Хвост

Алек Янц (2024)

У Мыши остался год, чтобы оправдать все возложенные на нее ожидания, решить, чему она хочет посвятить жизнь, выгрызть у преподавателей золотую медаль и подготовиться к Очень Важному Экзамену, который определит ее дальнейшую судьбу.Но всё, о чем может думать Мышь — хвост, который, как ей кажется, видит только она; непрерывно мучающий; изматывающий физически и морально; давным-давно превративший существование юной девушки в бесконечный побег от страшной мысли: «может, к чёрту?»Всё меняется после неожиданной встречи у мусорных баков, которая приводит Мышь к таким же хвостатым, организовавшим целое сообщество под правлением Великолепного Доктора. Вместе с ними ей предстоит пройти по тернистой дороге самопознания и узнать наконец, что такое хвост, почему он так мучает, и как выглядит мир, если снять с него оскорбительный ярлык.Еще и в стране, как назло, спустя пятнадцать лет после Третьей Мировой, на углях минувшей войны разгорается новое пламя.

«Норм».

Бывают дни, когда испортить все может абсолютно любая мелочь.

Бывают дни еще хуже.

— Мышоночка, подъем! Без пяти шесть!

Обычные дни.

Дни, когда трудно объяснить себе, зачем вообще просыпаться.

— Ты лентяйка! Я уже встал и даже зубы почистил, а ты лежишь!

— Отвали…

Преодолеть неизбежную тянущую боль внизу живота — пытка, с которой ежемесячно справляется любая девчонка. Гораздо сложнее отодрать хвост, который обвился вокруг деревянного столбика. Потяжелев за ночной срыв, он вцепился в кровать мертвой хваткой, и Мышь даже изогнуться нормально не могла, только скрестись жалобно по изголовью.

— Мамочка сказала, чтобы я тебя разбудил! Вставай!

Она должна была встать.

— Ты должна встать! Давай!

Она должна была.

Она не могла.

Она с трудом перевела взгляд на Мелкого, который с ногами залез на ее постель и чуть ли прыгал, сотрясая оба яруса. Не было сил столкнуть его. Открыть рот — на то едва хватило.

— Если щас не свалишь, расскажу Папе, что тебя записали на конкурс стенгазеты.

Засранца как ветром сдуло. Никто больше не тряс кровать. Но она по-прежнему не могла встать, и вот-вот должна была начаться ежедневная забавная игра, которая длилась столько, сколько Мышь себя помнила.

Вчерашний день был исключением — ее буквально подбросило в кровати, хотелось взглянуть в зеркало и увидеть вдруг, что к совершеннолетию все изменилось, что она стала другой, исчезло это лицо и появилось другое, любое — не ее. Желание было настолько сильным, что хвост даже не мешал, наоборот, подгонял, хоть и наказал потом за наивность.

Сегодняшний день должен был быть ничем не примечательным, кроме одного… но это «одно» Мышь отбросила тут же, вычеркнула из списка дел и из головы.

«Никаких свиданий с конфетным маньяком. То есть, никаких рисковых встреч с конфетным маньяком. Он же не на свидание звал».

Так что день предстоял самый обычный. И нужно было встать. Нужно было объяснить себе, зачем.

— Давай, гад. Давай, ленивая, тупая… давай, давай, — Мышь поскребла хвост ногтями, но тот не отлеплялся от кровати, а ведь утекали драгоценные секунды, которые можно было потратить в Клетке на подготовку к учебе или причесать эту ужасную прядь, которая всегда, выбивалась из хвоста. А если Мышь не успеет погладить рубашку?

— Отпусти, сволочь, у нас сегодня важные дела.

Он словно спрашивал: «какие? Зачем вообще все это?»

— Если мы не пойдем в Клетку, мы завалим Экзамен. Если завалим Экзамен, не поступим в СЛУ!

«Ты и так не поступишь».

— А еще допы! И Мамочка расстроится, если узнает, что мы прогуливаем!

Мышь рванулась, упала на шкаф, вцепилась в него, и все было бы легче, если бы хвост тащил ее именно к кровати, натягиваясь, как резинка, утаскивая обратно. Но ему все равно где, все равно, как. И шкаф оказался прекрасной поверхностью, по которой можно было скатиться на пол.

— Я сказала: в ванную! Быстро! Ну!! — она толкнула его, неподъемного, шлепнула себя по щеке, чтобы проснуться. Рывками, как рыцарь с кровоточащей раной, добралась до ванной и упала на раковину. Из зеркала сегодня взглянул кто-то чужой, и Мышь отвернулась. Нужно было обработать следы вчерашнего срыва, нужно было проснуться — я тебя сейчас лезвием полосну, если не перестанешь цепляться, урод!

Хвост в ответ скинул с бортика все флаконы. В эту забавную игру они играли уже много лет, но Мышь побеждала, о, она всегда побеждала. Победит и сейчас, умоется, чай выпьет, съест приготовленный заботливой Мамочкой…

— Спасибо, мамуль. Не хочу. В Клетке поем, — Мышь с ненавистью взглянула на кончик хвоста, который копошился в тарелке, вызывая рвотные позывы.

И все же, она победит. Она должна прийти раньше, ведь ночью она ни черта не сделала и придется наверстывать перед уроками.

Нужно было собраться, нужно все успеть, ничего не забыть. Сегодня у нее не будет времени думать.

