.

— А Прусаков хотел вызвать, но мы не дали, — сказал прокурор. — Готовы и дальше смотреть. У тебя хорошо получается.

Конец ознакомительного фрагмента.