Донбасский Разлом

Алена Пиронко, 2020

2014 год стал переломным для миллионов людей на Востоке Украины. Разлом прошел по жизням людей. По данным ООН, лишь за первый год военного конфликта на востоке Украины (в апреле 2015 года) число беженцев составило более одного миллиона, из них около 155 тысяч – дети. На протяжении шести военных лет я прислушивалась и вчитывалась в голоса людей, переживших (вернее сказать – переживающих) этот разлом. В этом сборнике собраны голоса талантливых людей – выходцев из Донбасса, которые откликнулись на мой призыв опубликовать свой литературный опыт. Содержит нецензурную брань.

Rina Winter

Родилась в Донецке. Поступила в университет на специальность «журналистика». Хотела и пробовала работать в качестве журналистки, но потом разочаровалась. Обучилась на швею и работала в цеху. С началом войны покинула Донецк, жила в разных городах Украины. На данный момент проживает в Киеве, занимается волонтёрством. Сфера интересов: философия, политика, литература, проблемы экологии.

“Для меня Донецк был урбанистическим родителем. После поездок туда в 2015 и 2016 годах — это образ дома и детства, которых больше не будет никогда. Стихи для меня — шрамирование опыта, который невозможно уместить в сознании.”

Стихи

(Автор попросила не редактировать строчные буквы и перенос строк — Примечание редактора)

разминируй будни. пожалуйста. очень тошно. хоть кури загнившие книги романтиков и Рабле. если сойти с планеты мне ещё можно, то пакую ничто, ликвидируя свои письма зиме,

чтобы выпростаться из белотканной сети потребления, бессовестных краж и зла. у меня — пара космических кратеров на примете и огромная всеобъемлюще-угольная дыра.

раствори беспокойство моё в серебристой ртути, заглуши мои вопли хохотом инквизиторов и врагов. я не сломалась. я прыгаю на батуте, зная: никогда не сброшу заземления-дна оков.

скОрби! скОрби! её, бесценной! молчаливой, чинной и холостой, чтобы лица стали глядеть смиренно и стыдливо мечтали бы про покой.

разыщи все эти протянутые двустволки, что торчат как приветственная рука — пусть в них будут пули благого толка, пусть безмятежность вводит свои войска.

я беру на себя отвлечение — для манёвра, покажу им, как тело горит на побледневшем снегу. разминируй мир. безжалостно и бескровно, а иначе я до утра умру

21 декабря 2015-го

* * *

после пяти сотен стежков вдоль кромки прорехи в мироздании видятся меньшим злом. у корабля после крушения — хоть обломки, мне пришлось довольствоваться одним дном.

после тысячи стежков — прячется пустота, помещается в выточку или в пару. у покойниц — та же линия рта, у меня — всё лицо отпало.

я беру на себя отвлечение — для манёвра, покажу им, как тело горит на побледневшем снегу. разминируй мир. безжалостно и бескровно, а иначе я до утра умру

после финальной примерки вскользь швы забываются по ненужности. если бы однажды всё-таки удалось, я бы сожгла себя по окружности.

* * *

люди смеются. шутки шутятся. время пятится спиной назад. — а что будет завтра? а завтра — получится? — спрашивает убитый вчера солдат.

паутина шифров — манипуляции, политика крадёт даже тени или следы. человечность больше не навигация на карте каждодневной слепой войны. сделай громче и дай мне рацию:"мама, мы все тяжело больны". честное самоубийство, записано — «провокация»,"бесправно и слабо", — доказано через суды.

люди смеются. сизифом трудятся. время точит лезвие, греет клеймо. всё насилие-"счастье"завтра окупится, потому что всем уютно и всё равно.

Харьковский вокзал, 2014

* * *

кончилась плёнка. звук как притирка асфальта к шинам. номер бессонницы — настольная книга. от критической оптики быстро приходишь к панической атаке и не можешь объяснить санитаркам, что такое эйджизм и почему тебе в 8, 14, 19, 22, 25,… все так же хочется, умереть или

чтобы горизонт — из гуаши, деревья — из чернил, упаковка — только бумажная. и чтобы люди — из понимания

кончилась плёнка и из музыки не выжмешь той художественной боли, что заглушила бы ощущение ничтожности неуместности, будто я целлофановый пакет на ветке возле пышной похоронной процессии убийцы (потому что военный) с флагами и слюдяными слезами

кончилась плёнка и всё, что было уютным поездом, везущим на конечную всей планеты, стало пустой холодной вонючей камерой в районном СИЗО.