Ну да, кто ее спрашивал…

«Интересно, зачем он все-таки предложил встретиться? — сегодня хвост завязать не удалось, и он висел мертвым грузом, волочась за ней по сельской дороге и собирая грязь, — из-за конфет? Из-за хвоста? Но он не мог его видеть. Никто не мог. Скорее всего, его вообще на самом деле нет, это ее лень и…»

Он зацепился за корягу, попытался уронить ее — просто забавная игра. Просто игра. Хватит думать. Она не куда не пойдет. У нее сегодня дополнительные, Мышь их ни за что не пропустит. Да и в ее забитом расписании вряд ли найдется место для парня, который мог просто пошутить над наивной дурой.

«Может, ему правда одиноко, как он и сказал?»

Да ла-адно. Бред-бред-бред. Мысли тормозят, а Мышь должна была спешить — у нее было всего двадцать семь минут перед первым звонком, чтобы нагнать все то, что она упустила из-за идиотской ночной слабости.

— Делаешь домашку на неделю вперед? — ей бы не поднимать голову и сделать вид, что обращаются не к ней, но Давалка стояла прямо над ее партой, почти дыша в затылок.

— Это сегодняшнее. Не успела.

— Ты умеешь что-то не успевать?

Конечно, она издевалась, потому что Мажора еще нет и не перед кем повилять жопой. Не надо ей отвечать. Лучше, когда ее голоса не слышно.

— Классные брюки.

Хвост хлестнул по ногам беспокойно и пришлось наступить на него, сжав зубы.

— А?

— Брюки классные. Где купила?

Мышь опустила глаза, взглянув на серый полосатый клеш, который надела специально, из-за вчерашнего, чтобы ткань не липла к коже с внутренней стороны бедер.

— У Столовки, — ручка дрожала в руках, оставляя на буквах крошечные синие полосочки, делая конспект неидеальным, — новое завезли.

Зачем она отвечает той, кто так очевидно издевается?

А если за ней остались следы?

Взгляд испуганно скользнул по грязному линолеуму, выискивая что-нибудь — возможно, дорожку из капель крови?

— Надо будет глянуть.

В последние два дня она потеряла слишком много крови. Поэтому так кружится голова.

— Давалочка! — Мажор появился в дверях, как всегда, сверкающий зубами и часами.

— Мажорчик!

— Тупая моя сосочка!

— Богатенький мой идиотик!

— Какая мерзость, — Подружка прочапала мимо сосущейся парочки и плюхнулась рядом, — По-моему, в Клетке надо запретить заниматься таким говном.

— Запрещено, — Мышь отчаянно пыталась исправить конспект, но нервная рука делала все только хуже, — Литсука придет, разгонит.

Подружка хмыкнула и вывалила на парту содержимое сумки. Ни пенала, ни канцелярии, а на все предметы — одна замызганная тетрадь, в которой писали с разных сторон. Мышь много раз видела, как подруга начинает конспектировать урок, но отвлекается на что-нибудь и не записывает даже половины.

— Ты че белая такая? — пока Мышь писала пересказ главы из книги о Войне, Подружка скатывала у нее на ходу.

— Второй день.

— У, сочувствую, братишка, — и теперь она тоже бросила списывать, отвлекшись на лобзающихся одноклассников.

— Вот что он в ней нашел?

— Она красивая.

Не то, что Мышь. Она не из тех, кто нравится мальчикам. Подружка вот из тех, с ее вызывающим макияжем и двуцветной карехой, с ее красивыми чертами… вообще, красивых вокруг много, но не Мышь, у нее широкие бедра и нет груди… поэтому он точно звал ее НЕ на свидание.

И она ни за что на свете не пропустит допы.

— Я тебе посты кидала, ты прочла?

Мышь ощутила укол вины, хотя здесь было даже не за что. Сегодня она бы никак не успела выйти в сеть.

— Прости.

— Ну короче, во-первых, нас скоро всех переоденут в юбки ниже колена. Типа, борьба с изнасилованиями и развратом.

— Хах.

— Во-вторых, цари обещали перепроверить, кто там и где за нас воевал. Поняла, да? Типа, чурок наконец поставят на место. Че пялишься?

Ботанка закатила глаза и отвернулась.

— Ну и в-третьих, из самого кабинета Президента самые важные шишки сообщили: ты самая офигенная подруга. Хе. Конец.

— Здорово. Спасибо, — желудок впервые за утро подал признаки жизни, но лучше бы он молчал. Пришлось натянуть повыше брюки, передавить живот ремнем и с умной миной слушать Литсуку, которая распахнула дверь и начала громогласно вещать прямо с порога. Есть такие люди — они сразу заявляют о своих намерениях, мыслях, чувствах и…

«И если бы это было свидание, он бы так и сказал! Он просто… поиздевался!»

— Кто может ответить?

Рука дернулась, но хвост обвил запястье и заставил вцепиться ногтями в школьный побитый стол. Скорее всего, она ответит неправильно. Такого позора ей не пережить.

— Верно, — Литсука кивнула Ботанке, которая просто всегда успевала первой. Конечно, они все знают правильный ответ, все ненавидят друг друга, когда им не дают ответить, они все амбициозны, они порвут ее, если она попытается ответить… знал ли он о нем? Мог ли вот так, с первого знакомства, за пять минут разглядеть то, чего родители не замечали годами?

Вряд ли. Она просто дура. Даже не просто. Хвост уже выцарапал на запястье слово похлеще.

Мышь подняла взгляд на доску и увидела незнакомые имена. Литература давно прошла, так же, как и половина следующего урока. Мышь пыталась успеть за всеми, пыталась угнаться, торопливо конспектируя в тетради каждое слово, но чувствуя уже, что опаздывает на целый урок, что, не дописав задание по истории, она уже ошибается в незнакомых формулах тригонометрии, что это уже другая доска, другой класс. Сейчас она была не лучше Алкаша, который храпел на задних партах, не лучше Подружки, которая рядом залипала в телефон, не делая никаких попыток постичь науку… но ей это, в отличие от одноклассников, и не нужно. У Подружки гораздо более важные проблемы, и Подружка, в отличие от подруги, лишена возможности их решить. А Мышь может. Она знает, что все допишет после уроков. Она знает, что если пропустит сегодняшнюю химию и допы, то потеряет любой шанс нагнать программу. Нет, Мышь все знает. Она не тупая, пусть это слово и выцарапано у нее на запястье.

— Да, мы уже с семьей все решили, — громогласно заявил Мажор, закидывая ноги на соседний стул, — Я подал документы в Самый Лучший. Не Самый Лучший — для слабаков.

— Я тоже в СЛУ буду пытаться, — вякнул его друган, — в Селе не хочется гнить.

— И ты меня возьмешь с собой, подкабучничек недалекенький? — промурлыкала Давалка.

— Конечно, шкурка моя продажная. Если что, пойдешь по контракту, мои заплатят.

— Интересно, почему всем бабам не платят за то, что у них дырка между ног? — вопросила Подружка, — Можно мне тоже? И квартиру в центре Села, а то задолбало на Пустырь по утрам смотреть.

Она была вызывающе громкой, но никто не обратил на нее внимания, а Мышь сделала вид, что подруга ничего не спрашивала. Они, будучи полными противоположностями, магическим образом оставались невидимыми для класса: одна говорила на слишком тихих для них частотах, другая — слишком громких.

Вряд ли хоть один из них помнит, что вчера у нее был День Рождения.

— Вы где шляетесь, 11 «А»?! — в кабинет, как ураган, влетела Классука, — Я вас по всей Клетке ищу!

— Так у нас сейчас здесь ваша химия, але, — спокойно ответил Мажор.

— Какая химия?! Вы должны быть в актовом зале, на собрании! Обязательно для всех выпускников!

— А кто нас сказать об этом должен был? — влезла Давалка. Классука чуть не задохнулась, а Мышь слушала их перепалку, с трудом осознавая смысл произнесенных слов. Собрание? В актовом? Общее? Сейчас? За три… за две двадцать до звонка? Что они успеют за две минуты?

— Кто не придет — не получит диплом! — заявила Классука, и все, ворча, но быстро покидали вещи в рюкзаки и пошли за ней. Мышь встала тоже, но по инерции — она не могла понять. Хвост обвил горло, сдавил сонную артерию. Он всегда так делал, когда что-то шло не по плану.

— А химия?

Но все уже вышли, только Подружка недовольно дышала в спину, подгоняя: она ненавидела школьные мероприятия. Мышь не знала никого, испытывающего обратное, на самом деле.

— Во бли-и-ин… походу, надолго это говно затянется, — вздохнула Подружка. Они зашли в зал вместе с классом и тут же оценили те две вещи, которые оценивает при общих собраниях любой школьник: численность народа в остальных классах и уровень омерзительности презентации на доске. Первое было, как обычно, оценено «немногочисленно и не удивительно», а второе, пока что, «терпимо, но недолго».

— Да ладно… химия же еще.

— Какая химия, братиш? Нам повезет, если после урока отпустят.

— А допы? — жалобно проскулила Мышь.

— У тебя допы, а мне сеструху с работы забирать. И если не я, то это сделает ее обдолбыш, и они вместе покатятся в ближайшую канавку, в обнимку с героином.

Подружка плюхнулась на потрепанный, обитый бордовой тканью стул, нервно дергая себя за колечки в ушах и с неприязнью косясь на Старуху Директрису. На нее многие так смотрели — многие не понимали, что не она, и уж тем более не ее зам, оттирающаяся рядом и шикающая на всех, придумывают идиотские законы, которым подчиняется Клетка.

— Мы рядом сядем?

Мышь с тоской взглянула на Давалку. Она продолжает издеваться? Или мстит Подружке? Неужели теперь придется все мероприятие смотреть, как они лобзаются? Может, проигнорировать ее? Но Давалка не уходила и ждала ответа, неудобно выгнувшись из-за близко расположенных впереди сидений.

— Да пжлста, — фыркнула Подружка, лишив Мышь возможности решать. Спасибо, — Э, нет, Алкаш. Ты вали назад.

— 11КЛАССЫЗАМОЛЧАЛИВСЕ! — прогромыхала Классука тем самым «завуческим» голосом, и на некоторое время в зале действительно повисла тишина. Старуха, не очень уверенно переставляя ноги, подошла к зевающему технику, взяла микрофон и покосилась на него разбегающимися белесыми глазками. Техник лениво нажал кнопку на ноутбуке, и за спиной Старухи появилась засвеченная из окон, переливающаяся всеми цветами радуги надпись:

«ЗДРАВСТВУЙТЕ!»

Мышь заерзала. В зале раздались тихие смешки.

— Здравствуйте, дети! — прошаркала Старуха, чем вызвала еще больше презрения со стороны подростков, — Мы очень рады видеть вас в такой замечательный день!

Мышь вздохнула, глядя, как меняется слайд. Да. Это надолго. А значит — никакой химии. Значит — никаких допов. Значит, она зря сегодня тащилась, зря мучила себя и хвост. Ладно, она хоть отметилась, ей не впарят пропуск… другое дело, что теперь ей нечем будет оправдываться перед другим.

— Это ты? — шепнула Подружка.