2018

* * *

красный на светофоре. хотя нет смысла в цветах на могиле. это всё улика свидетельство жизни в гробах мы не в том, в чем нас проводили, а — как никогда — в себе квинтэссенция оболочки как человечек на светофоре, отдающий всё своей механической роли или как слово, летящее мимо строчки и остающееся в огне самосожжения. всё равно запишут — в один из двух лагерей. они плохо ищут и видят пропаганду, а не людей. красный на светофоре беги быстрей.

* * *

всё закончится, милая мы выйдем в весну надеюсь, что не в окно ещё до рассвета меня отпустит и я усну за кадром испанского артхаусного кино

под ненавязчивую трель уходящего поезда в никуда, сомкнувшемся кроной дерева и ты ловко и вместе с тем боязно примешь мою смерть, будто уже поверила

всё закончится, милая те, кто у власти, опустят занавес как решетку или лезвие гильотины за секунду я осознаю — любила лес, а жила среди металла, пластика и резины

всё закончится помню, мне приснилась собственная агония и я улыбалась от облегчения смертью но приходило утро и ты ладонями собирала меня на любовь свою, как на петли

Камю писал, что от любования шрамами можно впасть в эгоцентричную ложь-зависимость только вот опыт даётся ранами, без которых сложно играть в невидимость

всё закончится, милая почти после каждой акции полицейская остаётся полицейской, а мы — разбитыми сколько ни кричи про протесты и провокации они видят нас телами — заткнувшимися, убитыми.

всё закончится, милая титров не будет, как нет и бога мы выдохнем жизнь февральским воспоминанием и осядем пылью скитающихся у порога без лишних слов прощения и прощания.

2019

* * *

воротник сторожит дыхание, а от дома остался один камин… вокруг зола оседает каменно — тысячи громоздких седых равнин.

за порогом кошка зовёт котят, солнце ночь прядёт горизонта нитью. тишина безмолвствует. город взят. и пока жива — ни войти, ни выйти.

сигаретный дым заработал компасом, ноги месят грязь, голос месит визг. седой ребенок осипшим голосом говорит, что убежище — направо и вниз.

паническая атака ветра идёт на убыль, капельница дождя кончилась до утра. думаешь, раньше здесь тоже был уголь, только вот теперь он — сожжённые сплошь тела.

гильзы взглядов отскакивают от выбоин на дорогах, голодающих без шагов мы накликали это? мы выбрали? дальше — только стопка кровавых слов.

Январь, 2015

нытьё

школьные окна рядком ложных основ укладывают в свет всю тьму незнания того, сколько гендеров, как уберечься от мудаков, кто вводит политику (не) рожания.

сквозь прямоугольные рамки нормы, проржавевшей, но почему-то незаменяемой видятся люди, думающие, что они неправильной формы и что их мнение — это всегда окраина

через решётки педагогической дрессировки вылезти бы к растущему тополю и вдышаться, но учительницы догм так убедительны и так ловки, что критическому мышлению (почти) не остаётся шанса

у них перемена — пауза. чисто дисциплинарная. у меня перемена — уничтожить власть. но я глупая, беспомощная, прекарная и, кажется, лучше б не родилась

* * *

острая боль, граней гранит ситцевый ветер, розги песка вырвешь себя — сердце болит включишь себя — сознанью тоска.

ляжешь в огонь — холодно ждать, встанешь на лёд — остро вдохнуть, выйдешь курить — тебежерожать запрёшься одна — спать не уснуть

шрамы деревьев, морщины земли, людные волны, частоты из сна займёшь всю любовь — и на мели, возьмёшь всю любовь — и убьешь ей себя.

купишь билет — город уйдёт, пройдёшь границу — закроешь капкан. все эти буквы — просто помёт, только сукровица вскрывшихся ран.

* * *

и сегодня ты, как вчера, не позвонишь, не напишешь, не встретишься. только окурок останется от утра, только вонь той клетки, в которой мечешься

залюбуешься птицами — упадёшь, ощетинишь голос хриплым рыданием. снег растаял, всё — лужа, что ж,

это всё глобальное промокание…

расстели чёрную, что вороново крыло, ночь и багрянцем самоубийства выцвети. но зудящее «я» не прочь медленнее умирание выстроить.

нехотя ковыляешь к автоответчику, там сообщение, что война. а в тебе убивать уже некого, нечего, ты и сам себя размозжил сполна.

разглядеть бы последнее сизое утро, взглядом поймать бы последний рассвет… но ты сегодня решишь, что трудно и незачем жить до тридцати лет.

9 декабря 2014-го

* * *

на другой стороне перрона я стою — и на мне уже нет лица жизнь окликает меня из трогающегося вагона, но я мёртвая безбилетница

смерть Воландом глядит на меня напротив"смешная ты, жалкая и смешная"забери меня, отвечаю, я ведь совсем не против"глупая, я же тебя поэтому и не забираю"

блоковский фонарь искривляет нимбом её ли, меня, чёрт разберёт атеистке, недопоэтке мне хватило бы лимба потешается:"я тебя туда, если кто-то его найдёт"

из ушных раковин выплывают шаги провожатых гильотина гуманна, только где же палач только ряд в чёрной форме, с дубинками вагоновожатых да и те ждут слабости — агонию или плач

чемодан сартровской тошноты, пересыпанной мандаринами от Симоны комично — бояться всю жизнь высоты даже своего роста, существования и надлома

ночь-эксгибиционистка — звёзды из-под плаща ворон-харон слышит монетки в моём кармане разрытая земля по-летнему горяча но я бы хотела схорониться в пламя.

маки губами красными пьют туман, ртуть венообразной реки ужом вьётся, лягу в ванну слов, вот чернильный кран и буду верить, что завтра сознание не вернётся

* * *

занавес в этом городе сезонное понятие, а не суточное аплодисменты актрисам выдают объективирующей рекламой летом и осенью декорации суетные и сутолочные разнообразие ролей оборачивается нормативной бинарненькой панорамой

суфлёрка засыпает на репликах с критикой в результате со сцены льётся елей «прогресса» на злополучном акте с обысками и митингом единственный зритель уходит, чтобы избежать стресса

этот город полон бетонных карманов с кукольными людьми, сома выдается им в кофейнях за чаевые вежливости спросишь: а мы? я спрошу: кто «Мы»? билетёрки, операторки света — реквизит, исторгнутый из промежности?..

нашу роспись под репертуаром подделали мы думали нас удочерила планета, на деле же — сценарист город засыпает. асфальтные веки становятся тёмно-серыми наберись смелости. сожги, скомкав, последний лист

* * *

бусинами слова нанизывай, упрощай забрасывай табаком за бумажный ворот растворяй сахаром, добавляя в чай проложи маршрут через спящий город

ветки все, что зимою истощены, все буквы кириллицы — хворостом собери брось на сырую землю холода-тишины искрою будет «я» — так что ты жги, жги,

вязкой смолы помадой спрячь на губах слова грузностью снегопада урони их, давно пора

сдай как сдают кровь агонизирующим из-за молчанья выпусти как рыбаки улов слова из своего сознания

утопи, расплети, раздай пожертвуй на цвет зари со мной только — пообещай — никогда больше не говори.

* * *

Гладко выбритая луна как солдатская голова повесилась у меня за окном

сгнил фундамент, просел дом люди — это теперь тела город — безутешная мать-вдова

где на глине волос моих седина? Где шрам крика горести вместо рта или самосожжение с манифестом?..

я мечусь в клетке и нет мне места ни среди трупов, ни среди живых разве флаги и паспорта спасают от ножевых?

каждое утро с войной — это удар под дых «это на пару месяцев», «до зимы пройдёт» — говорили мы, не ведая, что грядёт

слова «танк», «автомат» или «миномёт» теперь торчат осколками в голове, нет реальнее их. во сне

я опознаю тела — и все мне нужно нести в морг это так я должна оплатить долг

государствам, которые ведут торг жизнями животных и людей площадями рек, деревьев, полей?

дай мне покоя. или налей крепкого беззаботного забытья потому что ещё одно утро я не умещу в себя.

* * *

Бессонница — это маленькая смерть, дорогая, послушай: слова разбегаются, как тараканы от света, мотыльки слетаются на этот же свет голос один говорит — будет только хуже, голос два повторяет, что лучше будет, но в конце каждого жеста — ощущение, что проебался момент

молнию можно застегнуть, уже находясь внутри гроба. можно кричать из урны прахом, но разве её разобьёшь?.. опыт, воспоминания ткутся скрупулезно — и вот уже роба на тебе второй кожей, смирительной рубашкой — и ты её не порвёшь

пропасть между нагретым асфальтом и холодными внутренностями земли преодолевается (не)удачным блефом или (не)своевременным трипом. сбиваясь в стаи на илистом социальном дне, мы констатируем, что одни без вакцинации эмпатией мы заражаемся насилием, будто гриппом

Конец ознакомительного фрагмента.