— Ой. Да. Прости, — Мышь прижала руки к животу, хотя, конечно, это было бесполезно и урчание не унялось, даже тише не стало. Хорошо, что у Старухи сдает слух, а Классука пока отсчитывает «Вэшек» за то, что те слишком громко дышат.

— Ты вообще хаваешь, братюнь?

— Обычно, — Мышь чувствовала, что у нее горит шея, и что на нее косится их парочка. Господи, не надо только ее осуждать, у нее и так все болит, а хвост дергается под стулом, задевая передний ряд.

— Ща, погодь, — Подружка полезла под сидения, к рюкзаку в ногах. Мышь напряглась, испуганно отслеживая перемещения Классуки и одним ухом слушая восторженную речь Старухи:

–…Ваш последний год в этих стенах, а потом вы навсегда попрощаетесь с детством, отправитесь в вольное плаванье, как взрослые, самостоятельные личности…

— У меня сестра два года назад заканчивала, — шепнула Давалка, — Старуха им тоже самое говорила.

— Вот, — Подружка положила на колени подруги шуршащий оберткой шоколадный батончик. Мышь сглотнула, глядя на него с плохо скрываемым страхом и стараясь не дышать — от каждого движения навострившийся на проказу хвост поддевал обертку, и та предательски шуршала.

–…и со слезами на глазах вы будете вспоминать это время, как лучшие годы своей жизни!

— Давай лопай, хорош изображать умирающего кита, — Подружка шлепнула ее по колену, и, Господи, как же он шуршит! Мышь не хотела обидеть подругу, она понимала, что, возможно, это единственная еда Подружки на сегодня, и понимала, что та очень обидится, если отказать. Она взялась на обертку двумя пальцами, сражаясь с желанием зажмуриться — будто так будет тише — и развернула батончик очень-очень медленно. Конечно, от этого он зашуршал еще громче.

— 11 «А»!!! — Классука бросилась к ним, но не на замершую в страхе Мышь, а на Алкаша, разлегшегося на задних рядах. То, что Мышь могла так нагло шуметь, ей даже в голову не пришло.

Отобрать батончик у хвоста оказалось еще сложнее, чем развернуть. Мышь отломила ма-аленький кусочек и положила в рот, чувствуя, как желудок отзывается пронзительной голодной болью. Но больше она не взяла, отдала довольной Подружка обратно.

— Спасибо.

— Жри весь.

— Не надо. Себе оставь.

— Ой, нашлась богатая, — Подружка отстранилась, чуть не задев хвост. Она никогда его не задевала.

–…и несмотря на то, что в этом году выпускной Экзамен стал немного сложнее, мы верим, что вы всё сдадите и поступите в ВУЗ своей мечты. Вы у нас молодцы. У нас намного лучше показатели по сравнению с соседним Селом!

Мышь сдержала вздох и присоединилась к редким аплодисментам.

— Многие из вас уже наверняка определились с выбором высшего учебного заведения…

— Но мы все равно должны вам все это перечислить, — влезла Классука, — так что 11 «Б» ПОСЛУШАЙТЕПОЖАЛУЙСТА.

Мышь посмотрела на слайд, но, на самом деле, ей не хотелось смотреть. Этот короткий список названий причинял физическую боль, больно было даже глазам, и они заслезились. Мышь сжала хвост, выдохнула медленно через, сомкнутые зубы, и звук этот был громче, чем шуршание фантика.

— В СЛУ поступят, конечно, не все…

«Да, да, ладно, мы знаем».

— В НСЛУ тоже поступить нелегко…

«Да, да».

— Вы всегда можете пересдать Экзамен в следующем году, но лучше не надо, его каждый год усложняют…

«ДА, ДА, ОНА НЕ СОБИРАЕТСЯ ПАНИКОВАТЬ».

— Нахрена я здесь сижу? — спросила Подружка, — мне после Клетки дорога одна: в Центр, и там я буду либо дворы мести, либо жопу продавать.

— Ты могла бы чаще ходить на допы, — предложила Мышь. На допы, которые они пропускают сейчас, чтобы слушать эти ужасные вещи.

— Но вы со всем справитесь, ребята, и ваши родители, и ваши учителя будут вами гордиться!

Мышь почти с ненавистью взглянула на слайд с улыбающейся рожицей:

«СПАСИБО ЗА ВНИМАНИЕ».

— КУДАВСЕСОБРАЛИСЬ? — взревела Классука, — СИДЕТЬ!

Мышь, поднявшаяся с остальными, обреченно упала обратно. Конечно, слишком легко. Им всегда что-то нужно. Классука забрала микрофон у Старухи и покашляла в него, вызывая всеобщие волны ненависти.

— На Клетку поступило распоряжение из Центра. Так что всем внимательно слушать, ясно? — она отдала микрофон обратно, и техник включил другую презентацию, с красным георгином и подписью «15 ЛЕТ ПОБЕДЫ».

— Все в курсе, что в этом году мы празднуем пятнадцатилетие Великой Победы?

Если среди них и были не знающие индивиды, то они узнали сейчас, из подборки грустных слайдов о событиях того времени. Мышь ерзала, косилась на сокамерников. Ей, как и всем, было некомфортно. Она с готовностью поглощала любые знания, но некоторые уж слишком настойчиво втюхивались каждый день, на каждом уроке, в новостях, в книгах, везде, везде…

— Многие ваши учителя были участниками событий, — сказала в микрофон Старуха, — ваши мамы, папы, бабушки… а вы тогда были совсем-совсем детишками. Поднимите, пожалуйста, ручки, кто застал эти ужасные годы.

Нехотя, почти все подняли руки, кроме тех, кто вообще не слушал. Можно ли считать, что ты застал что-то, если ты этого не помнишь? Если твое детство пришлось не на «ужасные годы», а на восстановление нормальной жизни после них?

— Вот как вас много, ребятки… и все-таки, мы здесь. Мы были сильными, смелыми, а наш враг — опасным и безжалостным. Столько жертв, столько потерь… и сейчас мы должны быть сильными, как никогда. Должны защищать друг друга, как нас защищает наше Государство. Мы должны помнить жертву, которую принесли наши близкие. И мы… следующий слайд, пожалуйста… мы решили…

— Это распоряжение Центра! — гаркнула Классука.

— Ваши Классуки выберут представителей классов для интервью. Приедет человек из Центра, будет задавать вопросы. Это большая часть. Шанс стать частью важного события. Ну, в общем-то, всё. Мы за вас очень болеем, ребята! Учитесь, готовьтесь к Экзамену и помните — ваш выбор учебного заведения определит вашу дальнейшую судьбу! Нет, не выключайте презентацию. Включите музыку, пожалуйста.

Мышь устало поймала кончик хвоста, устремившегося к лицу, чтобы хлестнуть по щеке, и встала наконец. В сопровождении какой-то дурацкой школьной песенки времен детсада, они вышли из актового зала, и по лицу Классуки Мышь поняла, что никаких допов сегодня не будет. А значит, никуда она сбежать не сможет.

— Подружка, подождешь меня?

— Не могу, братюнь, и так опаздываю. Сеструха наверняка уже с работы ушла. Ты давай, не унывай, держись, — они коротко обнялись, и подруга сбежала по ступеням, расталкивая поток идущих вниз одиннадцатиклассников. А Мышь осталась у зала, пытаясь собраться. Вчера она надеялась, что в восемнадцать вдруг поймет, как достичь того, чего она хочет. Сегодня она уже не была уверена, чего хочет вообще. Сегодня ей хотелось дойти до Норы, бросить на кусок батончика что-нибудь потяжелее, упасть и больше не вставать. Пусть хвост ее придавит, в конце-то концов.

— Мамочка? — Мышь прошла по пустым комнатам, волоча за собой рюкзак. Ну что ж. Значит, сразу за дела. Пожалуй, даже перебьется с обедом.

— Не ныть! — хвост толкнул ее, легонько стукнув головой об стену, — Да. Спасибо.

Теперь у нее было гораздо больше времени, чтобы сделать домашку, почитать биологию, посмотреть что-нибудь полезное… нет, это время она потратит не зря.

— Сейчас ты выпьешь обезбол, — сказала она зеркалу, — согреешь бойлер. Примешь душ. Сядешь делать… нет, сначала выдавишь этот чертов прыщ. А потом сядешь делать уроки и не встанешь, пока не доделаешь. Договорились?

Отражение ответило синюшным, затравленным лицом, хмурым и совсем чужим. Мышь отвернулась от него, решив, что обо всем они договорились. А если нет…

— Ну пожалуйста, — хвост вцепился в ручку двери, не пуская к рабочему столу, — у меня много дел. Мне нужно много делать много дел, пожалуйста, отпусти, давай не сегодня, ладно? Да ладно, ну отпусти!

Она вздохнула и рывком дернулась, вскрикнув, когда копчик пронзило болью. Села. Включила лампу. Подвинула к себе стопку того, что предстояло прочитать. У нее появился шанс не просрать этот день.

Надо только мусор, наверное, выбросить.

Мышь выбрала один из учебников. Открыла наугад. Открыла тетрадь. Она восполнит отсутствие дополнительных усердной работой.

Мамочка была бы рада, если бы она выбросила мусор. Ей с ее сердцем нельзя напрягаться, а Папа не любит, когда ведро полное.

Мелкого как раз нет, не будет включать свои тупые видосики на полную громкость, не будет приставать и рассказывать, какую замечательную открытку нарисовал учительнице…

С кухни будет вонять, если его не выбросить.

Она только проверит.

Мышь доковыляла до кухни и открыла ящик под раковиной, взглянула на черный пакет в ведре, зная, что не чувствует никакого запаха, но не в силах отделаться от мысли, что пакет воняет. Да ладно. Да не… может, у нее просто заложило нос? А если вчерашняя курица протечет? Мамочка была бы очень рада… она даже может поругаться, что Мышь не выбросила мусор, хотя была в Норе…

Она достала пакет, принюхалась снова и еще настойчивее ощутила запах, хотя его и не было. Да ладно, конечно, нет. Это хвост водит кончиком под носом, это он воняет…

Да ладно. Дело десяти минут. Вынесет мусор и вернется за уроки. Спокойнее станет.

Но она уже разделась, обувь сняла…

Надо собраться.

— А ну, пойдем, — она дернула хвост, и тот нехотя поволочился за ней по полу в ванную. В зеркале тут же отразился этот ужасный прыщ. А тоналка, кстати, заканчивалась, но если попросить Мамочку купить, та снова раскудахтается о том, что денег совсем-совсем нет. А что делать? Не жить же с таким лицом. И с этими глазами, на которых без туши кажется, будто совсем нет ресниц.

Она просто выбросит мусор и спокойно сядет за уроки. Это точно.

С непривычки рука дрожала, и на ресницах оставались комки. Мышь попыталась их снять, и черные разводы остались на пальцах. Она много раз разглядывала ресницы Подружки, идеально ровные, завернувшиеся наверх, длинные, очень черные, совершенно ненастоящие, но красивые… Мышь моргнула, под глазом остался след, и она сердито стерла его пальцем. Неровно получилось, глаза разные, но, вообще-то, у нее глаза в принципе разные, да ладно, все люди несимметричные… до бровей дотянуться не получилось. Да ладно, хвост, отпусти руку, неплохо же получится, ладно, хорошо, она не будет!

Мышь посмотрелась в зеркало. Стала ли она красивее? Нет, это невозможно. Но глаза теперь ярче, это да, чуть менее серые, чуть больше — голубые. Мамочка всегда говорила, что они серо-голубые, в Папу… и если надеть тот красивый синий свитер, это еще сильнее оттенит, они станут еще меньше серыми…

Проведя все необходимые манипуляции, Мышь еще долго стояла на коврике в коридоре, сжимая в руках пакет. Потом выдохнула. Вышла из квартиры.

Да ладно, что опять не так?!

Чуть не рыча, она обернулась на хвост, а тот, гад, теперь вцепился в ручку входной двери. Ну уж нет, ну уж нет, она выбросит этот сраный мусор, она сделает это, мать его, она хоть раз сделает то, чего хочет сама!!!

— Я уж думал, ты не придешь.

— Да я так, — Мышь показала пакет, — дел много сегодня, вообще-то.

Маньяк, не отрывая взгляда, смотрел, как она примеряется к баку, как рассчитывает высоту, как старательно закидывает пакет на самую верхушку мусорной горы, и лишь после этого сказал:

— Привет.

Чем заставил Мышь растеряться. Хвост обвил ноги — так и знал, что ты не справишься.

— Да. Привет.

— Как дела?

Если честно, Мышь не думала, что он вообще окажется здесь. Не думала, что он будет задавать такие… банальные вопросы.

— Нормально. А у тебя? — как на такие отвечать? Как в переписке. Как в телефонной беседе. Так, как когда людям плевать на ответ.

— А у него как?

Хвост поджался. Мышь сомкнула зубы.

— Ты о ком?

Маньяк улыбнулся. Он делал это как-то странно, одной частью лица, будто ухмыляясь. Но при этом вроде бы не издевался.

— Так пойдем? Или ты правда просто мусор пришла выбросить?

— Да я не… да.

— Будет обидно. Я очень ждал.

Неужели он правда считал, что она придет? Что она согласится?

— Я даже не знаю, как тебя зовут.

— А как бы ты меня назвала?

Маньяк? Псих? Дурачок? Мышь промолчала.

— Ян. Боишься идти с незнакомцем?

Инстинкты подсказывали, что да. Но на самом деле… с утра она мечтала, чтобы хвост ее придавил. А ночью мечтала, чтобы все просто кончилось. Какая, в сущности, разница, сейчас или завтра?

— Давно я в Селе не был, — Ян оглянулся, будто здесь было смотреть на что-то, кроме мусорных баков и низкорослых домов, — Столовка на углу еще стоит?

— Ну да. Одна-единственная.

Если он правда ждал ее, правда считал, что она придет… как мог он угадать про хвост?

— Раньше у них были вкусные блинчики.

— Но я…

— Я угощаю.

— Нет, я…

— Я абсолютно точно угощаю.

Он сказал о хвосте. Позвал незнакомую девушку на встречу. Он угощает. Никогда еще Мышь не была так смущена, напугана своим предположением, и одновременно абсолютно уверена в нем.

Мышь почти пропустила целый школьный день, он проскользнул мимо, не дав ни новых знаний, ни впечатлений. Но по дороге в Столовку, на этом недолгом пути Мышь проживала каждую секунду, каждый вдох, поглядывая на нового знакомого, который почти ничего не говорил, только по сторонам смотрел и улыбался. А еще на нее смотрел и улыбался. И вообще эта кривая улыбка появлялась на его лице к месту и не к месту. Он спросил только, как ее зовут, жива ли еще Старуха директриса и подорожали ли маршрутки.

— Значит, ты здесь жил?

— Да. Я здесь жил, — и было в этом столько недосказанного, что Мышь удивилась, как вся эта недосказанность поместилась в крошечную складку, горько прорезавшую кривую улыбку.

Он открыл перед ней дверь — как-то странно, не коснувшись рукой ручки — усадил, спросил на ходу:

— Ты же не на диете?

Что, по ней так видно? Вообще-то, она ничего не собирались брать. Но ладно. Она позволит себе, раз уж это… это…

— Чай? — пискнула Мышь.

— Ты сказала, тортик? — она замотала головой, но он уже ушел к кассе. Блин.

Мышь вцепилась в подсунутую хвостом салфетку, разорвала ее пополам, и еще, и еще, целенаправленно изничтожая белый квадрат. Мысли путались, как наушники в кармане — да ладно, вас же аккуратно складывали, откуда эти узлы? Чего он хочет? Она правильно поняла — он все же не маньяк? Маньяки же не зовут девушек в людные места, а здесь злая кассирша, кажется, запоминает лица всех посетителей, чтобы потом, однажды, в них плюнуть… кто он? Он… Ян? Кто он, этот Ян? Зачем? Он весело общался с кассиршей, улыбался ей, такой непринужденный, расслабленный… а еще один обещал ей что-то взамен тех конфет. Не то, чтобы она очень хотела… не то, чтобы она собирается ему напоминать.

— Остались только ягодные, ты же не против клубнички? — Ян поставил перед ней тарелку с тортиком, и Мышь по привычке смахнула хвост со стола. Она не ходила в Столовку по двум причинам: у нее никогда не было денег, а еще здесь могли быть знакомые. Может, они были здесь и сейчас, но она не оглянется, нет, это неприлично.

Ян сел напротив, взял салфетку и начал старательно вытирать вилку — сначала ручку, потом каждый зубчик.

— Чем увлекаешься?

И снова вопрос, на который нет правильного ответа. Перечислить несуществующие хобби? Отмахнуться и сказать «ничем»? Признаться, что все свободное время посвящаешь учебе? Чем руководствуются люди, когда задают вопросы, заставляющие хвосты так сильно дрожать?

— А ты? — от салфетки остались только кусочки, но Мышь начала рвать каждый по отдельности. Она планировала собрать их в большую кучку. И сжечь. Вместе с собой, — Чем занимаешься? Почему решил вернуться в наше Село?

— В поисках Бога, конечно, — улыбнулся Ян.

Мыши потребовалось целых пять секунд, чтобы это осознать. Так. Ладно. Вот теперь что-то начало проясняться. Он просто один из тех, кто в последнее время, с подачки Правительства, ну очень активно стал всем навязывать веру — гребанный сектант. Вот, блин, она вляпалась. Еще есть шанс уйти, пока насильно не завербовали?

— Точно! О подарке забыл! Точнее, об обмене, у нас же сделка, верно?

Под абсолютно несчастным взглядом Сектант достал из кармана куртки темно-бордовые чётки и положил перед Мышью, рядом с тортом, в котором уже копошился хвост, отбив весь аппетит.

— Красивые, да?

Мышь вздохнула. Она и так постоянно была в напряжении, стараясь держать спину ровно, а теперь напрягла еще и ноги — если Сектант окажется агрессивным, она побежит к кассирше. Из двух зол меньшее.

— Мы их с одним буддистом собирали.

Благодаря Министерству образования Мышь знала о соседних религиях совсем мало — почти ничего. Но она была абсолютно уверена, что на буддистских чётках — если у них вообще есть такой атрибут — никак не мог болтаться типичный православный крестик.

— Классный парень. Мы ним долго подбирали бусины и нитку. Помню, стояли в магазине, обсуждали одну самхиту…

— Так. Подожди. Ладно… это же…

Мышь окончательно потерялась. Нет. Крестик — это не буддизм. И самхита — не буддизм тоже.

— Запуталась? — будто бы понимающе сказал Сектант и кивнул на горку из рваной салфетки, — распутать?

Мышь отчаянно заморгала, глядя на чётки, пытаясь понять. А-а-а! Он ее дурит?

— Я понял. Не очень комфортно. Давай так, — он взял чётки. Расстелил чистую салфетку. Распутал узелок, снял часть бусин и крестик, вернул бусины обратно и снова подвинул к Мыши, — я тебе их вот так отдам. Лучше?

— Зачем? — жалобно проблеяла Мышь.

— Как зачем? Будем вместе искать, — и снова эта улыбка.

— Вместе?

Она уцепилась за знакомое слово, за знакомую ситуацию, за подсознательное желание, за хвост, в конце концов, который, перемазавшись в торте, пытался изгваздать остальные салфетки. Мышь дернула его, засунула под стол и спросила снова, старательно делая вид, что она все поняла, что она его раскусила:

— Вместе, да?

— Ну да. Такие, как мы, должны держаться вместе.

И снова — тупик.

— Такие, как мы?

Мышь понимала, что это очень глупо — повторять за ним, но больше ей ничего не оставалось. Она не хотела в секту. Она вообще уже ничего не хочет. Откуда-то из живота поднялась внезапная неестественная усталость, да такая, что упасть лицом в этот дурацкий клубничный торт показалось не такой уж плохой идеей. Хвост подергал за ногу, и Мышь хотела уже пнуть его, но вовремя заметила, что ее хвост лежит на краю столика, с неприязнью подрагивая в сторону Сектанта. Что-то снова коснулось ее ноги, очень настойчиво. Это он пинается? Зачем? Ладно. Хватит с нее. Всё уже…

Кончик чужого хвоста вынырнул из-под стола, коснулся хвоста Мыши, и они оба отпрянули, как две столкнувшиеся змеи. Мышь разинула рот, чувствуя, что как бы она не пыталась вести себя сдержанно, сейчас с нее спадает все напускное, и она остается такая, какая есть — потерянная и абсолютно не понимающая, что происходит в этом мире.

— Ну да, — Сектант подставил руку, и его хвост послушно лег в раскрытую ладонь, — я думал, ты и так поняла. Я же тебя поэтому позвал.

— Поэтому?

Сектант взял чистую салфетку и очень тщательно вытер кончик хвоста, а тот… тот будто бы и доволен!

— А ты подумала, что это свидание? Потому глаза накрасила?

А вот это зря. Вот так неожиданно. Вот так жестоко — нельзя. Ее хвост взбрыкнулся, ударил по столу, ударил по руке и обвился вокруг шеи, лишая доступа к воздуху. Скорее, туалет, здесь должен быть, надо, надо просто…

Глаза Яна наполнились испугом.

— Эй-эй, тихо-тихо, подожди, прости, — он будто видел, что происходило с ней, но этого быть не могло. Никто не видел, — я не хотел, я просто не думал… эй, все хорошо. Ты очень… классная. Я просто сам давно ни с кем не…

— Сам? — прохрипела Мышь сквозь тяжелую отдышку. В этом слове будто было спасение, мысль о нем помогала дышать. Через раз. Дело не в ней. Дело не в ней.

— Я уже отвык от такого общения, прости, пожалуйста. Я хочу здесь находиться. Мне приятно общаться с тобой. Эй. Тшшш.

Он протянул руку, будто успокаивая зверя, и хвост очень медленно, очень-очень медленно отпустил ее, позволяя глубоко вдохнуть.

— Ага. Ну да, — она позволила себе едко, горько усмехнуться, растирая свежий порез большим пальцем, ненавидя себя за чувство, оставшееся на коже, и за то, что он видел все это. Он видел, — очень приятно. Мы даже не говорим ни о чем почти.

— Наоборот. Сегодня, с тобой, я узнал и испытал намного больше, чем за все время моего возвращения в Село.

Мышь хотела бы спросить — правда? Но это развеет приятную иллюзию, вдруг замерцавшую, как блики на стекле. Сейчас он мог бы и соврать — она не была против.

— Как ты… то есть… ну, ты понимаешь…

— Приручил? — хвост подал Яну новую салфетку, и тот снова тщательно вытер вилку прежде, чем приступить к еде, — не сразу, скажем так.

— А я бы?..

— Конечно. Я потому и понял, что нужно тебя пригласить. Увидел, как он за тобой волочится, чуть ли не пригибаться к земле заставляет…

А Мышь всегда думала, что ходит ровно, будто палку проглотила.

— Еще конфеты эти… спасибо, за них, кстати.

— Я думала, что одна такая.

Прозвучало неправильно. Прозвучало, будто она хотела бы быть особенной, но… пожалуйста? Может, он поймет?

— То, что люди о чем-то не говорят, не значит, что этого нет, — Да ладно. Боже, — то, что люди не видят дальше собственного носа, не значит, что где-то там не разливается океан.

Боже. Он понял.

Ян взялся за торт, не роняя на стол ни одной крошки и очень аккуратно промокая губы салфеткой, вытирая с них крем. Хвост двигал тарелку, поправлял скатерть, даже заправил за ухо выбившуюся прядь, он… помогал.

Ян долго не говорил, но Мышь слушала каждый звук, даже дыхание, осознав вдруг тоже что сейчас она узнает больше, много больше, чем за одиннадцать лет в Клетке.

— И то, что они говорят, что ты в порядке, не значит, что он не душит тебя по ночам и не вскрывает кожу лезвием для бумаг.

Мышь сжала ноги под столом.

— Все хорошо, — одной рукой он накрыл ее руку, на которой не осталось выцарапанного в Клетке слова… и все же, наверное, его он тоже видел. Второй рукой он накрыл ее хвост. И Мышь даже не обиделась, что после Ян этого долго-долго вытирал руки салфеткой.

— Меня тоже душил.

— Мышоночка! — Мамочка чуть не сбила ее с ног своим грузным телом, перепачкав вечерней маской всю куртку, — где ты была? Почему не отвечала?! Я уже хотела Папе звонить, а потом — в полицию!

— В смысле? — до нее медленно начинало доходить, что из Столовки с Яном она вышла, когда уже стемнело, и за все это время Мышь ни разу не отвлеклась на телефон. Но то, что она о нем забыла, не значит, что забыли о ней.

— Ой! Господи, Мамочка, прости, пожалуйста! Он у меня с Клетки на беззвучном стоит, не услышала…

— Я звонила раз двадцать, Мышоночка. Мы с Маленьким очень перепугались, вдруг какой человек нехороший, ты же у нас такая маленькая, такое личико у тебя…

— Мамочка, прости, прости, — Мышь обняла ее, чувствуя вину, представляя, как мать перепугалась, как у нее из-за этого разболелось сердце. А если бы она позвонила Папе? А если бы в полицию, и ее нашли в Столовке с Яном? Какая она все-таки безответственная, неблагодарная…

— Мы с Подружкой к химии готовились, заучились…

— Бедная моя, — Мамочка, кажется, даже украдкой вытерла слезы о халат, — заучилась, замучилась… ты уж звони, пожалуйста, я же не выдержу, мне же нельзя волноваться… и Маленький еще маленький, он так испугался… а я комбайн купила, представляешь? Случайно в магазинчике увидела, такой хороший, дорогой, конечно, но это же в Нору, для семьи…

«Испугавшийся» Мелкий дрых на своем ярусе без задних ног, храпя в три горла и предварительно раскидав на их общем столе свои карандаши и бумагу. Мышь закрыла дверь комнаты, чувствуя себя очень виноватой, очень потерянной и очень неправильно. С нее будто сходил навеянный морок, и то, что чудилось возможным секунду назад, теперь снова стало далеким, непостижимым — и глупым. И показалось вдруг, что Ян ненастоящий, будто она, заучившись, уснула, как это бывало не раз, и вот только сейчас проснулась, подняла голову и поняла, что в ее жизни — в ее мире — ничего не изменилось.

Мышь нащупала в кармане чётки, достала их и положила на стол перед собой. Ей стоило стыдиться. Она провела целый день впустую, и это отразится на ее успеваемости, отношениях со всеми школьными Суками и на всем будущем в целом. Она едва ли простит себя, и хвост едва ли оставит это…

Телефон прогудел о новом сообщении.

«Это Ян», — Мышь поняла сразу, едва взглянув на присланное фото. Не потому что он обещал написать, как только будет дома. Не потому что они добавили друг друга в друзья прямо в Столовке. На фотографии не было лица, не было даже подписи. Зато был хвост, за ручку держащий на весу яркую большую кружку с чаем. Как прирученный. А еще был оттопыренный большой палец. Ян будто говорил: «Все будет хорошо, Мышка. Мы все исправим».

А ведь она сегодня совсем не ела. Живот болел уже несколько часов, но она растягивала эту тянущую боль, упивалась ей, как наказанием.

Ха. Ладно. Пожалуй, она прямо сейчас пойдет и поужинает. Несмотря на то, что времени давно за шесть вечера.